Текст книги "Волною морскою (сборник)"

Лора

Женщины возникали в его жизни, как мишени в тире, и сразу занимали все внимание – ненадолго, но целиком. Добившись успеха, понятно какого, он некоторое время еще длил отношения, а потом разрывал. Так все и шло, как должно было идти, – он в книжке одной американской прочел, что любовь – это power game, игра кто кого, – английский он знал достаточно, чтобы читать книги по психологии – как добиться успеха, как управлять людьми, – когда начинал свое дело, эти книги очень ему пригодились, теперь их на русский перевели. Становясь воспоминанием, подруги его оказывались симпатичнее, чем были в действительности: самое ценное в них – изгибы, поверхности, линии – и, конечно, преодоление первого сопротивления, взаимного страха – это запоминалось, а привносимый женщинами беспорядок со временем уходил.

С Лорой, однако, получилось не так, как с другими, – и вместо того чтоб признать, что эту игру он – да, проиграл, и двигаться дальше, либо, напротив, решить, что модель кто кого не универсальна и дала в случае с Лорой сбой, и опять-таки двигаться дальше – зарабатывать деньги, заниматься саморазвитием, знакомиться с новыми женщинами, наконец, – вместо этого всего он сидит у раскрытого окна и стреляет ворон.

Не холодно, хотя декабрь, на градуснике плюс пять, винтовка, оптический прицел – он сидит на подоконнике и сшибает с соседней крыши грязно-черных птиц, одну за другой. Стрелять ворон не так просто, как кажется: надо не только попасть, но не вызвать шума, не говоря уж о том, чтоб причинить кому-нибудь вред. Здесь высоко, кусок тихой улицы, ведущей к Большой Никитской, и вдалеке – тротуар перед консерваторией, краешек памятника Чайковскому. Хорошая у него винтовочка, тихая. От стрельбы становится не то чтобы хорошо, но получше.

Сорок минут назад ушел Рафаэль – они опять больше слушали музыку, чем играли, – заниматься в последние две недели не было ни времени, ни желания – сначала Рафаэль, напевая, покачиваясь, сыграл что-то старое, довольно красивое, в общем – куда ни шло, но потом – он сам просил познакомить его с современными авторами, они поставили записи – ну него возникло убеждение, что ему просто морочат голову. Два с половиной месяца – столько он занимается музыкой – конечно, не очень большой срок, но кое-какой опыт уже у него имеется – он слышал и венских классиков, и Шостаковича и знал, например, что Штраусов было два и что любить Иоганна Штрауса – дурной тон, а на Чайковского можно смотреть и так, и эдак, тут каждый решает сам. Еще он узнал – Рафаэль любит сплетничать, – что Пуленк – гомосексуалист, а Шостакович – не еврей, и что три четверти – трехдольный размер, а шесть восьмых вопреки очевидности – двух. Но то, что он слышал сегодня, – как фамилия этой женщины? – такое – нравиться, доставлять наслаждение, радость, а зачем еще существует искусство? – не может, нет.

Не лучше обстоит дело и со Священной историей, с самой популярной в мире книгой, этим сгустком человеческой мудрости. Масса немотивированного насилия – и кто-то будет его осуждать за ворон? – брат убивает брата, отцу велено резать сына, без объяснений – пойди и убей, истребляются народы – что плохого они сделали? Сеул – Евгений Львович его поправляет – Саул – да, за что он наказан? За гуманное отношение к пленным? Человечество все же очень продвинулось по сравнению с древностью. Я никого не угнетаю. А, простите, потоп? Нет, он вежливый человек, он не станет никому ничего высказывать, он даже собирается изучить все до конца и самым внимательным образом, хоть и трудно, конечно, читать огромную, перегруженную подробностями книгу, в которой напрочь отсутствует юмор. Он таки пожаловался в прошлый раз, и Евгений Львович обещал сегодня кое-что рассказать, но, видно, не судьба, да и что этот милый печальный человек, сильно, видимо, выпивающий, понимает в юморе? Сегодня в любом случае не до юмора, сегодня звонила Лора.

А вороны, чтоб уж покончить с воронами, – это злые, грязные, помоечные птицы, разносчики инфекций. Они нападают на детей, клюют их в головы. Возле консерватории живет ворона, которая курит. Выхватывает у людей изо рта горящие сигареты и курит. Это не россказни – он сам ее видел, в день, когда познакомился с Лорой. Их и свела – ворона.

Он помнит: теплый вечер субботы, вот он выходит из кафе – группа хохочущих ребят у памятника, ребята смотрят на ворону, в клюве у той сигарета, он идет в сторону, как он узнал потом – Рахманиновского зала, проследить путь вороны, но внимание его отвлечено худой девицей с длинными ногами и волосами. Девица брюнетка. Брюнетки, считается, в его вкусе.

– Музыку послушать не хотите, молодой человек? – спрашивает девица, она стоит у стеклянных дверей – ноги крест-накрест – курит.

Только если она составит ему компанию. Только в этом случае. Что… дают, исполняют, как правильно? Не признаваться же, что раньше не был в консерватории. – Девица кивает на афишу. Крупно: ФРАНСИС ПУЛЕНК, “Человеческий голос”. И еще крупней: ЛОРА ШЕР, сопрано. – Так она составит ему компанию? – Девица довольно откровенно его оглядывает.

– Естественно. – Бросает окурок, идет вперед.

Курточку надо сдать в гардероб. Девица уходит по мраморной лестнице вверх. Успевает разглядеть ее со спины. Ничего. Через минуту и он уже в зале. Еде его спутница? Ее не видно, хотя людей мало и сидят они редко. На сцене – молодая миловидная женщина в красном платье, рыжая, с очень белой кожей. Это Лора.

Красное платье, черная телефонная трубка с длинным проводом. Алло, алло, мадам… “Лирическая трагедия – прочтет он в энциклопедии Рафаэля, – произведение высокого гуманизма и драматической силы”. Произведение написано для сопрано с оркестром, здесь исполняется под рояль. О, Боже, пусть он позвонит мне!.. Помимо пения присутствуют элементы театра: Лора довольно ловко передвигается по сцене, задействует стул, подставку для нот – пульт. Провод оборачивает вокруг шеи. Алло, дорогой, это ты? Ты так добр, что снова позвонил? Стул черный, пульт красный, белая Лора с рыжими волосами. Он впечатлен, очень.

Прости мне эту слабость! Лора обращается то к пианисту, то к телефонной трубке, но более всего – в зал. Рассказывает, как отравилась. Ну что ж, я знаю, что смешна! – умоляет не ночевать в том отеле, где они обычно останавливались, когда посещали Марсель.

Люблю, люблю, люблю! Последнее “люблю” Лора почти шепчет, смотрит прямо на него. Или показалось?

Он быстро идет домой, берет первую попавшуюся вазу, с тряпочкой, на которой та стоит, потом – в цветочный на углу:

– Белых, красных! Следите только, чтоб нечетное число!

Где он может найти исполнительницу? – В артистической. Туда, до конца и наверх. Он не знает, как у них – у артистов, у музыкантов – принято. Beроятно, как и в любом деле: если тебе что-то надо, пойди и возьми. Раньше всех.

С цветами он, кажется, перестарался. Лора, одетая уже обычным образом – свитер, джинсы, – более удивлена, чем обрадована.

– Мерси. – Когда Лора говорит, а не поет, то голос у нее низкий, чуть хриплый. И слишком маленький, как ему кажется, для певицы рот.

– Ну что, Лорка! – восклицает из угла артистической курящая брюнетка. – Хорошего я олигарха тебе привела?

Над достатком в его кругу потешаться не принятого тут другой круг.

– Устали? – сочувствует он Лоре. Вблизи на лице ее, несмотря на молодой возраст, уже заметны начальные следы увядания. Морщинки вокруг глаз, черточки. Истинный возраст устанавливают именно по таким маленьким признакам. Сколько ей? Лет двадцать восемь – тридцать.

Брюнетка разглядывает вазу и, не стесняясь его присутствием, кричит:

– Лорка, да это ж гермеска!

– Только салфетка. Фирма “Hermes” – это прежде всего текстиль, они не производят цветочных ваз, – поясняет он. – Кстати, правильно говорить не “Гермес”, а именно так – “Эрме”, название французское.

– Век живи – век учись, – притворно удивляется брюнетка. А как называется его фирма? И чем занимается? Она хотела бы знать, кому перепоручает заботу о Лоре.

Как у них быстро все! Фирма называется “Тринити”.

– “Тринити”! – восклицает брюнетка. – Лорик, ты слышала? “Тринити”!

– Дело в том, что вначале нас было трое. А занимаемся мы…

– Наемными убийствами, да? – подсказывает брюнетка.

Лора: он должен извинить ее подругу, она успела выпить вина. Конечно, можно не реагировать.

Заглядывает дядька какой-то с поцелуями, поздравлениями.

– Ты живая? Нет? Можно приложиться к мощам? – Обнимает Лору, слишком, кажется, откровенно.

Еще глупый высокий парень: очень жизненно, у меня, говорит, сейчас, не поверишь, такая же байда, с девушкой расстаюсь. Уходят, все уходят. Они – всё, одни. Интересные в целом люди, он не встречал таких. Она позволит себя проводить? На машине, машина рядом. – Да, спасибо, он очень добр. Не совсем еще вышла из роли.

Села, глаза прикрыла, волосы – по краям подголовника из бежевой кожи. Машина не производит впечатления на Лору, она не делает по ее поводу ни единого замечания.

– Устали? – снова спрашивает он.

Да, естественно, волнение, сцена.

– А музыканты всегда волнуются перед концертом?

– Конечно. Что за вопрос? – Лора удивлена.

– Зачем волноваться? Летчик, допустим, или хирург – они не волнуются так перед своей работой. Хотя речь там идет о жизни, а тут… – Кажется, он догадывается: – Тут – о славе, поэтому?

Лора смеется:

– Нет.

Нет, отвечает Лора, если б сегодня она неудачно спела, то никто бы не умер… Но оказалось бы, что она не певица, понятно? Так что там, конечно, о жизни, а тут – о смысле жизни, о содержании, теперь понятно? – Честно говоря, не очень… – Вот, приехали. – Она живет тут? Это что? – Общежитие консерватории. – Так Лора не замужем?

– Как теперь говорят: все сложно.

Он был бы рад продолжить разговор…

– О том, насколько все сложно?

– Нет, о содержании, о смысле. – Он сбит с толку, смущен.

– Как это было? – Он ведь ни слова ей не сказал про концерт.

Если честно, то ему трудно судить. Так как он, должен признаться, впервые присутствует на концерте.

– Ничью участь, – произносит Лора, – чистосердечные признания не облегчали.

Откуда такая уверенность?

У Лоры очень белая кожа. Насколько он понимает, ей следует реже бывать на солнце. Так что в Землю Обетованную он ее не зовет, и в Грецию, и в Италию. Не съездить ли им в Норвегию?

– Это было бы мило, – отвечает она уклончиво.

Грузинский ресторанчик, прогулка у Новодевичьего. Он каждый раз дарит ей что-нибудь дорогое, гермески всякие, по выражению ее черноволосой подруги. Движение души, он ничего не ожидает в ответ, кто помешает ему быть добрым? Между ними происходят разговоры: что же именно сложно? – Она не станет всего рассказывать. Пианист, дирижер, композитор, автор философских книг, творческая личность – тот, с кем она пела Пуленка, – он не помнит? И хорошо, что нет. – Философских, надо же! – Да, философских, музыковедческих, эротических, в высшем смысле, он понимает? Пишет оперу из жизни царской семьи. Лора исполнит в ней партию Матильды Кшесинской. Готово два акта. – А своя семья у творческой личности есть? – Не одна. Вот уж где сложно, так сложно! Зачем спрашивать? Не ее это тайна, не только ее. – Надо будет выяснить, что за тип, – думает он без ненависти. Ревновать – глупо. Глупо и оскорбительно. Вечное наше стремление – кем-нибудь обладать. Всякий человек – не средство, а цель, – утверждает Евгений Львович.

– Поговорим о другом, – просит Лора. – Чем занимается “Троица”? – вовсе, как она догадывается, не святая.

Почему не святая? То есть, разумеется, всё на грани, но сильно по эту сторону. Инвестициями. Выискиванием слабых мест. Рынок, все решает рынок, рынку надо помочь, путем, в частности, выискивания слабых мест – он надеется, что это понятно, что она осознает первичность экономических отношений. Бедным быть стыдно: если ты беден, то либо ленив, либо талант твой не нужен, а он есть в каждом, талант. Напротив, если ты хорошо зарабатываешь, то сотням, тысячам вокруг тебя – лучше. Он многому учится у нее, но хотелось бы, чтобы кое на что она смотрела его глазами.

– О, – заявляет Лора, – никаких проблем.

Ему хочется рассказать: Роберт, когда посадили Роберта… – Ее лицо изображает сочувствие. – Не поделили кое-что с Обществом венских классиков, МГБ – ясно? Рафаэль научил. Не засмеялась, не поняла. Да она и не слушала. Вернее, не слышала слов, ее мало интересует содержание речи.

Лора что-то мурлычет тихонько. – Приятно, когда внутри непрерывно – музыка? – Ей трудно ответить. Как же иначе? – Она, оказывается, любит народные песни. Чего в них хорошего? На его взгляд, убожество.

– Как в детстве, во сне, когда падаешь, падаешь, летишь, и жутко, и обмираешь от страха, и никак не долетишь до низа, – объясняет Лора. Красиво поводит рукой. Кажется, она в последний раз тогда говорила с ним в полную силу, с отдачей.

В его жизнь уже входят рояль, Рафаэль. Сумеет ли он научиться играть?

– Я ведь не могу ответить, что нет, – отвечает Лора.

Просто, чересчур просто она оказалась в его постели, хотя между молодыми, свободными, физически привлекательными людьми и должно происходить все просто. – Ах, ему это важно? Тогда – конечно, пошли. – А ей? – И ей. Пожалуй, и ей. – Не надо вдаваться в мотивы, в некоторых отношениях женщины сложнее мужчин, это ему известно не только из книжек по психологии.

– Мы поедем с тобой в Норвегию?

– Может быть, да… – она проводит пальцем у него от подбородка – вниз, вниз, до солнечного сплетения, – а может быть, нет. – О чем-то другом задумалась.

Лора встает, заворачивается в простыню, идет к роялю, в гостиную, трогает клавиши, голос пробует. Снизу контора, нет никого, сверху небо: можно играть сколько хочешь. Играть и петь.

– Откуда рояль?

Он занимается музыкой. Она что же, забыла?

Ни слова, о друг мой, ни вздо-о-о-ха, мы будем с тобой молчаливы…

– Чего так грустно, Лорочка, Лора?

Теперь ее пение предназначено одному ему. Лора остановилась. Ни вздо-о-о-ха, – поет она немножко по-другому, а потом еще как-то по-третьему. Нашла время позаниматься.

Не поехать ли им все же в Норвегию?

– Фьорды, гладкая поверхность воды… – Он гладит рояль. Возможно, белый был бы красивее. Белый, как Лорина кожа. Или красный – как ее волосы? Гладит рояль, гладит Лору. Он любит гладкое.

Хороший у него рояль, говорит Лора, очень. Творческая личность довольствуется инструментом пожиже. Что ответить? Только пожать плечами. Лора, по-видимому, считает несправедливым, что у творческой личности нет чего-то, что есть у него. Рояль – только вещь, не надо одушевлять рояль. Ей, к счастью, инструмент не нужен. Она сама – изумительный инструмент.

Значит, в Норвегию… А чего еще он хочет? – О, множество разных вещей! Поскорей научиться играть на рояле, дожать в ближайшее время Ветхий Завет. Каждый культурный человек должен иметь представление. Пусть теперь скажет она. Он ждет уклончиво-изящного ответа, но нет, все просто: ей надо выучиться петь. – Это ясно. – И еще… Еще ей хочется полноты… – Полноты? Непонятно. – Полноты отношений, всего… Пробиться к подлинной жизни. Объяснить понятней она не в силах. Из чего состоит его жизнь?

– Как у всех, – отвечает он, – из работы и отдыха. – Он много, очень много работает.

А ей, разумеется, он понимает, мужа надо, детей, но он должен предупредить: дети его не особенно интересуют. Возможно, что-то изменится, но пока…

При разговоре о детях в его глазах возникает испуг, не оставшийся, как он видит, без Лориного внимания. – О, пусть он не беспокоится, сейчас, сию вот минуту, ничего такого, непоправимого, не случится. – Почему так брезгливо? Они ведь свободные люди.

Утром, почти одетая, Лора смотрит, как он застилает постель. Ровно-ровно, не оставляя складочек. Где он так научился, в армии? – Почему в армии? Он всегда любил…

Он стоит под душем: хорошо бы выйти, и – никого. Лора все-таки отнимает у него массу сил. Он знает, что будет делать: бросится на свежезастланную кровать, повспоминает ночь. Это желание, к его удивлению, сбывается: когда он выходит из душа, то Лоры нет. Ни слова, о друг мой… Ничего, ничего, вернется. Он превосходный любовник, объективно. Она вернется. Однако та ночь оказывается в истории их отношений пока единственной.

И вот теперь, в начале декабря, он стоит у окна, ворон больше нет, и перебирает свои неудачи.

Однажды попробовал выяснить, не мешает ли пению маленький рот. Ему всегда казалось, что певицам требуется большой рот, как пианистам – большие руки. И чего он, собственно, плохого сказал?

Еще спрашивал про кирпич.

– Вокалистки, по-твоему, все – идиотки? – Все, чего он добился.

Но сколько весит кирпич? Его помощник ответил.

– Вот и целуйся с помощником! – А сколько весит кирпич, не сказала.

Вот ведь досада, досадища. Все приставал к ней с расспросами про творческую личность, хороший ли тот любовник, и Лора, рассердившись, однажды ответила:

– Подходящий.

С конца ноября он стал пытаться отвыкнуть от Лоры, как люди бросают курить. Кроме нескольких срывов – в духе пусть он позвонит мне, только наоборот, – все протекало гладко, они уже две недели не разговаривали. Рана подернулась нежной тканью, но сегодня, когда Рафаэль ушел вниз и ему почти удалось договориться с банком – Виктор за несговорчивость прозвал этот банк Мастурбанком, – так вот, когда он собрался было уже заняться с Евгением Львовичем, позвонила Лора, и снова все осложнилось.

Ей нужно с ним повидаться. Интонации цвета хаки. Артистка. И вместо того чтоб сказать, что не хочет он больше видаться, ни видаться не хочет, ни разговаривать, он произносит как можно более равнодушно:

– В субботу, в одиннадцать, на нашем месте, у Новодевичьего?

Все равно получается жалко, заискивающе. Заехать за ней? – Что? Нет. – Она из общежития поедет?.. Отбой.

Спустя полчаса он вспоминает про учителя, неловко вышло. Потерянное время будет Евгению Львовичу возмещено. Зовет Кирпича наверх.

– Не обиделся?

– Чего ему обижаться? Евгений Львович вас уважает.

Откуда Кирпич это взял? Сам он теперь ни в ком не уверен.

– Знаете, как они называют вас?

– Как? Как они меня называют? – мол, давай, говори и иди.

– Человек эпохи Возрождения. И еще – Патрон.

Ничего как будто бы страшного. А все-таки – не добавляет. Они, значит, говорят о нем там, внизу.

Вспоминает лицо Рафаэля, когда тот увидел его рояль. “Не по жопе клизма”, – было на этом лице написано, или не знает Рафаэль таких выражений? Знает, все знает, ученый. Энциклопедист.

– Еще что?

– Про музыку я не понимаю, – признается Кирпич, – а Евгений Львович рассказывает интересно.

О чем, о чем он рассказывает? Не умеет Кирпич врать. Ну же, строитель! – Про Николая Второго, про то, что он тоже… – Все ясно. Он тоже. Он тоже – ворон стрелял? Государь-император не только ворон, он и кошек, и петухов. На Кирпича смотреть страшно. А об учителях он был лучшего мнения. Он им платит, в конце концов.

Субботнее утро. Выпавший за ночь снежок уже полностью превратился в грязную жижу. В Москве еще поздняя осень.

Зачем она его позвала? Что-нибудь надо. Арендовать зал. Она невнимательна к деньгам. К деньгам не бывает ровного, спокойного отношения. Расточительность, скупость или, как у нее, слишком подчеркиваемое презрение. Скоро узнаем, зачем звала.

Он приезжает к Новодевичьему монастырю. Одиннадцать. Случая не было, чтоб Лора явилась не то что раньше, а – вовремя. Спускается к пруду, оглядывается.

Монастырская стена испещрена надписями, он и раньше их видел, но не читал. Чего люди просят? Вряд ли чего-нибудь оригинального. Просят некую Софью, Софию, иногда даже запросто, ласково – Софьюшку.

Святая София, помоги мне выздороветь и дай сил пройти эти испытания. Надо бы вникнуть, что за Софья. Он, конечно, не верит в подобную ерунду. Вдруг думает: и это бы можно было попробовать. Нет, конечно же нет.

Лора опаздывает. Еще несколько надписей в том же роде: дай хорошее зрение, здоровье, счастье по жизни. Матушка-Софьюшка, помоги купить квартиру подешевле и уже с ремонтом. И чтобы квартира была по всем документам.

Если бы он был верующим, то выбрал бы протестантизм. В протестантских странах жизнь и устроенней, и гуманней. И безо всяких, насколько он знает, святых.

Кажется, он мешает какой-то женщине. Быстро делает несколько снимков на телефон. Сейчас устроится на скамейке – их с Лорой скамейке – и будет читать.

Помоги найти мне сына Сережу, – пишет женщина. Бедная, жалко. Но тут же – смешное: Пусть мои доходы позволят купить мне машину моей мечты. Ростик. Лора оценит. Когда придет.

Он разглядывает сделанные фотографии. Помоги Анне вылечить здоровье, а мне вернуть ее к себе навсегда. Конечно, больная она тебе ни к чему. А ему самому – нужна ли больная Лора? Уже кажется, что нужна. Смотря чем, конечно, больная.

На полчаса, однако, опаздывает. Он ей сейчас позвонит. Ну же, подойди к телефону, ответь!

Святая София, дайте ума и покоя. Вот это свежо. Не то что бесконечные просьбы о детях. Словно дети родятся от просьб.

Святая София, хочу стать востребованным высокооплачиваемым профессионалом в области дизайна и фотографии. Очень конкретно. А ниже: Хочу быть счастливой. Помоги мне забыть Влада. Вот бы так: раз – и Лора забыта, нет Лоры.

Он смотрит на монастырскую стену, к ней продолжают подходить женщины, перебирает страны, в которых был, думает: протестанты, католики, а на последнем месте по уровню жизни, всего – мы. Лора-то, кстати сказать, крещеная, хоть и Шер. Крестик на шее – чуть светлее волос.

Одиннадцать пятьдесят. К телефону – им в свое время подаренному – не подходит, сама не звонит. Ничего не случилось, нет сомнений, она в порядке. Не в порядке – он. Поднимается со скамейки – как же раньше он не заметил, когда садился? – увлекся этой галиматьей – к штанине прилип расплющенный грязно-розовый кусок жвачки. Какая мерзость! На нем – чужие слюни, чужая грязь – гадость! Не отскребешь!

А теперь он залезет в автомобиль – он ждал ее больше часа – и поедет прочь, быстро-быстро.

Когда к нему возвращается способность к обдумыванию – километрах уже в двадцати от Москвы, – он понимает следующее.

Лоре нужна была помощь – арендовать зал, оркестр, творческой личности посодействовать. Он бы дал. Но – передумала. Возможно, где-то еще нашла. И тут вдруг – вспомнил сегодняшних Маш, Оль, Кать – кровь прилила к лицу: что если Лора беременна? Вероятность ничтожная. Зачем же звала? Может быть, захотела, чтоб он ей заделал ребеночка? С творческой личности – что возьмешь? – а тут – и сама, и ребенок обеспечены будут навеки.

Смотрит на ситуацию несколько со стороны: вот до чего довели человека! А у Новодевичьего прямо готов был рыдать. Его уже отпускает.