Текст книги "Внеклассная работа"

– То есть этот «кто-то» хочет, чтобы мы снова отправились в прошлое?

Я кивнул.

– Но ведь это опасно, Сём! Зачем ему надо, чтобы мы опять лезли в девятьсот четвёртый год?

– Это же эксперимент, верно? – напомнил я. – Скажем, меня специально выбрали, а это – что-то вроде тестового задания. Чтобы проверить, справлюсь я или облажаюсь.

– Ага, вроде Гарри Поттера. Спаситель мира. Шрам на лбу не чешется?

Я насупился. Вредная Светка попала в самую точку.

– А можно без подколок? Тоже мне, нашла избранного! Но, может, ключ и правда как бы настроен на меня?

– А может, у этой штуки особое свойство – телесная память, как у снитчей в «Гарри Поттере». Это такие золотистые мячики с крылышками, их ещё ловить надо верхом на метле, помнишь? Может, и ключ тоже тебя запомнил и теперь узнает?

– Ага, а потерял его кто-то из девчонок, которые играют в спектакле? Я вообще не понимаю, как они не заметили его на полу, в подсобке… И вообще, всё, о чём ты тут наговорила, – это магия, а её не бывает!

– Много ты знаешь, что бывает, а что нет! – возмутилась Светка. Я не стал спорить: разубеждать девчонок в том, что эльфов, гномов и прочих Гарри Поттеров нет на свете, – занятие неблагодарное.

– Ну не знаю… давай пока считать, что тот, кто подсунул мне ключ, знает, как он работает. И нарочно отправил нас именно в Порт-Артур, и именно в начало прошлого века, а не куда-нибудь к фараонам! Настройки там какие-нибудь… И, значит, сигнал этот, который подаёт ключ, – неспроста. От нас ждут, что мы как-то на него отреагируем!

– Это мне и не нравится! – меж бровей у Светки появилась упрямая морщинка. – Нас будто тащат куда-то, как на верёвочке, – а мы идём!

– Почему это – на верёвочке? В конце концов, нам решать, входить в дверь или нет! Если мы её найдём, конечно. И потом – неужели тебе не интересно? Если упустим сейчас эту возможность – всю жизнь будем жалеть!

– Ладно… – она махнула рукой. – Раз уж тебе так неймётся… всё равно сделаешь по-своему! Ну и где теперь искать эту дверь?

III

– Ну вот, я же говорил – доберёмся!

Светка раздражённо зашипела. Битых полчаса мы продирались сквозь густые заросли голого кустарника – по колено в снежно-грязевой жиже, то и дело спотыкаясь о страховидные ржавые конструкции и куски бетона. Берег Нагатинского затона, во всяком случае, тот его участок, куда привёл нас ключ, давно превратился в сплошную свалку. Пустырь, спускающийся к мутной водице, на которой кое-где ещё сереют нерастаявшие льдины.

– Вот послушала тебя – ипридётся кроссовки выкидывать! Все ноги мокрые, теперь, наверное, заболею!

Можно подумать, у меня сухие! А я виноват, что жужжащий вкулаке жук – ключ, уже часа три играющийснами в «горячо-холодно», вывел нас именно сюда и теперь заставляет продираться к воде? Туда, где приткнулся к берегу насквозь проржавевший корабль…

Ответ на Светкин вопрос «И как мы будем искать Дверь?» нашёлся сразу же, как только мы вышли из подъезда моего дома. Щекочущая дрожь в кулаке усиливалась или слабела в зависимости от того, какое направление я выбирал. Чтобы «поймать» это ощущение, пришлось пару раз обойти вокруг дома, сверяясь с картой на планшете. И не напрасно: воображаемая линия вела на юг, слегка забирая к востоку, в сторону метро «Коломенская» и Южного порта.

Но стоило спуститься в метро – дрожь в кулаке пропала. Подземка явно не понравилась загадочному артефакту; пришлось добираться поверху, меняя троллейбус на маршрутку, потом на автобус – и так до метро «Кожуховская». Оттуда пешком по улице Трофимова, потом по проспекту Андропова, ловя на ходу щекотные «подсказки» бронзового гида.

Он вывел нас на кладбище заброшенных кораблей. То есть это мы поначалу решили, что на кладбище – судя по наличию крепкого забора и хвостатой гавкающей охраны, доживающие здесь свой век ветераны речного флота ещё представляют некоторую ценность. На старых посудинах кто-то копошился; слышались удары кувалды и визг болгарки. Может, умирающие корабли и не умирают вовсе – их то ли ремонтируют, то ли разбирают на запчасти?

Ключ упорно требовал нарушить границы этих «частных владений». Пройдясь вдоль улицы Трофимова, мы нашли проход – тропинка между домами вывела нас к ржавой железной лестнице, которая в свою очередь спускалась на потрескавшийся бетонный пирс. Свалка корабельных полутрупов осталась справа; слева, за непролазными зарослями кустов, у самого берега, громоздилось нечто полузатонувшее и даже на вид проржавевшее насквозь. Туда и тянул нас ключ, да так, что вибрация до костей пробирала мне руку.

Ясно – даёт понять, что цель уже близка. Но на эти жалкие сто метров пришлось потратить полчаса. Мычудом не переломали ноги, не искупались в ледяной грязи, не напоролись на одну из ржавых арматурин, коварно притаившихся в ямах и колдобинах. Пейзаж вокруг расстилался совершенно постапокалиптический – мне немедленно припомнилась Свалка из игры «С.Т.А.Л.К.Е.Р». Светка держалась позади и шипела не хуже разъярённой сиамской кошки. Как будто я мог знать, что вместо сравнительно чистых в марте московских улиц нам придётся преодолевать эдакую полосу препятствий! Часовые стрелки упорно стремились к шести, небо посерело. Ещё часик-другой – и придётся выбираться отсюда в темноте. На ощупь. Та ещё перспектива… Хорошо хоть, Светка пока не сообразила!

– И зачем нам это ржавое корыто?

Я отмахнулся от очередного гневного вопроса: стоило ступить на проеденную до дыр ржой палубу, как ключ стал вести себя иначе. Резко, сразу – вибрация исчезла, бронза стремительно нагревалась. Да так, что ещё немного – и его в руках не удержать, сожжёшь ладони! Да, вот теперь пошло настоящее «горячо-холодно»…

Так и есть! Стоило миновать провал люка, полуприкрытого покорёженной крышкой измелкой сетки, как владонь мне шибануло волной холода. Стоп – и три шага назад. Снова тепло? Да!

– Сём… – Светкины пальчики вцепилась мне рукав. Они дрожали, я чувствовал это сквозь три слоя ткани. Светка уже не шипела – скорее, шептала внезапно севшим голосом:

– Нам что – лезть туда, вниз? Сём, может, не надо? Я боюсь…

– Надо, Свет. Нам туда, это точно… к сожалению. – Я вдруг, обнаружил, что и мой голос сел и звучит будто сквозь толстое ватное одеяло.

– Ничего страшного, палуба вся в дырах, света внизу должно хватать. Только спускайся осторожно, а то вон ступеньки насквозь проржавели. Давай я первый, а ты за мной, хорошо?

Она мелко закивала, но дрожать не перестала. И рукав мой не отпустила. Я деликатно высвободился и потянулся к ржавой скобе.

Мятая решётка, заменяющая люк, с пронзительным скрежетом провернулась и заклинила. Проклиная всё на свете, я дёргал и пинал это приспособление, пока оно вдруг не поддалось и, хрустнув выломанными петлями, не осталось у меня в руках. Я отшвырнул ржавую дрянь, и маслянистая, стылая вода Нагатинского затона поглотила чёртову железяку.

Я свесился вниз, подсвечивая себе смартфоном. Ничего особенного. Облезлые ступеньки из железных прутьев, поручни, один из которых выдран с мясом и торчит вбок, решётчатый, покрытый многолетней коростой грязи и ржавчины. Под ним неподвижная, угольно-чёрная вода; подтёки плесенина съеденном коррозией борту. Мрак. И – обжигающая тяжесть в левом кулаке.

– Вот она! – прошептал Сёмка. – Нашли!

Никаких дубовых досок и кованых петель. Неровный металл, лохмотьями свисает отслоившаяся краска – такая же дверь, как и те, что пришлось миновать, пока они шарили в нижней части заброшенного теплохода. Разве что не болтается на одной петле, не зияет вмятинами от кувалды, а висит себе там, где ей и положено по проекту.

Что за вздор? Эта дверь уж точно не предусмотрена никакими проектами. Знать бы, что за умник её сюда воткнул…

Чуть пониже приваренной к железу скобы, изображающей дверную ручку, чернеет замочная скважина. Просто дыра в ржавом железе – но по форме и размеру в точности совпадает с бородкой ключа.

На осторожное прикосновение это дверь отозвалась так же, как и первая – та, что вывела на пирс Нового города. Лёгкий нервный укол пронзил руку от кончиков пальцев до плеча. Сёмка этого ждал, но всё же отдёрнул руку, подчинившись непроизвольному сокращению мышц. Да, они всё же её отыскали. Дверь. Проход в неведомое. Недостающую часть таинственной «машины времени», созданной неизвестно кем и подброшенной ему, московскому восьмикласснику, неизвестно для чего.

Хотя нет, не ему, а им. Светка, побелевшая от серьёзности, стояла за его спиной, ни на мгновение не разжимая ладошки. Мальчик чувствовал её пальцы – холодные как лёд и мелко дрожащие. Да он и сам ощущал противную слабость в коленках…

И что дальше?

– Свет… – он постарался придать голосу беззаботности и уверенности. Получилось не очень.

– Если хочешь, можешь не ходить со мной. Давай я выведу тебя наверх, а сам потом спущусь. А ты подождёшь. Я только гляну одним глазком, куда она ведёт, – и сразу назад, чесслово! В прошлый раз здесь, в двадцать первом веке, прошло меньше минуты, в классе даже урок начаться не успел! А если вдруг задержусь – иди по нашим следам назад. Выберешься на улицу Трофимова, метро там рядом. Найдёшь сама?

– Ну уж нет! – взвилась Светка. – Хочешь, чтобы я одна по этим ямам ноги ломала? Тоже мне, умник нашёлся! Завёл в грязную дыру, а теперь решил бросить? Вот они, мужчины!

Сёмка и не надеялся, что его спутница согласится. Так и есть – вон как разозлилась: бледность пропала, щёки пылают праведным гневом! А глаза-то, глаза… Сёмка про себя порадовался, что не придётся бросаться в этот омут одному.

– Ну, не хочешь – как хочешь! – буркнул он, изо всех сил стараясь не показывать этой радости. – Только одета ты не очень… опять.

Девочка критически оглядела себя. Короткая куртка, спортивные брюки, кроссовки. Маленькая вязаная шапочка. Да, не похоже на платье чинной, благопристойной воспитанницы порт-артурской гимназии.

– Я же не знала, что придётся отправляться туда прямо сегодня! А юбка Галкина дома осталась – мне что в ней, по улице ходить? Нашёл дурочку…

Сёмка пожал плечами:

– А что? Юбка как юбка, только длинная. Некоторые и не так ходят!

– Да пусть в чём хотят ходят! – возмущённо фыркнула Светлана. – А я в ней похожа на чучело!

«Вот они, женщины! – обречённо подумал мальчик. – Им в прошлое идти, а она думает о том, как будет выглядеть!»

Но вслух, разумеется, не сказал.

– Ты ведь сам говорил, что мы, скорее всего, окажемся не на улице, а на корабле, так? А в штанах будет куда удобнее – вон лесенки какие крутые – что мне по ним, в юбке карабкаться?

«Не лесенки, а трапы!» – хотел было поправить Сёмка, но не стал. Пусть будут «лесенки».

Лишь только он понял, что ключ тянет к брошенному судну, в воображении немедленно возникла картина: дверь открывается, и они попадают прямиком на борт одного из кораблей Первой Тихоокеанской эскадры. Светка, выслушав, согласилась, что так было бы лучше – не придётся искать шлюпку или катер, а потом ещё и уговаривать кого-то довезти их до броненосца. Правда, есть пропуск, собственноручно выписанный самим Макаровым, но мало ли что? Лучше сразу оказаться на месте.

Однако на какой из кораблей выведет Дверь – на флагманский «Петропавловск» или на другой? Например, на «Ретвизан», возле которого они в прошлый раз встретили адмирала. Перебраться с одного корабля на другой – это задачка похитрее, чем добраться до него же, но с пристани. Остаётся полагаться на удачу – и на загадочную логику владельцев «машины времени».

– Сейчас, погоди… – Сёмка стряхнул с плеча рюкзак. Под клапаном обнаружилась тёмно-синяя рубаха с квадратным голубым воротником – флотская фланелька, за которой пришлось потолкаться по лавкам реконструкторов и униформистов на вернисаже у метро «Партизанская». Ветровка с джемпером отправились в рюкзак; наряд дополнила бескозырка с золотыми буквами «Петропавловскъ» – сувенир от адмирала Макарова и старого знакомца Ивана Задрыги.

Светка критически оглядела спутника.

– Хорошо, нечего сказать. А не думал, что будет, если тебя примут за матроса? «Бегом, ко мне»! – выкрикнула девочка, подражая офицеру, которого ребята встретили на пирсе артурской гавани.

Сёмка с сомнением повертел бескозырку в руках.

– Ну… не знаю. Скажу правду – что адмирал подарил!

– Ага, а пока объяснишь, он тебя – в зубы. За недостаточно бравый вид!

– Не выдумывай! – заявил Сёмка без особой уверенности.

Подумав, он закинул на плечо туго набитый рюкзак, а бескозырку на всякий случай надевать не стал. Бережёного бог бережёт – так, кажется, говорили предки? А вдруг встреченное начальство окажется в дурном настроении? Ходи потом как дурак с имплантами…

Что ж… дальше медлить повода нет. Осталось два варианта: с криком бежать прочь… или вперёд – и будь что будет. Что сделано, то сделано, гадать поздно. Ватная слабость в коленях отпустила, пальцы, сжимающие ключ, больше не дрожат. Светка вся подобралась, в глазах эдакий азартный блеск…

Шаг вперёд. Поворот ключа, скрип. Пошёл. Пошёл. Пошёл.

IV

…В лицо, как и в прошлый раз, ударила волна просоленного морского воздуха, только на этот раз в нём было побольше угольной гари. Земля под ногами качнулась, я по инерции сделал шаг вперёд и чуть не упал.

…Земля? Или доски артурской пристани, из щелей которой выбиваются пучки чахлой травы?

Нет. Изжелта-белое, гладко выскобленное дерево – тиковые доски настила палубы. Двойные нити лееров, над ними высоченные, изогнутые на манер фонарных столбов шлюпбалки. А дальше, сколько хватает глаз, – морская гладь, испятнанная кое-где дымами. Напротив – на траверзе, как говорят моряки, – рассекает волны кораблик, очень похожий на академические гребные лодки. Стремительный, узкий, как нож, корпус, такой низкий, что скошенную к носу палубу заливает ходовая волна. Вместо мерно сгибающихся гребцов – четыре кургузые трубы. И маленький – побольше, конечно гребной четвёрки, но не крупнее речных трамвайчиков, что бегают летом по Москве-реке. А из всех четырёх труб валит густой дым.

Я запрокинул голову – вверху, над ярусами надстроек, уткнулась в небеса исполинская колонна трубы. В жизни не видел, чтобы труба ТАК дымила – разве что туры-градирни на Южной ТЭЦ на окраине Москвы. Только там был не дым, а пар – белый, косматый, безвредный, как объясняли нам на уроке физики. А этот – чёрный, жирный, угольный, застилающий пеленой полнеба. Гринписа на них нет… Это сколько канцерогенной пакости попадает в атмосферу с каждым выходом эскадры?

– С дороги, в богородицу через семь гробов… стоит на пути, аки кнехт чугунный!

Я обернулся – и нос к носу столкнулся с крепким малым в белой матросской рубахе, таких же штанах и лихо заломленной на затылок бескозырке. На лбу знакомой вязью значилось: «Петропавловскъ».

Получилось, выходит?

– Погодь-погодь, да ить я ж вас знаю! Гимназёр, верно? И вас тоже, барышня. Припоминаете, как про кораблики меня расспрашивали? Про «Дашку» с «Палашкой»? Когда же вы на наш «Петропавловск» пожаловали?

Ещё как получилось! В тот раз Иван Задрыга встретил нас на пристани, а сейчас – прямо на палубе броненосца «Петропавловск», где он и служит на какой-то совершенно незапоминаемой должности.

– Здравствуйте, дяденька матрос! – тонким голосом пропищала из-под моего локтя Светлана. – Конечно, помним – мы ина следующий день вас видели, когда господин адмирал в порт приезжал, на броненосец. На тот, который японцы взорвали!

Задрыга осклабился щербатым ртом, имне немедленно припомнились Светкины пророчества насчёт мордобития. Хотя, с чего это я решил, что Задрыге выхлестнул зубы кто-то из офицеров? Может, он в портовом кабаке подрался, как и полагается матросу?

– Как же, помню! – ответил моряк. – В запрошлом месяце, когда их превосходительство на «Ретвизан» с инспекцией приезжали. Я тогда на адмиральском катере фалгребным – так господин вице-адмирал у меня для вас, господин гимназист, безкозырочку и позаимствовали. В подарок, значить!

Фалгребной – искаженное «фалрепный». Матрос или унтер-офицер, держащий фалреп – трос, заменяющий поручень у входных трапов судна. По морским традициям фалрепные назначаются для этого при входе офицеров или почётных лиц на судно.

Я кивнул и продемонстрировал Задрыге памятный сувенир. Тот довольно ухмыльнулся.

– Точно, моя и есть! А вы, барышня, напрасно меня матросом величать изволили. Не матрос я вовсе, а боцманмат! Потому как два срока выслужил, начальством аттестован, как положено, доверие ко мне имеется. Нашивка, опять же! – и он ткнул пальцем себе в плечо. – К нам особое уважение, енто понимать надо!

Светка закивала, всем своим видом изображая раскаяние.

– Задрыга, мать твою! – донёсся слева сердитый молодой голос. Чего ты там копаешься, так тебя разэдак? – и длиннейшая нецензурная тирада – да такая, что я понял не больше трети, а Светка сделалась пунцовой.

Умели же люди…

Слева, шагах в десяти, громоздилась цилиндрическая орудийная башня. Она перегораживала узкую палубу от края до надстройки и даже выступала немного, нависая над вздутым, подобно цистерне, бортом. Из овальных амбразур торчали два длинных пушечных ствола. Правый слегка качнулся вверх-вниз.

– Виноват, вашбродь! – Боцманмат кинулся к офицеру, стоявшему у башенной брони. Мы переглянулись и неуверенно шагнули за ним.

Задрыга лихо вытянулся и принялся рапортовать, но слова его утонули в грохоте – по мостику, над нашими головами бодро простучали десятки матросских ног. Офицер махнул рукой; башня повернулась с низким скрежещущим звуком, уткнув пушки в далёкий горизонт.

Из-за наших спин эхом отозвался механический гул – куда ниже и сильнее, чем тот, что издавала, вращаясь, шестидюймовая башня мичмана Шишко. Гул этот дрожью отдавался в колени, сотрясал палубу, заставлял мелко вибрировать крашенное в серо-оливковый цвет железо. Мы обернулись: плавно изогнутая броневая стена проворачивалась на невидимых роликах; в узкую полосу света на стыке воды и неба уставились два огромных ствола. Светка слабо охнула и привычно вцепилась в мой рукав. Мне тоже стало не по себе: пушку ТАКОГО калибра я видел один-единственный раз – на железнодорожной артиллерийской установке, в московском парке Победы на Поклонной горе.

Знакомьтесь – главный калибр броненосца. Двенадцать дюймов, или триста пять миллиметров, – голову можно просунуть, причём без труда. А кто посубтильнее, вроде, скажем, Светки, – так и целиком поместится. Из подобных чудовищ были выпущены те «чемоданы», что летали над нами во время нашего прошлого визита в Порт-Артур. Один снаряд, по счастью, не разорвавшийся, торчал в покалеченной брусчатке перед гимназией, где учится Галина. Хотя вряд ли она и теперь здесь учится: помнится, в здании собирались устроить госпиталь. А может, прилетел другой снаряд и в отличие от того, что застрял в мостовой, исправно взорвался? Стоит ли гимназия, или на её месте высится безобразная груда битого кирпича и расщеплённых досок?

Толстенные стволы двигались вверх-вниз, будто нащупывая на горизонте невидимую цель. Они что, стрелять собрались?

– Сёмочка, как же так?! – торопливо зашептала Светка. – Я боюсь! Сейчас бой начнётся, да? А как же мы?

– Подойдите-ка сюда, молодые люди! – позвал офицер, нетерпеливо постукивая носком ботинка по доскам палубы.

Мы подошли. Стройный, худощавый молодой человек с высоким лбом и аккуратными, слегка подвёрнутыми вверх усиками. Серые глаза смотрят с недоумением.

– Откуда вы взялись на нашей Богом и святыми угодниками спасаемой посудине? – поинтересовался офицер, не скрывая иронии. – Ещё и барышня? Задрыга, где ты откопал этих визитёров?

– Мы находимся на борту по личному приглашению адмирала Макарова! – выпалил я заранее заготовленную фразу. – Вот, господин лейтенант, убедитесь! – И протянул адмиральскую записку.

– Рановато вы меня в чин произвели, юноша, – заметил он, принимая документ. – Мичман Шишко второй, Борис Оттович, младший артиллерийский офицер. Заведую вот этим орудием разрушения, сиречь правой носовой шестидюймовой башней… – И по-хозяйски похлопал ладонью по шершавой броне.

Услыхав забавное «Шишко второй», Светка хихикнула. Я строго покосился на неё – откуда девчонке знать, что по традиции офицеров-однофамильцев было принято именовать по номерам. Скажем, адмирал с редкой русской фамилией Иванов – «Иванов первый», капитан второго ранга – «Иванов второй» и так далее. А какой-нибудь мичман вполне мог оказаться «Ивановым шестнадцатым».

Мичман тем временем изучил документ:

– Верно, приглашение посетить корабль выдано Степаном Осиповичем. Подпись узнаю, да и печать с пометкой флаг-офицера, лейтенанта фон Кубе, на месте. Тем не менее это не объясняет, как вы, юноша, сумели попасть на борт перед боевым выходом, да ещё и… хм… с дамой. Я сам принимал последние шлюпки и вас что-то не припоминаю.

Что бы такое соврать, и, желательно, поубедительнее?

Положение спас Задрыга:

– Так что не сумлевайтесь, вашбродь, я самолично видал, как их высокопревосходительство господин вице-адмирал мальцу бумагу выписали! Они у меня ишо бескозырку взяли, в подарок ентому самому гимназёру!

И боцманмат кивнул на бескозырку, которую я продолжал сжимать в левой руке.

– Ну допустим… – согласился мичман. – Но это не объясняет, как вы, молодые люди, оказались на броненосце. И уж тем более непонятно, почему вы решили нанести визит в такую рань – когда «Петропавловск» снялся с бочки, пробило только пять склянок.

Какие ещё «склянки»? В книгах что-то такое, кажется, мелькало, но уточнять я, как обычно, не стал – отложил на потом. Вот и дооткладывался…

Заметив моё недоумение, Шишко снисходительно усмехнулся:

– Желаете изучать морское дело, юноша? Вот вам первый урок: «бить склянку» – значит отмечать ударами колокола каждые полчаса. Счёт начинают в половине первого пополуночи: один удар – одна склянка; два удара – две склянки, в час. И так до восьми склянок, в четыре часа пополуночи. Затем счёт начинается снова. Сами подсчитаете, сколько это – пять склянок?

Я пожал плечами – поди сообрази вот так, с ходу…

– Пять склянок – это шесть тридцать пополуночи. Ну да ладно, привыкнете…

Башня чуть дрогнула; оба ствола синхронно опустились, потом задрались – и снова вниз, пока не замерли, уткнувшись в невидимую точку на горизонте. Клацнув петлями, в боку распахнулся овальный люк, и из жаркого нутра башни появился офицер. Вся физиономия у него была в пятнах машинного масла; фуражку он прижимал локтем, протирая ладони ветошью. Где-то я его уже видел… но вот где? Нет, не вспоминается…

– С тебя завтра коньячок в «Звёздочке», дюша мой! – жизнерадостно заявил новоприбывший. – У них там как раз бесподобный шустовский доставили, из Читы. Восьмилетний! И не сочти за труд – вразуми боцмана, пускай наведёт страх Божий на своих храпоидолов. Они, когда окатывали палубы перед боем, струёй из брандспойта угодили прямёхонько в амбразуру. Вот и пришлось тебе выцеливать япошат на два лаптя правее солнца. Но благодари моё доброе к тебе расположение – сгоревший предохранитель в цепи вертикальной наводки я отыскал. Сейчас гальванный старшина его поменяет, так что валандаться с ручным приводом вам больше не придётся.

Ну да, верно! Дерево перед боем обильно поливали водой, чтобы доски палубного настила не загорались от раскалённых осколков. Если верить книгам, это не очень помогало – многие русские корабли страдали в бою как раз от пожаров, причём в первую очередь горел деревянный палубный настил. Посоветовать, что ли, отодрать настил и покидать за борт? Нет, сначала надо добраться до адмирала, а уж потом давать советы. Но, выходит, они собрались идти в бой? Надо выяснить, какое тут сегодня число…»

– Да непереживай тытак, Константин Александрыч! – отозвался мичман. – Будет и коньяк в «Звёздочке», и всё прочее, чего душа пожелает, – сподобит только Создатель стать на бочку. А за цепь наводки спасибо, мои башенные будут за тебя Бога молить и даже свечки поставят у отца Алексея – конечно, если не забудут за трудами праведными. Верно, Задрыга?

– Как можно, вашбродь! – с готовностью ответствовал боцманмат. – Оченно мы благодарные, потому как службу понимаем!

Офицер, которого назвали Константином Александровичем, полез из башенной двери на палубу. Выбравшись из-под брони, он извлёк из кармана платок и принялся вытирать лицо. И тут я его узнал – с этим офицером мы познакомились в книжной лавке Померанцева. Он ещё назвал фамилию… Унковский кажется? Да, точно, минный лейтенант Унковский, Константин Александрович. А про то, что служит на «Петропавловске», лейтенант не упоминал.

Опять совпадение? Не многовато ли – после Задрыги?

– З-здравствуйте, господин лейтенант. Вы меня не помните? Я ещё покупал книжки, и вы помогли выбрать…

Минёр с недоумением уставился на меня, затем лицо его озарилось улыбкой:

– Как же, как же, припоминаю! Вы, юноша, интересовались боевыми кораблями и приобрели, если мне память не изменяет, благотворительный альбом «Русский военный флот»? Солидная покупка! А теперь вот решили углубить знания практически, нанеся визит на наш «Петропавловск»? Ну вот, сподобились в бою побывать, поздравляю! Но как вы сумели попасть на броненосец, когда эскадра выходила в море? Куда ваши родители смотрели, хотелось бы мне знать?

– Вот и мне это крайне любопытно, – заметил за нашей спиной мичман Шишко. – Несмотря на то, что у молодых людей имеется личное приглашение адмирала – всё честь по чести, подпись, печать – «дозволяется посетить с образовательными целями военный корабль Тихоокеанской эскадры».

– Дивны дела твои, Господи! – покачал головой Унковский. – Так вы заблудились? У нас здесь это очень даже просто, особенно для непривычного человека: палуба броненосца похлеще иного лабиринта. А бродить вне брони, одним, без присмотра, да ещё перед боем – занятие самое отчаянное!

– Раз уж вы такие знакомцы – может, Константин Александрович, отведёте наших гостей куда-нибудь, где за ними присмотрят? Всё равно вам на мостик, рапортовать по поводу неполадок с цепью наводки? Вот и сдадите флажкам – и пусть разбираются, каким ветром этих молодых людей занесло на «Петропавловск». Полна рубка бездельников, хоть делом займутся!

– Да ты у нас, оказывается, якобинец! – ухмыльнулся Унковский. – Как так можно про цвет нашего флота, да ещё и с главным украшением в лице самого Великого Князя Кирилла Владимировича, пребывающего при адмирале в должности начальника военно-морского отдела его штаба!

– Якобинец, якобинец… – недовольно буркнул Шишко. – Как придёте на мостик – не забудьте оттуда проверить синхронизацию, прежде чем рапортовать!

– А и то верно, – согласился минёр. – Нечего вам на палубе торчать, мало ли что может случиться. Боевой корабль – не место для праздных прогулок.

– А ты, Задрыга, чего встал? – прикрикнул мичман на ожидающего в сторонке боцманмата. – Вали в башню и крути стволы в диаметральную…

Задрыга откозырял и полез в люк. Стволы шестидюймовок дрогнули, провернулись и замерли у нас над головами. От жерл воняло чем-то тревожным. Артиллерийский порох… кордит, производное нитроглицерина, – он и должен пахнуть вот так, эфиром. Если верить авторам исторических книжек, разумеется.

Значит, броненосец недавно вёл огонь? Но никаких особых повреждений не заметно – значит, враги и не сумели попасть в корабль. Это хорошо…

Сзади снова зарокотало. Я обернулся; башня главного калибра вращалась, возвращая орудия в исходное положение – вперёд, по курсу корабля.

– Ну что, молодые люди, пойдёмте? – Унковский убрал измаранный чёрным платок в рукав кителя. – Время дорого, знаете ли…

V

– Вы хоть осознаёте, что ваше появление непременно навлечёт на головы кое-кого из моих сослуживцев грандиозную распеканку? – говорил лейтенант, галантно помогая Светлане преодолеть очередной трап. Медные поручни, истёртые тысячами башмаков ступени – одна за другой, крутые железные лесенки уводили ребят вверх, на ярусы носовой надстройки.

– Господин адмирал не в духе, да оно и неудивительно: японцы потопили «Страшный» и к тому же «Пересвет» исхитрился, выходя на внешний рейд, сесть на мель. Так что Степан Осипович непременно попеняет флаг-офицеру, мичману Яковлеву, – как так вышло, что он не знает, что вы воспользовались адмиральским приглашением и оказались на «Петропавловске» в столь неудачный момент? А тот уж, будьте благонадёжны, донесёт начальственное недовольство до лейтенанта Ладыгина, старшего офицера броненосца, ибо, – тут Унковский сбавил шаг и произнёс отчётливо, повторяя заученный наизусть текст: – Старший офицер должен всегда знать о приездах на корабль и об отъездах с оного посторонних лиц и вообще о приходе и отходе всяких шлюпок.

– Наш Александр Николаевич – милейший человек, если не брать в расчёт его собачью должность, – продолжал он с той же лёгкой иронией, что всё время сквозила в его речах. – Старший офицер броненосца, иначе никак нельзя. Так что он, при всём своём добросердечии, от души взгреет вашего знакомца, мичмана Шишко. Какже вы, друзья мои, исхитрились обмануть бдительность Борюсика? Сегодня, когда принимали с берега шлюпки, как раз он и был вахтенным офицером. И наипрямейшая его обязанность – быть в курсе того, кто и зачем является на корабль.

– Ну я не знаю… – промямлил Сёмка. – Может, не заметил? Я хотел сказать кому-нибудь, но мы заблудились. Потом началась стрельба, мы испугались, хотели спрятаться – и только сильнее запутались. Когда всё стихло, мы выбрались на палубу – а там господин мичман и вы!

– Да уж, заплутать у нас сухопутному человеку – милое дело, – согласился Унковский. – Удивительно только, как это мичманец ещё у трапа проглядел столь очаровательную барышню.

Светка слегка зарделась, потупив глазки.

– Вот уж не похоже на Бореньку Шишко! Впрочем, извините… – добавил лейтенант, заметив смущение девочки. – Распеканки, и преизряднейшей, ему не избежать, вот и смотрит эдаким букой. Он милый молодой человек, однако ж, морской Устав по сему поводу категоричен: «… никому из служащих на корабле не дозволяется брать на оный для житья или плавания своих жен и вообще женщин».

– Я вам не женщина! – вспыхнула Светка, смутилась, снова вспыхнула, но запала не утратила: – То есть… я ничья не жена, а на корабле потому, что нам адмирал разрешил! Сами почитайте, что в записке написано – «…и с ним ещё одного»! Вот Сёма и позвал меня с собой – на корабле он не служит, а значит – на него запрет не распространяется!

– Да читал уже, читал я вашу записку. И, благодарение Создателю, сей пердимонокль разбирать не мне. Вот сдам вас на попечение «флажкам», пусть сами адмиралу и докладывают.

«Флажками», как успел уже понять Сёмка, называли флаг-офицеров из штаба адмирала.

Когда ребята вслед за лейтенантом выбрались на крыло мостика, Сёмка принялся с любопытством озираться. Вид с этой верхотуры – пятый этаж, не меньше! – открывался великолепный. Парусиновые обвесы мостика хлопали на ветру; за спиной громоздилась коробка боевой рубки. Длинные, почти в две ладони шириной, прорези в её стенах слепо пялились на горизонт. Из-за брони доносились голоса.