Текст книги "Да будет день!"

Простые радости жизни

Да будет день!

 
С утра в окно уж солнышко мне светит.
Закрыв глаза, подсолнухом лицо
Под свет подставлю. Хорошо жить в лете,
Не помня зим, ханжей и подлецов.
 
 
Плеснуть в бокал, где кофе и цикорий,
Немного кипятка и размешать,
И аромат почувствовать кофейный вскоре,
И с наслажденьем им минутку подышать.
 
 
Потом долить в бокал молочной пенки,
И выпить медленно, глотками, в тишине.
И тихо посидеть, коленка на коленке,
Пока строка рождается во мне.
 
 
Она придёт, не шатко и не валко,
Когда внутри покой и тишина.
Мне раньше времени на строчку было жалко,
И вяла без поддержки рифм она.
 
 
Теперь мне никуда спешить не надо.
Могу смотреть подолгу на рассвет,
Перемещаться мысленно монадой
В места, где я была, и в память лет.
 
 
Иль наблюдать, как сквозь ажуры шторы
Ложится свет узором на столе.
Или морские озирать просторы
На фото, яхт смотреть парад—алле.
 
 
Не хочется с утра мне строить планы
О том, как день грядущий провести.
Пусть будет просто этот день желанным
И с радостью в нём будет мне везти.
 
   

Я возвратилась домой

 
Как хорошо к себе домой вернуться,
Когда вояж свой исчерпает срок,
Хоть он не долгий был, скорее, куцый,
В свой дом войти, где окна на восток.
 
 
Увидеть в них знакомые пейзажи,
Ажур акаций и рябин, и кроны лип,
Деревьев зыбких отражение в реке и даже
Услышать чутким ухом вёсел скрип.
 
 
Осваиваю вновь привычное пространство —
Отвыкла от него я зá пять дней.
Хоть память комнаты хранит её убранство,
Но что—то новое вдруг появилось в ней.
 
 
И запах не такой, и в целом атмосфера
Несёт отсутствия меня в себе налёт.
Как свежекупленный костюм, я на себя примерю
Весь интерьер, пока растает лёд
 
 
Разлуки с обжитым годами помещеньем,
Чтоб вновь почувствовать его совсем родным,
Принять и с запахом его, и с освещеньем,
И с чем—то, слабо уловимым, но иным.
 
 
Привычных действий совершая ритуалы,
Пропитываюсь духом своего жилья,
И проникаюсь теплотой к нему помалу,
И ткань родства с ним ощущаю я.
 
 
Проходит первая прохладца отчужденья,
И отступает мир – Гоморра и Содом.
И дома с радостью встречаю новый день я,
И дарит розу мне мой благодарный дом.
 
   

***

 
Хвалу мы быту воздадим
С борщами, плюшками, блинами.
Гордились: хорошо сидим!
Хватились – быт питался нами.
 
   

Ещё не осень

 
Дождь идёт, о лете небо плачет.
С лёгкой грустью я прохладою дышу.
Жизнь сложилась так, а не иначе.
Я когда—нибудь об этом напишу.
 
 
Пусть прольётся августовский дождик,
Не осенний он пока что, нет.
Для грибов он в самый раз, как дрожжи.
Я в лесу забуду горечь лет.
 
 
Сядем утром в тесную маршрутку,
Пронесётся мимо нас пейзаж.
По росе пойдём, по первопутку,
И впадём в грибной охоты раж,
 
 
Оглашая возгласом удачу,
Коль врасплох грибной застанет вал.
Стратегическую выполнив задачу,
На полянке сделаем привал.
 
 
Как в лесу вкусны бывают яйца,
Также и картошка, и блины.
Угостила б я лису и зайца, —
Только хвост и уши не видны.
 
 
В дым устав от тихой той охоты,
Приплетёмся затемно домой.
Лей же дождик, я готовлю боты
И лесной рюкзак потёртый мой.
 
   

Утром на кухне

 
В крышке банки узорной, как в призме,
Преломляется солнечный лучик,
Создавая той банке харизму, —
Человек не придумает лучше.
 
 
Слышно, поезд за речкою мчится.
Крышка – словно корона на банке, —
Семицветным брильянтом лучится,
Уловляет мой взгляд. Но обманкой
 
 
Не даёт до конца обольститься:
Тень на банке теперь из—за рамы.
Отстучав, поезд дальше помчится.
Перед взором всё та ж панорама:
 
 
Кухня в сколько—то метров, где тесно,
Занавески висят в стиле «ретро»,
Стол, где рифмы подходят, как тесто.
А в открытую форточку с ветром
 
 
Залетают различные звуки:
Шум машин, лай собак, разговоры,
Пенье птиц и кукушкины «куки».
А чуть позже – и ругань и споры.
 
 
Чайник. Плошки. Портрет над плитою.
Написал его некто Юрасов.
Но пастель уже стала не тою,
Потеряв из—за солнца часть красок.
 
 
На столе, кроме рифмы – лекарства.
От склероза – чеснок. Витамины.
И цветов самозванное царство —
Желто—сине—лилово—карминных.
 
 
Светом солнца пронизан букетик,
Источает свои ароматы.
Я пока существую на свете.
Неужели не буду когда—то?
 
 
Но об этом не хочется, – грустно.
Что, для грусти зимы что ли нету?
А пока с наслажденьем и хрустом
Будем хрумкать мы рыжее лето!
 
   

***

 
В мой шкаф с настойками лечебными на травах
Опять вселился без прописки таракан,
И не изводит их поддельная отрава.
А мне плевать, а я шью к лету сарафан.
 
 
Я – кошка, что сама себе гуляет,
И групп я никаких не член, не «фан».
Хоть жизни путь мой не туда виляет,
А мне плевать, я шью с надеждой сарафан.
 
 
Со мной вдруг катаклизмы послучались.
Судьбы чуть не захлопнулся капкан.
Чужие в дверь мою рвались—стучались,
Открыла б раз – и не носить мне сарафан.
 
 
Кто обновляет мебель, кто – машины.
Я книги предпочту и свой диван.
Пусть для кого—то он и старый и паршивый,
А мне плевать, мне был бы к лету сарафан.
 
 
Пусть кто—то любит Гуччи и Версаче,
А я из бедных, как и папа мой Иван.
Хоть жизнь порой бывает злою и кусачей,
А мне плевать: я шью «от Люды» сарафан.
 
 
Мечтают женщины поехать на Канары,
С миллионером завести крутой роман,
И тусоваться там на дискотеках, в барах.
А мне б к тамбовскому сшить лету сарафан.
 
 
Во многой мудрости печали много.
Учёного счастливей всё ж профан,
Ему идти с толпой сподручней в ногу.
А мне нельзя, мне надо шить свой сарафан.
 
 
Кто философию постиг существованья,
Тот знает: жизнь – сансара и обман.
Поблекнут осенью цвета, уснут желанья.
Ну, а пока – сошью—ка к лету сарафан.
 
   

После застолья

 
Сладко взору: фрукты, вина,
Мясо, рыба, кофе, торт.
Но кисла желудка мина,
Когда съеден натюрморт.
 

Наконец—то свободна

 
То ль среда, то ль четверг, я сегодня не помню.
Хорошо жить по внутренним только чувствам—часам.
Быть смешной иль серьёзной, ироничной иль томной,
Отдавать долг отчизне облаков – небесам.
 
 
Сорок с лишним годков на учёбы—работы
Я спешила, таская груз долгов на плечах.
Босоножки меняла на ботинки и боты.
И смотрела в кино лишь про любовь при свечах.
 
 
Но теперь я свободна. Не совсем, но почти что.
Я хозяйка минут. И часов. Даже дней.
Утром пёрышки—крылья, словно птичка, почистишь,
Пусть другие же гонят к ложным целям коней.
 
 
Слышу, нежно звенит колокольчик в букете.
Не тревожит будильник мою душу теперь.
Нынче всем организмом я прописана в лете,
И забыта на время боль грядущих потерь.
 
   

***

 
Мне всё равно, что у меня посуда
Не мыта, пыль на книгах, на столе.
Пусть подождут с уборкою покуда, —
Я о свободе грезила своей сто лет.
 
 
Мне «одиночества сто лет» подарит Маркес,
Толстая «Кысь» свою напустит на меня…
Зовут к себе луга и реки, парки—с.
Бездельнице, мне не хватает дня.
 
 
Я только—только жизни вкус узнала,
До этого жила я, как в бреду.
Как времени на счастье в жизни мало!
Фиг с ней, с посудой! На реку иду!
 
   

***

 
Возьму с собой печенье, сыр и воду.
Уйду я с глаз долой, куда глаза глядят.
Я так люблю побыть наедине с природой,
Оставив городов шумы, и дым, и яд.
 
 
Мне звук плотины успокоит душу.
Шиповник лепестком прикроет её брешь.
Реальность грустная, я пред тобой не трушу.
Но хам, «попса» и мат уже проели плешь.
 
 
Когда на лучшее в стране надежды гаснут,
Меня спасают небо, птицы, лес, река.
Они по—прежнему бесплатны и прекрасны:
Ведь их касалась Божья лишь рука.
 
 
Всё остальное купле и продаже
Подвержено – искусство, музы, кров.
На рынке всё свою имеет цену, даже
Такие ценности, как истина, любовь.
 
 
И только лёжа в травке на природе,
Оставшись с облаками тет—а–тет,
Не помнишь о годах, о городах, о моде.
И счастлива душа в исходной наготе.
 
   

Буриданова ослица

 
Весна вяжет новую зелень—кайму.
На солнце народ выползает погреться.
А я в размышлениях и не пойму,
Чего я хочу и куда же мне деться.
 
 
Свободных мне выпало несколько дней.
Хотела звонить я знакомой, Ирине.
Был импульс такой – побеседовать с ней,
В её мастерской поглазеть на картины.
 
 
Но стоит ли запахи красок вдыхать,
Они хоть красивы, но химией пахнут.
Эколог во мне, что хотел отдыхать,
От перспективы такой чуть не ахнул.
 
 
И он же диктует: на солнце иди,
Хотя бы на рынок, пока ясно, сухо.
А хочешь, на лавочке в парке сиди,
И песнями птиц услаждай своё ухо.
 
 
Устанет спина, так пойди, полежи.
Газет накупила, читай себе байки,
Колючие, с иглами, будто ежи,
Где про правительство пишут и гайки.
 
 
Капуста Степан, грубиян Хрюн Моржов
Тебе завернут там в извилины нечто,
Что будет умно, актуально, свежо,
И высмеют глупость, и подлость, и нечисть.
 
 
Не хочется прозы – стихи почитай.
Вон ждут Губерман, Саша Чёрный и Бродский.
Читать надоест – в облаках повитай,
Оставив на время весь мир этот плотский.
 
 
Сижу я в раздумьях: лежать иль идти?
Из форточки дуло, закуталась в пледе.
Заманчивей первый второго пути.
А вот уже думать пора об обеде.
 
 
Привет Буридановым братьям—ослам
Шлёт амбивалентная ваша сестрица.
Сава! Гамарджоба! Алейкум салам!
И на судьбу потом нечего злиться.
 
 
Свободных мне выпало несколько дней.
Что выбрать? – Верблюду в ушко легче вдеться.
Нет целей таких, чтобы гнать к ним коней.
Безоблачным счастье бывает лишь в детстве.
 
   

Отражённый мир

 
Так можно чувствовать, пожалуй,
Когда вблизи маячит смерть:
На жизнь нет сетований—жалоб.
Мне только б на неё смотреть,
 
 
Не в зеркале её увидеть,
А в отражении, в реке.
Травинки водной не обидеть,
Плыть с облаками налегке,
 
 
Качаться на вершинах сосен,
Что опрокинуты на дно…
Средь облаков пробьётся просинь —
Открылось в мир глубин окно.
 
 
А рядом солнце в волнах вьётся
И ускользает на волне.
И тихо радость в сердце льётся,
И отблеск солнечный во мне.
 
   

На рынок за земляникой в жару

 
Земляника так пахнет – пощадите меня!
Не земной аромат – это запахи рая!
Не для смертных он создан скорее, а для
Душ, которые в вечности не умирают.
 
 
Я на рынок в жарищу обречённо тащусь.
Мне б дойти, не упасть в середине дороги.
Видом ягодных кущ себя тешу и льщу, —
Донесите меня до блаженства лишь ноги.
 
 
На лотках на базарных там чего только нет!
Нам такие природа создала натюрморты —
Апельсиново—яблочно—виноградный букет
И черешне—малино—клубничные торты.
 
 
Я брожу среди них, опьяневши слегка,
Наслаждаясь уже изобилием красок.
Мне на многое денег не хватает пока.
Посмотреть – это можно, тут ко мне рынок ласков.
 
 
Не фартит мне сегодня: ягодка дорога.
Но с пустыми руками не резон возвращаться.
Опоздала по жизни я к дележу пирога,
До Фортуны теперь нелегко достучаться.
 
 
Семь заветных стаканов я домой принесу.
Из бидончика в сумке так обдаст ароматом!
Ах, Фортуна, Фортуна, дай же ход колесу, —
Пусть на краски и запахи буду летом богатой.
 
   

***

В перерыв между пьянками—гулянками соседей

по панельной «хрущёвке»

 
Мне для счастья нужны тишина и тепло,
И цветов луговых разноцветье.
Если холод и снег – лучше через стекло,
Если ветер – конечно же, летний.
 
 
Хорошо, когда книга хорошая ждёт,
А на кухне в заначке – конфеты,
Когда друг наконец долгожданный придёт,
Поболтаем про то и про это.
 
 
Я люблю распечатать посылку, письмо
И вдохнуть милой Франции запах.
В этот миг устоять вряд ли кто—нибудь смог
Пред мечтою уехать на запад.
 
 
Хорошо вечерами на реку смотреть
Отрешённо—задумчивым взглядом,
Чтоб уставшую душу закатом согреть,
И чтоб был кто—то близкий мне рядом.
 
 
Чтобы не было в жизни больших катастроф,
Я своей не пугалась бы тени.
Чтоб для ближних хватало терпенья и слов.
И Господь дал ума бы и денег.
 
   

Подражание куртуазному маньеризму

 
Я ложе твоё устелю лепестками сирени.
Прекрасен тот будет ковёр из цветков, хоть не ткан.
И песню соблазна спою тебе, словно сирена.
Не пропадать же, пардон, мон ами, лепесткам…
 
 
Ведь ты эти ветки, коль помнишь, собою рискуя,
Ломал, на ограду больницы второй взгромоздясь.
На стрёме стояла тогда я, трясясь и кукуя,
Боялась, застукают или сорвёшься с ограды и – хрясь!
 
 
Прохожий дедок нас обоих ругал – ела зависть:
Тщедушен он был, на ограду ему не залезть.
Сирени персидской ты рвал молча лучшую завязь,
Забыв про мораль, и про стыд, и про совесть и честь.
 
 
Букет твой отцвёл, насорив на кровать лепестками.
Прекрасен ковёр из сирени, хотя и не ткан.
Увянем и мы, нам не бить себя в грудь кулаками.
И не пропадать же, пардон, мон ами, лепесткам…
 
   

***

 
Хочу быть строгой, нет, суровой,
Я к мелким слабостям своим.
Но день настанет – шесть «Коровок»
Моё «Оно» и «Я» съедим.
Уговорим вдвоём мы совесть,
Что мёда жизни больше нет,
Что близится к финалу повесть,
Что горьки дни последних лет.
Что с ядом их конфетный яд?!
И сдастся бедное «Сверх—Я».
 

Вечерние мотивы

 
С какой надеждою я жду часов, минут
Той тишины особенной, вечерней,
Когда меня нигде уже не ждут,
И мир затихнет в полунощной черни.
 
 
Скандалы отзвучат, и телевизоры, и мат.
И я останусь тет—а–тет с природой
Своею внутренней, иль книг открою клад,
Не согласуя вкус ни с мненьями, ни с модой.
 
 
И буду по крупицам собирать
Я зёрна мудрости, неслышно, словно птица.
Наедине с собой не надо мне играть
Чужих ролей, ни лгать, ни суетиться.
 
 
Что может быть ценнее тишины,
Когда движенье мыслей слышно или сердца.
И нет тогда желаний, радостей иных, —
Вечерний слушать блюз взамен дневного скерцо.
 
   

***

Посвящается подруге Инне

 
С утра мне хочется писать стихи,
И что—то светлое в душе гнездится,
И мысли, и слова пока ещё легки,
И рвутся ввысь и в синь, подобно птице.
 
 
И отблеск в памяти удач и редких дней —
Фрагментов зыбкого земного счастья:
Сирень в цвету, ракушки с моря в ней,
И призраки любви, и голоса участья.
 
 
Там капельки дождя как бриллиантов блеск,
И запах мандаринов возле ёлки,
И полный хвойной свежести сосновый лес,
И притяженье книг на тесной полке.
 
 
Там тёплый голос милого дитя,
С которым я и радости делю и горе.
Как скоротечна жизнь, как быстро дни летят.
Но там, в потоке дней, есть Франция и море.
 
 
Как в сейфе, в памяти моей сокровища лежат.
Они – как солнечные проблески в ненастье.
Когда на сердце холод и метели закружат,
Я пью вприкуску чай с кусочком счастья.
 
   

Друзья—подруги. Соседи

Любаньке, вечно занятой

 
Я наберу знакомое число
На старом чёрном диске телефонном.
И приготовлю винегрет из слов,
Чтоб угостить подругу Любу оным.
 
 
Она, конечно, как всегда, в делах,
Нередко и в минорном настроенье.
Я ей скажу: прекрасная погода, вах!
Давай махнём на речку в воскресенье.
 
 
Иль в лес уедем на день от забот —
Забудь свои обиды, огорченья.
С собою прихвати ты пару бот
И бутерброд иль пачечку печенья.
 
 
Поедем в лес, побродим по росе,
Быть может, и грибов насобираем.
Оставь ты в городе свои тревоги все.
Не хочешь в лес – пошли позагораем.
 
 
Подышим воздухом речным и в облаках,
На травке лёжа, молча повитаем.
Там суета любая далека,
С природой мир в душе мы обретаем.
 
 
Подумай, что заманчивей, реши,
На чаше жизни взвесив «за» и «против».
Проходит лето, в лете жить спеши,
А не в своём хроническом цейтноте.
 
   

Подруге Любе

 
Ты стала современно—меркантильной.
Я предложу: махнём—ка завтра в лес,
Боровиком сегодня рынок сверхобильный.
А ты ответишь: в морозилке гриб тот есть.
 
 
Да разве едут только в лес за этим,
Чтоб морозилку набивать лишь «под завяз»?
Ведь мы всю зиму грезили о лете.
Как ум—то в пользе—выгоде увяз…
 
 
А что там красота и воздух чистый,
Забыла, выхлопной дыша трубой?
А предвкушенье чуда, Люб? А время, что не мчится, —
По тропкам тихонько лесным идёт с тобой?..
 
 
Оно твоё в тот миг, твоё и только, – время.
И незаметно день пройдёт, домой уйдёшь,
Оставив лешему обиды, жизни бремя,
И песню радости душе своей споёшь.
 
   

***

 
С утра уже не так ложится карта.
Лицо не вымыв, не очистив нос,
Петрович уже сумрачно прокаркал
Очередной свой негатив—прогноз:
 
 
Что десять дней жестокий будет холод,
А перед тем – жестокая жара.
Его мозги как будто ищут повод —
Как испоганить настроение с утра.
 
   

***

 
Я возвращаюсь в свой сарай —
Крупнопанельную «хрущёвку».
Она, конечно же, не рай, —
А так, уютная трущобка.
 
 
Я здесь уж столько лет живу, —
Люблю, грущу, переживаю.
Частенько мне панели жмут:
За ними шум, а я – живая.
 
 
Я так устала от шумов,
О тишине в дому мечтаю.
На полках книжных – тьма умов.
Сосед мой пьёт, а я – читаю.
 
   

Живая природа

Река

Реке Цне посвящается

 
И днём грешим, и спим – грешим,
И нет от суеты покоя.
Куда—то мы спешим, спешим…
А было б лучше течь рекою.
 
 
Она хоть тоже не вольна —
Из берегов выходит редко,
Но как легка её волна,
Что омывает берег крепкий.
 
 
Она неспешна, глубока,
Дно видно лишь в пределах метра.
В ней – неба синь и облака,
Чуть подгоняемые ветром.
 
 
А временами поутру,
Когда едва взойдёт светило,
Дневную предварив жару,
Прозрачна и чиста от ила,
 
 
Река играет серебром —
Блестят и светятся чешуйки,
Как будто рыбина ребром
Под водные попала струйки.
 
 
А вечером речная гладь
Все краски отразит заката.
Когда же солнце ляжет спать,
Луна дрожит на перекатах
 
 
Ночной и сумрачной волны,
Дробится лик её неверный,
И воды волшебством полны
И лунным светом эфемерным.
 
 
А осенью, когда туман
Так стелется над речкой густо,
Он вводит путника в обман,
Что там, внизу, в обрыве – пусто,
 
 
Что там кончается земля,
А то, что дальше – неизвестно,
И только рядом тополя
Обозначают кроной место,
 
 
Давно знакомое глазам.
Но не видны ступеньки в белом,
И ты включаешь тормоза,
Чтоб не слилось с туманом тело.
 
 
И осенью лежит на дне
Сокровищем листва златая…
Река и душу лечит мне
И все прорехи в ней латает.
 
 
Как хорошо рекою быть —
Для душ людских насущным хлебом,
Хоть в берегах, но вольно плыть,
Вобрав в себя просторы неба.
 
   

***

 
Стрекочут машинки, срезая траву,
Причёску чтоб сделать газону.
Склонил одуванчик седую главу, —
Он в стрижке не видит резону.
 
 
Чтоб был у всех трав одинаковый рост,
Чтоб цветом никто не разнился.
Но разве за этим цветок всякий рос? —
Напротив, чтоб мир удивился,
 
 
Какое богатство и красок, и форм
Таит в себе почва земная.
Пусть зрелую траву покосят на корм,
И то хоть бы польза какая.
 
 
Но парикмахер с косилкой не ждёт,
Пока семена травки сбросят.
И вместе с гребёнкой жужжащей придёт
К траве прежде времени осень…
 
   

***

 
Вновь рассвет сер, отнюдь не розов.
Не сулит он от туч покой—отдых.
И гремят надо мной вверху грозы,
И стихии внизу разгул водной.
 
 
С ветром дождь и с таким громом!
Амальгаму морщит зеркал в лужах.
Дождь бежал—лил, да стал хром он.
Как в июне земле ты был нужен.
 
 
Вряд ли рад тебе в августе колос,
Что метёлку склонил пред стихией.
Слышу ветра шершавый голос
У окна, где пишу стихи я.
 
 
Что мне дождь – я не гриб, не колос.
Мне под крышей тепло и сухо.
Если уж и о чём беспокоюсь, —
Чутким к рифмам чтоб было ухо.
 
 
Вот опять засвистела пичуга.
Горизонт чуть—чуть прояснился.
Я сегодня – хозяйка досуга,
И с утра уже дождь мне снился…
 
   

***

 
Когда я еду в лес на «Волге»,
Забыв на время хоть о долге,
«Сверх—я» моё в пути молчит.
И даже музыка звучит
В приёмничке совсем иначе,
И ощущение удачи
Не покидает. Льётся речь,
Так, как речушка может течь
В сухую ясную погоду,
Даря прохладу всем и воду.
Не вызывая диссонанса,
Наш транспорт, что источник транса,
Везёт в лесные нас места.
Мелькает за верстой верста,
И вот уже – сосновый дух,
Жужжанье оводов и мух,
Глазки рубинов – земляники,
И сине—матовой черники,
И жёлтых зверобоев пальцы,
И цмин – как узелки на пяльцах
Полян, и пчёлы над душицей,
И воздух чистый и душистый.
И пятна яркие гвоздик,
И чей—то зов, условный крик,
И вереск в розовых бутонах,
И шуба изо мха—мутона.
И обонянье, и глаза
Вбирают запахи, картины,
И ты – не ты, а стрекоза,
Что чудом вырвалась из паутины.
 
   

Вечером на плотине

 
К вечеру уставшая,
Духом приупавшая,
Я иду к плотине.
Там – лягушки в тине,
 
 
Водомер, изящно
По воде скользящий,
Лилии, кубышки,
Рыбаки—мальчишки,
 
 
С ив плакучих слёзы,
Солнце сквозь берёзы.
Хор звучит: лягушки,
Соловьи, кукушки.
 
 
Ну, а вместо капель
Я считаю цапель
В небе на закате,
Что к болоту—хате
 
 
Проплывают плавно…
Там уютно, славно,
Вся природа ластится
И ложится на сердце
 
 
Тёпленьким котёнком.
Дымчатым утёнком
Вслед за мамой—уткой
Уплывают сутки…
 
   

***

 
Бездомный маленький хромой котёнок,
Забыв, что холод, дождь и впереди – зима,
«Охотился» на лягушонка в парке тёмном.
Но знала я, что вот настанет тьма
 
 
И он, продрогнув от ушей до лапок,
Пойдёт себе пристанище искать.
И хочется согреть его или заплакать,
Но я ж котёнку жалкому не мать.
 
 
Мой компаньон вечерний ультиматум
Поставил мне: котёнок или он.
Я выбрала его, взрывного, словно атом…
Ах, если б где—то раздобыть мильон,
 
 
Чтоб отогреть беспомощных, просящих
Защиты, крова, хлеба и любви,
Прося прощения за дождик моросящий,
За мир, замешанный на боли и крови…
 
   

***

 
Пять котов сидят на ветках —
Ждут, когда придёт рассвет.
У одних – на шубках метки,
У других – лишь серый цвет.
 
 
То завозятся на ветках,
То, склубочившись, сидят,
Закогтившись в ветках прочно,
Сверху вниз на псов глядят.
 
 
А под ними по асфальту,
Выставляя экстерьер,
Кто трусцой, кто, сделав сальто,
Пробегают: то терьер,
 
 
То боксёр, а то болонка,
Колли, бассет, спаниель,
То борзая с мордой тонкой
Забежит пометить ель.
 
 
А коты сидят на ветках —
Ушехвостые плоды,
Серых – три, два – в белых метках,
Распушив свои зады.
 
   

Бить или не бить?

 
Добыть пытался кот себе питание.
Крутился возле мяса Баксов хвост.
– Я не со зла, а так, для воспитания, —
Сказал сосед, котовский щёлкнув нос.
 
 
Но я в сомнениях: и Спок, и Песталоцци,
И, Затевахин, и Дроздов в одном лице.
И если мне наказывать котов придётся,
Пока я думаю, – успеет плод созреть в яйце.
 
 
Зачем вводить нам братьев меньших в искушение?
А, может, вправду, надо меньше рассуждать,
И, этим не боясь испортить отношения,
Коту—гурману в морду тапком дать?..
 
 
Не разрешить мои вопросы и сомнения.
И где критерий истины в делах котов и псов?
Кот Бакс лишь делал вид, что слушал мнения,
А мясо всё же спёр, – ведь был открыт засов.
 
 
………………………………………………….
Как много новых слов в российском обиходе.
И кот уже не Васька, – модный Бакс.
Но, повинуясь всё ж не моде, а природе,
Коты, как прежде, озадачивают нас.
 
   

***

 
Тягучий мёд. Янтарная слеза.
С каких лугов тебя сбирали пчёлы? —
Где крупноглазая летала стрекоза,
Где шмель гудел вдали берёз и ёлок?
 
 
В какие чаши опускался хоботок
Жужжащей мерно труженицы луга?
Едва забрезжит красками восток,
В пыльце уже цветочная подруга.
 
 
Цветы зовут: синюха, эспарцет,
Люпин и клевер, донник, одуванчик.
У каждого неповторим узор и цвет,
И каждый по—особому заманчив.
 
 
Присядет на цветок, цедя нектар,
Виднеется в полосках жёлтых спинка;
В цветы ныряет, собирая дар
Лугов—полян усердная скотинка.
 
 
Минуты нет свободной у пчелы.
Вот набралась амброзии—нектара,
И, переполнена, как корпус у юлы,
Летит с поляны к улею—амбару.
 
 
В ячейках—сотах копят «про запас»
Свой «мёд насущный» трудолюбы—пчёлы.
На всех там хватит: и на них, на нас, —
Чтоб в праздник золотой – медовый Спас
Нас мёдом бортник угостил весёлый.