Текст книги "Советы одинокого курильщика. Тринадцать рассказов про Татарникова (сборник)"

Гена кивнул. Я отлично понимал, что весь разговор о возможной командировке Татарникова – не более чем трюк. Наверняка Чухонцев и прибежал среди ночи, чтобы Сергея Ильича уговорить из Москвы «суфлировать». Возможно, и не получилось бы, – но эпизод с веником и кипятком сделал Татарникова виноватым. Чухонцев победоносно улыбнулся.

– Ну, что ж. Как вариант. Пожалуй, подойдет. Разливай! – Это уже мне, командирским тоном. – Переночую у тебя, утром на самолет.

Легли под утро, всю ночь обсуждали полковников КГБ – почему одному достается все и даже сверх того, а другой погибает в канализации? Полковники, они все на первый взгляд одинаковые, а какие разные судьбы! В самолете Гена постоянно толкал меня в бок: в Англию летим, понимаешь? В Англию! Проходит пять минут, и опять тычок в бок: нет, ты не понял – в Англию летим! Я давно заметил: среди прочих заграниц Англия выделяется. Не зря именно туда наши опальные миллиардеры бегут – что-то там есть такое особенное, помимо туманов.

На границе индус в красной чалме допытывался, не собираюсь ли я остаться в Британии. Главред учил, что надо ссылаться на большую семью, я так и сделал, но хотелось ответить совсем иное. А почему это, братец, хотелось мне индусу этому сказать, тебе можно в Британии остаться, а русскому лаптю – нельзя? Что за дискриминация? Я же искательно улыбался и мямлил, что не нарушу, не посмею, не заступлю. Индус смотрел на меня строго, размышлял – верить или не верить. Потом обратил взгляд к Чухонцеву. Гена ткнул ему в нос красную корочку.

– Что это – КГБ? – индус спросил.

– КГБ, – охотно подтвердил Чухонцев. – КГБ унд русише прокуратура пхай-пхай! – майорские звезды прибавляли Чухонцеву наглости. Не припомню, чтобы раньше он так самоуверенно держался.

Индус посмотрел дико на лилово-прыщавое Генино лицо и пропустил нас в Британскую державу.

Доехали до станции Пимлико, браня лондонскую подземку.

– Позвоним Татарникову, спросим, почему здесь метро такое уродливое? Крысиные норы какие-то. То ли дело станция «Новослободская».

– А «Киевскую» взять!

– Давай позвоним, спросим!

– Будет серьезный вопрос, позвоним.

Я вел Гену по карте – заранее маршрут фломастером прочертил; мы шли по скучным улицам, вдоль однообразных домов, и потеряться здесь было так же легко, как в новостройках Свиблова.

Дрянной оказался отельчик, хоть и назывался «Принц Георг», консьерж (опять же индус) осведомился, первый ли раз я в Британии, рекомендовал посетить парламент. Цепкий взгляд обшарил меня с ног до головы.

– Гена, ты где деньги держишь?

– Так я тебе и сказал! Ладно, шучу. В трусах.

– Правильно, а то обчистит нас этот британец.

Поднялись по узкой лестнице на четвертый этаж, и в комнате я уперся теменем в потолок – сразу вспомнились мои московские хоромы. Эх, не ценим мы того, что имеем! Гена приплясывал перед окном – пытался закрыть, да ничего не вышло, заело раму. Оставили вещи, спустились, спросили у индуса, где паб, – надо же и в пабе отметиться. Один поворот, другой – заблудились. Мы стояли с Геной под дождем, посреди серой улицы, состоявшей из двух бесконечных домов: один слева, второй справа. Через каждые три метра торчали из домов одинаковые колонны, похожие на разваренные белесые сардельки, и за сардельками этими прятались совершенно одинаковые зеленые двери. Никаких указателей не было, улица раздваивалась, и за перекрестками вновь вырастали бесконечные дома с колоннами. Ни одной живой души нам не попадалось по дороге, вымер район Пимлико. Я промок, ветер мел по мостовой скукоженные кленовые листья.

– По-моему, мимо этого клена мы уже проходили, – сказал я.

– Смотри, – сказал Гена мечтательно, – растения процветают. А февраль ведь! Не то что у нас! Вот это страна!

Действительно, цвели какие-то вечнозеленые в куцем палисаднике. Гена понюхал розовый хищный цветок.

– Магнолия! – сказал он. – Всю жизнь мечтал магнолию увидеть. Как же прекрасно жить в стране, где зимой цветут магнолии!

– Ты что, Гена, как Иван Грозный, мечтаешь в Англию эмигрировать?

Гена подозрительно на меня посмотрел – и очнулся.

– Спроси дорогу у прохожего.

– Нет прохожих!

– Давай в дверь позвоним. Вон, в подвале свет горит. – Гена показал вниз. За магнолией пряталась кованая лесенка; она вела вниз – в советских домах в таких ямах располагались котельные или дворницкие; здесь же в яме обнаружилась привычная уже зеленая дверь, перед ней лежал коврик с надписью «Welcome».

– И что им скажешь?

– Откройте, милиция! – ответил Чухонцев самонадеянно.

– Забыл про чайник? Здесь Лондон! У них каждый дом – крепость. На тебя ведро говна выльют.

– Слушай, а может это они полковника – того? Позвонил дядя в дверь, мол, заблудился я, братцы. А они ему ведро с говном на голову – и в люк. А что? Как вариант.

– Выбираться как будем? – Татарникову звони. Вон будка!

Мы с трудом втиснулись в красную телефонную будку, и пока я искал по карманам британскую мелочь («мелочь»! каждая монетка на сто рублей!), Гена с интересом рассматривал порнографические картинки, наклеенные на стекло. Я утопил в ржавом автомате металл на пять фунтов стерлингов, набрал номер.

– Татарников! – услышал я.

– Заблудились мы! Пять минут на разговор, больше мелочи нет!

– Вы, голубчики, где?

– В районе Пимлико, Сергей Ильич. Я-то думал, Лондон – это одни дворцы, а это сплошь бараки, как у нас в Коптеве или Свиблове. Демократия называется! Длиннющая улица, на ней два дома, по одному с каждой стороны, двери квартир прямо на улицу выходят, никаких табличекуказателей.

– Ах, вы ошибаетесь, милый! То, что вы видите, это не один дом – а множество маленьких, так называемые period buildings. Их начали строить в семнадцатом веке, после пожара 1666 года.

– Сергей Ильич! Время! Отель «Георг» потерялся! – Да, голубчик, район Пимлико нашпигован дешевыми отелями.

– Мерзкое место, Сергей Ильич!

– Как понимаю, вокруг вас расположены terrace buildings – постройки девятнадцатого века для рабочих; возводились из серого кирпича, одна стена общая для двух соседей. Теперь большинство этих домиков поделены на апартаменты. Современный менеджер живет скромнее, чем рабочий девятнадцатого века.

– И в подвалах народ селится, мы видели.

– Вот и Карамзин Николай Михайлович удивлялся. Он в Лондон после Парижа приехал, и ему не понравилось. Он писал так, – неторопливо вещал Татарников. Я вообразил Сергея Ильича на кухоньке, с сигаретой в зубах. Ему плевать было, что каждое слово влетает в копеечку, то есть в фунтик, он продолжал рассуждать: – «В Париже бедные живут на небесах, – Карамзин имел в виду мансарды, – а в Лондоне бедных загоняют под землю».

– Одна минута осталась. Как выбраться отсюда? – Город в этом районе нарезан прямоугольниками. У вас погода хорошая?

– Сергей Ильич! Некогда про погоду! Дождь!

– Жаль, я бы вас по солнцу сориентировал. Тогда идите так. Первый поворот налево – и второй поворот налево. Найдетесь! – И нас разъединило.

Мы вылезли из будки, и я пересказал Гене наш разговор.

– Псих, – сказал Чухонцев, но налево все-таки свернул. Мы метров пятьсот прошли, не больше, – и увидели «Принца Георга».

Назавтра была назначена пресс-конференция опального борца за демократию миллиардера Курбатского – он проводил ее в отеле «Дорчестер», на углу Гайд-парка. Курбатский позвал прессу, обещал рассказать сенсационные подробности о несчастной жертве российской охранки. Возле отеля парковались лимузины и автобусы с телеаппаратурой. Я пять раз поскользнулся, пока по холлу шел: пол выложен черным мрамором. Это вам не «Принц Георг», далеко нет.

– Тут, небось, номер фунтов триста за ночь, – сказал Гена завистливо, и мы посмотрели на прейскурант над стойкой. Нет, не триста, восемьсот, если хочешь номер попроще. Майор Чухонцев провел рукой по лиловой щеке, посуровел, застегнул мундир до последней пуговицы. Ах, восемьсот! Не знаю почему, это нас с ним разъярило.

– Тут вообще цены бешеные, – сказал я Гене. – Эти дома в Пимлико знаешь, сколько стоят? По два мильона! Понял?

– Эти хибары? – Гена сжал губы. – Эти вот убогие казармы?

Мы вошли в зал конференций. Посольские сидели отдельно, я их сразу опознал, характерные такие лица.

– Гена, это правда, что третий секретарь посольства всегда гэбэшник?

– Правда, – сказал Гена. – И второй тоже.

Курбатский, плотный лысеющий брюнет с подвижным лицом, приветствовал собрание. Курбатский был одет демократично – простой бархатный пиджак, жилетка в лиловых цветах, белая рубаха с отложным воротником. Он обогнул стол, подошел к прессе, каждому пожал руку. Он сообщил, что сенсация ждет в соседней комнате. Дверь в комнату тут же и открылась – в зал вышел человек в черном капюшоне, натянутом на голову. Журналисты ахнули.

Человек шел медленно, давая возможность собранию рассмотреть себя подробно. Высокий крепкий мужчина с черным чулком на голове. Только узкие прорези для глаз и маленькая дырка для носа. Палач из средневековой легенды. Человек в маске, авантюрный роман девятнадцатого века.

– Сегодня мы наконец узнаем правду, – сказал Курбатский. – Вот, прошу любить и жаловать, перед вами Иван Иванович Иванов, вы понимаете, ха-ха, что это псевдоним. За ним скрывается русский резидент в Лондоне, майор КГБ.

– А почему он в маске?

– Чтобы его не сразу опознали московские спецслужбы. Это один из тех водолазов, которые лишили жизни полковника, храбреца и демократа, борца с режимом.

Журналисты несколько опешили. Если человек в маске по заданию КГБ топил полковника, то КГБ этого человека и так знает, зачем тогда маска. Что-то здесь непонятное.

– Что же тут непонятного? – Курбатский журналистам сказал. – Наоборот, все понятно. Да, некоторые его знают. Но далеко не все. Иван Иванович хочет сохранить инкогнито. Ивану Ивановичу непросто делать сегодня свое сенсационное признание.

– Непросто. – Голос из-под маски звучал странно, словно человек говорил из канализационного люка. – Непросто, но я скажу всю правду.

– Вопросик можно? А вы в этой самой маске в люке сидели?

– Нет. В другой.

– Долго ждали полковника?

– Три месяца.

– Москва послала вас убить Курбатского?

– Кремль желает свести счеты.

– Неужели такие злопамятные люди?

– Именно такие.

– И вы приехали убить борца с режимом?

– Рыли подкоп к нему домой.

– Скажите, вам не страшно убивать людей?

– Это моя работа.

– Бесчеловечная работа!

– Теперь я это осознал.

– Вы не воскресите тех, кого убили по приказу сатрапов!

– Увы, нет! – Голос незнакомца в маске сделался печален.

– Вы что же, машина для убийств?

– Был машиной. Теперь хочу стать человеком.

Курбатский позвонил в колокольчик, привлекая внимание прессы, и сообщил:

– Иван Иванович осознал и скорбит. Он вместе с нами сокрушается о невинно утопленном полковнике. Иван Иванович хочет загладить свою вину, он сам хочет встать на путь демократии и прогресса.

– Это правда?

– Иван Иванович уже передал мне план тайного вторжения на острова Британского содружества. План этот существует только в двух экземплярах. Один у КГБ, другой – у меня.

Зал захлопал. Пожилая англичанка распихала локтями журналистов, пробилась к Ивану Ивановичу и поцеловала его в лоб. То было признание заслуг Ивана Ивановича, скромного палача, осознавшего вину перед Британией и человечностью. Человек в маске принял поцелуй достойно.

– Расскажите, как вы утопили полковника.

– Что тут рассказывать! Сидели в люке возле дома Курбатского. Когда полковник почти подошел к воротам, я откинул крышку и схватил его за одну ногу, а мой напарник – за другую.

– Чудовищно!

– Согласен, чудовищно.

– И что же, дернули вы его за ноги, а он упал и утоп?

– Утоп, – подтвердил человек в маске.

– Как вы узнали, что это идет именно полковник, вы же сидели в люке?

– Услышали шаги. Это район вилл, случайных прохожих нет. Частная дорога.

– А если бы вы ошиблись?

Человек в маске развел руками. Мол, не повезло бы кому-то другому.

– Но это же цинично! – Журналисты опешили. Конечно, убиение полковника КГБ – это преступление. Но убийство кого-то совсем стороннего, кто мог подвернуться под руку, – это уж ни в какие рамки не лезет.

– И вам не было жалко никого?

– Работа такая.

– Но теперь вы раскаялись?

– Еще бы! – Человек в маске скорбно уронил на колени большие натруженные руки диверсанта.

Журналисты обратились к Курбатскому.

– Я со своей стороны подтверждаю правдивый рассказ Ивана Ивановича, – сказал миллиардер. – Я ждал полковника в своей вилле, разжег камин, разлил виски. Сидел у огня и ждал. Так прошло два часа. Не дождался. Его убили! – И Курбатский воздел руки к потолку.

Потом он подошел к Ивану Ивановичу, убийце, обнял его по-братски и поблагодарил за правду, которая озарила своим ясным светом эту грязную и вонючую историю.

– Спасибо вам, Иван Иванович! Если бы все люди стали такими честными, как вы, с враньем и лицемерием было бы покончено навсегда! А теперь прошу в автобус, осмотрим место происшествия.

Мы с Геной Чухонцевым и примерно полусотней журналистов посетили район вилл, где несчастный полковник нашел свою судьбу. Это вам не Пимлико – одинаковых домов тут не было, на казармы они совсем не походили. Мы осмотрели люк, заглянули в канализацию, полиция огородила уже люк железными барьерами, а активисты вывесили плакаты «КГБ, вон из британской канализации!». Курбатский даже позвал нас к себе, налил виски, показал то самое место, где он сидел, поджидая полковника.

– Вот в этом самом кресле сидел! Сосед мой, Сысолятин, миллиардер и филантроп, может подтвердить!

Зашел и миллиардер Сысолятин, я узнал в нем главу благотворительного фонда, с которым некогда общался. Медовый голос, теплая ладонь – и снова ужас закрался мне за воротник. Сысолятин подтвердил, что да, он из своей виллы наблюдал в окно за виллой Курбатского, видел в окнах свет от камина. Сам, дескать, сидел у камина, и сосед у камина сидел. Так они и коротают вечера в этом тихом уютном уголке Лондона. Затопят камин, и рюмочку шотландского – на сон грядущий. Еще вопросы у прессы есть? Ну, если нет, может, того, в смысле – по домам? А то нам ужинать скоро. Его взгляд задержался на мне, ласковый такой взгляд. Где-то он меня встречал, да? Статьи про расхищение имущества сиротских приютов не вы писали? Тонкая струйка пота потекла по моей спине. Ах, наверное, обознался, старею. Ну, доброй ночи, доброй ночи.

Мы возвращались из района вилл и молчали, говорить особо не хотелось. Ну, западная пресса расстарается – это понятно. А мне про что писать? Про руку Кремля писать прикажете? Непопулярная это тема сегодня в русской журналистике, не поймет меня главный. У нас, разумеется, свобода печати, – но не до такой же степени.

– Да, ну и дома у них, однако, – сказал Гена Чухонцев. – Если эти халабуды в Пимлико по два миллиона, сколько же те фазенды стоят?

– Ты понял, что там в основном русские живут? – Кто ж еще столько денег сопрет? Конечно русские!

И опять мы замолчали.

– Татарникову позвоним?

– Зачем звонить?

И снова замолчали. Физиономия Чухонцева делалась все более унылой – и ему тоже отчет писать в прокуратуре, и ему тоже рассказывать, как комитетчики в масках охотятся за лондонскими демократами. Ох, несладко было на душе у майора Чухонцева.

– Позвоним Татарникову?

– Что толку?

Однако через десять минут я все же набрал номер Сергея Ильича, пересказал пресс-конференцию, описал человека в маске и русские виллы. Татарников слушал не перебивая, потом задал странный вопрос.

– Зажег камин, говорите? – спросил Сергей Ильич.

– Огромнейший такой камин, туда грузовик войдет.

– А напротив кто живет?

– Сысолятин, благотворительный фонд. Тоже, я вам скажу, неслабая постройка.

– И камин у него есть?

– Еще какой, с мраморными голыми тетками.

– А направо дом есть?

– Дочка мэра Москвы особняк купила.

– А налево кто живет?

– Заведующий Черкизовским рынком Рафаил Распупов. Заметный такой дом, миллионов на пятнадцать.

– Сзади чей дом?

– Хоромы торговца ракетными двигателями Окроямова.

– Впереди?

– Это наш председатель комиссии по борьбе с монополиями Дармошенко забубенил себе фазенду. Там, говорят, еще шесть этажей вниз.

– И везде, полагаю, есть камины?

– Сергей Ильич! Что камины! Там бассейны с морской водой и аквапарки с живыми акулами имеются.

– Но и камины тоже есть?

– Как не быть? Русский человек любит у камина посидеть. У них по десять каминов в каждом доме.

– Между прочим, в Лондоне камины запрещены с середины прошлого века.

– А кто Сысолятину или Распупову запретит? Или Окроямову? Не смешите, Сергей Ильич. Сюда лондонская полиция носу не кажет, здесь русский район.

– Все-таки полицейские у себя дома, могли бы иностранцам запретить.

– Я вас умоляю! Кто станет связываться! Там что ни дом – глава корпорации проживает! Полицейским собственное начальство сику налимонит, если они к миллиардерам сунутся.

– Что, простите, сделает?

– Сику налимонит! – Это выражение я подхватил у одного блатаря.

– Интересное выражение. – Татарников покашлял. Он не одобрял грубостей в речи. – Да, яркое, хлесткое выражение. Однако к делу. Знаете, почему в Лондоне камины запретили? – Татарникову было безразлично, во сколько мне обойдется этот разговор. – Не знаете? А могли бы поинтересоваться. Потому, голубчик, запретили камины, что в Лондоне климат морской и погода сырая. Дожди, голубчик. Знаете ли вы, что такое английский смог? Это знаменитый непроглядный туман, в котором терялись и гибли люди. Возникал этот туман оттого, что дым каминов попадал во влажную атмосферу, и дождь в сочетании с дымом создавал этот особый эффект. Помните смерть архитектора Боссини? Вы читали «Сагу о Форсайтах»?

– При чем здесь «Сага о Форсайтах»?

– А при том, мой милый, что русские, приезжая в Лондон, спасаются от бесправия отечества – но сами правил не соблюдают. Русские богачи топили в тот день камины, не так ли? Проверьте, какая была погода. Убежден, что дождь. В районе русских вилл возник эффект смога, забытый уже в Лондоне. Полковник потерялся в тумане и упал в канализацию – вот и все.

– Потерялся в тумане?

– Затопили камины и утопили полковника, простите старику плоский каламбур. У вас выражения более хлесткие.

– А водолаз?

– Помилуйте, кто же сумеет в канализации просидеть три месяца? Даже КГБ не все может.

– Попал в туман – и погиб? Значит, не было никакого русского произвола?

– Как раз именно русский произвол полковника и сгубил. Если бы русские борцы за свободу миллиардеров соблюдали законы – то и смога бы не случилось.

– Просто потерялся? Вроде как мы в Пимлико – только там даже и тумана не было. – Я даже не знал, что сказать, таким простым показалось мне это решение.

И почему-то стало обидно за человека в маске. Оказывается, врал он.

– Сергей Ильич, – сказал я. – Допустим, с полковником вы правы. А скажите, как вы нас до отеля-то довели по телефону?

– Совсем просто. Человек обычно поворачивает направо, когда гуляет в незнакомом городе. Я предложил повернуть налево.

Все делалось до обидного ясным. И в газету писать не о чем. И про Ивана Ивановича рассказывать не надо. И пресс-конференция Курбатского – пшик один. И район Пимлико – гадость. И Англия – скучная страна, с колоннами как сардельки. Как-то заурядно все, серо в этой жизни.

– Как у вас все просто выходит, Сергей Ильич. Никаких загадок. А мы-то уж подумали, что у вас система слежения на кухне работает.

Далеко на московской кухне засмеялся Татарников своим дребезжащим смехом.

– Ну что вы, голубчик, какая у меня система!

Царство удмурту

Наши беседы с Татарниковым стали со временем походить на учебные занятия. Класс, то есть кухня в квартире у историка, был крохотный, но учеников собиралось достаточно. Сначала ходил только я, потом ко мне присоединился следователь Чухонцев, а потом в нашу компанию вошла и моя ненаглядная Оксана Коваленкова, редактор культурного отдела моей газеты. Мы смирно сидели за кухонным столом, преданно слушали поучения Сергея Ильича, и все это сильно смахивало на урок в школе – с той только разницей, что ученики были великовозрастные, а учитель то и дело прикладывался к бутылке. Татарников вполне вошел в роль учителя, сделался требователен и ворчлив, и если я не являлся за советом в течение двух недель, обижался и делал мне при встрече выговор.

– Что же, – язвительно спрашивал Татарников, – сами до всего додумались?

– Да что вы, Сергей Ильич, – оправдывался я, – где уж нам додуматься! Просто не происходит ничего интересного.

– Неужели никого за две недели не ограбили? – спрашивал придирчиво Татарников.

– Как это не ограбили! Ограбили, конечно! Еще как ограбили! Но это ж весь русский народ в целом ограбили – а персонально никто не жалуется.

– Досадно, – морщился Сергей Ильич. – Могли бы и пожаловаться. Этому вашему следователю пусть жалуются.

Сергей Ильич великолепно знал Гену Чухонцева, однако всякий раз демонстрировал, что род деятельности Гены – сыскная работа – ему несколько претит. Гену он допускал до уроков на кухне только в том случае, если тот являлся со мной.

– И что же, ваш следователь, этот Гена, не может вам подбросить никакого любопытного дела?

Учитель смотрел строго. Моих родителей Татарников в школу еще не вызывал, но к тому шло.

Я оправдывался как мог.

– Ну, например, идет криминальная война. Группировка Лени Буравчика конфликтует с группировкой Вовчика Кислого. За каждой стоят заинтересованные сенаторы. Делят сферы влияния в городе, все как обычно. Точечная застройка, казино, гостиницы, паркинги. Миллиарды крутятся.

– Это скучно, – сказал Татарников про воровские миллиарды. – Вы уж, голубчик, отыщите чтонибудь позанятнее.

Сказал он мне так в то утро, а я ответил:

– Если будет глобальный вопрос, я сразу к вам. – Сказал и пошел на службу. И глобальный вопрос явился ко мне в виде старейшего репортера нашей газеты Палыча.

Палыч сел, ногу хромую вытянул, палку свою положил поперек стола, и в моем кабинете стало тесно. Маленький кабинетик, не комната, а загончик стеклянный с надписью маркером по стеклу «Наша преступность нас бережет», – коллеги постарались. Я и загончик этот еле выбил из родной редакции. Мне архив хранить негде, я главному так и сказал, – и свалил ему на стол пять папок, каждая килограмма на три живого веса; у меня таких папок еще восемьдесят. Оцифровать надо? Так отпуск дайте, тут на месяц работы. Решили кабинетик выделить, дешевле вышло. Архив влез, стол канцелярский, два стула и чайник марки «Поилец-2».

– Палыч, о культуре потом поговорим. Ко мне девушка на чай идет. – Я показал ему на свои чашки, рыжие от чайного налета, я крепкий люблю. – Сам видишь, чай с Оксанкой пить будем. Трое сюда не влезут.

– Еще как влезут, – сказал Палыч, репортер из культурного отдела. – В богатейшем царстве Удмурту в таком помещении царь и четыре его жены со всем обмундированием рядком ложились. Гробницы царства Удмурту – представляешь себе эту роскошь? А помещение меньше, чем твое.

– В каком царстве?

– Ты бы хоть телевизор иногда смотрел. Потрясающая передача «Сокровища царства Удмурту» – что, совсем на культуру наплевать?

– Послушай, – сказал я ему. – Я к тебе со своими вурдалаками не шьюсь? И ты меня не грузи своим Удмурту. Если мне древностей захочется – я к соседу зайду, у меня на лестничной клетке академик живет. Он не только про Удмурту, он про все что хочешь знает. Но мне, Палыч, выспаться надо, а не гробницы разглядывать.

У нас все в редакции на «ты», и хотя Палыч мне годится в отцы, я привык ему тыкать, а он не возражал. Он только посмотрел на меня затравленно.

– Я думал, ты глянешь по дружбе, – бумажки поверх чашек выложил. – Меня в тюрьму хотят посадить.

– Опять в тюрьму? – сказал я. – Тебя сколько раз в этом году сажали в тюрьму?

– Сейчас это серьезно.

Я люблю Палыча – хотя дело, которым он занимается, считаю абсолютной чепухой. Палыч пишет пламенные статьи в защиту московских памятников, входит в общественные советы по спасению исторической застройки и знать не желает, что с течением времени и то и другое потеряло всякий смысл. Бывают долдоны, которые занимаются никому не нужной деятельностью упорно и страстно, – вот и Палыч такой. Я ему сто раз говорил, что проще плюнуть на этот город, – ну что с ним будет в конце концов? Горел наш город не раз, всякие иноземцы его утюжили почем зря, жители сами себя резали и дома свои ломали без остановки – ну что тут прикажете хранить? Что уцелеет, то и уцелеет, и на том спасибо. А Палыч все ходил в свои общественные советы, письма подписывал, за правду воевал. Город жил своей бодрой жизнью, миллионщики строили небоскребы и доходные дома, ломали что хотели, а пожилой архивариус с палкой все дебатировал – а имеют ли миллионщики право рушить город? Потихоньку членов общественных советов купили, ушли в отставку, особо ретивых спровадили с почестями на тот свет (нет-нет, никакого криминала, просто перетрудились немолодые люди, перенервничали: бац, и инфаркт, с раком в придачу), – остался один Палыч. Он хромал по начальственным кабинетам, доставал допотопный диктофон, заклеенный скотчем, жалобно глядел на господ градостроителей, задавал блеющим голосом вопросы, – и выгнать его представлялось решительно невозможным. В сущности, жалкое зрелище: пожилой журналист из вечерней газеты, принадлежащей не какому-нибудь резвому магнату, а властям города. Унылый пенсионер на нищенском окладе, ну какой от него может быть вред? Однако выяснилось, что Палыч опасен, и стук его палки по господским паркетам стал вызывать нервный тик у материально ответственных лиц. Он выяснил, написал и напечатал, кому принадлежит фешенебельный городок «Островок воображения» на Москве-реке, как разрешили сооружать элитную новостройку в Летнем саду, зачем утюжили бульдозерами сладкие полянки Лосиноостровского парка, сколько денег отмыли на реконструкции особняка декабриста Денисова на Остоженке, – и много еще всякого интересного раскопал Палыч. Иногда я завидовал, чаще боялся за него. Палыча пытались выгнать из газеты под разными предлогами – однако он приносил справки об инвалидности и смотрел жалобно; его милостиво прощали; он смиренно благодарил, старательно хромал к дверям и обещал исправиться; через месяц-другой все повторялось. Словом, это была блистательная тактика, и мы делали на очередном увольнении Пал Палыча неплохие деньги: разводили новичков на ставки. В общем, неудивительно, что на него в очередной раз подали в суд. Надо спасать коллегу, это понятно. Посмотрел я бумажки Палыча.

– Ого! – только и сказал.

– Вот это все сперли, а я вышел виноват.

– А в чем, собственно, дело? – Оксанка пришла злая: не иначе, получила взбучку от начальства. Перешагнула через палку Палыча, примостилась на сейфе, ногу на ногу положила. – И где чай?

– Какой чай? Любуйся!

– Ого! – сказала Оксана.

В цвете, с масштабом, фас, профиль, все как положено – каталог ювелирной лавки, альбом Оружейной палаты. Одно слово – сокровища.

– Сколько такая штуковина стоит? – ткнул я наугад.

– Миллиона три, – сказал Палыч.

– И это ты все спер?

– Так говорят.

– Поделился бы ворованным, Палыч.

– Обокрал я царство Удмурту, – сказал Палыч горестно. – Вот ты, Оксана, скажи: ты про сокровища царства Удмурту слышала?

– Все слышали. Столько публикаций было!

– Нет больше сокровищ царства Удмурту! Украли все!

– Один я, значит, такой темный, – сказал я коллегам. – Расскажите, потерплю. Ох, Палыч, все-таки придется про твое дремучее Удмурту слушать.

Палыч рассказывал долго, Оксанка вставляла живописные детали – оказывается, один я не знал про царство Удмурту, а его уже два года обсуждают во всех телепередачах и каждой газете. И куда я смотрел, спрашивается?

История с царством вот какая. Был, оказывается, такой древний народ удмурту, мирные и высококультурные кочевники. Откололся этот народ от киммерийцев (фразу про киммерийцев я выслушал хладнокровно, решив при случае узнать у Татарникова, кто они такие). Ну, словом, откололся этот народ от киммерийцев и странствовал долго по Переднему Востоку, аж до Ирана доходил, потом двинулся на Север и добрался до Урала. Там этот народ открыл залежи полезных ископаемых, золота и драгоценных камней, построил города и зиккураты (слово «зиккураты» меня удивило, но я и бровью не повел, словно каждый день про зиккураты слышу). Народ царства Удмурту на Урале численно возрос, а потом двинулся дальше к Северу – и, видимо, дошел до Северного океана. По одной из гипотез, народ Удмурту дошел аж до Аляски и таким образом честь открытия Америки принадлежит ему. Была у них и письменность, ремесла, потрясающее искусство, только вот столицу их долго не могли найти, много лет искали. Искали и искали – и была это вековая мечта всякого русского человека: открыть царство Удмурту! Помните сказки про молочные реки и кисельные берега? Так вот, это царство Удмурту описывали. Сказки про это древнее царство сказывали, летописи писали, песни пели, – а найти никак не получалось. Но каждый русский в затаенной глубине души хотел найти его, это великое царство Удмурту.

– Послушай, Палыч, – сказал я архивариусу, – насчет каждого русского – это ты загнул. Что касается меня, я царство Удмурту никогда не искал. Не преувеличивай.

– Ты просто не задумывался над тем, чего на самом деле хочешь. Ты ведь хороший человек! Хочешь счастья своим соседям? Хочешь покоя стране и равенства гражданам? Хочешь справедливости, добра, богатства для своей родины, ведь так? А все это было в царстве Удмурту! Люди любили друг друга, не враждовали, много работали, а продукт своего труда делили поровну. Вот такое было царство! Оно древнее Византии, богаче городов средневековой Европы! Иван Василич Грозный воевал Сибирь в расчете напасть на след утерянного царства. Петр Первый хотел возродить царство Удмурту на чухонских болотах: Санкт-Петербург – это попытка нового Удмурту, чтоб ты знал. Коммунисты хотели возродить тысячелетнее царство Удмурту, не получилось у них. Экспедиции посылали на Урал, искали стоянки древнего народа, остатки городища. Не нашли. И теперь новая русская мечта опять-таки связана с возрождением Удмурту. Построим банки, возведем государственные монополии! И будет у нас благостно, как в царстве Удмурту! И вот сегодня наконец повезло!

– Где повезло?

– Недавно нашли.

– Что нашли? Где оно?

– Так вот оно под нами как раз, – сказал Палыч, и хромой ногой постучал по редакционному линолеуму.

– Удмурту?

– Ну конечно! Нашли, нашли! – Палыч разволновался, радостный блеск обнаружился в глазах энтузиаста, даже забыл, бедолага, что он кандидат на нары. – Сбылась вековая мечта русского народа! Вот оно, царство, совсем рядом оказалось! Копать начали на Тверской площади – по всем правилам раскоп сделали, чего там только нет!