Текст книги "Ловцы книг. Волна вероятности"

Грас-Кан, осень 1-го года Этера

Просидели в «Звезде» часа полтора, съели и выпили все, что поставил на стол Ин Тана (сами не поняли, как смогли). Говорили на радостях много и бестолково, обо всем на свете и ни о чем. Одновременно поняли, что устали, отяжелели от еды и вина, решили, что пора по домам, даже вышли на улицу, но расставаться совсем не хотелось, хотя у всех слипались глаза, и тогда Шала Хан, почувствовав общее настроение, сказал: «Глупо сейчас идти спать, время детское, такая шикарная теплая ночь, а мы полны сил и бодры». Последнее утверждение в тот момент было столь далеко от правды, что другой бы на его месте как минимум в обморок грохнулся, но Шала Хана такой ерундой не проймешь. Он не то чтобы самый могущественный адрэле из ныне живущих, просто, по его же любимому выражению, здоровый лось.

От этой внезапной подарочной бодрости все скакали как козы и хохотали как школьники, спорили, перебивая друг друга, куда теперь. Бар не годится, уже в «Звезде» насиделись, хочется чего-нибудь повеселей. На площади Ста Ветров в это время танцуют, и всех угощают крюшоном, но там шумно, не поговоришь. Купить вина и прогуляться по паркам? Или пойти в старый центр?

– Можно просто пойти к нам в гости, – предложила Дилани Ана. – Правда, это так далеко, что пока доберемся, снова устанем. Но это как раз не проблема. Дом большой, комнат хватит на всех. А еще лучше, как в детстве, когда собирались большой компанией ночевать у кого-нибудь из друзей, принести в гостиную подушки с пледами и устроиться на ковре. Очень удобно: лежишь, грызешь яблоки, болтаешь о самых важных в мире вещах, незаметно для себя засыпаешь, а вечеринка во сне продолжается. Правда, у каждого – свой вариант.

– Я в детстве в гостях ни разу не ночевал. Но ты так рассказываешь, что мне уже хочется, – улыбнулся Анн Хари. И спросил Ший Корай Аранаха: – Пойдем?

Тот кивнул:

– После такого начала я согласен на все предложения. Подарки судьбы надо брать целиком.

– Тогда курс на север, – сказала Дилани Ана. – Вперед!

– Так ты с северной окраины? – обрадовался Анн Хари. – Неужели ходила в ту самую школу, которая рыба-дракон?

– Туда и ходила. Она у нас тогда одна была на весь район.

– Школа-рыба? И одновременно дракон? Ты нам ее не показывала! – возмутился Та Ола.

– Не подумала, что вам такое может быть интересно. Упустила из виду, что в Лейне школьные здания похожи на остальные дома. А у нас тут каких только школ не бывает. Архитекторы вовсю развлекаются. Считается, дети должны быть в восторге от школы, но в восторге, по-моему, в основном родители и учителя. Самая популярная форма школьного здания – голова великана. Ученики заходят ему прямо в рот! Я им в детстве завидовала. Хотела хоть год в голове поучиться, даже просила бабушку с дедом меня перевести. Но они сказали, что тогда нам всем придется вставать слишком рано: уроки начинаются в полдень, а от нашего дома до ближайшей головы великана почти час пути.

– Вот у меня как раз была голова, – сказал Анн Хари. – Но я считал, что это скучища. И страшно завидовал тем, кто ходит в школу – рыбу-дракона. А ты, получается, мне!

– Шикарные у Грас-Канских проблемы, – подмигнул Шала Хан Та Оле. – Слишком скучно, когда твоя школа – всего лишь какая-то великанская голова.

– Голова как раз интересно! – воскликнула Дилани Ана.

– Пошли покажу, – предложил Анн Хари. – Моя бывшая школа тут в двух шагах.

Он не только привел их к школе, которая действительно выглядела как огромная голова с вытаращенными глазищами, распахнутой пастью и лестницей-бородой, но даже постучался в окошко ночного сторожа и попросил разрешения на минутку зайти в вестибюль, так что мечта Дилани Аны оказаться во рту великана наконец-то сбылась. (А остальным пришлось переться среди ночи в чужую школу просто так, за компанию, предварительно об этом не помечтав.)

И дальше было примерно так же, в смысле, куда они только не залезали под предводительством Анн Хари, который так хорошо знал окрестности, как будто из Грас-Кана не уезжал. Показывал им местные достопримечательности, о существовании которых даже не подозревают туристы: специальный Пустой Дом без жильцов и хозяев (их довольно много в Грас-Кане, они считаются важным для города символом тайны и пустоты), секретный подземный ход между двумя соседними переулками, говорящий колодец, где громкое эхо отвечает из темноты, библиотечный сад с укромными уголками для чтения, на краю которого как раз созрели поздние персики, такие вкусные, что невозможно было от них уйти; самые спелые росли высоко, но Ший Корай Аранах так ловко взобрался на дерево, словно среди его предков были коты. Наконец спохватились: мы же хотели в гости! Валяться! Пледы! Подушки! Ковры! – нечеловеческим усилием воли оторвались от персиков и пошли.

Шли долго, потому что Грас-Кан действительно добрый город, все правильно говорила Дилани Ана своим друзьям. Усталых прохожих он быстро приводит к дому, это все местные знают и особо не удивляются, отмахав километров семь-восемь всего за четверть часа. Зато бодрых путников, которым интересно гулять, он водит причудливыми зигзагами, на зависть всем лешим в окрестных лесах. (Я, кстати, понятия не имею, есть ли в лесах под Грас-Каном лешие или их аналоги, но я – не адрэле из Лейна, а просто писатель из ТХ-19, могу позволить себе приврать.)

В общем, добрались только под утро. Устали ужасно, но такой счастливой усталостью, которой хочется наслаждаться подольше, жалко сразу ложиться спать. Валяться на полу, обложившись подушками, по сценарию Дилани Аны – в самый раз. Несгибаемый Шала Хан вымыл персики, собранные в библиотечном саду, открыл вино, принес из буфета стаканы, а потом еще ходил по гостиной, всех пледами укрывал. Наконец он тоже улегся, достал из кармана сигару из Тёнси, сказал:

– Вот сейчас совершенно как в Вильнюсе, когда вы уснули после долгой прогулки, а я, чтобы не спятить от счастья, допивал за вами глинтвейн и на балконе курил. По форме иначе: и прогулка на ту была не похожа, и компания у нас больше, и никто пока что не спит. Но по сути – точно, как было тогда.

– Да, – согласился Та Ола. – Я помню тот вечер. Как мы над рекой на качелях сидели. Действительно очень похоже. Хотя в чем именно заключается сходство, я даже себе объяснить не могу.

– А я говорила! – торжествующе воскликнула Дилани Ана. – Вильнюс фрагментами – не с виду, по ощущениям – очень похож на Грас-Кан.

– Так я и не спорил. Ясно же, что если ты говоришь, значит, оно так и есть. Но до сих пор я ничего такого не чувствовал. А сейчас ка-а-ак почувствовал! Сразу и навсегда.

– Что за Вильнюс? – заинтересовался Анн Хари. – Это где? В Алали? Вечно беда у меня с географией, где сам побывал, то и помню. А Второй Континент не знаю совсем.

Все трое удивленно переглянулись. Что это с ним? Во дает!

– Так не у нас же, – наконец сказал Шала Хан. – Город в ТХ-19. Столица Литвы, государства в Восточной Европе. Не твой сектор, поэтому ты и забыл, – великодушно добавил он, потому что Анн Хари так изумленно таращился, словно впервые услышал о существовании потусторонних реальностей, не только ТХ-19, а всех.

– Ай, ну да, – наконец неохотно сказал он. – Наверное. Вылетело из головы. Но как может быть, что город из ТХ-19 похож на Грас-Кан? Причем не с виду, что было бы еще хоть как-то понятно, а по ощущениям. Это же ТХ-19! А у Грас-Кана одиннадцатая степень достоверности. Поэтому по ощущениям он не похож даже на наши города.

– А вот так, – улыбнулась Дилани Ана. – Я сама была в шоке, когда до меня дошло. И друзей специально сюда притащила, потому что мы втроем были в Вильнюсе. Чтобы они сами все поняли. Словами такое не объяснишь. Ерунда получается. Но на самом деле не ерунда.

– Не ерунда, – подтвердил Шала Хан.

– А твоя книга оттуда? – вдруг спросил его Ший Корай Аранах. – Которую ты мне летом давал почитать.

– Оттуда.

– Ясно, – Ший Корай Аранах мечтательно улыбнулся и закрыл глаза.

– А мне ничего не ясно, – вздохнул Анн Хари. – Будь мы в ТХ-19, кричал бы сейчас: «Не верю». Но мы-то дома. Здесь так вопрос не стоит.

Вильнюс, апрель 2021 года

В это время (здесь должно быть пространное рассуждение, как иногда совпадает, а иногда расходится течение времени в разных мирах, причем чем больше книг из каждой конкретной реальности перевели и читают в Лейне, тем чаще синхронизируются потоки их времени, но все равно не всегда, никогда не всегда; однако пояснений не будет, потому что автор книги, кем бы он ни был, не хочет прямо на середине второго тома свести всех с ума, сводить вас с ума я буду в последней четверти третьего, по крайней мере, планирую, а как на самом деле получится, никто не знает пока). Так вот, в это самое время, тоже так поздно ночью, что почти на рассвете, только не теплой осенью, а холодной весной, в «Крепости» сидит другая компания. Они тоже устали, им тоже не хочется расставаться, они только что сварили очередную кастрюлю глинтвейна, куда домой, какое домой. В другой день Дана всех давным-давно разогнала бы, потому что ее ждут звери, но сегодня Раусфомштранд с Артемием в «Крепости» вместе с ней.

Куница Артемий набегался и дрыхнет за пазухой у Артура, которого с первого дня знакомства решительно и безоговорочно боготворит. Кот Раусфомштранд тоже спит, причем впервые за всю историю «Крепости» – на коленях безымянного (он до сих пор не представился) гостя, которого Дана и все остальные называют Поэтом за мечтательный взор. Прежде Поэт заходил сюда ненадолго, максимум на полчаса – посидеть в синем кресле в дальнем углу, которое к его приходу всегда оказывается свободно, даже если в баре аншлаг, выпить неизменный джин-тоник, выкурить парочку сигарет и перед уходом сунуть десятку в жестянку, стоящую на окне. Но сегодня Поэт никуда не торопится, спасибо Раусфомштранду, ни у кого во всем мире рука не поднимется потревожить такого кота. Артур приносит Поэту кружку с горячим глинтвейном и говорит так тихо, что никто, кроме Даны, не слышит (просто Дана слышит его всегда):

– Вы только деньги сегодня не оставляйте, пожалуйста. Давайте договоримся, что этой ночью вы просто в гостях у друзей.

– Ладно, как скажете, – отвечает поэт. И, помолчав, добавляет: – Толку-то вам от тех денег. Я почти уверен, что всегда попадаю сюда во сне.

– Такое вполне возможно, – невозмутимо кивает Артур. – Хотя лично мне кажется, мы существуем вполне объективно. По крайней мере, не исчезаем, когда вас тут нет.

«Ну, кстати, деньги-то он всегда оставлял нормальные, – думает Дана. – В магазинах их принимают. Я специально несколько раз проверяла, потому что мужик реально похож на чей-нибудь сон».

Артур смеется, он часто знает, о чем думает Дана. Не догадывается, не сочиняет, но и не слышит ее мысли, как сказанные вслух слова, а просто знает, как будто у них одна на двоих голова. Впрочем, Поэт почему-то тоже смеется. Возможно, сегодня ему приснилось, будто он телепат.

– Между прочим, я в юности чуть не стал солипсистом, – говорит старик Три Шакала, который почти задремал в своем кресле, но встрепенулся, услышав про сны. – Когда впервые узнал, что существует такая концепция. Семнадцать лет, первый курс. Естественно, я был потрясен самой постановкой вопроса! А еще больше – тем, что опровергнуть эту идею технически невозможно. Никакие доказательства и аргументы не имеют значения, если считать, что их породило мое же сознание, чтобы не скучать в тишине.

– А почему «чуть не стал»? – удивляется Дана. – Кому удалось тебя переубедить?

– Никому, – улыбается Три Шакала. – Я сам так решил. Подумал, что солипсизм – это свинство по отношению к Богу. Попытка присвоить чужую работу, прилепить свою подпись под Его статьей. В жизни плагиатором не был. Нет уж, пусть лучше и дальше считается, что это Он меня породил!

– То есть вас во вселенной как минимум двое, – смеется Дана.

– Плюс ты, – серьезно говорит Три Шакала. – Плюс Артур, плюс вся остальная компания…

– Особенно куница и кот, – вставляет Артур.

– Вот именно. Я давно на свете живу и свои возможности знаю. Хрен бы мое сознание сумело такие образы самостоятельно сформировать!

Труп, для которого подобные беседы обычно мучительны – поди разбери на слух все слова и вспомни, что они означают, пока одно предложение расшифруешь, разговор ускачет неизвестно куда, – сейчас слушает их краем уха, потому что задумался о своем, но почему-то все понимает. То ли действительно стал телепатом, как они зимой договорились с Наирой, то ли просто в изучении языка (двух сразу!) наконец-то случился качественный скачок. То ли все вместе, черт его знает. Но факт, что он понимает. И говорит:

– Да, похоже на сон. Но точно не мой. Я не умею такое присниться… приснить. Это спит кто-то большой, очень сложный. Не я, не ты и не ты, – Труп поочередно кивает Поэту и старику Три Шакала. – Не мы! А что-то такое огромное, в которое мы помещаемся. Мы есть, пока оно спит… Нет, все равно не так. Мы всегда есть. Но потому, что однажды приснились тому огромному. Я не знаю, как правильно. По-немецки тоже не могу объяснить.

– Это нормально, – кивает Дана. – Кто способен рассуждать о подобных вещах красиво, четко и ясно, обычно даже близко не представляет, о чем говорит. К бессвязному бормотанию у меня как-то больше доверия: пребывая внутри невозможного, поди хоть что-то внятно скажи.

– Классическая проблема всех богословских дискуссий, – улыбается Три Шакала. – Кто не знает, тот хорошо формулирует, кто знает, орет и мычит.

– Жизнь, – вдруг говорит Наира, весь вечер тихо просидевшая с телефоном в дальнем углу, – стала похожа на бесконечный подъем по лестнице к, предположим, горному храму. На тот этап, когда уже так давно поднимаешься, что больше не понимаешь, сколько еще осталось, почти не помнишь, как путь начинался, так устала, что уже все равно, закончится ли хоть когда-то подъем, или так теперь будет вечно, совсем не уверена, что в конце лестницы действительно храм, но особо об этом не думаешь, а просто идешь.

– Настолько тебе тяжело? – так тихо, что почти беззвучно спрашивает Дана.

– Да не то чтобы мне. У меня-то как раз все нормально. Не хватает живых концертов; впрочем, я не уверена, что мне все еще хочется петь для людей. Эта чертова бесконечная лестница – она, понимаешь, как бы разлита в воздухе. И подъем ощущается. И воздуха постоянно чуть-чуть не хватает, как глубоко ни вдыхай.

– Понимаю, – кивает Дана. – Меня так пару раз накрывало зимой.

Артур укоризненно качает головой. Подразумевая: вот и зря тебя «накрывало». Не надо так, дорогая. Забей ты на них. Человеческий мир отдельно, а мы отдельно. Потому что мы – это мы. (Это проще сказать, чем сделать, поди целиком отделись от мира, в котором живешь, но Артур есть Артур, ему все моря по колено после того, как умер и нахально воскрес.)

– К счастью, – улыбается им Наира, – по пути можно заворачивать в «Крепость». Она – за любым поворотом, за каждым углом. Приходишь сюда и переводишь дыхание. Хотя лестница не закончилась. Не знаю, что там на вершине. Да и есть ли вершина…

– …Но храм-то у нас явно здесь, – подхватывает Борджиа, Йонас Каралис, известный в городе ювелир. И признается: – Я бы еще осенью крышей поехал, если бы сюда не ходил.

– Потому что здесь не обычная жизнь, а волшебный сон, – встревает Труп. Он как раз вспомнил трудное литовское слово «stebuklingas» и рад возможности его применить.

– Ну все! – веселится Дана. – Допились до храма и волшебного сна! Вот кто бы мне сказал, что выйдет из наших посиделок по субботам и средам. Пятрас, конечно, гений, что мастерскую мне завещал.

Артур подходит к ней, обнимает (осторожно, чтобы не разбудить куницу Артемия) и говорит:

– Да ладно тебе. Ничего сверхъестественного не случилось. Просто мы сделали, что смогли. И у нас получился всего-навсего самый лучший бар в мире. И, возможно, его окрестностях. Судя по некоторым отзывам, даже в них!

Дверь открывается, в «Крепость» заходит Юрате в белой спортивной куртке и явно пижамных фланелевых полосатых штанах. Все присутствующие смотрят на нее, открыв рты. Потому что, во-первых, пять утра – это даже для нее поздновато. А во-вторых, пижама! Ну, то есть штаны.

«Легка на помине, – весело думает Дана. – В смысле, подходящая кандидатура. Если бы мы действительно были сном, то понятно же, чьим».

А Труп говорит то же самое вслух, на радостях путаясь в окончаниях и приставках:

– Вот ты сможешь! То есть, смогла бы. Нас всех при… заспать, нет, наснить!

Общий одобрительный вздох подтверждает его заявление. Как печать – документ.

– Ну уж нет, – смеется Юрате. – Ты все перепутал. Это не вы мне приснились. Скорее уж я – ваш предутренний сон. Очень приятный, потому что про гамбургеры…

– Про что?! – переспрашивает нестройный хор.

– Про гамбургеры, – повторяет Юрате. – Про целую гору гамбургеров. К сожалению, уже не горячих. Но довольно теплых еще.

– Я опять перестал понимать, – огорчается Труп.

(Он все понял, просто сам себе не поверил. Какие могут быть гамбургеры в пять утра.)

– Булки с котлетами, – невозмутимо поясняет Юрате. – Я почему-то была уверена, что «гамбургер» интернациональное название, известное всем.

– Известное. Просто это так неожиданно…

– Так волшебный же сон! – смеется Юрате. Снимает рюкзак и начинает доставать оттуда разноцветные свертки.

– В розовой упаковке самые острые, в зеленой много огурцов и каких-то других овощей, в синей… уже не помню, кажется, просто классика, – скороговоркой объясняет Юрате. – Разбирайте давайте. Я по дороге не удержалась, один развернула – ум отъесть!

Артура долго просить не надо, он первым хватает гамбургер, разворачивает и откусывает сразу примерно треть.

– Фантастика! – прожевав, заключает он.

– Фантастика, – соглашается Дана, попробовав. – Но откуда они? Явно же не с заправки. А кто еще в такое время работает?

– Никто, к сожалению, – отвечает Юрате. – Просто у меня очень много друзей. И один заявился с кучей гостинцев прямо в четыре утра.

«Например, он повар. Частный предприниматель. Обслуживание праздников – как это называется? А, кейтеринг. Всю ночь готовил, потому что завтра с утра у кого-то тайная свадьба, партизанские именины, подпольный пикник. Но поделился с Юрате. Поди с ней не поделись! Хорошая версия, – думает Дана, внимательно разглядывая упаковку в поисках названия ресторана или хотя бы фирменного значка. Но на бумаге только причудливые узоры. Расследование зашло в тупик, не начавшись, – думает Дана. – Ладно, захочет, расскажет сама».

(Юрате уже прямо сейчас очень хочет. Но все равно не расскажет, что узоры – и есть название одной из лучших Эль-Ютоканских закусочных «Приют дурака».)

* * *

• Что мы знаем о цивилизации ТХ-19?

Что высшая октава культурного наследия здешнего человечества – это попытки живого сопротивляться прижизненному умерщвлению, лучи небесного света, воплотившиеся в слова, изображения, звуки, свидетельства, что бывает иначе, что где-то есть (а значит, и для нас в перспективе, теоретически, хотя бы за последним порогом возможна) настоящая жизнь.

Вильнюс, апрель 2021 года, никогда

Анэличка (Помидорчик с легкой руки Юрате, хотя ярко-красную зимнюю куртку она еще в марте сменила на длинное серое, цвета солдатской шинели пальто), Анэля Адамовна Неизвицкая тридцати восьми лет, тестировщица («специалист по автоматизации тестирования», – возмущенно поправляет меня она), идет по городу Вильнюсу в половине одиннадцатого утра, толком еще не проснувшись, но очень быстро, почти вприпрыжку, уж больно холодный в этом году апрель. Внутренний огонь, разжигать который учила Юрате, обалдеть как хорошо согревает, но хрен его разожжешь с утра: Анэличка – классическая «сова», из тех, кто может практически все на свете, но только, пожалуйста, после обеда, или пристрелите меня. Удаленная работа в этом смысле натурально спасение, хоть какая-то польза от карантина, можно не вскакивать затемно, оставаться в домашней одежде, никуда не спешить. Но сегодня пришлось подниматься в начале восьмого и бежать подавать документы для продления вида на жительство; спасибо, что этот кошмар уже позади. И теперь, когда документы поданы, можно – глаза разбегаются! Да практически все на свете, потому что взяла выходной. Например, вернуться домой, лечь и спать хоть до самого вечера. Ладно, до вечера все-таки слишком, пусть будет до трех часов.

Но вместо этого – люди сотканы из противоречий, а Анэля Адамовна (Помидорчик) пока человек – она сворачивает не к дому, а в направлении Старого Города, где открыты кондитерские и кофейни. Все по-прежнему работают только на вынос, но весной приятно пить кофе на улице, когда нет дождя. «А сегодня солнечно, правда, ветер холодный, зато кофе будет горячий, и я сразу согреюсь, – обещает себе Анэличка, еще ускоряя шаг. – Надо же как-то этот ужас кромешный отметить. В смысле, небывалое чудо. Документы! Я! Подала!»

Ей на самом деле совсем несложно продлить вид на жительство, у нее рабочий контракт, но любая возня с документами ввергает Анэличку (Помидорчика) в панику, а перспектива, даже сугубо теоретическая, возвращения в Минск натурально сводит с ума, хотя, по идее, она же не политическая, не сбежала после протестов, а переехала в Литву по работе еще три года назад; короче, важно сейчас не это, а то, что Анэля Адамовна Неизвицкая благополучно подала документы для продления вида на жительство и от счастья сама не своя. При этом у нее глаза на ходу закрываются, потому что всю ночь с боку на бок ворочалась, а теперь наконец-то расслабилась, и ужасно хочется спать. «Через час уже буду под одеялом, – обещает себе Анэличка. – Здесь все близко. Выпью кофе где-нибудь на бульваре, куплю сочники в пекарне на Траку, они там такие, как были у бабушки, и сразу домой».

В общем, совершенно не удивительно, что в таком состоянии Анэличка промахивается мимо знакомого проходного двора, ведущего с Пранцишкону на Вокечю, хотя сколько раз уже там ходила, не сосчитать. Однако спросонок она влетает в соседнюю подворотню, даже не вспомнив, что та всегда была заперта; собственно, именно потому и не вспомнив! Где открыто, туда мне и надо, здесь только один проход.

Пока Анэличка (Помидорчик) идет через длинный, как поезд, двор, она не замечает несоответствий, потому что думает о своем. Например, куда лучше пойти пить кофе? «Италала» ближе, зато в «Цирке» дешевле и чашки красивые, и вместо барной стойки там красный рояль. А «Бэкстейдж» она почему-то не любит; кофе там очень хороший, но с атмосферой явно что-то не так. Еще Анэля Адамовна думает про свои документы – если их приняли без замечаний, значит, точно все хорошо? Было бы что-нибудь не в порядке, сразу отправили бы переделывать, в Миграции тетки вроде не злые, никого не стараются специально подвести под отказ. И что кровать застелить не успела, обычно такое ее страшно бесит, это в минской огромной квартире можно было просто закрыть дверь в спальню, а в однокомнатной студии нельзя разводить бардак. Но сегодня так даже лучше, можно будет прийти и сразу упасть. И про сочники из пекарни на Траку она тоже немножечко думает: сколько их брать, два, как обычно, или три по случаю праздника? А может, тогда уже сразу пять? При этом Анэличка натурально спит на ходу и почти видит сон, как мотается на ветру слишком длинная алая занавеска в окне кирпичного дома, хотя на самом деле стена глухая, в ней нет окон; ну это нормально, бывает, если сильно не выспаться, подумаешь, занавеска, в детстве по дороге в школу еще и не такое видела, например кареты с нарядными дамами возле почтового отделения и сказочный замок через дорогу в том месте, где должен быть гастроном.

«Пойду в „Италалу“, – наконец выбирает Анэличка. – „Цирк“ – это все-таки сильно в сторону, получится лишний крюк. И толку от их рояля, если в зале нельзя посидеть. А „Италала“ почти прямо через дорогу. И до пекарни на Траку оттуда рукой подать. Все-таки я сильно не выспалась, – зевает Анэличка. – Глаза слипаются. Не до прогулок! Надо было сразу идти домой и ложиться спать. Но теперь как-то глупо назад поворачивать. Все равно я уже на бульваре… Так. А куда подевался бульвар?» – удивляется она, выходя из подворотни на Вокечю. Но на самом деле, похоже, что не туда.

* * *

Анэличка, Помидорчик (Анэля Адамовна Неизвицкая, так написано в паспорте, который сейчас лежит в нагрудном кармане, застегнутом на две пуговицы, его ни в коем случае нельзя потерять), останавливается и оглядывается по сторонам. По идее, она на бульваре Вокечю. Но какой-то странный сегодня бульвар.

Дело даже не в том, что здесь нет ни людей, ни машин, этим после бесконечных локдаунов с карантинами никого особо не удивишь. Но дома! Что случилось с домами? Они совсем не такие, как несколько дней назад (и всегда). На той стороне бульвара была аккуратная послевоенная псевдоклассика пастельных цветов и одна совсем уж страшненькая серая пятиэтажка позднесоветских времен. А теперь на их месте нарядные здания разных ярких оттенков зеленого, несерьезный, милый модерн. «Это их так перекрасили и обновили фасады, что не узнать? За… ну вот сколько я здесь не была? – вспоминает Анэличка. – За пять, что ли, дней. Серьезно, так быстро? Да ну, невозможно. Дом по соседству с моим в позапрошлом году целый месяц красили, а в нем всего два подъезда и три этажа».

Ладно, бог с ними, домами. Покрасили так покрасили. Но цветущие деревья вообще ничем нельзя объяснить. Откуда на Вокечю взялись дикие сливы, вишни, или кто у нас раньше всех начинает цвести? Плодовых деревьев в Старом городе много, но они в основном во дворах. А на бульваре всегда росли каштаны и липы. И один (глазам не поверила, когда впервые его увидела) настоящий маньчжурский орех.

Анэля Адамовна (Помидорчик) опускает глаза, и вот тут ее ноги становятся ватными, а по спине словно бы пробегает тонкая струя кипятка. Мостовая! И тротуары! Ну все, приплыли. Беда! Не бывает таких мостовых с тротуарами, как будто их расписал Мондриан[12]12
  Пит Мондриан – всемирно известный художник нидерландского происхождения, один из основоположников абстрактной живописи. Поскольку в голову свидетельнице сразу же пришло его имя, логично предположить, что тротуар несимметрично расчерчен на разноцветные яркие прямоугольники.


[Закрыть]. Это, конечно, красиво. Но невозможно. Так просто не делают. Ни в Вильнюсе, ни в других городах. Разве что площадь перед музеем могли бы оформить… А может, и правда? Здесь же рядом Музей Иллюзий, а чуть подальше, у Ратушной – ШМЦ[13]13
  ŠMC (Šiuolaikinio meno centras) – Центр современного искусства в Вильнюсе по адресу Вокечю, 2.


[Закрыть]. Эти, дай им волю, могли бы! Но откуда у них столько денег, чтобы разукрасить целый бульвар?

«А может, здесь просто кино снимают? – думает Анэля Адамовна. – Это бы все объяснило… хотя все равно ничего». Потому что разноцветный асфальт – настоящий, а не киношный декор. И деревья не просто цветут, но и пахнут, это точно не пластик, не может им быть. Никто не стал бы выкорчевывать старые липы с каштанами и сажать на их место плодовые ради съемок кино. И тепло почему-то как в мае. И людей на бульваре не просто мало, как зимой во время локдауна, а вообще никого.

«Так, наверное, – наконец догадывается Анэличка, – я просто сплю, и мне снится сон… Ой, это я, получается, уснула прямо на стуле в миграции? И пропустила свой номерок на табло? Или миграция мне тоже только приснилась? Ну тогда еще ничего. Обидно, что на самом деле эта тягомотина не закончилась, а еще даже не началась, но ничего, сейчас зазвенит будильник, я проснусь и пойду отдавать документы, а потом никаких прогулок, сразу домой досыпать».

Но ей самой ясно, что версия – так себе. Как-то не очень все это похоже на сновидение. И дело даже не в том, что во сне обычно все принимаешь как должное, не замечаешь несоответствий. И просыпаешься сразу, как от удара током, осознав, что происходящее – сон. Но это ладно, подумаешь, мало ли, как было раньше. В последнее время все очень быстро меняется, почему бы не измениться и снам. «Просто я вижу, чувствую, знаю, – думает Анэля Адамовна, – что сейчас все взаправду. Какой бы абсурдной ни казалась реальность, она – реальность. Единственная для меня. Не лежит мое тело в кровати, не сидит на стуле в миграции. Некуда, не в кого мне просыпаться. Я здесь вся!»

Анэличка (Помидорчик в сером солдатском пальто) стоит на Вокечю, или как там на самом деле называется этот незнакомый бульвар. Она сейчас ощущает – одинаково сильно и ярко – знакомое с детства простое легкое счастье, как будто с прогулки домой пришла, и одновременно такой сокрушительный ужас, словно вот прямо сейчас умирает, или уже только что умерла. И наконец (на радостях, с перепугу) вспоминает, чему их учила Юрате. Дыхание уже столько раз помогало справиться с паникой, вдруг подействует даже сейчас? Она делает медленный вдох макушкой (сосредоточившись на макушке, так-то понятно, что чисто технически там нечем дышать), выдыхает как бы через ладони, через них же снова вдыхает, чтобы сразу выдохнуть пятками, и прямо физически чувствует, как паника вместе с воздухом выходит из тела и растворяется в земле.

Анэличка (Помидорчик) стоит на бульваре Не-Вокечю (надо же как-то его называть) и дышит, как Юрате учила, очень долго, целую вечность (на самом деле максимум минут пять). Наконец успокаивается до такой невозможной степени, что рассудительно себе говорит: «Если я умерла, уже ничего не поделаешь, надо радоваться, что жизнь после смерти все-таки есть. И здесь совершенно точно не ад с чертями. Скорее уж рай без ангелов. Но, возможно, сегодня просто все ангелы выходные и уехали за город на пикник».

«А если я до сих пор живая, – все так же рассудительно продолжает Анэличка, на всякий случай щупая паспорт в нагрудном кармане, его ни при каких обстоятельствах, даже в раю, нельзя потерять, – тогда вообще все нормально. Просто с живыми людьми иногда случаются необъяснимые происшествия. И вот дошла очередь до меня».

* * *

Спокойная, собранная, готовая не то чтобы ко всему, но довольно ко многому (и это даже более удивительно, чем расчерченный неизвестным подражателем Мондриана разноцветный асфальт), Анэля Адамовна пересекает бульвар Не-Вокечю. Думает: «Я же собиралась в кофейню. Так надо ее поискать».

Конечно здесь нет никакой «Италалы». Откуда она бы взялась на этом райском чужом разноцветном бульваре. На месте знакомой кофейни (примерно – все здания на себя не похожи, поэтому трудно точно определить) цветочная лавка. Дверь нараспашку, всюду стоят букеты, но внутри почему-то нет продавца.

«Ладно, – вдыхает-выдыхает Анэличка, успокаивая себя, – подумаешь. Хотя я бы сейчас за порцию кофе… нет, душу не надо, в раю такими вещами не шутят. Но двадцать евро запросто бы отдала».

Она идет по бульвару Не-Вокечю, вдыхает запах цветущих деревьев, смотрит по сторонам. Вдруг слышит, как кто-то рядом говорит женским голосом: «Какое же счастье, господи!» – и сначала оглядывается, а потом понимает, что сказала это сама.

«Спокойствие, только спокойствие, – думает Анэличка (Помидорчик). – Ну сказала, ну вслух, ну и ладно. Это же правда. Здесь счастье разлито в воздухе. Я не сошла с ума, даже если сошла с ума. А вот и кофейня, – радуется Анэля Адамовна, издалека увидев овальную черно-белую вывеску. – Что еще может называться „Кофе и соль“? Ну, например, бакалейная лавка, где продают кофейные зерна и пряности», – мысленно возражает себе она. Заглядывает в окна – точно кофейня! Правда, там никого. Но свет горит. И дверь приоткрыта. И пахнет свежемолотым кофе – так сильно, что проясняется голова.