Текст книги "Заблуждение"

Неделя с 17 по 23 ноября обещала стать очень важной для Компании. Мы с Костей поведали своим друзьям об идее и планах Дарьи Алексеевны, и теперь вся Компания надеялась на то, что Щепкиной удастся продвинуть свою затею в массы. Фактически, от её грамотных действий в эти дни во многом зависела судьба всего дела о Бандзарте.

Само собой разумеется, распространение информации происходило очень быстро. После того, как о Книге Памяти узнали Арман, Даша, Люба, Саня, Лёша и другие наши друзья, можно было уже не сомневаться в том, что следом в теме окажутся и их друзья, и, конечно, друзья друзей… Одно общество передавало мысли другому обществу, которое, в свою очередь, уже спешило оповестить обо всём третье общество, связанное дружескими узами с четвёртым – давним знакомым пятого, – именно такой, с учётом утрировки некоторых деталей, мне виделась эта любопытная цепочка. Что ж, очевидно, так она и должна была выглядеть, – иначе просто тяжело представить себе, как сразу шесть купчинских дворов оказались осведомлены относительно развития дела о Бандзарте, а разговоры мои с приятелями из соответствующих территорий подтвердили, что осведомлённость эта является очень хорошей.

Если же говорить о школе, то к среде, 19 ноября, 75 % учеников уже совершенно точно обо всём знали. Однако многим информация наверняка казалась недостаточной – наверно, поэтому ко мне не раз подходили с вопросами представители средней школы, в частности, Альхан Гаймизов из 7б – мой хороший знакомый.

– Коля! Коль! – не уставая, кричал он. – Я так и не понял: когда Дарья Алексеевна реализует свой план?

– Чёрт, она тебе уже третий день покоя не даёт! – заметил я.

– Ну скажи, Коль. Пожалуйста! – умолял Альхан. – Ты же наверняка всё знаешь!

– Да ничего я не знаю. Должно быть, на этой неделе.

– А чего так долго? – недоумевал Альхан.

– А ты думаешь, такие дела сразу делаются?

Альхан посмотрел на меня задумчивыми глазами, в которых всё же читалось «да».

– О нет! – сказал я. – Тут же надо всё обдумать, скомбинировать, прикинуть, разложить по полочкам…

– По каким ещё полочкам? – не понял Альхан.

– Неважно, – ответил я. – Главное – чёткий и грамотный подход. Логика!

– А…

– Вот когда Дарья Алексеевна всё обмыслит, тогда и начнётся реализация. Понимаешь?

– Кажется, да. Но жду с нетерпением! – бойко произнёс он и убежал.

«Да и я тоже…»

Отмечу, что разговоры с Альханом всегда доставляли мне удовольствие и интерес. Его забавный кавказский акцент при живой русской речи, бодрость, жизненный тонус и любознательность, которая проявляется всегда и во всём, – всё это не могло не доставлять мне чувства радости при каждой встрече с ним. Но я должен признаться, что вопрос с реализацией плана меня, в действительности, тоже волновал, и, может, я не испытывал такого нетерпения, как Альхан, но время, которое и так привыкло играть с людьми в догонялки, определённым образом довлело и на развитие дела о Бандзарте. Я, конечно, не сомневался в том, что рано или поздно, но реализация плана начнётся, однако … секундные и минутные стрелки создавали для меня картину абсолютного аврала. Прошёл понедельник, завершился вторник, среда канула в небытие… Вот уже наступил четверг, но о реализации плана пока, по-прежнему, никто ничего не говорил. Я предположил, что мысль о Книге охватит школу в пятницу.

А пока нужно было вновь переключаться на химию. Задание Бандзарта ещё никто не отменял, и если Читатель помнит, то ранее, в предыдущие два месяца, несколько людей усиленно занимались поиском информации об аренах. И вот, в четверг, наша шестёрка: я, Костя, Арман, Лёша, Саня и Миша, – снова встретилась. Нас ожидало, как бы смешно это ни прозвучало, продолжение пути познания ароматических углеводородов, и для такого действия лучше всего сегодня подходила квартира Саши Топорова – простая компактная двухкомнатная купчинская квартира.

О еде говорить не стали. Время шло, на улице уже царили сумерки, и нужно было без долгих увертюр перейти к тому, чем мы уже давненько не занимались. Да, дело о Бандзарте настолько сильно захватило всех нас, что мысли о задании стали посещать старших представителей Компании с угрожающе маленькой частотой, – не случайно об этом поспешил упомянуть наш Костя:

– Очевидно, уважаемые коллеги-химики, – сострил он, – что мы с вами подотстали. Хотя и утверждать, что всё совсем плохо, я бы не стал. С теорией-то сегодня покончим, а вот в практике пока ничего не изменилось… Цены на реактивы в химических магазинах колоссальные, к Бандзарту мы не обращаемся, сами ничего добыть не можем, … – даже не знаю, что делать.

– Ясно что: слать на фиг и Бандзарта, и его задание! – мигом ответил Саня.

– Смешно, – сухо заметил Костя. – Но хотя бы уже из-за дела о Бандзарте мы не можем прекратить работу над заданием – может, не только я чувствую здесь связь?.. А вот без практической части и вся наша теория может быть вчистую завалена.

– А твои друзья? Они уже ничем не помогут? – с оттенком последней надежды спросил Арман.

– Увы, Арман, но я не привык отбирать себе друзей. Я никогда не предполагал, что однажды буду заинтересован в товарищах-химиках, но сейчас понимаю, что таковых у меня действительно нет.

– А тот знакомый, что добыл бензол? – вспомнил Лёша.

– Не знаю, почему, но только это он и смог добыть. Есть у меня ещё некоторые реактивы, но … они нам вряд ли пригодятся.

– Какие же? – поинтересовался я.

– Есть едкий натр, – сказал Костя. – Но провались к чертям моя память, если окажется, что бензол может реагировать с щелочами.

– С чем же он может? – спросил Миша.

– Ну, к примеру, с кислотами: с серной, азотной… И желательно, чтобы они были концентрированными.

– Но где мы найдём кислоты? Тем более, такие?!.. – заметил я.

– Вот именно. Шансов мало… – сказал Костя. – Есть ещё хлор, бром, водород, этилен… Но это газы, и про них вообще можно забыть.

– А ещё? – спросил я.

– Ещё … хлористый метил. Однако даже я не знаю, где его искать.

– Забавная ситуация! Собираемся задание делать, а ни одного реактива нет! – оценил Саня.

– А может, к чёрту эти … арены?! Мы же так ни фига и не сделаем, – сказал Миша.

Тут начался спор:

– Но ведь Бандзарт фанатеет от аренов, – заметил Арман. – С аренами у нас есть хотя бы надежда на его доброту.

– Это далеко не факт, – ответил Лёша. – Когда ты видел Феликса добрым?

– Ни разу. Но это связано с тем, что никто не интересовался его аренами.

– Ха, можно подумать, что, кроме аренов, его ничего не интересует?! – продолжал Лёша.

– Мы, по крайней мере, об этом не знаем, – заметил я. – И вряд ли когда узнаем. Так что надо брать то, что ему понравится!

– Откуда такая уверенность, что всё остальное он отвергнет? – недоумевал Лёша.

– Бандзарт, кстати, и не может отвергнуть. Он же химик! – сказал Костя. – И фанат не только аренов, но и всей химии! Ему понравится любая тема.

– Верно сказано, – оценил Арман.

– Но больше всего ему понравятся арены! – утверждал я.

– Да задрали уже эти арены! – рассердился Саня. – Мы и так ни фига не можем найти. Так не лучше ли взять чего попроще?

– Что же именно? – спросил Арман.

– А вот это хороший вопрос, – подчеркнул Костя. – Действительно, что же тогда?

– Чувствую, надо опять перебрать все варианты, – предложил я.

– Наверно, мы так и сделаем, – сказал Костя. – Но в этот раз подумать придётся очень хорошо!

– Постойте! – воскликнул Арман. – Получается, что если мы заменим тему, то вся наша теория об аренах станет ненужной? Получается, что мы её делали зря?

– Ну, не расстраивайся, – жалобно проговорил Костя. – Мы все допустили ошибку, но больше себе такого не позволим.

– Как же её избежать?.. – задумался Лёша.

– Очень просто. При выборе класса соединений надо чётко проанализировать химические реакции. Они должны быть просты и осуществимы, – подчеркнул Костя и прибавил, – в наших условиях.

– Вот это правильно! – согласился я.

– Да, так и должно быть, – поддержал и Саня. – Незачем долбить сложное…

– …когда легче пронзить лёгкое, – продолжил Костя. – Ты прав, Топор. Нам не нужно пытаться изобрести велосипед.

– Вот. И я хотел это сказать! – заметил Саня.

– Но я, к сожалению, уже слегка подзабыл курс органической химии десятого класса, … – признался Костя, – так что было бы неплохо проштудировать какую-нибудь химическую энциклопедию. Так нам будет легче сориентироваться.

– О! У меня где-то валялась книженция, – вспомнил Саня. – Сейчас поищу.

– Ага. Нам бы она очень пригодилась… – заметил Костя.

Итак, Саня пошёл в соседнюю комнату – искать книгу, а Арман всё ещё не мог забыть об аренах:

– И всё же жаль, что мы занимались теорией напрасно. Я чувствую большую досаду от потерянного времени.

– Зато теперь легче будет, – сказал я.

– Но теория никуда не пригодится… – удручающе произнёс Хатов.

– Увы. Но зато мы много нового узнали про арены. Не так ли, друзья? – обратился ко всем Костя.

Не знаю, что ожидал услышать Таганов, однако на данный вопрос никто из присутствующих не решился дать утвердительный ответ. Конечно, ни у кого из нас не было и в помине цели узнать что-то новое про арены, да и говорил я уже, что химия у всего 11б шла настолько еле-еле, что желание получить какие-то дополнительные знания едва ли могло присутствовать. Лично я как считал ранее арены некими дикими чудовищами, так и сейчас придерживаюсь того же мнения.

Через пять минут Саня притащил две толстенные книги. Одна охватывала всю неорганическую химию, другая, соответственно, – органическую.

– Ни фига себе! Саша, откуда у тебя это? – вопрошал Костя.

– Да хрен знает. Может, от родаков остались…

– Ясно, – сказал Таганов.

– Так что с классом? Надо выбрать, – призвал Лёша.

– Непременно, – сказал Костя.

И мы перешли к ещё более жарким спорам. Безусловно, книга немного помогала нам определиться с выбором, но эмоций от дискуссии она нисколько не убавляла. Обсуждение длилось долго, – даже, я бы сказал, мучительно долго, – и, разумеется, это было связано с важностью решения. Но прийти к консенсусу нам всё-таки удалось. Мы остановились на аминокислотах, вспомнив, что глицин можно и в аптеке достать, а материалы книги показали, что для аминокислот возможны реакции, например, с едким натром, этанолом, калием, уксусной кислотой – в общем, с теми веществами, которые хоть где-то мы ещё можем достать.

Говорить же о замене аренов на аминокислоты с печалью я бы не стал. В конце концов, времени на новую теорию у нас ещё полно. Только не случилось бы теперь чего-нибудь непредвиденного…

– Забудь про арены, Арман, – обращался Костя к другу, – и вспомни, что в любом творческом деле, как говорила Дарья Алексеевна, «надо не бояться кардинальных перемен!»

– Верно. Вот мне если что-то не нравится, то я шлю это к …! – сообщил Саня.

«Да, … хорошо, что Бандзарт не знает, как далеко мы послали его арены!..» – подумал я.

Теперь мне следует вкратце рассказать Читателю об одном гадком дне, коим, безусловно, стала эта пятница – 21 ноября. Да, тут мне точно есть, что сказать.

Я произнёс слово «вкратце» – что ж, тогда описать свою неприязнь к этой пятнице я тоже должен кратко. А заключается всё в том, что именно 21 ноября впервые в этом осенне-зимне-весеннем сезоне выпал снег.

Боже, как меня всегда поражали люди, способные радоваться первому снегу!.. Ну, даже не знаю, как выразить своё удивление к таким особам. Однако … их, видно, не так и мало и, скорее, кто-то удивится мне… Может, даже Читатель… Но, раз уж на то пошло, то пусть все знают, что я дико ненавижу зиму! О да! Меня раздражает едва ли не всё, что с ней связано! Но…

…но, впрочем, более всего меня раздражает самый приход зимы! Вот это уж точно!.. Даже не представляю, что может быть гадливее, и тоскливее, и скучнее, чем тот день, когда в природе начинается этот грёбаный застой! Ведь вслушайтесь в само слово. Неужели существует хоть одно положительное его определение? Неужели в спокойной и мирной жизни планеты возможны ещё более удручающие сутки? Кстати, я не случайно сказал именно про «спокойную и мирную» жизнь – землетрясения, и торнадо, и наводнения, и извержения вулканов не в счёт! Я говорю только о наших традиционных днях, которые многим людям кажутся, видимо, такими обыденными, что уже и приход снега воспринимается радостным и необычным явлением.

Но я лежал. Да-да, встав наполовину с постели и взглянув в окно, я теперь просто лежал. Так получилось, что и встал я в этот проклятый день слишком рано, так что теперь у меня было полно времени для того, чтобы просто валяться в кровати и глядеть в потолок. В окно мне больше смотреть не хотелось – там я на фоне темноты видел ненавистный глазу белый поток, на который, в любом случае, и взирать долго не мог – настолько моей душе становилось тоскливо, пессимистично… Я знал, впрочем, что к снегу надо лишь привыкнуть. Так было и в прошлые годы, когда первые дни становились для меня приступом хандры, но потом, ближе к середине декабря, настроение постепенно шло на поправку, – так должно быть и сейчас. Тем более, что ныне скучать мне, в общем, некогда, ибо в прежние сезоны ни о каких ЕГЭ и деле о Бандзарте не было даже и разговора, а эти два вопроса – пусть Читатель со мной согласится! – требуют явных концентрации внимания, свежих мозгов и бодрости. Подумав об этом, я, повалявшись ещё немного, всё же встал и даже заставил себя выполнить несколько энергичных движений.

Но всё равно в мыслях было: «Снег. Зима. Пришла, блин!.. Пусть и поздно – для Питера – но пришла!..» Так что всю гадость дня я по-прежнему ощущал на себе. Удручал ещё и тот факт, что снега этой ночью выпало чересчур много – прямо-таки вся ноябрьская доза!.. И теперь пусть Читатель представит себе, что с таким поганым настроением мне нужно было идти в школу. Удивительно, но целый час, бывший у меня в запасе, пролетел так быстро, что я даже подумал: «Вот бы и этот снег так же быстро растаял…» Но, конечно, мысли о школе тут же убили эту внезапно появившуюся мечту, и я понял, что сегодня ждать где-либо чего-нибудь приятного или радостного – не стоит. Если уж на улице такой застой…

Естественно, спать мне уже не хотелось – от увиденного в окне сон едва ли осмелился бы навестить меня. На улице было темно, – поэтому, как бы мне ни противна была вся эта зимняя картина, но крупинки снега на фоне чёрного неба виднелись настолько отчётливо, что я даже подумал, будто они издеваются надо мной и специально привлекают к себе моё внимание, падая всё быстрее и энергичнее. Возможно, они с каждой новой секундой норовили ещё сильнее убедить меня в действительном и несомненном приходе зимы, – и, если данная мысль верна, то у них это выходило не без успеха, ибо с каждым новым взглядом в окно я всё больше убеждался в том, что повторения яркой и светлой ноябрьской каникулярной недели с её до сумасшедшего приятной погодой в этом году больше не будет. Ноябрьская сказка после двух прошедших декад завершилась. Завершилась неожиданно и внезапно, – впрочем, так же, как и началась, и теперь даже о десяти плюсовых градусах Цельсия можно было не мечтать, когда столбик термометра, установленный у меня на балконе, показывал уже все «минус пять».

Во время завтрака я продолжил думать о школе. Не скажу, что это добавило моему настроению мажора, но, наверно, ещё несколько мыслей о начале зимы меня бы вконец доконали. Хотя разница небольшая – скоро и так всё сольётся: и школа, и зима…

Пятничные уроки меня мало радовали, а, вернее, совсем не радовали. Я так и не начал читать роман «Мастер и Маргарита», ибо всё время ушло на другие занятия, и на стихи… Впрочем, плевать – краткое содержание в помощь.

А вот с химией всё по-прежнему сложно. Ту контрольную я, по известным причинам, так и не переписал, зато сегодня меня ожидают две новых работы, – и, как заявлял сам Бандзарт, «от них будет зависеть семестровая оценка!»

Признаюсь, эти слова мне совсем не понравились. Я как-то уже говорил Читателю, что, в общем-то, школьные оценки меня мало волнуют, и то же самое касается всего учебного процесса, но … допускаю, что я мог несколько слукавить. Иначе как объяснить тот факт, что ныне ситуация с химией вызывает у меня серьёзное беспокойство? И с каждым новым семестровым днём оно только растёт! Я даже признаюсь, что временами воспоминание об уроках химии … терроризирует меня! – и я просто не знаю, что мне делать.

Впрочем, паниковать я не привык. Наверно, сейчас речь пойдёт о стадном чувстве, но я не могу не упомянуть, что у половины класса пока выходит твёрдая, … возможно, стальная … и немного даже титаническая «2» по химии. Так что в критическом положении пребывает доброе число человек. Что ж, может, поэтому мне остаётся уповать на задание?..

Поневоле вспоминается и дело о Бандзарте – да, чем больше смотришь на свои химические показатели, тем острее ощущаешь необходимость продолжить и раскрыть его, заставить Феликса бояться, поставить химика перед непреодолимым ультиматумом!.. Но я закончил завтракать, и мне пришлось закончить думать о деле. Я оделся потеплее, взял в руки свой рюкзак и покинул пределы квартиры.

Улица могла видеть мою ужасно угрюмую физиономию с шапкой набекрень, мои редкие, но резкие взмахи руками, нервную походку… Удивительно, но я и в этот раз опоздал, хотя шёл достаточно быстро, – впрочем, к счастью, у входа в гардероб дежурила Дарья Алексеевна; она не стала сердиться и, конечно, меня пропустила. Я ожидал, правда, что она ещё что-нибудь мне скажет – например, про совет учителей или про Феликса, – но Щепкина ограничилась словами приветствия.

«Наверно, сконцентрирована на деле, – подумал я, – или заранее говорить не хочет…»

Конечно, я не имел шансов узнать мысли Дарьи Алексеевны. Я лишь чувствовал, как меня одолевала интрига, и, очевидно, именно поэтому, зайдя в кабинет Фёдоровой, я сел с Костей и шёпотом обратился к нему:

– В деле что-нибудь известно?

– Пока ничего не знаю, – ответил он. – Думаю, это скоро прояснится.

– То есть Щепкина тебе ничего не говорила?

– Когда?

– При входе.

– Нет. Совсем ничего, – коротко ответил Костя.

«Забавно. Дело пахнет конспирацией… – подумал я. – Если уж Костя не в курсе!..»

Итак, я продолжил ощущать в себе игру интриги. Вообще, надобно отметить, что я очень люблю интригу – с ней и жить веселей, и всегда радостно ждать чего-то нового, непредвиденного и таинственного… Но ведь никогда не знаешь, что случится потом! И никогда не знаешь, какой сюрприз – приятный или не очень – ждёт тебя, и как ты к этому отнесёшься, и какой урок он тебе подарит!.. Однако теперь я точно знаю, от кого следует ждать сюрпризов…

Мы с Компанией сохраняли терпение и ждали, что Дарья Алексеевна сама всё решит и сама же всё скажет. Однако к четвёртому уроку жажда знать всё и вся превысила все допустимые пределы, и после физики Костя подошёл к кабинету Щепкиной. В присутствии меня, Сани и Армана он постучал в дверь.

Никакой реакции не последовало. Костя подёргал ручку.

– Похоже, закрыто, – молвил он.

– Что же это за хренотень? – возмутился Саня.

– Не знаю. Очень странно…

В это время рядом проходил Басурманов. Увидев, что Костя держится за ручку кабинета Щепкиной, он, по традиции, грубым и низким голосом сказал:

– Её там нет, Таганов. Она уехала на семинар.

– На семинар?! – воскликнул Костя. – Это некстати! Я так хотел к ней зайти!

– Если ты хочешь что-то ей сообщить, то передай мне. На время своего отсутствия Щепкина поручила мне исполнять её обязанности.

«Вот ему лучше не говорить, – подумал я, – пусть с Бандзартом поменьше общается!»

Костя, кажется, подумал о том же:

– Нет, Михаил Геннадьевич. У меня нет к Дарье Алексеевне каких-либо вопросов, – соврал Таганов. – Но вы не знаете, когда она появится?

– Тут я ничего не знаю, – отрезал он. – Но уехала она недавно, так что в ближайшее время можете её не ждать, – сказал Басурманов и ушёл по своему направлению.

– Печально, – заметил я.

– Очень, – подчеркнул Костя. – Но у меня есть её номер, – он достал телефон. – Сейчас всё выясним.

Дозвониться до Дарьи Алексеевны оказалось легко. Тут же, как только Щепкина приняла вызов Кости, выяснилось, что она ещё только едет на автобусе к метро «Купчино» – едет на «этот чёртов семинар, который свалился на голову так же внезапно, как и снег!» Ещё из разговора мы поняли, что, при всём её нежелании отправляться на это мероприятие, ей пришлось-таки это сделать по приказу кого-то из парочки Чивер-Барнштейн. Напоследок Костя всё же решился спросить о совете учителей, на что Дарья Алексеевна громко и дословно сказала:

– Костя, всё в силе! Дело продолжается. Совет соберём в понедельник.

При этих словах моё сердце, естественно, подпрыгнуло от радости; Костя же, завершив вызов, улыбнулся и сказал:

– Ну, вы сами всё слышали.

Да, главное я услышал, и теперь мне ничего не остаётся, кроме как дождаться понедельника. Этот день и ознаменует собой начало серьёзных действий.

Но что же пятница?.. Этот паршивый день ещё продолжается, и впереди у меня – очередная сонная литература. А дальше – совсем не сонная, но отнюдь не приятная – химия. И Бандзарт… Впрочем, вероятно, оно и к лучшему. В преддверии серьёзного развития дела любая встреча с Феликсом может принести много новой информации, так что не стоит, наверно, глядеть на химию через призму двух предстоящих работ, – лучше верить в пользу!

На литературе меня ожидал ещё один небольшой сюрприз. Я ожидал, что сейчас начнётся монолог Фёдоровой о Булгакове, но, оказывается, пришла пора проходить «Тихий Дон».

«Кажется, читал… – вспоминал я. – Летом. Что ж, можно и отдохнуть».

Итак, я быстро смекнул, что ближайшие сорок пять минут Фёдорову можно и не слушать; текста же у меня с собой не было, – так что мне оставалось только тихо пересидеть время урока, думая о чём-то своём.

Но – вот, что интересно! – думать я стал именно о литературе. Я всегда подозревал, что к чтению отношусь неоднозначно: сами уроки литературы никогда не доставляли мне никакого интереса, как и почти вся школьная программа, – однако в моей жизни случались моменты, когда я с очень даже большой охотой брал книгу в руки и потом не мог от неё оторваться – так сказать, зачитывался. Увы, беда, на мой взгляд, в том и заключается, что произведения школьной программы – ну, по крайней мере, многие из них – уже порядком устарели, и простой школьник, не испытывающий какой-то особой неприязни к литературе, вряд ли после чтения назовёт захватывающими произведения «Обломов», «История одного города» и «Гроза»… Да и многие другие – в том числе и те, что мы именуем порой как «жемчужины творчества наших классиков». К сожалению, мне трудно однозначно сказать, что должно значиться в школьной программе на их месте, и стоит ли вообще всё менять, но, по-моему, нашему руководству образованием уже давно пора заняться этим вопросом. Ведь для того, в частности, оно и было когда-то создано, и, сдаётся мне, пример Кости Таганова – человека поистине умного – мог бы вдохновить наших министров на некие перемены.

Да, Костя Таганов, вспоминается мне, никогда не любил литературу. Скажу даже больше – он её ненавидел! Этимологию такого отношения выяснить сложно, но если кто-то сомневается в серьёзности моих слов, то я, пожалуй, – мне это будет нетрудно, – приведу всего лишь один пример.

Этот пример есть поистине незабываемый случай, который произошёл ещё в восьмом классе, когда мы с Фёдоровой на уроках только начинали говорить о теме любви. Допускаю, что тогда же у Кости и могло зародиться известное чувство ненависти к этому понятию, и подтверждением тому служат долгие уговоры Татьяны Анатольевны, касающиеся прочтения Тагановым произведения «Бедная Лиза», авторства Карамзина. Фёдорова тогда, в один из осенних дней, буквально совала книгу в руки Кости, приговаривая:

– Нет, ты должен её прочитать. Это же школьная программа! И что за хамское отношение к предмету?!

– Оно не хамское, – отвечал Костя. – Но я никогда не стану читать этот сентиментальный бред! И никому не советую!

– Но почему? Почему так категорично? – недоумевала Фёдорова.

– По-другому – никак! – грубо отвечал Костя.

Что ж, спорили они долго. В итоге, Фёдорова силой всё-таки запихнула книгу в руки Таганова, – но … тут же, должно быть, об этом и пожалела. Костя, в присутствии некоторых свидетелей-одноклассников, в том числе и меня (то была перемена), не выдержал. Он демонстративно и с абсолютной злобой, не применив особой силы, в одно мгновение разорвал книгу Карамзина на две равные части; потом ещё отдельно разорвал обложку, на которой красовалась Бедная Лиза!.. А затем разбросал получившийся мусор и ушёл. Раздался страшный грохот от закрытой двери, а остатки «Бедной Лизы» ещё долго летали по всему классу… Лицо Фёдоровой в тот момент описанию, конечно, не поддавалось.

Что ж, стоит ли говорить, что после этого Костя в том осеннем триместре на уроках литературы больше не появлялся, а в его табеле об успеваемости впервые в истории появилась цифра «3»…

Не знаю, отчего вдруг я вспомнил этот случай?.. – из-за скуки, наверно. Но мне было так приятно возродить его в своей памяти, что я даже рассмеялся. Вне всякого сомнения, этот эпизод – одно из самых ярких, весёлых и приятных школьных впечатлений, и вряд ли я его когда-нибудь забуду.

Конечно, сейчас Костя, думается, не позволил бы себе подобное. С тех пор он почти перестал хаять литературу, да и чтением, наверно, изредка занимается. Но всё же случаются у него различные вспышки, – и, что интересно, литература и, в частности, Фёдорова имеют не последнее к ним отношение. Я напомню Читателю, что свою великую Теорию нелюбви Костя продекларировал именно на уроке литературы, и тогда у него тоже возник спор с Фёдоровой… Кстати, я не раз говорил ему, что «вот так и медаль пропадает…», на что он отвечал:

– Да. Я знаю, что пропадает. Жаль… – тут Костя делал паузу, а потом махал рукой и улыбался: – Но это ерунда. Я гордый – и не изменю своей позиции.

Что ж, мне остаётся добавить, что именно за такие фразы я его и уважаю.

Тем временем, пока я плавал в океане своих школьных воспоминаний, литература прошла. Мне показалось, что Фёдорова так и не успела перейти к разговору о романе-эпопее «Тихий Дон», ограничившись лишь биографией Михаила Шолохова, – но тем и лучше. Я вышел из класса и в окружении друзей направился в сторону кабинета химии – кабинета Бандзарта.

Трудно сказать, догадывался ли он о том, какой интерес для Компании представляет его личность, и посещали ли Феликса когда-либо некоторые нехорошие предчувствия относительно нашей деятельности, но я подозреваю, что да. Думается, из озвученных догадок и стоит исходить при анализе причин столь странного и непредсказуемого поведения Бандзарта, ибо глупо думать о том, что Феликс стал бы всех дурить просто так, повинуясь какому-то особому желанию поразвлечься и поиздеваться над нами. Очевидно, он не просто так разводил всю эту интригу, желая продемонстрировать на себе весь спектр человеческого настроения; наверняка ему доставляло удовольствие играть с нами в эту игру, но только ввиду того, что это соответствовало его коварному и оригинальному плану.

Сегодня, на шестом уроке, Бандзарт целых полчаса проявлял себя как настоящий учитель. Он писал на доске много формул, реакций, задавал нам различные химические вопросы, что-то объяснял, что-то аргументировал, – в общем, вёл себя как крайне разговорчивый и по-настоящему заинтересованный в химии тип. Настроение его, несомненно, соответствовало высшему порогу радости и энергии; я уж не говорю про феноменальную бодрость. Удивительно, но в этот день Феликс даже иногда … шутил! Причём анекдоты эти совсем никак не относились к химии, и их правильней всего будет назвать обычными лирическими отступлениями, к коим так часто любят прибегать, как правило, наиболее опытные школьные педагоги. Под занавес урока Бандзарт, правда, дал нам две самостоятельные работы, чем несколько подпортил наше общее положительное впечатление от сегодняшней химии, – однако этим он, думается, просто подчеркнул, что привык при любых ситуациях выполнять обещания и, конечно, всегда помнить о главном. Кстати, мне кажется, что работы эти я вполне мог затащить на троечку… – впрочем, подождём результатов.

Итак, все уроки, вкупе с химией, закончились, и – забавно, – но даже после этого я не перестал считать нынешний день самым паршивым из паршивых. И вряд ли здесь только снег виноват… Хотя, конечно, когда такой человек, как я, видит первый снег в году, далее уже всё представляется ему в чёрном цвете, и не знаю, существует ли к этому какое-нибудь противоядие в виде белого цвета, если сей цвет уже весь истрачен ненавистным снегом. Чёрт, как это всё смешно получается: белый снег – в чёрном цвете!.. Но иначе мне выразиться тяжело.

Впрочем, своё тоскливо-угнетённое состояние в эту пятницу я теперь могу объяснить и ещё одним фактом. Если встреча с Щепкиной не состоялась – провалилась! – то я могу посчитать и весь день провальным. И ещё больше это определение усиливает моё теперешнее ожидание понедельника, ибо провалилось всё только в аспекте пятницы, – а начало новой недели должно стать для меня светлым и интересным! Концепция противоречия заставляет меня ещё больше гнобить этот проклятый день, и, наверно, если я правильно оценил происхождение своей тоски, то всё справедливо, и ничего против этого поделать нельзя!..

Итак, я понял, что моё настроение спасению сегодня уже не поддаётся. Только какой-нибудь экстраординарный случай может на него повлиять, но в такой гадкий день мне вряд ли стоит на это надеяться. Однако пятница продолжалась, и теперь мне нужно было спешить на курсы. Слово «спешить» звучит сейчас, конечно, издевательски, ибо, как мне кажется, сегодня моя походка могла соответствовать разве что стилю «волочить ноги», но виноват во всём, думается, грёбаный недосып. Да-да, сегодня я встал на целый час раньше, чем должен был (это – опять же! – из-за противного снега), и поначалу почувствовал в себе скорейшее желание забыть о сне, коли он столь резко решил покинуть меня, – однако теперь я понимаю, каковой оказалась цена этого часа. Теперь я ощущаю себя жертвой пятидневного раннего пробуждения и … дико хочу спать. Даже литература не потянула меня ко сну, равно как и остальные уроки, но сейчас…

…сейчас я просто хотел где-нибудь (без разницы, в каком месте) завалиться, да и отрубиться на несколько часов. Ах, как хотел!.. Вот бы не ехать никуда и…

Но я должен был ехать. За курсы были заплачены немалые деньги, и меня не сильно прельщал вариант, согласно которому они бы отправились по лёгкому пути в карман к какому-нибудь дяде. Совсем не прельщал! Поэтому я, так и не успев дома чем-либо перекусить, стал собираться. И, кстати, опять вспомнил Костю: его нескончаемые энергию, оптимизм, силу воли, упрямство, любовь к жизни и к приключениям… Вспомнил и понял, что я нахожусь ещё не в тех годах, чтобы о чём-то грустить; мне даже подумалось, что … человеку вообще жизненно противопоказано находиться в депрессии, ибо так она сама – жизнь! – нам говорит. А колоссально быстрый темп века – разве это не лишний на то намёк?!.. Разве это не сигнал к действию, к постоянному движению?!