Текст книги "«Дром» у дороги. Будни одной компании"

Простые поступки

Действия людей – лучшие переводчики их мыслей.

Джон Локк

В доме слышалась странная для Стаханова музыка. Что-то классическое. Старое, но по-своему красивое. Маневич с полуприкрытыми глазами слушал, стоя у окна.

– Что это? – спросил Стаханов.

– А? – оторвался от своих мыслей эксперт-врач.

– Что это вы слушаете? – повторил Стаханов.

– Пятая симфония Бетховена, – ответил Маневич. – Нравится?

– Не знаю, – честно ответил Стаханов. – Никогда раньше не прислушивался.

– Ловите момент, – грустно сказал Маневич. – Я часто ее слушаю, помогает.

Стаханов вспомнил, что он увидел всего пол часа назад. Тряхнул головой, пытаясь изгнать воспоминания. Но нет, цепкие они оказались, не так то просто от них избавится.

Максимилла оказалась крепкой, организм сумел справиться с препаратом гораздо раньше расчитаного. На слабых, дрожащих ногах она добралась до окна и уже открывала раму, когда в комнату вбежал Маневич, а за ним осторожно ступил Стаханов.

Едва она увидела Стаханова, как безвольно упала на руки Маневича и стала тихо плакать. Врач-эксперт осторожно уложил Максимиллу обратно в кровать, повторяя тихо «Вот видишь, все в порядке. Теперь с тобой все будет в порядке. Он здесь. Ты должна поспать, он будет рядом»

Новый шприц, новый укол.

Маневич укрыл ее шерстяным одеялом, прикрыл окно.

Стаханов не двигался, он смотрел, как Максимилла в полубреду возит ногами под одеялом, потрескавшиеся губы что-то беззвучно произносили. Левая рука Максимиллы вяло протянулась в пустоту, в сторону Стаханова. Пальцы, с облезлым бледным лаком на ногтях, искали что-то, вернее кого-то. Наконец, препарат полностью завладел ее телом. Рука свесилась с края кровати.

– Подойдите, – нервно прошептал Маневич. – Что вы там стоите?

Стаханов бросил на него взгляд.

– Ну что вы, как истукан. Ее уже можно не опасаться, – заверил Эдвард.

Стаханов, осторожно ступая по скрипящему паркету, приблизился к широкой кровати.

Присел рядом с затихшей Максимиллой.

Вот она, абсолютно чужая ему женщина. Вот она, в самом что ни есть слабом и жалком состоянии. Измученная странной, непонятной ему проблемой. Сумасшедшая, маниакально желавшая видеть Стаханова рядом с собой. И что же теперь он должен чувствовать? Стаханов с удивлением понял – ему приятно осознавать, что кому-то он так сильно был нужен. Пусть такой странной и пугающей женщине, но он был нужен ей. Кто еще в его жизни так яростно доказывал ему это? Да никто, никто. Может быть только мать. Ни одна его пассия никогда его так сильно не желала видеть рядом. Просто видеть.

Что же это творится, с грустью подумал Стаханов. Сумасшедшая истеричка чуть ли не молилась на меня? Зачем мне такое счастье? И в то же время он испытал такую благодарность к этой женщине, какой давно не испытывал. Ему стало откровенно жаль ее, Максимиллу.

Стаханов не нашел ничего лучшего как положить свою ладонь на ее влажную кисть. Максимилла, конечно, никак не отреагировала на это.

Такими их и покинул Маневич.

Спустя четверть часа Стаханов спустился в холл. Тихо играла пятая симфония Бетховена.

Маневич молча проводил его взглядом.

Стаханов едва заметно улыбался. Как он боялся ее всего день назад. Только подумать только, как глуп он был. Она ведь все-таки человек, женщина.

– Где, блин, мои?: – спросил Стаханов, оглядевшись в неприбранном холле.

– Кто? Друзья? – спросил Маневич. – Один, ушел, а второй, его, кажется, Лёнчиком зовут, ждет вас на крыльце.

– Ясно, – сказал Стаханов и пошел к выходу.

– Вы не уходите, Стаханов, – обеспокоено сказал вслед Эдвард.

– Не бойтесь, теперь уж я вернусь, – успокоил его тот.

На крыльце, на пластиковом раскладном стуле сидел, положив ногу на ногу, Лёнчик и курил.

– О чем задумался? – Стаханов присел рядом на корточки.

Лёнчик выдохнул дым и посмотрел на Стаханова, с лица друга не сходила улыбка, улыбка как у известного актера Микки Рурка.

– Что ты такой веселый? – спросил Лёнчик.

– Ты молодец, – Стаханов показал другу большой палец поднятый вверх. – Если бы ты не пошел в дом, я бы не справился. Спасибо.

– О, – немного смутился Лёнчик. – Да не за что. Ты же мне не чужой.

Они оба засмеялись, как будто только что рассказали по свежему анекдоту друг другу.

Что ж, подумал Стаханов, все оказалось не так уж плохо.

– Сашка свалил, – прервал молчание Лёнчик. – Сказал, что на смену опаздывает.

– Ладно, с ним. Ты иди тоже, а я хочу порасспросить нашего Эдварда.

Лёнчик кивнул, но когда Стаханов собирался вернуться в дом, он его приостановил:

– Слушай, в доме телефон есть?

– Не знаю. Блин, сколько раз тебе уже напоминали – купи мобильный, живешь как в средневековье. Вали на хрен со двора, – оскалился Стаханов.

– Ох, какие вы грозные стали, – подыграл ему Лёнчик. – Что, про наследство вспомнил?

Стаханов с молодецким гиканьем рванулся к сидящему Ленчику. Зажал его шею под локтем (не слишком сильно, но чувствительно) и начал приговаривать:

– Я тебе покажу, как мне грубить. Что – больно? Где? Тут? – Стаханов немного сильнее сжал шею друга. Со сдавленным смехом и добродушными ругательствами Лёнчик пытался вырваться, но где ему тягаться было со Стахановым.

На шум в окно выглянул Маневич. С опаской он наблюдал, как двое друзей повалились на землю вместе со стулом.

– Э, все хватит, сдаюсь, – завопил Лёнчик, когда Стаханову надоела забава, и он ослабил хватку. – Елки-палки, тобой можно горы сворачивать, бычара.

– Живой? – Стаханов с заботливым видом поднял Лёнчика за руку.

– Что вы там говорили о несчастьях? – Стаханов подавил зевок, прикрывая рот кулаком.

Маневич стоял возле газовой плиты, помешивая какое-то варево в кастрюле. Вид эксперта-врача показался Стаханову довольно забавным: синий фартук, брюки, белая широкая футболка со злой рожей на спине и шлепанцы на босу ногу. Видно, что человек в доме не первый день.

– Она их притягивает, – Маневич осторожно попробовал варево из большой ложки.

– Это я уже слышал, – сказал Стаханов. – Женщина из ниоткуда, никогда не выходила за пределы двора и все такое.

– Вы видели ее рисунки на стенах. Напрямую она никогда не заявляла такого, но, по-моему, она считала себя дочкой какого-то древнеримского императора.

– Вот, – Стаханов сел за обеденный стол. – А говорите, что она не сумасшедшая.

– И продолжаю говорить, – Маневич начал сыпать в кастрюлю различные специи. – Человек в некоторых стрессовых ситуациях может придумать себе роль, в которой ему будет удобно, примерив ее на себя – он легче переживает свое несчастье. И в медицине такой человек не будет считаться больным, это как депрессия или шок, а не болезнь. Но есть в ней то, что я не могу понять, а могу лишь принять это как факт, – Маневич пристально посмотрел на Стаханова, воспринимает ли тот слова в серьез или зевает, себе в кулак, от скуки и усталости.

– Вы точно были травматологом? – спросил Стаханов, рассматривая отблески и рефлексы на поверхности ложек. – Может психиатром подрабатывали?

– Гм, – пригладил рукой волосы Маневич. – Я просто слишком люблю читать все подряд и изучать людей. Знаете, она мне позвонила за два дня до того, как умер Гончар. Почему именно мне? Наверное, мой номер нашелся в записях Гончара. Сказала, что он умер. Не умирает, а именно умер, уже. Она просила меня приехать. Когда я спросил, чем я ей могу помочь, она сказала «помогите спасти хорошего человека». Я не придал этому значения, пока мне не сообщили, что мой друг действительно умер.

– «Хорошего человека», – Стаханов непроизвольно зевнул. – Это она себя имела в виду?

– Когда я смог приехать сюда, она выглядела лучше, чем сейчас. Могла внятно говорить.

– Что-то вы быстро подружились с Максимиллой. Почему? – Стаханов принюхался к вареву – пахло аппетитно, во рту начала собираться слюна.

– Ладно, я вам прямо скажу, что видел, как действует ее способность на людей.

– Понятовский? – сказал Стаханов.

– Он самый, – кивнул Маневич, накрыв кастрюлю крышкой и выключив конфорку. – Сволочь та еще. Это было… я даже не знаю, как вам это объяснить. Будете суп? Это рецепт еще от моей бабки, она была великолепной поварихой.

Стаханов кивнул.

– Максимилла рассказала, что на нее это накатывает приступами. Волна за волной. Она чувствует приближение этой «волны». Она говорила, что когда Гончар был жив, он мог гасить эти приступы. – Маневич стал разливать дымящийся прозрачный суп в подставленные Стахановым тарелки. – Спросите «как»? Она сама не понимала, говорила мне, что он обладал талантом, одним своим присутствием гасить их.

– Да, – кивнул Стаханов. – А мне она говорила, что он «умер вместо нее». Подайте хлеб. Даже если допустить что все это правда, я думаю, Гончар просто измотал себя, она его выжала своими «приступами». Спасибо, соли можно?

Стаханов осторожно подул на ложку, попробовал:

– Неплохо, – сказал он.

– Спасибо, – Эдвард Маневич принялся за свою порцию.

– Так что, – Стаханов оторвался от черпания супа, – получается, вы, Эдвард, взялись помочь ей преодолеть очередной приступ. Так? До меня еще нельзя было добраться и вы решили найти самого поганого человека в городе, чтобы… что?

– Чтобы приступ вылился на него, – Маневич говорил об этом совершенно спокойно, казалось, они обсуждают совершенно невинную тему, например достоинства автомобильных шин одной марки над другими. – Мы заманили его в дом. У Понятовского с Гончаром были какие-то трения, мой покойный друг оказался подловатым человеком, кто без греха. Гончар собирал на мэра небольшой компромат. Я этим и воспользовался. Но это уже не важно. Эти приступы должны быть направлены на кого-то, понимаете? Она, Максимилла, передатчик. Она носитель абсолютно редчайшего качества, именно качества, а не дара. В средневековье сказали бы, что она накладывает проклятия. Но она не умеет контролировать это.

– Так, – Стаханов прожевал хлеб. – Вы что, использовали его как мишень? А последствия – абсолютный вывих мозгов.

– Знаете, Стаханов, что мне в вас нравится? – неожиданно спросил Маневич. – То, что вы все еще сидите здесь и не убегаете от таких дурацких историй. Вы не боитесь, что двое жуликов и маньяков просто заманили вас, чтобы сделать следующей жертвой?

– Дешево звучит, Я бы вас переломал одной рукой. – Стаханов постучал по дну тарелки. – Надеюсь, яда или снотворного тут не было?

– Что вы, – Маневич улыбнулся. – Это слишком дешевый трюк.

Стаханов снова зевнул:

– Так, еще один вопрос и я пойду, посплю.

– Я слушаю, – Маневич собрал посуду и сложил в раковину. Включил воду.

– Так как, собственно, спятил Понятовский?

– Как? Вот он стоит перед Максимиллой, в одну секунду его лицо изменяется и полностью утрачивает разумные признаки. Он с воплем пытается убежать из дому. Приходится его связать и увезти.

– И все? – Стаханов прищурился. – Что никаких киноэффектов, никаких духов вырывающихся из-под пола, воя проклятых привидений, скелетов?

– Ничего, – Маневич закончил мыть посуду и вытирал холеные руки полотенцем. – Он просто мгновенно спятил на моих глазах.

– Криминал, вашу дивизию, – устало сказал Стаханов.

– …Таганка, я твой последний арестант,

Погибли юность и талант,

В стенах твоих…

– Эй, шансонье, – возмутился дежурный из-за двери. – Сворачивай программу, иначе тебе на заднице неудобно сидеть будет.

Игнат мрачно сплюнул под деревянную лавку, которую здесь именовали нарами. Узкое зарешеченное окно давало достаточно света, чтобы читать. Этим и занимался сидевший напротив Лёнчик. На третьих нарах, у окна, свернувшись калачиком, спал маленький старик-бомж.

Игнат толкнул Лёнчика носком. Тот оторвался от газеты.

– Ты что, дурак, так спокоен? – спросил Игнат.

– А ты, что такой нервный, – Лёнчик поморщился и потрогал знатный синяк на левой скуле. Нет, его никто не бил, просто опешив от такого количества представителей правопорядка в «Дроме» он перецепился через стул и ударился о крышку стола. Ребята в форме, под добродушный смех, помогли ему встать и препроводили в отделение.

Если не везет, так не везет по-крупному, так подумал Игнат Паляницын.

– Я? Да потому что ты, придурок, виноват, что я здесь? – сквозь зубы проговорил Игнат. Ему было обидно за себя, сейчас бы сидел дома, считал заработанное, вспоминал ночку. Нет, его поперло в этот кабак…

– Да ладно тебе, – поморщился Лёнчик. – Это не мое они нашли. Я же не идиот.

– Да? Ты еще скажи следователю что подкинули, – разозлился Игнат.

– И скажу, – уверено кивнул Лёнчик.

– Слушай, что с тобой? Я в городе сутки не был, а ты уже стал вести себя так, как будто у тебя за спиной восемь прокуроров и три судьи.

– Злой ты, Игнат, – вздохнул Лёнчик. – Все будет нормально, расслабься. У нас тут много чего случилось. И может случиться еще больше. Я посижу здесь до завтра, если ты не против.

– Ты что? – испугано спросил Игнат. – Ты сдурел? Это же кутузка. И ты здесь непросто так.

– Да не бойся ты, Игнат, – Ленчик перевернул страницу. – Завтра выйдем от сюда. Ван Ди и Настасья с Веркой «Дром» не бросят. О, свежая статья о столичных беспорядках. Так, сожгли три машины, побили десяток полицейских, пикетчикам не хватает горячих напитков, сигарет и носков. Все, похоже, нормально.

Игнат с тихими ругательствами лег на нары и закрыл глаза. В этот момент он искренне позавидовал спящему пьяному бомжу, тот точно не имел забот, от которых страдал Игнат Паляницын.

– Девушка, вам кого? – мать Стаханова смотрела на молодую девушку с укоризной. Сюда стучались многие, но такие малолетки никогда, девочке было на вид не более семнадцати. Вот дура, подумала мать, нашла бы себе хорошего мальчика-студента, а не припиралась бы сюда. Ну, господи, что они так липнут к моему сыну? И тут же в душе кольнула иголочка, вот какой у меня сынок получился, кремень, а не мужчина.

– Я вас слушаю, – женщина приняла самый холодный вид и самый нейтральный тон разговора.

– Я хотела бы передать Стаханову вот это, – девушка робко протянула в проем двери запечатанный синий конверт.

Письмо? Объяснение в любви, подумала мать. Как это старомодно, в наше время, даже я это понимаю. Она попыталась рассмотреть под зеркальными стеклами очков стиля wraparound взгляд этой красивой девушки.

– Передайте это ему, пожалуйста, когда придет, – тихо попросила девушка.

Мать задержала взгляд на конверте и спросила:

– От кого?

– От Оли, скажите, – девушка судорожно проглотила комок в горле. – Извините.

Девушка резко повернулась и торопливо постучала каблучками по лестнице вниз.

Мать укоризненно покачала головой закрывая дверь за собой. Промелькнул соблазн вскрыть письмо, но она быстро прогнала его. Пройдя в комнату сына, она положила синее письмо на письменный стол и поторопилась заняться домашними делами, чтобы быстрее забыть визит этой малолетки и письмо, ожидающее Стаханова.

Испытание для настоящего рыцаря

Покажите мне героя, и я напишу трагедию.

Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Ему снилось море. Но не то, где он бывал каждый год, и где прибой игрался пластиковыми бутылками и использованными презервативами.

Нет, это море было ярким, чистым и искрилось в лучах тропического солнца. Протяни руку к воде и можешь почувствовать, как пальцы щекочут стайки мелких рыбешек и криля. Ступи ногой на гладкую подводную гальку. Окунись с головой в этот рай и забудь обо всем. Родись заново чистым и не замутненным.

Он плыл под водой, уходя все глубже и глубже. Но давления он не чувствовал, архимедова сила не выталкивала его вверх, даже воздух не заканчивался в легких. Что это? Спокойствие и тишина. Такое необычное чувство.

Глубина была впереди. Что-то манило его туда, все дальше и дальше. Туда, где человеку никогда не было места. Чьи-то руки тянулись к нему из мрака глубины, в ушах уже не шумела глухо вода. Это была музыка. Ему было тепло и хорошо. Он перестал плыть, но продолжал уходить все дальше и дальше вниз. Тени становились все отчетливее, фигуры приобретали четкость. И казалось, они вот-вот предстанут перед ним во всей красе, такие чужие в этой глубине и такие прекрасные.

Он летел к ним. Он предвкушал встречу с ними.

И тут кто-то звонко чихнул.

И через секунду еще раз.

А потом, нахальным образом, высморкался.

Все прекрасное видение расплылось, померкло, размазалось в серый туман.

Стаханов с обидой и огорчением перевернулся на бок и с трудом открыл глаза.

Первое его наблюдение – уже наступило новое утро.

Стаханов лежал в гостиной на диване, укрывшись шерстяным пледом, где не так давно Маневич и Лёнчик усмиряли Максимиллу.

Сама Максимилла, как ни в чем ни бывало, сидела в кресле напротив дивана и вытирала нос бумажной салфеткой. Вид у нее был не самый лучший, но все же не такой как вчера. На ней был домашний халат фиолетового цвета, короткие волосы были влажными от душа. Мягкие тапочки на забинтованных ступнях. Под глазами еще виднелись темные круги, но смотрела она на Стаханова вполне осмысленно и нормально.

– Доброе утро, – сказала она тоном, к которому Стаханов успел привыкнуть за время своих посещений. – Как спалось?

– Нормально, – Стаханов приподнялся на локте и не нашел ничего лучше чем спросить у нее:

– Как самочувствие? Как ноги?

– Нормально, – кивнула Максимилла и, сделав маленькую паузу, сказала:

– Спасибо что вернулся.

– Да ладно, – немного смутившись, сказал он. – Меня убедили железной логикой.

– Эдвард?

– Он самый, да и еще друг помог.

– А, – улыбнулась она. – Ты теперь хоть понимаешь, что со мной происходит?

– Ну, более-менее, – Стаханов огляделся в поисках своей одежды (блин, каждое утро так, подумал он).

– Есть хочешь? – неожиданно спросила Максимилла.

– Ну, не знаю. А что, Эдварда нет?

– Есть, он в библиотеке, что-то вычитывает из книжек Гончара. Так ты есть будешь? – Максимилла осторожно поднялась и молча достала из-за кресла ворох стахановской одежды (тьфу-ты, вспомнил он, вот куда я ее задевал вечером). Внимательно повертев в руках ворох, Максимилла изрекла:

– Грязновато, подожди, принесу переодеться.

– Да нет, лишнее, – внезапно воспротивился Стаханов.

– Почему? – с детской наивностью на лице задала Максимилла вопрос. – Обычно если одежда грязная ее меняют и стирают.

Стаханов вздохнул и перевел разговор на другую тему:

– Что ты там про еду говорила?

– Иди на кухню – увидишь, – Максимилла прихрамывая, с довольным видом, унесла ворох стахановской одежды.

Стаханов, оставшись один, хмыкнул и поднялся с дивана. Поправив на животе майку, он потянулся и с удивлением обнаружил, что хорошо выспался. И это в таком сумасшедшем доме? Чудеса.

Он решил, что пора вспомнить о своей физической форме, и так уже неделю не делал элементарных упражнений. Паскудный ленивец. Для порядка он поотжимался от пола несколько минут.

Вернулась Максимилла и протянула ему спортивный костюм с ядовито-зеленой вертикальной полосой. Возражать Стаханов не стал, хотя ненавидел зеленый цвет.

– Что будешь делать сегодня? – как ни в чем не бывало, спросила Максимилла, наблюдая как Стаханов напяливает на себя костюм, который был на размер меньший от необходимого.

– Хороший вопрос, – крякнул Стаханов, подворачивая коротковатые рукава. – Спасать даму от опасностей как настоящий рыцарь? А где они, эти опасности?

Максимилла мгновенно помрачнела.

– Шутка, – поправился он.

– Верю, – кивнула она.

Когда их вместе повели в это утро к следователю, Игнат спросонья подумал что устроят им очередной допрос, и возможно перекрестный. Но как оказалось, их ожидало не это.

В том же самом, уже накуренном, кабинете их ждал новый следователь, помоложе вчерашнего, худой и мрачный. Рядом, на стуле, насупившись, сидел сам Югрэм. На нем поверх толстого черного свитера облегавшего плотную фигуру, был надет кожаный жилет с множеством кармашков. Плотные брюки серого цвета были испачканы какой-то темно-синей краской, как будто Югрэм пришел из места, где что-то активно красили. Ступни – в огромных молодежных кроссовках. И, что удивительно, на Югрэме не было практически никаких золотых украшений (!), всего один перстенек на пальце левой руке. Игнат хоть и видел его всего один раз, но узнал по рыжей кожаной кепке (которую этот субъект, похоже, никогда не снимал с лысой головы) по которой его легко отличали даже в толпе многочисленных родичей. Чем еще кроме яркой кепки выделялся этот человек среди таких же гордых южан? Только тем, что когда-то первым из своего селения окончил столичный институт иностранных языков. Правда, это не помогло Югрэму в дальнейшем.

– Лёнчик, как же так? Как ты умудрился? – следователь сложил руки на груди. – Что же ты вчера не говорил, что ничего ты не хранишь в своем заведении такого. Что подбросили это. А то, понимаешь, напали на тебя всем скопом, поволокли в камеру.

Вот ребята с юмором подобрались, подумал Игнат, наблюдая за действиями следователя. Лёнчик внимательно и спокойно слушал следователя, Игнат не сразу понял, что Лёнчик был готов к такой встрече еще вечером. Вот зараза, подумал Игнат, Югрэм его вытащит! За какие заслуги? А я?

Игнату показалось, что вот теперь следователи всех собак повесят на него. Он испугался не на шутку.

Следователь еще что-то говорил, потом с довольным видом протянул Лёнчику бумагу, а затем такую же Игнату.

Игнат посмотрел и спросил у следователя:

– Что это?

– А это о том, что претензий к нам не имеете, – следователь повернулся к Югрэму. – Знаешь, сколько лет с тобой знаком, а не знал, что, такие как они, твои компаньоны.

– Да нет, только Лёнчик, – Югрэм с ворчанием махнул в сторону Игната. – А он, просто сын моего друга, понял.

– Да мне в принципе все равно, просто интересно, с кем дела ведешь.

– Не спеши. Ты налоговая? – возмутился Югрэм, поднимаясь со стула. Кепка подвинулась на глаза, что означало у Югрэма прилив благородного возмущения. – Я приехал, не кушал с утра, помог тебе с твоими проблемами, ты помог мне. Зачем дальше достаешь меня? Или мало?

– Да забирай ты их, – следователь махнул сопровождающему сержанту. – Десяток еще таких сегодня наловим. А траву эту назад ты хрен получишь. Драндулет со двора заберете, я там сказал.

– Не моя. Нам чужого не нужно, – сказал Югрэм, упрямо проломившись между Игнатом и Лёнчиком. – Пошли, что торчите?

На улице моросил мелкий дождь. Мерзкое начало мая в этом году выпало городу.

Югрэм ни слова не говоря, насуплено дошел до своей здоровенной машины, рыжей, как и его кепка. Игнат молча следовал за Лёнчиком, который шел за Югрэмом со странной улыбкой на лице. Игнат с трудом воспринимал, что их освобождение оказалось таким легким делом. Ну, Лёнчик, думал он, ну мафиози придурошный, как же ты умудрился, так с Югрэмом сдружится? Вот как будто знаешь о человеке все, пьешь с ним, просаживаешь деньги в его кабаке, а нет, оказывается не все.

– Югрэм, ты нас прямо спас, – сказал Лёнчик, когда они оказались возле машины.

– Садись, – мрачно сказал Югрэм, открывая дверцу.

– Друга с собой можно? – Лёнчик покосился на Игната.

– Зачем? – пожал плотными плечами Югрэм. – Пусть домой идет, зачем ему проблемы наши.

– Наши? – недовольно скривился Лёнчик, залезая на переднее сиденье пассажира. – Ладно, Игнат, извини, заходи сегодня вечерком в «Дром». Бывай.

Взвыв могучим движком, автомобиль откатил от стоянки отделения.

Игнат остался под мелким дождем, чувствуя раздражение и даже какую-то детскую обиду, он совершенно не понимает, что происходит вокруг, и никто не хочет ничего объяснять. Словно он единственный ребенок в компании взрослых людей. Паршивое чувство.

Только теперь он вспомнил о Коле Изоляторе, который должен был наведаться в гараж Игната еще вчера. С отвратительным осадком в душе Игнат Паляницын направился обратно к отделению.

– Каким он был?

– Хорошим человеком, – Максимилла отвела взгляд.

– Так обо всех говорят. О мертвых или хорошо или ничего.

– Он был не просто хорошим человеком, – Максимилла вынула ногу из тапочка и осторожно почесала повязку. – Ужасно зудит, мучение. Мне было с ним уютно. Это был настоящий мастер, я могла часами смотреть, как он лепит свои вещи. Иногда мне казалось, что я тоже принимаю участие в этом. – Она посмотрела в окно. – Опять дождь.

– Максимилла, – Стаханов осторожно задал ей следующий вопрос. – Ты правда не выходила со двора, почему?

– Страх, – вздохнула она, принявшись почесывать другую ступню. – Очень долго, даже Гончар в этом не смог мне помочь. Я боюсь, что так будет хуже.

– Тебе? – спросил Стаханов.

– Нет, всем остальным. Я ведь не представляю, что может случиться в следующую минуту, может дом сгорит, может, ты упадешь замертво. Этого я и боюсь. Постоянно боюсь. А что если я выйду на улицу, ты можешь гарантировать, что приступ не свалит меня в толпе людей. А что будет? Какие последствия?

Стаханов не знал, что можно ответить ей. Он посмотрел на часы на стене, было уже без пяти полдень. Он не был дома уже полтора суток, мать хоть и привыкшая к таким пропаданиям сына, заслуживала увидеть его хоть сегодня.

– Мне нужно сейчас съездить домой, – сказал Стаханов. – Это минут на сорок, не больше. Хорошо?

Максимилла тревожно огляделась вокруг, как будто ей привиделись какие-то тени. Она смолчала, явно подавив порыв остановить Стаханова. Упрашивание его не уезжать в этот момент выглядело бы как начало новой истерики.

– Конечно, – Максимилла изобразила на лице равнодушие. – Что тут может случиться. Маневич тот же рядом, не пропаду.

– Утро доброе, ма, – Стаханов сухо поцеловал мать в щеку.

– Фу, – мать провела ладонью по щеке сына. – Ты побрился бы, наждак-наждаком.

– А как ты думаешь, борода мне пойдет?

– Ой, не смеши мамины гланды, – махнула женщина. – Есть хочешь?

– Нет, я уже ел.

– Понятно, у той, в доме Гончара. Да и костюмчик не твой, – утвердительно сказала она. – Ты бы отвлекся от своих девок и посмотрел бы, что в городе творится, в квартире что. Краны текут неделю. Мне опять их самой чинить? Ой, я и забыла, что сама давно это делаю. Ничего, я ведь умею, я крепкая женщина.

– Ма, ну извини, – ответил Стаханов. – Это правда важно, но я не могу задержаться надолго. Я потом объясню.

– Конечно, объяснишь, может быть, – вздохнула мать.

– Приходил кто?

– Да нет, – пожала плечами мать. – Никого. Только одна девчушка вчера вечером приходила.

– Ну, – Стаханов рассматривал свое отражение в зеркале.

– Письмо тебе принесла. Я его в твоей комнате оставила.

Стаханов сразу понял от кого оно. Кто же еще может написать ему письмо. Никакая девушка в городе не болела такой формой любви к нему, чтобы писать по-старинке письма. Ольга, Ольга, Оля, ну золотце, что ты там решила написать? Эх, была бы ты старше хоть на два-три года. Так, что тут у нас…

– Вот дура! – вырвалось у Стаханова, когда он прочитал написанное. – Нет, ну надо же такое придумать? «Я всегда любила тебя… Мне никто не нужен, кроме… Я так больше не могу… Я сделаю это ради тебя». Черт, теперь что? Спасать ее, эту дуру тоже спасать? Еще одну?

Адрес! Стаханову пришлось спешно перерыть ящики своего письменного стола, Ольга когда-то всучила ему клочок бумаги со своим адресом. Он тогда его почему-то не выбросил. Стаханов попытался вспомнить, по какому поводу она это сделала. День рожденья? Дура, мелкая. Что же ты натворила. Твою дивизию, только бы я не выбросил этот клочок, ты же так и умрешь из-за этого. Дай только добраться до тебя, я тебе мозги быстро прочищу, уши тебе оторву, отучу от фатализма и неразделенной любви.

Стаханов гнал от себя мысли, что он не найдет этот адрес, что девчонка наглотается действительно много таблеток, что он просто не успеет. А может она попытается сделать это другим способом? Нет, нет, она ведь любит себя – красивую. Она не будет портить красивое тело резаными ранами запястья. Твою дивизию, почему родители у нее постоянно в разъездах?! Следили бы лучше за ней, была бы девчонка в порядке. Повезло мне, ой повезло.

Есть! Клочок разлинованной бумаги из блокнота, с одной строчкой, написанной карандашом. Ну, теперь, дурочка, держись.

Мать Стаханова с беспокойством смотрела на сына, который, зажав в руке клочок бумаги, вырвался из квартиры. На ее взволнованные оклики он не отреагировал.

– Боже мой, – вздохнула она. – Он себя, когда нибудь угробит.

Это оказался частный дом. За три квартала от дома Гончара. Кирпичный, двухэтажный, с мезонином. Но со скромной оградой по грудь, как будто он стоит не на суровой земле Родины, где богатый дом обязаны ограждать крепостными стенами, а в благополучном забугорье.

От мерзкого чувства «Дежа вю» Стаханов споткнулся на ровном месте. Перемахивать через забор? Опять?! Нет уж. Или ждать эту вызванную скорую помощь? Блин, да она годна только на работу труповозкой с такой скоростью. А я что могу сделать? Как откачивать отравившегося человека? Твою дивизию!

А может, она соврала в письмеце? Может, хитрая, решила так, наконец, заманить тебя к себе? Не, брат, это уже паранойя у тебя. Это тебе не приключение с Максимиллой. Успокойся, и вали спасать эту дуру.

Калитка открыта, это я и предполагал. Собак нет. Сигнализация? Если она действительно хочет чтобы я ее спас, она ее и не включит, и все оставит открытым.

Входные двери растворились. Стаханов ворвался в пустой холл.

– Ольга! – крикнул он. – Оля!

Что-то зашумело слева. Он кинулся туда.

Кухня. Все идеально чисто, кафельный пол блестит, утварь сияет нержавеющей сталью, все на своих местах. Изящная черная кошка, вылизывая свою миску, возит ее по полу лбом.

– Оля! – снова крикнул Стаханов.

Тихо. Кошка от голоса Стаханова дернулась, но потом, поводив ушами, снова принялась за миску.

– Сука! – в сердцах Стаханов хотел пнуть эту кошку. Но та проворно рванулась в сторону, проскочила влево, к другим дверям, которые вели из кухни в глубь дома.

Повинуясь непонятному стремлению, он последовал за кошкой.

– Твою мать, – тихо сказал Стаханов, увидев Ольгу Первичину.

Да, она явно тщательно готовилась к встрече со своим спасителем. Выбрала комнату. Выбрала, как зашторить окна, чтобы внутрь пробивался сумеречный, зеленоватый свет, даже кондиционер она выставила на такой режим работы, чтобы чувствовалась легкая прохлада. Но самое интересное, это какой Ольга представила спасителю себя.

Она лежала в центре на темном ковре. Вокруг, с продуманной хаотичностью, были разбросаны маленькие диванные подушки. Недалеко – несколько пластиковых баночек из-под таблеток. Часть таблеток, самых разных, редкой россыпью раскидана по ковру.

Ольга лежала на спине, голова откинута вправо. Роскошные волосы собраны в высокую прическу, в которой торчали скрепляющие ее деревянные спицы. Лицо – спокойно, подведенные ресницы и очень легко подкрашенные губы. Правая нога – слегка согнута в колене. Наряд Ольги заставил Стаханова на мгновение затаить дыхание от восхищения.

Это было красное платье (из тех, которые на правильной женщине, практически у всех правильных мужчин способны вызвать Желание), просто пылающее в полумраке, открывающее плечи и руки, оно достигало Ольге щиколоток. Явно не дешевая брошь была приколота на груди слева. На ногах ее были острые черные туфли. Тонкие руки были украшены несколькими браслетами. Даже ногти, как Стаханов заметил издалека, были разрисованы черно-красным узором.