Текст книги "Внеклассная работа"

– Адмирал Макаров, Степан Осипович, – объяснял соседу пожилой солидный господин в казённой фуражке с имперским двуглавым орлом, сжимающим в когтистых лапах изогнутые рожки. – Из самого Петербурга, личным распоряжением Государя к нам на эскадру назначен. Говорят, науки превзошёл, на Северный полюс плавал и ледокол какой-то новомодный изобрёл. А сейчас инспектирует ремонт «Ретвизана». Пора бы уж, сколько можно в гавани отстаиваться – перед Европой стыдно, право слово!

Сёмка припомнил уныло копошащихся китайцев-мастеровых и сплёвывающего за борт матроса. Кому-то сегодня точно достанется от высокого начальства! И правильно, и нечего…

– На, держи! Как подойду к адмиралу – снимай!

Сунув спутнице планшет, мальчик зашарил в клапане рюкзака.

У Светки самым натуральным образом отвисла челюсть, глаза сделались круглыми – такого она не ожидала.

– Это тебе что, знаменитость на кинофестивале, или Тимоти? – возмущённо прошипела она. – Тут война, а не тусовка со звёздами!

Один из их одноклассников месяц назад хвастался на всю школу, как взял на Московском кинофестивале автограф у знаменитого рэпера.

– Ну и что? – резонно возразил «Сёмка. – Я же не собираюсь военные секреты выспрашивать! Попрошу адмирала расписаться на листочке и всё! А ты давай снимай, потом будет что показывать! Это вам не виды города, такое на компе не сляпаешь!

И в самом деле – видеозапись, на которой он, Сёмка, берёт интервью у знаменитого адмирала, памятник которому уже больше ста лет стоит в Кронштадте, – да ещё на фоне настоящего броненосца! Да этот ролик взорвёт UTube!

А вот и блокнот… Сёмка выдохнул и, бесцеремонно расталкивая зевак, полез вперёд.

– Команда броненосца работает сверх человеческих сил, ваше превосходительство! – распинался невысокий, с высоченным лбом, залысинами и аккуратной бородкой офицер. – Покоя невидимни днём ниночью. При прожекторах работают, при ручных лампах. Три раза волна разбивала кессоны и все работы приходилось начинать с пустого места. Каждую ночь по рейду шастают японские миноносцы – в иную ночь приходилось отбивать до десяти минных атак!

«Ваше превосходительство? Запомним…»

– Поведение команды броненосца, и в особенности господ офицеров, выше всяких ожиданий, – продолжал меж тем «докладчик». – Если будет на то ваше разрешение, то я, как командир, войду в штаб с представлением о наградах офицерам и нижним чинам команды.

Макаров недовольно поморщился. Полная энтузиазма филиппика командира «Ретвизана» его, похоже, не вдохновила.

– Вы, Эдуард Николаевич, прежде выведите судно в линию, а там и о наградах поговорим. – сварливо отозвался адмирал. – Ваш «Ретвизан» – один из сильнейших броненосцев эскадры, без него нам с японцами не справиться.

И повернулся к коляске. Стоящий рядом с начальством офицер – высокий красавец в безупречно белом мундире, с плеча свисают витые золочёные шнуры, кортик на поясе – предупредительно открыл низенькую дверь экипажа и ловко откинул подножку.

– Да, и объявите нижним чинам – по вводу броненосца в строй всем выдать не в зачёт по полумесячному окладу!

Вот, сейчас!

– Товарищ адми… простите господин адмирал, ваше превосходительство! – Сёмка нахально оттеснил адъютанта. – Если можно, дайте, пожалуйста, автограф, мне нужно для школьного музея!

Позади раздалось негодующее шипение. Светка старательно фиксировала происходящее на планшет, который держала перед собой обеими руками, однако, не могла не отреагировать на столь вопиющую глупость.

«„Товарищ адмирал!“ Ну-ну, и что я ещё ляпну!? Идиот…» – подумал Сёмка.

Макаров обернулся. Адъютант, опомнившись, протянул руку, чтобы сграбастать наглеца за плечо, но замер, подчиняясь начальственному взору. Сёмка, оторопев от собственной наглости, протянул адмиралу блокнот с яркой картинкой, изображающей горный пейзаж, и листками, скреплёнными красной пластиковой спиралью.

Макаров недоумённо покосился на странный предмет. До новоиспечённого охотника за автографами постепенно стало доходить, что он, пожалуй, погорячился. Но задний ход давать уже поздно…

– Автограф? – флотоводец с удивлением воззрился на Сёмку. Фигура Макарова, весьма монументальная – адмиральский мундир, сабля, старорежимная раздвоенная борода, – выглядела до ужаса солидно, если не сказать – пугающе. Лишь в глазах плясали весёлые искорки, да уголки губ, скрытых в густой растительности, едва заметно дрогнули.

«Улыбается!»

– Автограф, значит? А позвольте осведомиться, в каком учебном заведении вы состоите, юноша?

Сёмкино сердце ухнуло вниз, в желудок, и дальше – в ледяную бездну. «Ну попал…»

– В Порт-Артуре имеются мужская и женская казённые гимназии, – неожиданно пришёл на выручку адмиральский адъютант. – Обе в одном здании, в четырёх кварталах от пристани. Кроме того, есть реальное училище и Пушкинская школа – при ней действуют курсы для мастеровых порта и Квантунской дистанции. Вы, ваше превосходительство, давеча дали разрешение посещать курсы матросам береговых команд, не занятым по службе, – ежели те проявят охоту к учёбе.

Сёмка выдохнул – про себя, конечно. Ноги вдруг сделались ватными. «Интересно, если я сейчас завалюсь, меня в местную больницу сдадут или в лазарет, на этот самый «Ретвизан»?

– Да-да, спасибо, голубчик, помню, как же! – кивнул адмирал. – Ну-с, молодой человек, давайте сюда вашу тетрадку. Как, простите, вас звать-величать?

– Сёмка… простите… Семён Вознесенский! – ответил мальчик, протягивая адмиралу блокнот. Макаров обернулся к адъютанту, и тот зашарил в папке.

– Вот ручка госп… э-э-э… Степан Осипович!

Слава богу, хоть имя-отчество вспомнил, спасибо господину в почтовой фуражке!

Макаров взял у мальчика гелевую ручку и недоумённо повертел в пальцах. Сделал на бумаге несколько росчерков, словно пробуя незнакомое приспособление.

– Забавная вещица… – пробормотал он, разглядывая ровные чёрные линии. – Что же, у вас в гимназии такими теперь пишут? Поди, британская работа?

На прозрачном корпусе отчётливо выступали рельефные латинские буквы «Crown»

«Китайская», – чуть не ляпнул Сёмка, но вовремя прикусил язык. Макаров же восхищённо почмокал губами и несколько раз расписался. И чуть ниже, на том же листке написал:

«Учащемуся портъ-артурской гимназіи Семёну Вознесенскому. Съ пожеланіемъ достойно служить отечеству на всякомъ избранномъ поприще. Вице-адмъ. Макаровъ»

Получилось! А если… чем чёрт не шутит?

Сёмка набрал полную грудь воздуха и выпалил, снова поражаясь собственному нахальству:

– Ваше превосходительство! Мы с одноклассником решили после гимназии поступать в военно-морское училище, а потому очень интересуемся военным флотом. Может, вы позволите посетить один из кораблей вверенной вам эскадры?

И откуда только выскочил этот замысловатый оборот? «Вверенной вам…»

– В Морской корпус собрались? – закивал адмирал. – Похвально, похвально. России нужны знающие и храбрые моряки. Хотя это и нелегко, должен вас предупредить. Прилежно изучайте математику и физику юноша, современный флот весь держится на машинах, гальванике и точных науках!

Сёмка слушал, всем видом выражая почтение. Адмирал пожевал губами и добавил:

– Что до кораблей… не положено, конечно, во время военной кампании. Ну да не беда, сделаем для вас исключение – раз уж вы проявили такую решительность. Лейтенант…

Красивый адъютант ловко подсунул Макарову папку с листком бумаги и карандаш. Несколькими быстрыми росчерками Макаров набросал записку, с соизволением «гимназисту Семену Вознесенскому въ сопровожденіи одного лица того же возраста, что указанный Семенъ Вознесенскій, посѣтить съ цѣлями образованія военный корабль Россійска-го Императорскаго флота изъ состава Тихоокеанской эскадры». Адъютант пришлёпнул пропуск лиловатой печатью – и откуда только успел её извлечь?

Ошеломлённый неожиданной удачей, Сёмка благодарно кивнул. Принял из рук адмирала бумагу, старательно сложил, засунул в нагрудный карман. И, подчиняясь внезапному порыву, протянул Макарову ручку.

– Прошу, Степан Осипович! На память!

Адмирал усмехнулся – борода, и без того раздвоенная, расползлась в стороны. Положительно, нахальный мальчишка ему нравился! Адъютант смотрел на Сёмку, как на помешанного, по адмиральской свите прошелестел недоумённый шепоток. В толпе зевак повисло гробовое молчание – все жадно смотрели на юного наглеца.

Макаров наконец взял презент и, не глядя, сунул носителю аксельбанта. Тот послушно принял. Адмирал сделал лёгкий жест двумя пальцами – адъютант почтительно склонился к начальству, выслушал – и рысцой двинулся в сторону пришвартованного неподалёку катера. Сёмка не успел сообразить, что задумал адмирал, а адъютант уже торопился назад. В левой руке он держал матросскую бескозырку с чёрной атласной лентой, украшенной золотой старославянской вязью.

– А это вам, молодой человек, – Макаров протянул бескозырку Сёмке. В глазах адмирала снова плясали весёлые чёртики. – На память. – И добавил, садясь в коляску:

– Как соберётесь со своим товарищем – прошу в гости, на эскадру. Обратитесь к любому матросу или офицеру – вам укажут, на каком корабле я держу флаг. Покажите записку на шлюпке, и вас проводят. Жду в гости, юноша!

И адмиральский кортеж покатил в сторону Этажерки. Сёмка повертел в руках адмиральский подарок – по муаровой ленте, опоясывающей бескозырку, змеилась узнаваемая вязь: «Петропавловскъ». Сам не зная зачем, мальчик перевернул головной убор и заглянул внутрь. На белом прямоугольничке, аккуратно пришитом к вытертой подкладке, старательно, крупными печатными буквами было выведено: «Иванъ Задрыга». Буквы лиловые – химический карандаш? Мама рассказывала про такие – грифель, кажется, надо слюнявить, отчего язык становится лилово-анилиновым…

Сёмка растерялся: точно, фуражка их старого знакомого! Боцманмат с флагманского броненосца, первый, с кем ребята заговорили, придя в себя на пирсе порт-артурской гавани! И недаром надпись показалась знакомой – Сёмка впервые заметил её как раз на бескозырке бравого унтера. Вот на этой самой! И бывают же в жизни совпадения…

VII

Чань Ли, разносчик, нерешительно мялся на пороге. Войти не решался, ждал, когда позовут. Чань Ли, подобно любому из своих соплеменников, живущих в Люйшуне, понимал своё место.

Кто не знает дядюшку Ляо? Его слово в квартале – закон; старейшины всех китайских кварталов весьма уважают дядюшку Ляо. Любому китайскому обитателю Люйшуня известно, что старик может рассудить любой спор так, что все спорщики останутся довольны. Поможет попавшему в сложное положение соплеменнику, найдёт ответ на любой самый заковыристый вопрос. А его, Чань Ли, дело – проявлять почтительность и слушать; недаром дядюшка Ляо проживает в Люйшуне уже больше шести десятилетий.

Люйшунь – так назвали город, основанный в царствование императора Чжу Ди, почти семьсот лет назад, в самом начале эпохи правления династии Мин. Будущий император, возглавлявший тогда оборону северо-восточных границ Поднебесной, направил в эти края двоих посланников. Путь оказался спокоен и удобен – люйту шуньли, а добравшись до цели, посланники обнаружили меж гряд сопок удобную гавань. Как полагается, они послали обстоятельный доклад своему повелителю – и по приказу Чжу Ди местность эта была названа Люйшунькоу[12]12
  Бухта спокойного путешествия – с китайского.


[Закрыть].

Двадцать с лишним лет назад Бэйян дачэнь Ли Хунчжан повелел строитьв удобном заливе Люйшунь порт для военных судов. Повеление было выполнено: уже через четыре года в городе разместился отряд стрелков, для охраны от высадки с моря хищников-французов. Командир китайского военного корабля «Вэйюань», доблестный офицер Фан Боцянь, возвёл на берегу земляную батарею. Она получила название «Вэйюань паотай» – так Люйшунь стал крепостью. Позже приглашённые немецкие инженеры усилили её оборону; одновременно их коллеги под руководством надменного баварца майора фон Ганнекена (тётка супруги Чань Ли служила в его доме кухаркой) же возвели два дока – большой, для ремонта броненосцев, и малый, для москитного флота. Землечерпалки сутки напролёт исходили паром, вычерпывая со дна бухты чёрный ил – Люйшунь стремительно превращался в базу Бэйянского флота империи Цин.

А десять лет назад началась война с захватчиками, явившимися с островов за Восточным морем. Защитник Люйшуня, генерала Цзян Гуйти, дезертировал; злобные людишки из страны Ниппон захватили город и вырезали двадцать тысяч жителей. Потом другие варвары, пришедшие с запада и с севера, вынудили захватчиков уйти прочь. Эти варвары дали городу новое название – Порт-Артур, в честь никому в Китае не интересного английского лейтенанта Уильяма Артура, чей корабль чинился здесь сорок три года назад. Нынешние хозяева Люйшуня, русские, пришельцы из страшных северных земель, тоже использовали это название. Как будто Люйшунь звучит хуже!

И в любое время был здесь свой дядюшка Ляо, к которому жители квартала шли за советом и справедливостью.

Большой он человек, дядюшка Ляо. У такого не грех и на пороге постоять. В конце концов, он Чань Ли, тоже не побродяжка. Его знает весь квартал: семья Чань Ли обитает в Люйшуне уже не одно поколение; его отец, и дед, и отец деда, как и он, торговали пирожками из рисовой муки на этих кривых улочках. Чань Ли хорошо помнил ту, десятилетней давности, резню – ему довелось пережить её совсем мальчишкой, спрятавшись в груде навоза возле дома своего дедушки Вана. Сам дедушка погиб – ниппонский палач отрубили ему голову изогнутым, бритвенно-острым мечом. Как и почти всем остальным жителям квартала, кто не сумел или не догадался вовремя покинуть Люйшунь. Маленький Чань Ли выбирался по ночам из смрадного убежища и своими глазами видел некоторых из трёх дюжин бедолаг, на чью долю выпало захоронение тел казнённых. Японские командиры приказали написать на шапках этих китайцев иероглифы, читающиеся как «корера ва коросу там райд ва аримасэн» – «этих не убивать».

Будущий разносчик рисовых колобков прятался в навозе целый месяц – и весь этот месяц тридцать шесть невольников таскали трупы; потом японцы приказали облить огромную груду тел масломиподжечь. Огонь пылал целых десять дней, а пепел и обгоревшие кости пришлось хоронить в четырёх огромных гробах у подножия горы Байюйшань.

Дядюшка Ляо как раз и был в числе этих трёх дюжин. Старик не захотел покидать обречённый город, оставшись с теми, кто привык полагаться на его мудрость и справедливость. Да… дядюшка Ляо. Такой дурного не посоветует. Слушать надо. Тем более, как говорят в квартале, дядюшка Ляо знает десять тысяч иероглифов – как писец губернатора провинции! Сосед Чань Ли, Сынь Гуай, составляющий за медную монету письма и жалобы для неграмотных соотечественников, знает куда меньше иероглифов – всего-навсего две тысячи. Оно и неудивительно – уличному писцу Сынь Гуаю очень далеко до дядюшки Ляо!

Скрипнули циновки. В проёме двери возникла – как всегда, неслышно – сухонькая согбенная фигура. Дядюшка Ляо мелко семенил, опираясь на толстую лакированную трость работы бейджинских мастеров. Этой трости, как рассказывали, больше трёхсот лет. В квартале поговаривали, что в ней скрыт особый, гибкий, тонкий, как полоса рисовой бумаги, и острый, как японский меч, клинок. Об этом Чань Ли предпочитал не задумываться – не его ума дело. Всякий должен знать своё место, и только тогда можно жить в мире и спокойствии.

– Разносчик Чань Ли? – голос хозяина дома сух и рассыпчат, как песок на морском берегу. – Проходи, присаживайся.

Чань Ли благодарно склонился, сложив руки перед лицом, и замер. В дом не вошёл – приглашение было всего лишь знаком вежливости, не более. Чань Ли знал своё место.

– С чем ты пришёл, разносчик Чань Ли? – песчинки снова просыпались на укрытый циновками пол.

Чань Ли слегка разогнулся и протянул дядюшке Ляо небольшую тёмно-жёлтую монету. Золото? Нет, это дядюшка Ляо понял сразу – догадался Чань Ли. Конечно, лицо старика ничего не отразило, но вот лёгкий наклон головы… Не золото, что и говорить.

– Вот, это мне дал вчера вечером торговец рыбой Ван Люй. Он заплатил за рисовые колобки, заказанные на день рождения его жены. Мы с домашними всю ночь готовили рисовые колобки, не спали, но успели в срок. Вы ведь знаете, дядюшка Ляо, у меня самые вкусные рисовые колобки в квартале!

Дядюшка Ляо степенно кивнул.

– Рыбник Ван Люй заплатил мне русской медной монетой – тридцать семь копеек, как договаривались. Но среди монет оказалась вот эта. Я не заметил, потому что давно знаю Ван Люя – он честный человек и никогда не платил мне негодной монетой.

– Почему ты считаешь эту монету негодной? – прошелестели песчинки.

– Я не считаю! – поспешно отозвался Чань Ли. – Кто я такой, чтобы считать? Я всего лишь пеку рисовые колобки, а на свете так много самых разных монет!

Дядюшка Ляо снова кивнул, соглашаясь. Воодушевлённый разносчик продолжал:

– Дома я пригляделся повнимательнее и увидел, что надпись на монете какая-то странная. Вот смотрите, уважаемый Ляо, – и выложил на ладонь другую монетку. Грубой работы, густо-медного цвета, с когда-то выступавшими, а теперь почти сточенными от долгого употребления кромками. Надпись гласила: 1/2 копѣйки. Ниже цифры – «1870» – и нечитаемые буковки под ними. Разносчик подождал, затем перевернул полушку. Императорская корона, а под ней – замысловатый, наполовину стёртый сотнями пальцев вензель «А II».

– Видите, дядюшка Ляо? А монета рыбника совсем другая – и вензель не такой, и знаки другие! А без неё в плате, которую отдал мне Ван Люй, недостаёт целого алтына! Три копейки – это немалые деньги, для такого бедняка, как я!

Снова кивок.

– Вот посмотрите, как стёрта русская полушка! А эта монета совсем целая, а ведь в Люйшунь редко попадают новые русские деньги!

Если я пойду сейчас к Ван Люю и попрошу заменить монету, он может на меня обидеться. А кому нужны ссоры с соседями? К тому же Ван Люй и сам мог не разглядеть монету – у него покупают рыбу солдаты с батареи на Золотой горе и платят русской медью. Я маленький человек, откуда мне знать, что за монеты чеканят в казначействе русского царя? Вот я и решил показать монету вам. Посоветуйте – принять мне её или всё-таки пойти к Ван Люю и попросить замену? Если я скажу, что поступаю так по вашему совету, он не затаит на меня злобы. Вы всегда говорили, что мир между соседями ценнее любой выгоды.

Пауза – и снова посыпался песок:

– Ты хорошо сделал, что принёс эту монету мне. Тебе дадут за неё не один алтын, а алтын и ещё две копейки – чтобы ты запомнил, как важно и впредь поступать правильно и осмотрительно. Иди, разносчик Чань Ли, и продолжай жить в мире со своим соседом-рыбником – он не желал тебе зла и сам обманулся. Монету же я заберу себе. Это будет разумно. Ты доволен, разносчик Чань Ли?

Гость с готовностью закивал. Мальчик лет десяти неслышно возник из-за спины дядюшки Ляо и протянул визитёру три медные монетки. Чань Ли схватил их и попятился, мелко-мелко кланяясь – каждый раз он сгибался чуть ли не до пояса. Песок больше не шелестел – хозяин дома так же неслышно растворился. И как это он ухитряется ходить с тростью совершенно бесшумно?

Что ж, «меньше знаешь – крепче спишь», как сказал однажды один знакомый Чань Ли русский варвар.

Разумеется, Чань Ли остался доволен. Он уйдёт от дядюшки Ляо обогащённым истинно конфуцианской справедливостью, на которой уже многие тысячелетия только и зиждется Поднебесная. Да, только так: с самых низов, из трущоб, – и до волшебных дворцов Запретного города!

Что будет дальше с загадочной монеткой, он не задумывался. Да и какое дело ему до того, что металлический кружочек с неожиданным для подобной монеты достоинством в 10 рублей и цифрами «2014» осядет в особой шкатулке у дядюшки Ляо, чтобы когда-нибудь, при подходящем случае, быть извлечённым, приобщённым и ОБДУМАННЫМ – вместе с новыми фактами.

Да когда это будет… Уж кому-кому, а дядюшке Ляо торопиться некуда.

Но дело, оказывается, ещё не закончено: в самом скором времени торговца Ван Люя навестят двое дальних родственников дядюшки Ляо. И рыбник, конечно же, не станет скрывать от таких больших людей, что получил монетку от своего племянника семи лет от роду, которого Ван Люй взял из милости после того, как его деревню сожгли бандиты-хунхузы. Мальчуган старательно помогает благодетелю, порой пополняя семейную казну несколькими медяками, что удаётся раздобыть на улице.

Родичи дядюшки Ляо навестят и шайку оборванных ребятишек, к которой прибился племянник Ван Люя, – и те в свою очередь расскажут о русских подростках, облагодетельствовавших юных попрошаек целой горстью таких монет. Тем временем сам дядюшка Лю встретится за чайником молочного улуна с господином Минем, самым известным менялой Люйшуня, и тот лишь усугубит его сомнения, заявив, что никогда и нигде не видал монет, подобных этой. После чего рассказ о расследовании, записанный на полоске тонкой рисовой бумаги, – вместе с двумя другими монетками, столь же необычными, – присоединятся к ней в шкатулке дядюшки Ляо. Пусть себе лежат – мало ли когда пригодятся.

Мудрый он, дядюшка Ляо. И мудрости его вполне хватит на то, чтобы не делиться такими непонятностями ни с кем – ни с ниппонскими, ни с русскими варварами. Скрыть, спрятать и неторопливо обдумать – а когда ещё для этого найдётся время? У дядюшки Ляо хватает забот.

Что тут скажешь? Китай…

VIII

– Ну и зачем тебе это понадобилось? – кисло осведомилась Светлана. – Полчаса не можешь прожить без идиотской выходки?

Вопрос был риторическим и прозвучал по меньшей мере раз в десятый. Сёмка промолчал, остро переживая свою вину, – лишь втянул голову в плечи и зашагал быстрее.

Сбежать от неё, что ли? Достала уже!

Ребята понуро шли вверх от Этажерки. Адмиральский кортеж давно укатил. Сёмка с удивлением подумал, что не заметил, как день склонился к закату. Набережная постепенно заполнялась фланирующими парочками; вечерний прилив ещё не начался, и изрядная часть акватории внутренней гавани обнажила дно. Вода далеко отступила от береговой линии, и особенно сильно – в Гнилом углу, правее Нового города. Корабли лениво курились дымками, выстроившись рядами вдоль Тигровки, до самого прохода на внешний рейд. Сколько же времени прошло, в самом деле? А завтракали они… когда? Давно, ох давно…

– Что-то мне есть захотелось. – Светка будто угадала его мысли. – Жаль, тут «Макдональдса» нет, верно? Сейчас бы по бигмаку и деревенской картошечке…

– Ага, и по большой коле!

Ребята рассмеялись, а Сёмка вспомнил ароматы кунжутного масла, тухлой рыбы и прогорклого жира – запахи китайских кварталов, откуда они убрались с такой поспешностью. Интересно, а где в этом городишке обедают белые люди? Неужели только у себя дома?

Подходящее заведение скоро нашлось – кофейня располагалась через площадь от длинного здания с чугунной оградой. «Портъ-Артурская женская гимнаыя», как гласила вывеска слева от парадного, размещалась в одном из крыльев здания. Увидав этот храм науки, Сёмка решительно увлёк спутницу прочь – не хватало ещё натолкнуться на Галину! Нет уж, хватит на сегодня неожиданных встреч…

Дом на углу площади, наискосок от местного заведения общепита, оказался повреждён. Перед выщербленным наверху фасадом копошились четверо китайских рабочих, нагружая битыми кирпичами ручную тележку. Неподалёку, возле низкого дощатого барьера, прилаженного прямо на мостовой, прохаживался туда-сюда стрелок в длиннополой серой шинели, с винтовкой за плечом. К длинному стволу примкнут тонкий, как шило, штык – колышется над папахой в такт шагам. Ребята переглянулись и несмело приблизились.

Загородка – несколько перекрещенных горбылей – ограждала яму в мостовой. Среди битого булыжника и свежевывороченной земли торчало нечто чёрное, цилиндрическое, наискось уходящее в землю. Плоское донце непонятной штуковины смотрит в сторону раненого дома. Сёмка пригляделся и, поняв, что это такое, невольно попятился.

– Что это, дяденька солдат? – поинтересовалась Светка с подобающей барышне робостью.

– Бонба это, с японского броненосца, барышня, – охотно пояснил стрелок. – Вчера днём как зачали косорылые по городу палить – сюды, значить, и прилетело! Вона какая здоровая будет, с хорошего поросёнка! Большая, видать, в ей сила, да Господь уберёг, не разорвалася, окаянная!

Вот он какой – калибр двенадцать дюймов! И Сёмка проследил взглядом траекторию, по которой мог прилететь тяжёлый снаряд. Так и есть – скользнув по пологой дуге с неба, снёс часть верхнего этажа дома, возле которого копошились сейчас китайцы, и, продолжив полёт, уткнулся вот сюда, в землю. Но взрыватель не сработал, а то очень большой вопрос, устоял бы дом, а заодно и соседние постройки.

Сёмка поёжился, припоминая поднимающиеся над крышами пакгаузов столбы взрывов. Перед глазами, как наяву, замелькали вдруг кадры старой чёрно-белой кинохроники: заваленные сугробами улицы, высокие дома с окнами, перечёркнутыми косыми белыми крестами. И люди – сгорбленные, закутанные в платки женщины, тянущие за собой санки с вёдрами и бидонами. Стена дома вдруг обрушивается – неестественно медленно, накрывая лавиной битого кирпича и клубами пыли мостовую и людей.

И – неприметная табличка, которую он сам не так давно видел – на экскурсии. Под табличкой пристроены несколько пожухлых красных гвоздик и алюминиевые ванночки от догоревших свечей.

ПРИ АРТОБСТРЕЛЕ ЭТА СТОРОНА УЛИЦЫ НАИБОЛЕЕ ОПАСНА

Вот оно, значит, как…

Еда оказалась вполне приличной – пироги с луком и рисом, что-то вроде котлет и по глубокой тарелке густых щей. Вдохнув божественные ароматы, ребята осознали, насколько проголодались. Разбитной малый, подававший заказ (не китаец, самый что ни на есть русский!) лишь усмехнулся в усы и отправился за истребованной Сёмкой бутылкой загадочной «сельтерской» – официант предложил её в качестве замены пиву, которое Светка с возмущением отвергла. Сёмка настаивать не стал, хотя и считал, что возраст вполне позволяет ему подобные вольности.

Съесть всё выставленное на стол оказалось делом непростым, даже невозможным – здешние порции рассчитаны то ли на пузатых трёхметровых великанов, то ли на правозащитников, три недели кряду державших голодовку и вдруг получивших вожделенную уступку властей. Разлив по высоким стаканам «сельтерскую» (обычная минералка, только подавали её в керамических, терракотового цвета бутылках с круглым штампом и готическими буквами на боку), ребята взялись за сахарные коржики – жизнь определённо налаживалась! После вкусного обеда Светка подобрела настолько, что даже перестала шпынять Сёмку за идиотскую выходку с адмиралом. Сёмка расслабленно закинул ногу на ногу и болтал кроссовкой, неспешно размышляя: как странно – сидят они в осаждённом вроде бы городе – но вот и кафе работает, и сахарные рогалики с лимонадом подают, и никакого тебе голода. С Этажерки доносятся вздохи полкового оркестра; дамы с морскими офицерами, проезжающие мимо в колясках, кажутся вполне беззаботными. Будто вчера не валились с низкого неба на город двенадцатидюймовые «чемоданы» японских броненосцев, будто не вырастали над крышами дымные столбы разрывов!

– А знаешь, Галка, оказывается, тоже журнал ведёт! – заявила вдруг Светка. Оказывается, она давно уже что-то взахлёб рассказывала, но Сёмка только сейчас услышал. – Ну не ЖеЖе, конечно, обычный дневник, в тетрадке, и даже картинки есть – вырезает из газет и наклеивает. Она мне показывала, когда мы собирались спать, – я даже несколько страничек сфоткала, когда она пошла в ванную. Вот, смотри!

«Въ одинъ изъ первыхъ дней войны папа предложилъ мамѣ вернуться въ Екатеринославъ, но мама ргьшительно отказалась. Папа настаивалъ, говоря, что ради дгьтей мама должна угьхать и не рисковать нашими жизнями. Тогда мама сказала: «Чему быть, того не миновать. И какая ужъ у насъ будетъ жизнь безъ тебя?.. А если ужъ умирать, то умремъ вмхьстхь. А можетъ быть, Господь и сохранить насъ всгъхъ. Да и не догъхать мнгъ одной въ такое время, съ такими малышами, какъ Ларочка и Леля. И можетъ быть, я здгьсъ смогу быть полезной и нужной не только тебгъ, но и другимъ».

– Я так удивилась, когда Галка сказала мне, что ей всего двенадцать лет, – продолжала меж тем Светлана. – Говорит, она всегда выглядела старше – ведь и мы решили, что она наша ровесница. А оказывается – совсем маленькая, у нас в шестом классе училась бы! А пишет здорово – совсем как взрослая!

– Да, любопытно… – задумчиво протянул Сёмка, возвращая гаджет. – Интересно, её дневник сохранился до наших дней? Ну то есть мы, там, у нас, могли бы найти и прочитать, что потом будет с Галиной?

Он осёкся, увидав, как Светкины глаза наполнились слезами. Девочка нервически мяла в пальцах платок.

– Сём… – голос её предательски дрожал. – А ты правда веришь, что мы сможем вернуться? А то уже целый день ищем эту проклятую дверь, и всё напрасно…

– Конечно, сможем! – преувеличенно бодро заявил Сёмка, хотя совсем не испытывал такой уверенности. Неважно – сейчас главное, чтобы Светка поверила.

– Куда мы денемся? Ключ-то у нас. А раз есть ключ, значит, и дверь должна найтись.

– Должна, да… – вздохнула девочка. С дрожью в голосе она кое-как справилась и теперь украдкой вытирала глаза уголком салфетки. – А вдруг не найдётся? Мы ведь не знаем, как она должна выглядеть! Да, в школе дверь была, но здесь, на этой стороне, мы с тобой вышли прямо на набережную – как на той фотографии!

Сёмка резко выпрямился на стуле. Дыхание перехватило от внезапной мысли.

– Повтори, что ты сказала!

– Что? Я говорю, может, и двери-то никакой не будет, просто место, куда надо шагнуть. Круг на земле или…

– Нет, это потом. Что ты сказала про фотографию?

– Набережная, на которой мы оказались, она и была на фотографии – на постере, в коридоре, возле кабинета истории, – ответила Светка. – Ты что, не помнишь? Дверь как раз возле этого постера и появилась!

– Точно! – Сёмка хлопнул себя по лбу, да так звонко, что барышня, сидевшая через два столика от них, вздрогнула и оглянулась на шумных соседей. – То-то я сразу, когда мы там оказались, подумал – где-то я это уже видел! Оказывается, на том самом постере и видел – на старой фотографии!

– И что? – непонимающе уставилась на него девочка. – Ну видел и видел – какая разница?

– А такая! – Сёмка разозлился на бестолковую собеседницу. – Дверь появилась рядом с фотографией, на которой изображены гавань и причал. Мы вошли в неё – и оказались точнёхонько в этой самой гавани, на этом самом причале! Неужели не ясно?

– Так ты думаешь…

– Да! Нам надо найти где-нибудь фотографию или картину с видом Москвы – возле неё наверняка и отыщется наша дверь!

– То есть я думаю, что отыщется, – добавил он, увидев, как Светка скептически скривила губы. – Что мы, в конце концов, теряем? И так целый день впустую пробегали по городу – сколько можно? Вечер уже! Что нам, идти к Топольским и проситься переночевать: «Пустите нас пожалуйста, мы больше не будем убегать»?