Текст книги "Взлёт без посадки"

Я открыла рот и приготовилась слушать дальше, но тут в курилку ворвался Стас Клёнов, который нервно закурил. Насколько я знала, он практически не употреблял табак. Иногда, для понта, окуривал из трубки всех вишнёвым табаком.

Мы замерли и, не мигая, смотрели на разъярённого Стаса.

– Он меня чуть не удавил. Главное все стояли, включая хозяйку этого чудовища, и смотрели, как он обвивается вокруг моей шеи.

В курилку ворвался Бортнев.

– Ты жив, придурок, – по-настоящему волновался Костя. – В какую больную голову пришла сия «умная» идея?

– Мою. Мне казалось, что выглядеть будет эффектно и забавно, – смущённо извинялся Стас, перестав нервничать. – Слушай, Костя, а как тебе удалось его снять с моей шеи. Все в студии, включаю эту идиотку дрессировщицу, замерли.

– Я посвистел. Я знаю, что собаки реагируют на ультразвук, подумал, а вдруг этот удав тоже среагирует. Ещё я дал ему конфетку. У меня была в кармане, – Костя засмеялся, видимо вспоминая картину, происходящую в студии «Взора». – В следующий раз зови зверей побольше и самых опасных, чтоб, наверняка, задавили тебя. Всё, побежал к своим испуганным участникам и зрителям.

– Только не пересказывай эту чудную историю. Итак, всё Останкино будет ржать, – передёрнув плечами, видимо вспомнив своё ощущение, попросил Клёнов.

– Не стану.

– Я прочёл у Коко Шанель замечательные слова: «Если вы хотите иметь, что никогда не имели, вам придётся делать то, что никогда не делали». Вот я решил и попробовать.

– Ты хотел иметь удава или проявить смелость. Насчёт удава не знаю, а смелость тебе, мой наивный друг, тебе придётся проявлять много раз, чтобы иметь то, что не имел, – Бортнев со значением посмотрел на приятеля и, загнув папироску в сердце пепельницы, убежал.

Клёнов кинулся к своим, по пути шепча ругательные слова и протирая запотевшие очки.

– Какой мужчина – Геракл, Прометей, Данко, – перечисляла с восторгом Голубева всех античных героев, которых помнила.

– Ты кого имеешь в виду? – поинтересовалась я.

– Естественно Клёнова. Пригласить удава в программу и надеть его на себя.

– Здорово у него это получилось. От страха чуть в штаны не наделал, – возмущалась я, думая о том, что памятник нужно ставить изобретательности и мужеству Бортнева, но решила не развенчивать ореол Стаса, который так впечатлил Ирину.

Я приготовилась слушать дальше о путешествии «Алисы в страну чудес».

Но в это время в курилку почти в полном составе вошли «взрослые». Так я называла тех, кто создал восьмой канал. Свежий, прогрессивный взгляд на мир, совершенно новая подача материала, высокий интеллект. Однако некоторое высокомерие присутствовало вих поведении. Держались они обособленно. Мне казалось, что они воспринимают всех остальных, пытающихся делать новое ТВ за детей, не вылезших из песочницы.

– Ты меня дальше слушать собираешься, – обиделась Голубева.

Я вышла из задумчивости и сказала, что только об этом и мечтаю.

– Остановилась я на том, что нам предложили подождать в приёмной. С нами пили чай и кофе, и ели конфеты Гитлер в полном обмундировании и Лев Толстой в рубахе и босиком. Я чуть язык не проглотила.

– Два дурака с конкурса двойников, – веселясь, пояснил мне И.С. – Приехали из провинции, а уезжать не захотели. Умоляли пристроить куда-нибудь. Бабушка их и пригрела. Она добрая.

Не успела я переварить эту информацию, – восхищённо объясняла Ира, как дверь распахнулась, и камер-юнкер пригласил нас к Бабушке. Тут я чуть в обморок не упала, – продолжала поражаться волшебству телевизионной жизни. – Представляешь, Бабушка то – женщина вполне молодая, приятной наружности сидела в кринолине и напудренном парике. Ангелина Игнатьевна прижалась напудренной щекой к продюсеру и радостно-устало извинилась за свой вид. – Нет сил, каждый раз снимать эту мутатень, – капризно пожаловалась Кёрн.

– Интересно, она же давно в шоу-бизнесе. И Бабушка вовсе не относится к новому телевидению. Почему они все бегут к ней на поклон, – удивилась я.

– Они её не только уважают, как и все мы за её творчество, но и боятся. Тоже непонятно, – согласилась Ира. – Так вот в большой комнате был ещё мужчина в очень элегантном дорогом пиджаке. Он говорил по телефону. Впервые услышала слова, которые он произносил. Сейчас попробую вспомнить, наморщив лоб, сосредоточилась рассказчица. – Значит, лихтваген мы пролонгируем, тонваген угоняйте. Нагрой обойдёмся. Да, Коля, твоим девочкам из лаборатории руки оторвать. Парад фрейлин – всё запорото. Пусть перепечатают… – пытаясь имитировать голос элегантного господина, с трудом вспоминая названия, иронизировала Ира.

– Очень артистично и похоже на манеру одного продюсера, – засмеялась я.

– Это ещё не все события, – Ирка вздохнула и понеслась дальше. – В углу сидел маленький человек в костюме-тройке и ел дыню. В общем, абсурд полный. Голова у меня уже кружилась, но надо было делать вид, что мне страшно интересно. Бабушка стала жаловаться, что она замудохалась. Конца и краю нет этим съёмкам…

– Когда делаешь искусство, – отвечал ей нежно И.С, – то минимальная плата – это жизнь. По-моему, у Голсуорси…

– Бабушка перебила афористичное размышление И.С. и спросила, указывая на меня веером. – Это твоя красавица. Я всё время стояла у дверей, как привратник, боясь переступить порог большого искусства. – Чего тушуешься, иди сюда! Ну, – сказала она, оглядев меня, как лошадь. – Чего ты мне ныл – невзрачная! Хорошая какая! Простоватая! Все мы тут не дворяне, – расхохоталась Ангелина и поправила высокую причёску, которая несколько съехала от её смеха. – Ты чего такая бледная, – обратилась она, наконец, напрямую ко мне. Я собиралась ответить, но Бабушка ткнула в бок И.С. – Ты её, наверно, голодом моришь, негодяй! Худеньких любит! – она опять хохотнула. – Давай я насчёт обеда распоряжусь. – Ну что вы, – как можно более ласково сказала я. – Я кушала…

– Петь хочет, – вклинился И.С. – Как вы думаете, стоит попробовать?

– А я откуда знаю? Ты её выбрал – ты и решай! Я вам что, ОТК? Да она видит меня, небось, в первый раз! Тут меня как прорвало. – Да я в Нижнем на все ваши концерты ходила. На лишний билет. Две стипендии отдала. – Тут Бабушка, наконец, улыбнулась. – Я вытащила из кофточки фотографию. Вот. Она всегда со мной. Бабушка долго смотрела и недовольно спросила, что это она, когда это? Лохматая… – резко отдала фотку мне.

– Это вы в Севастополь приезжали. Фестиваль «Жемчужина Черноморья». Из гостиницы выходили. Мой товарищ вас сфотографировал. А я у него эту карточку…

– Спёрла, что ли? – засмеялась Бабулька.

– Да как вам… Обменяла. На… – пыталась объяснить я Ангелине.

– Ну? На что? – вдруг заинтересовалась Бабушка.

– На три поцелуя, – я залилась краской, будто мне действительно стыдно.

– И что выих комне таскаете? – удивлялась Примадонна, ворча, но довольная подписала фотографию. – Хочет петь – пусть поёт! Жалко мне, что ли?

Вдруг из угла маленький человек с дыней сердито заявил Бабушке, чтобы лучше бы она себя пожалела.

– Леопольдик, – сказала бабушка – тебя не спрашивают.

– Полный телевизор этой сикушни, – не успокаивался Леопольдик – Всё можно! Голосишки худые, стишки дурные и музычка – под такую только на зоне с Дуньками танцевать!. О женственности я уж не говорю! Или кобылы в три метра или шмоль туберкулёзная, за микрофоном не видно! А тебе, – пригрозил он Бабушке, – скоро, вообще, места в эфире не останется!

– Эфир – он большой, – заявила Бабушка. – Эфир же Космос, Леопольд. Иди, внучка, – обратилась она ко мне, иди и пой. Улыбка у Бабушки была сладкая, а глаза холодные. – Никого не слушай. У меня внучек знаешь, уж сколько? А Бабушка пока одна.

– Всё, – нетерпеливо спросила я. – Мне нужно было идти на рабочее место, хотя я понимала, как важно одинокой Голубевой высказаться. Занятно, что из неё вылепят. Сможет ли она подвинуть Бабушку или Ангелина Игнатьевна Кёрн вечная. Посмотрим. Мы распрощались. Я подхватила по дороге пару информашек по кино, распечатав в соседней редакции, собиралась войти в нашу обитель.

– Привет Бортнев. Спешишь осчастливить людей. Я думал о твоей программе. Конечно, она очень любопытная, но народу нужны свежие сегодняшние герои и новости, – с высоты своего роста и самомнения говорил Веселов – глава восьмого новомодного и прогрессивного канала. Сколько было правды в том, что они говорили в эфире, а сколько бурной, но фантазии не знаю. Но рейтинг их на поле политико-информационных программ зашкаливал.

Костя вернулся в комнату и уже собирался сесть на диван, как вспомнил, что вечером у него выступление на одном юбилее.

– Ляля, – обратился он ко мне, так никого в этот момент в комнате не было. Ты должна мне помочь.

– Всегда готова, – с бабочками, парящими внутри, оттого, что я нужна самому Бортневу, встала по стойке смирно, готовая выполнять задание.

Вечером мы оказались на чествовании одного известного учёного. За цветами, подарком и папкой с поздравлениями меня и видно не было, а Бортнев смеялся и ещё напевал: «Эх, Дубинушка» ухнем».

– Издеваетесь, пыталась я огрызаться. Я носильщик вам, что ли?

– Нет, ты мой верный Санчо Пансо, который всегда следует за наивным рыцарем Дон Кихотом.

– Где же ваше копьё, – продолжала язвить я.

– Моё орудие – слово, которое ты услышишь, как только мы попадём в актовый зал института.

Юбиляр, благостный интеллигентный профессор, с лицом типичного шестидесятника, сидел на сцене сбоку и улыбался. На плюшевом заднике покачивалась цифра пятьдесят. Хор бывших учеников, многие с лауреатскими значками, бородатые, пели на мотив знаменитой окуджавской песни:

 
А мы с тобой, браток, с мехмата,
Уж полжизни за кормой,
Но – хоть ты гений сопромата,
И, вообще, ума палата,
Бери Нинель, пошли домой.
 

– Нинель – жена Бориса Павловича, – пояснил Бортнев.

Она сидела рядом с юбиляром и тоже умилялась. Оба они страшно обрадовались, когда хор расступился и из кулис вперёд вышел Костя с университетским «поплавком» на лацкане.

Бортнев запел:

 
Тебя косила злая сила,
Пришёл конец и ей самой.
Тебе за правду угрожали,
За самиздат тебя сажали,
Где все они? А ты – живой.
 

Юбиляр встал и пошёл целоваться.

После чествования на сцене, они пили в фойе.

– Константин, скажите, а мне идти в хлев к вашему коню и моему ослу, – обиделась я.

– Ни в коем случае! Верный друг всегда должен быть рядом. Ляля ты погуляй, послушай, что говорят умные люди, запомни их имена и слова, потому что теперь такихне делают. А потом яотвезу тебя, куда захочешь.

Мне было страшно лестно, что Бортнев выделяет меня из всего окружения его команды или это просто, скинутое с барского плеча внимание. Звезде всегда приятно, когда его боготворят.

– Тогда я стану летописцем вашего бытия, господин Бортнев.

– По-моему, ты уже давно начала. Может, хоть из тебя, действительно, выйдет человек нового волшебного и правдивого телевидения, – задумчиво посмотрев на меня, Бортнев вернулся Борису Палычу.

Фуршет был небогатый, но все веселись, обнимались и вспоминали молодость. Юбиляр и его Нинель смотрели на Костю с обожанием.

– При всей твоей загруженности, нагруженности – говорил поддавший именинник. – При всей попу…лярности, и всё-таки… не забыл нас. Я тебе так…

– Борис Палыч, как вам не грех! Мы же двадцать лет!

Неожиданно возле них возник Проповедник. Теперь он был в какой-то художественной блузе с помпонами.

Котенька, извините, что прерываю, но можно тебя на минутку.

– Ну, – поднялся из-за стола пьяный Бортнев.

– Мне оченьнужно с тобой поговорить, – сказал тревожно Рома.

– А если я у тебя заночую, как тогда? А то у меня дочка… к экзаменам готовится, – внезапно спросил Бортнев.

Ой, просто замечательно.

Но к Роме они не пошли.

– Ляля, так как я несколько не в форме, «no comme il faut», то ты запоминай, всё, что будет вещать этот безумец. Я твёрдо пообещала и вытащила диктофон.

– Мой голос останется в веках, – саркастично сказал Костя.

Поговорить сразу им не удалось. Бортнев на самом деле лишь изображал пьяноватого человека. Больно много нужно было выпить крупному мужчине, чтобы быть пьяным. Костю окружили какие-то люди и радовались возможности личному знакомству со звездой экрана. Рома всё время теребил Костю.

– Давай, открывай свою страшную тайну.

– Только отойдём подальше, яни вчём не уверен, – Рома потянул.

Бортнева в дальний угол. Туда ж продвигаясь тенью, направилась я. Хотите назовите это назойливым любопытством или… В общем, Рома шептал Косте что-то на ухо. Слышны были лишь отдельные фразы. «Пытался свой бизнес… небольшой, в долг… Но ты даже не представляешь какие траты… на процент поставили. Счётчик включили…»

– Понял, а кто эти люди…? – трезвея, ответил Костя.

– Они абсолютные бандиты… Тимур Икшоев и его компаньон, как я мог так вляпаться, – удивлялся самому себе Рома.

– Договоримся, – сказал Костя твёрдо. – Понял, ничего не бойся.

– Да ты, что? Как ты договоришься, ведь они же…, – истерил Проповедник.

– Я умоляю, – засмеялся Костя, – никакие они не бандиты. Я их знаю. Нормальные ребята! Кстати, сколько ты им должен?

– Теперь уже двадцать четыре, восемьсот, – с полной безнадёжностью пробормотал Рома.

– А сколько брал?

– Двадцать.

– Вот завтра и отдадим. Опасности никакой, но долги надо возвращать. У меня сейчас есть, так что, не бери в голову.

– По гроб жизни… По гроб жизни, – Проповедник как-то мелко затрясся.

– У жизни гроба нет. Перестань, Рома, ты же мне как брат…, – Костя по-отечески погладил собеседника по голове.

Они допили виски из пузатой бутылки и поцеловались. Потом Костя обернулся. Сзади стояла толпа.

Мы все думаем, вы это или не вы? – спросил молодой рэпер.

– Ты как оказался в стенах высокой науки? – удивился и обрадовался Костя одновременно, так как смог избавиться от Ромы. – И это я.

– Юбиляр мой отец, между прочим. А я вот такой непутёвый, – засмеялся парень.

– Это ваш коллега? – указывая на Проповедника, спросила девушка рэпера.

– Это мой друг. И мы с ним дружим с института, а разве есть в жизни мужчины что-нибудь более важное?

Подошли ещё какие-то люди, услышав громкий разговор.

– Нет. Друг – самое главное, – подтвердил мужчина интеллигентного вида.

– Умереть за друга. При каких-то исключительных обстоятельствах… – присоединился ещё один пожилой человек.

– Менее возвышенно, чем ежедневно, в тайне… – тихо сказала милая женщина, прижав руки к груди.

– Жертвовать собой ради него! – хором сказали все, будто произносили клятву. – Стендаль – крикнул кто-то. – Собрание сочинений. Том 15.

– Страница 131, – подтвердил Костя и поклонившись, махнув мне головой, пошёл по ступеням.

Костя подбросил монетку, поймал её и пошёл дальше, напевая на музыку Петрова знаменитую песню.

– Надо стараться…, – кому-то сообщил Костя. Видно было, что ему в данный момент хорошо, свободно.

Вы чего кричите, молодой человек, – возмутился вахтёр.

– Надо стараться добывать себе мирские блага, чтобы помогать друзьям, оказавшимся в беде. Это сказал Эсхил, хотя я не помню ни страницы, ни произведения.

– Какая СВОБОДА, как ПРЕКРАСНА ЖИЗНЬ, – кричал трезвеющий знаменитый телеведущий.

Мне показалось, что именно сегодня вечером он был подлинным, он существовал по-настоящему клёво.

– Идём, дитя шоу-бизнеса. Запомни этот вечер. Когда я умру, ты расскажи или напиши о нём. Ты меня понимаешь?

– Надеюсь, что да. Я очень постараюсь…

– Молчи и садись в карету, Золушка, пока она не превратилась в тыкву, как этот день в обыденную лживую жизнь – веселился грустно Костя.

– Спасибо, что не на осла, – пробурчала я….

– Кстати, а как поживает восходящее светило? Её еще не убило наша восхитительная творческая жизнь? – заинтересованно спросил Бортнев.

– У Иры скоро первый публичный концерт. Конечно, мондражирует. Вы пойдёте. Пошли, поддержим молодое дарование.

– Пойду обязательно. Очень интересно, как продюсеры из нового реципиента сделают знаменитость. Очень интересно наблюдать за опытами этих человекообразных обезьян превращают людей в себе подобных, – зло сказал Костя. Дальше мы ехали молча.

Утром я пришла на работу и застала Костю, скрестившего руки на груди и, отвернувшись к стеклянной стене, лежал на кожаном диване в просторной редакции. В этот утренний час на студии ещё было безлюдно и гулко. К Бортневу подошла Зяка.

– Константин Дмитрич, вы с ТВ вообще не уходите, – тихонечко спросила Зяка, наклонившись к Костиному уху так близко, чтобы я не слышала. – Любуетесь видом телевизионного пространства подвластного вам? И…

– Зяка, ты что-то хочешь попросить? Например, денег…

– Костя, на тебя плохо влияют твои продюсеры. Нет. Хочу предложить сходить в кафе, ресторан. Не хочешь меня сводить. Да и сам проветришься, выйдешь в народ, для которого ты творишь. Ты же для людей стареешься, а Костенька? – нежно и язвительно ластилась Зяка.

– Зяка, ты сейчас ко мне клеишься или как? – равнодушно спросил Бортнев.

– А что? – вызывающе поинтересовалась девушка, смотря на Костю блудливым взглядом.

– Хочу понимать, что ты от меня ждёшь в этот час? – Костя так и лежал на диване, показывая, что Зякины закидоны ему не интересны, надеясь, что она поймёт и отвяжется. Но унижать он её не хотел и разговаривал вежливо и ласково.

– А от тебя можно чего-нибудь ждать? Ты же холодный, как…

Я сидела как мышь, но, видимо, Зяка давно продумала этот разговор и решила его провести в любом случае. Другого момента побыть наедине могло и не представиться. Я не в счёт.

– Тебе никогда не приходило в голову, Зякуля, что ты не у каждого мужчины вызываешь страстное желание бежать за тобой. Хотя…. у тебя чудесные духи, и твой образ всегда остаётся с тем, кто хоть раз прикоснулся к твоим одеждам, – Костя привстал и церемонно поклонился.

– И это говоришь ты, у которого вечно заложен нос и живёшь ты с галазалином. Ты хам. Ты… женоненавистник.

– А тебя, кстати, не смущает, что в комнате ещё одна особа женского пола.

– Ляля мой летописец. Она создаст трактат, который оставит мой несравненный образ в веках. Так ведь, Лялечка? – Костя отвернулся от Зяки, всячески пытаясь свернуть бессмысленную для него трепотню. – Зяка, я понял, тебя кто-то обидел? Я его сейчас убью, ты только скажи.

– Зяка, которая сделала вид, что не обратила внимания на перевод разговора Бортнева на мою особу. – Котя, ну пойдём куда-нибудь, позавтракаем, – ныла Зяка.

– А… пойдём. Только здесь, в здании, недалеко… Ляля тебя тоже приглашаю.

Такого оскорбления Зяка не ожидала, но смолчала, сделав вид, что я пустое пространство.

– Тогда на 12 этаж, высшего военного состава. Тебя же туда пускают, и там тихо.

Они, молча, дошли до лифта. Я села в другой, чтобы Зяка не успела мне расцарапать лицо ещё до завтрака. Когда они вышли из лифта, на лице Зяки была радостно-испуганная улыбка. И она молчала, как будто боялась вспугнуть своего кавалера неудачной фразой. Я шла на отдалённом расстоянии, хотя очень хотелось посмотреть, чем закончится это марлезонский балет. Костя просто молчал, потому, что ему явно не хотелось разговаривать.

– Ты действительно хочешь есть? Что тебе заказать?

– Да закажи на своё усмотрение, только побольше.

На них оглядывались, не одобряя громкий разговор в этом элитном, заповедном месте. Костя заказал всё Зяке и себе кофе. Я сидела за барной стойкой, у Верочки, она работала с Ирой в паре, пока та не стала подниматься ввысь. Костя сел, они помолчали.

– Ну и что ты хотела мне сказать? – вздыхая, спросил Костя.

– Костя, а почему ты ни с кем не разговариваешь?

– Да бог с тобой, я только и делаю, что болтаю без умолка. По-моему, все слова, какие есть в словаре Даля, я уже произнёс.

Я боялась, что Бортнев сейчас перевернёт стол, такое было у него выражение лица. Он с трудом терпел. К счастью, в этот момент в буфет ворвался Клёнов, который тянул за собой Лёву.

– О, Боги, спасибо вам. Я его нашёл. Котенька, ты мненужен как глоток воды в пустыне, – Стас поцеловал Костю в макушку.

– Стас, окстить, не станем же мы публично афишировать наши отношения, – Бортнев сделал вид, что смущен.

Смеялись уже все вокруг, оторвавшись от тарелок.

– Мы хотим сделать офигительное представление на открытие новой программы, а без тебя делать такой заплыв бессмысленно. Ты же человек – удовольствие, – Став выдохнул и замер.

– «Чтобы сделать удовольствие приятным, надо сократить его». сказал Ч. Бакстон. Это, во-первых. «Если мы знаем, что обречены на смерть, почему же нам сейчас не пожить в свое удовольствие? Петроний Арбитр Гай. Это, во-вторых. Я готов, мой дорогой сумасшедший друг, – было видно, что Бортнев счастлив, что надо что-то придумывать и можно отвязаться от любовных излияний Зяки.

– Объясняю. Будем делать представление в цирке, – гордо объявил Клёнов.

– Бои гладиаторов, а мы сидим на трибунах и опускаем палец вниз или поднимаем вверх. Я даже знаю несколько человек на ТВ, у которых палец сам опуститься вниз, – веселился Бортнев.

– Костя, я серьёзно. Я всё продумал, но приблизительно, – Стас стал пересказывать свои придумки, которые не мог удержать внутри.

– А ещё можно запихнуть тебя и Лёву в ящики Кио, правда не уверен, влезете вы туда или нет. Потом подвесим Лёвку на лонжу с ящиком полным подарков. Он будет их кидать, а пьяные униформисты раскачивать лонжу. Может, и опустят с нашей помощью, – продолжать «пугать» радостными фантазиями Бортнев.

– Костя, подробности мы обсудим позже. Я раздам всем рации и будем общаться друг с другом, чтобы не бегать и не искать. У каждого из нас – свой участок, за который он станет отвечать.

– Стас, посмотри, Лёву, по-моему, мы уже теряем, – заливался Бортнев.

Лёва действительно сидел бледным с отстранённым взором.

– … дорогой, мы тебя спасём. Я же шучу, – успокаивал Костя.

– Знаю я твои шутки. Они почти всегда становятся явью, – бурчал Лёва.

– Дурной признак, когда перестают понимать иронию, аллегорию, шутку.

Между прочим, сказал не самый веселый, но очень умный человек – Федор Михайлович Достоевский. А ещё он заметил, что «Юмор есть остроумие глубокого чувства». Поэтому – «Будем смеяться, не дожидаясь минуты, когда почувствуем себя счастливыми, – иначе мы рискуем умереть, так ни разу и, не засмеявшись». Оставил нам наставление Жан Лабрюйер. Так что не бойся ничего – смейся даже в присутствии чужих и недобрых людей, – тихо сказал Костя Лёве.

– Ты все свой знания выложил? – спросил Стас, получая удовольствие от происходящего.

– Что ты? У меня ещё… – сделал наивное выражение лица Костя. – Я всё понял. Пойду думать.

Он уже приподнялся со стула, но Зяка решила привести свой приговор в исполнение.

– Костя не придуривайся. Ты с людьми не общаешься, ты ими руководишь. А твой любимый собеседник, это глазок камеры. Ты даже сейчас в разговоре с ребятами, да и со мной, видишь зелёный огонёк на мониторе. И что ты там видишь?

– Всё, – на полном серьёзе, спустив очки на нос, ответил Костя, удивляясь глупости Зяки.

– Между прочим, милый Константин Дмитриевич, мужчинам очень вредно проводить много времени в Останкино, заливая пустоту одиночества литрами кофе.

– А женщинам? Зяка, ты долго училась так выражаться? Мне нравится, – то ли надсмехался, то ли всерьёз говорил Костя.

– Я знаю. Давно с тобой работаю.

– Понятно. Я в восхищении. Никто так точно не раскрыл моё нутро, как ты, моя Мата Харри. Понятно, дорогая, но всё равно ничего не получится. Ялюблю одиночество и свободу. Так что твои изыскания бессмысленны.

– Да кто претендует на твою свободу. Но ведь ты, даже с женой, разговариваешь не как с человеком, а как с персонажем из любимого мультфильма. Ты же Зомби, Бортнев, у тебя нет чувств. Одни изящные словосочетания.

– А ты считаешь, что я должен быть рубахой – парнем?

– Я когда пришла на студию, мне казалось, что передо мной лучезарный, тонкий открытый человек. В общем: мужчина – радость!

– А я такой и есть. Только не надо путать персонаж с автором, – с усмешкой пытался закончить Зякины нравоучения Бортнев.

– Костя, тебе ведь сорок уже есть? А это сложный период для мужчины. Возраст «Акме». Ты ничего менять в своей жизни не собираешься? – удивлялась Зяка.

– У меня невероятно образованные сотрудники. Может мне с каждым ходить в кафе. Выясняется масса интересных вещей. Нет, милая Зяка Ивана, у меня нет планов свалить из семьи, бросить работу и перебраться на необитаемый остров. Но всё-таки непонятно…. – Костя задумался.

– Что, поделись? Может, вместе разберёмся?

– Это не мне, а вам всем надо понять, что я ничего не хочу менятьв своейутлой жизни. Мнененужны быстротечныероманы, я хочу делать именно такую программу, какую придумал. Я люблю общаться с камерой. И главное, почему я должен вам это объяснять. Это моя личная жизнь.

– Какая ж это личная… – была потрясена Зяка.

– А что, когда все обсуждают похождения известного телеведущего это настоящая жизнь? – Костя скривил губы.

– Котя, так ты просто боишься стать объектом насмешек? Ты, который сам иронизируешь над всем…

– Зяка, я тебя очень люблю. Но я не люблю, когда путают иллюзию с реальностью. Сама, пожалуйста, запомни и соратникам намекни. Вы же любите дойти до самой сути. «На свете правды нет, но нет её и выше». И мне кажется, что вы переоценили свои силы в разборке моего Я на части.

У меня есть своё очень точноё представление о том, как и что я должен делать и говорить. Я всё понятно объяснил? – Костя пристально посмотрел на собеседницу.

– Да. Я всё поняла.

– Это вряд ли. Но всё равно, спасибо за попытку. Я пойду лучезарно творить.

Костя поцеловал Зяке руку, и страстно раздувая ноздри от запаха её духов, удалился со словами: «Даже капли не понадобились. Слишком долго вдыхал».

Когда мы все вышли в длинный коридор, то собирались разойтись в разные стороны, но услышали дикие, кошачие вопли. Заглянув в павильон, увидели двух соведущих одной из самых популярных программ, которые вцепившись друг другу в волосы, били друг друга по лицу страницами из сценариев, которые вылетали из их пальцев и разлетались по всей студии. Я тихонечко собрала разбросанные странички.

– А ты, говоришь, Зяка, что мужчинам вредно работать в Останкино. Женщинам, кажется, ещё опаснее, – он улыбнулся, сделал пируэт и зашёл к Клёнову.

Я подобрала листочки сценариев, которыми кидались ведущие программы «Шахматы». Прочитав название тем, не поняла, чем они отличаются. Что возмутило двух, как мне казалось, профессиональных и достойных дам. Один назывался «Инопланетяне – есть ли они»? Другой – «Наше общение с другими цивилизациями». При этом было очевидно, что редакторы были одни и те же. В чём была проблема? Пошла с этим вопросом к нашим.

– Видишь ли, Ляля, каждая из этих дам желает быть главной и диктовать свои условия и темы. Когда программа только начиналась, они были счастливы, что их, вообще, пустили в эфир и старались вовсю. И темы были актуальные, интересные и острые. Но все имеет свой предел. Количество любопытных вопросов стало истекать либо у ведущих и их редактуры исчерпались знания и слова, либо их попросили сверху умерить пыл, либо публика устала от их несколько жеманной манеры подачи материала, – задумчиво прочитал мне «лекцию» Бортнев. Остальные сотрудники лишь кивали головами. – На ТВ всё очень быстро меняется. Выдерживают лишь те, которые интересны и публике, и начальству, у кого крепкий тыл и тех, кого нелегко выгнать просто так.

– Вы к какой категории относитесь, Константин Дмитриевич? – едко спросила я.

– А ты как думаешь, дитё неразумное, – весело поинтересовался Бортнев.

– Видимо, вы незаменимы, – твёрдо ответила я.

– Ответ правильный, но всегда есть одно НО, – невесело пробурчал Костя.

– Какое?

– Подальше от политики и начальства, – во-первых, во-вторых – не пересекаться ни с кем идеями и быть независимым и внутренне, и денежно.

– У вас всё это есть, насколько я понимаю, – пыталась я вывести из равновесия, зазнавшегося, как мне показалось, телеведущего.

– Ты мудра не по годам, Лялечка. Стремлюсь и думаю об этом всякий день, – завершил тему Костя.

– Кстати, вспомнила я, мы идём на концерт Голубевой? Вы обещали. Остальные тоже настаивали на том, чтобы их взяли посмотреть и оценить восходящую планету.

– Я работаю на концерте. Та к что я и так там буду, – сказал Ваня.

– Я тоже, – обещала И.С. помочь разрулить ситуацию, – отвлеклась от компьютера Татьяна Николаевна.

В основном, пищали и ныли девчонки – администраторы, которых Татьяна Николаевна обещала провести с собой.

– Будете на подхвате. Костя, ты не против? – спросила разрешения наш главный редактор.

– Забери хоть всех. Я люблю смотреть один, чтобы не шептали на ухо всякие глупости и завистливые словечки. Так что я в зал, дамы и господа.

Я немного обиделась, что Бортнев не предложил мне пойти с ним. Но вспомнила, что я обещала Ирке пойти поддерживать её за кулисы. Кроме того для знаменитого телеведущего, который так тщательно скрывает от всех свою личную жизнь появление со старлеткой станет неловким. Пойдут слухи, разговоры. Я и так за ним тенью хожу.

Все встали со своих насиженных мест и разбрелись.

За кулисами Большого концертного зала было людно, шумно, шёл большой концерт. Я еле протиснулась сквозь толпу певцов, бэк-вокалистов, подтанцовщиков, басистов, клавишников, прежде чем добралась до гримёрке Голубевой. Ирина сидела и курила, глядя в зеркало, и одновременно внимала наставлениям И.С.

– Боишься? – спросил продюсер.

– Да нет, – равнодушно ответила Ирина. – Разве дело во мне?

И.С. посмотрел на Иру через зеркало и сел рядом.

– Знаешь, что ты про меня думаешь? Интелле-е-ектуал-растрига, деклассированный элемент? Когда я начинал, детка, на сцену выходили пиджачные дядьки и гудели про родину. И тётки в три обхвата. Это называлась эстрада. В конце-е конце-ерта, правда, можно было выпустить одну рок-группу. Выпускали Вокально-инструментальный ансамбль, как льготную пайку зрителям, за то, что досидели. Но у них был тоже свой расклад. Одна народная, одна патриотическая, одна антивоенная. И только одна просто так. И если от всего этого люди метнулись к блатной романтике – это хорошо. Значит, они ощутили себя зеками. Ещё немного – захотят на волю. А потом, прости, твои данные другого репертуара, не предполагают? Хорошо, что ты не волнуешься, но учти, ты куришь фильтр. А это вре-е-едно.

Когда наставник вышел, яуспела перекинутьсясновоявленной певицей несколькими фразами. Говорила, в основном, я. Желала успеха, верила в её удачу. Ирка сидела, как замороженная и только кивала в ответ. У меня в голове, почему то пронеслась мысль, что ещё немного, и она сорвётся с места и побежит, куда глаза глядят. К счастью в этот опасный момент, ведущий объявил: «Ирина Голубева». Ира послушно пошла на сцену.

Номер назывался «Принцесса». Точнее, это была целая композиция в трехчастной форме. Первая вызывала ассоциации с лихими ритмами подворотни. Вторая – в ней Ирина солировала – неожиданно меняя характер. Это был лирический монолог в стиле «соул». В третьей вступал хор – звучало торжественно и сентиментально. Это был маленький спектакль-мечта провинциалки, спрессованная в пятиминутный дивертисмент. Подъездные алкаши, уличные хулиганы. Милиционеры, а также, столичные проститутки, шикарные бандиты, соблазны, любовь, разлука. И счастливый конец с неотъемлемым белым «Мерседесом» – награда за муки. «Приди в этот мир, принцесса, пел хор, приди из нищеты, из обид и унижений. Мы сами коронуем тебя. Этот парень – твой принц, эта тачка – твой трон, эти хулиганы – твои подданные. Всё будет хорошо, принцесса, потому, что мы любим тебя»!