Текст книги "Зыбучие пески"

27

Вторая неделя судебного процесса, понедельник

В зале суда воцаряется тишина. Почти как в церкви, когда кто-то только что божественно спел, но никто не отваживается аплодировать. У Сандера репутация лучшего адвоката по уголовным делам в стране. И только сейчас я понимаю, что эта репутация заслуженная. Мой адвокат хороший рассказчик. И он умеет убеждать.

Блин слишком самонадеян, может, поэтому ему и не дают выступать в суде. Люди ошибочно думают, что достаточно сделать вид, что ты уверен в том, что говоришь, на сто процентов, чтобы люди тебе поверили. Но на самом деле это не работает. Самонадеянные люди не внушают доверия. Политикам стоит усвоить, что избиратели предпочитают вопросы, а не утверждения. Нам нужен реальный человек, который, может, и не эксперт в этом вопросе, но способен предложить решение проблемы. «Я не уверен, что все получится, но все равно хочу попытаться».

Сандер делится с публикой своими сомнениями, вовлекает их в свой мыслительный процесс. Говорит: «Мы задались вопросом, а правда ли это?», и всем становится любопытно. Он говорит: «Мы решили сами провести расследование», все думают, что это отличная идея, хотя раньше считали, что проделывать то, что уже сделала полиция, – пустая трата времени и денег». А когда Сандер рассказывает, что «результаты нас удивили», или «мы пришли к выводу», все просто расцветают. И даже если были уверены в его неправоте, поддаются искушению расслабиться и допустить мысль: «А что, если в его словах есть доля правды?»

Атмосфера в зале суда сейчас совсем другая. Журналисты напряженно работают, подавая публике свежую информацию, которая позволит взглянуть на все события под другим углом. Они уже и забыли, как эти события выглядели раньше, хотя сами сочинили эту историю. Председатель суда очень часто смотрит на меня, не понимаю почему. Раньше он так не делал.

Мои смс уже не играют той роли, что раньше, думаю я. Впервые мне кажется, что тот факт, что я помогала нести сумку и что в моем шкафчике нашли бомбу, не такой уж и решающий. Впервые утверждение «очевидно, что ты хотела взорвать школу», начинает звучать нелепо. Все эти мысли проносятся у меня в голове. Я успеваю подумать, что публика поменяла свое мнение обо мне, что они больше не видят во мне монстра.

Он заслуживает смерти. Он нам не нужен. Я лучше сдохну, чем снова с ним увижусь.

Можно ли произносить такие вещи вслух, если не желаешь человеку смерти? Сандер считает, что можно. Это не преступление – сказать бойфренду, что ты ненавидишь его отца. И что бы я ни сказала Себастиану, он бы все равно убил отца, все равно сделал бы то, что сделал. То, что должно было случиться, все равно случилось. Может быть, он прав, успеваю я подумать. Может быть?

– В таком случае мы благодарим господина адвоката и заканчиваем на сегодня, – заявляет судья и начинает собирать разложенные перед ним документы. Я смотрю на других судей. Тех, что никогда не задают вопросов, только украдкой посматривают на меня, когда думают, что я не вижу.

– Завтра обвиняемая изложит свою версию событий.

Сандер кивает. У меня перехватывает дыхание. Моя очередь. Моя очередь рассказывать.

Судья смотрит на часы.

– Да, на сегодня заседание закончено. – Он тянется за портфелем и убирает внутрь свои записи. – Если вы больше не хотите ничего добавить. Как я понял, у вас была проблема с планом допроса истца?

Лена Перссон прокашливается.

Судья смотрит на нее. Она выпрямляет спину и уверенно кивает, обрадованная тем, что ей напомнили, что до вердикта еще далеко. Мне не хочется об этом думать.

Сандер сделал свое дело, теперь моя очередь. Но если присутствующие здесь сомневаются в том, что я та, какой меня представила Лена Перссон, то у нее есть все шансы убедить их. И время тоже у нее есть.

Лена Перссон наклоняется к микрофону и постукивает по нему. Как только я закончу свой рассказ, снова придет очередь прокурора менять пластинку. Потому, что есть один свидетель, который опровергнет слова Сандера. Который напомнит всем, что я убила свою лучшую подругу, который скажет, что я взяла орудие намного раньше, чем утверждает защита, и что я целилась не в Себастиана, а в Аманду, и что эта смерть не была нечаянной.

Лена Перссон начинает говорить.

– Как я уже рассказала суду, один свидетель не мог присутствовать на процессе на этой неделе, поэтому мне пришлось поменять свидетелей местами. Свидетели осведомлены и согласны с изменениями в расписании. Я вызываю свидетеля в понедельник в десять часов, согласно правилам суда. Полагаю, на заслушивание уйдет целый день.

Я вижу краем глаза реакцию Блина. Он явно не рад, боится, что мы проиграем процесс. Я вспоминаю, что один из надзирателей сказал мне в самом начале, когда мы шли из комнаты для допросов в камеру: «Ты в курсе, что Сандер никогда не выиграл ни одного процесса? Все они такие, эти звездные адвокаты. Они берутся за дела самых кошмарных клиентов, в виновности которых ни у кого нет сомнений, потому что любят безнадежные процессы. А потом проигрывают. И Сандер тоже. Он проигрывает как никто».

Разумеется, Блин в курсе. Он знает, что когда знаменитый адвокат берется за заранее проигрышное дело, то не потому, что надеется на победу, а потому что хочет показать, что готов проиграть ради принципа: Все имеют право на защиту, даже самые последние мерзавцы».

Публике нравится слушать Сандера, видеть профессионала в действии. Но результат будет один, и он неизбежен. Я сделала то, что сделала, и тому есть свидетели. У меня есть право на лучшего адвоката в Швеции. Но у меня нет права на оправдание. Судья кивает и стучит молотком по столу. Удар отдается эхом у меня в голове. «Ты заслуживаешь смерти».

– Тогда решено. Мы заслушаем Самира Саида в понедельник в десять часов. До свидания.

Самир и я

28

– Дипломы в туалете?

Смеющийся Самир входит в мою комнату и ложится на мою кровать, подложив руки под голову.

– Люди правда так делают? Вешают дипломы в гостевом туалете, чтобы все видели, что они закончили и Хандель и INSEAD?[17]17
  INSEAD (фр. L’Institut européen d’administration des affaires, Европейский институт управления бизнесом) – французская бизнес-школа и исследовательский институт. Кампусы школы расположены в Европе (Франция), Азии (Сингапур) и на Ближнем Востоке (Абу-Даби); исследовательский центр расположен в Израиле.


[Закрыть]

Я сделала вид, что мне тоже смешно, и встала открыть окно. В комнате было душно. Через неделю должно было наступить Рождество, пять дней прошло с тех пор, как Самир впервые меня поцеловал, и сегодня он провел у меня ночь. Что мне было делать? Я уже знала, что мой отец нелеп. Себастиан охотился в ЮАР, мама с папой улетели в Лондон и взяли с собой Лину, так что дома были только мы одни.

– Папа считает, что это забавно, он видит в этом иронию. Делает вид, что все эти дипломы для него не играют никакой роли.

– Гостевой туалет, – не унимался Самир. – А где твоя мама повесила свои дипломы? В комнате для гостей?

Мама бы никогда не стала такого делать, хотя оценки у нее были лучше, чем у папы. Однажды я нашла на чердаке их старые дипломы. Я рассказала маме, думая, что она обрадуется, но она только разозлилась. «В университете я тоже лучше училась, – фыркнула она. – Я была лучшей студенткой факультета четыре семестра подряд».

Я так и не поняла, что ее так оскорбило.

Мои родители были странными, но по-разному. Я вернулась к постели и села верхом на Самира.

– Моему папе важно показать, что он всего добился тяжелым трудом. И что он не тщеславен.

Самир притянул меня к себе за волосы и поцеловал, засунув язык мне глубоко в рот. В эту ночь мы впервые могли заниматься любовью медленно, не боясь, что кто-то нас застукает. За шесть дней мы пять раз занимались любовью. А за последние сутки еще три раза. Было так необычно заснуть и проснуться с ним. Прикосновение его пальцев было новым и необычным. Видеть его тело целиком тоже было для меня в новинку.

– Тяжелым трудом? – покачал головой Самир. – Твой папа хочет показать, что он всего в жизни добился тяжелым трудом. Разве он учился не в том же колледже, что сейчас Лаббе?

– Да, но…

Я понимала, к чему клонит Самир, но не обязательно расти на улице, чтобы гордиться тем, что ты чего-то добился в жизни.

– Папа учился там не потому, что дедушка и бабушка были богаты, а потому что они жили за границей, и вынуждены были отправить его в интернат.

– Понимаю, – пробормотал Самир мне в шею и прижался ко мне бедрами. – Ему, должно быть, было одиноко. Бедный твой папа.

Он снова рассмеялся, потом стал серьезным. Пока Самир стягивал с меня футболку, я смотрела на наше отражение в окне. Он положил ладонь мне на живот, прижался губами к моей груди, я откинулась на спину, свесив волосы с кровати, и любовалась нашим отражением. Мне нравилось, как мы смотримся вместе, нравилось чувствовать его большие руки на своем теле. Временами он бывал груб, но мне это нравилось, мне хотелось, чтобы он крепко сжимал меня в объятьях, хотелось быть к нему ближе. Мы были красивой парой. Самир позволял мне выбирать позу. Даже не позволял, настаивал. Самир первым инициировал секс, но все остальное оставлял мне. Я управляла ситуацией. Я могла лечь на спину, чтобы он взял меня сверху, или сесть на него верхом, или встать на четвереньки. Если я не хотела решать, он злился. «Ну, давай же!», – говорил он, поощряя меня снять колготки или трусы или раздвинуть ноги, чтобы он мог войти в меня. И только если я просила «сними с меня трусы», «раздвинь мне ноги», «войди в меня», только тогда он делал это сам.

После секса мы лежали валетом. Он полулежал на подушке, накручивал темный локон на палец и смотрел на меня, долго смотрел. В животе у меня сладко ныло. Все будет еще лучше, если я порву с Себастианом.

– Что ты будешь делать на Рождество?

Он ответил не сразу. Зажмурился, притянул меня к себе за руку и снова поцеловал. Я сунула руку в его густые волосы. Кровать была узковата для двоих, я почти падала с края.

Внезапно мой телефон завибрировал. Звук был выключен, но мигающий экран дал знать о звонке. Я проигнорировала телефон, подняла руку и положила Самиру на плечо.

– Подвинься, я сейчас упаду.

Он подвинулся на пару сантиметров, давая мне лечь поудобнее, но потом перелез через меня, встал, нащупал трусы и надел.

– Мне нужно заниматься.

Я с удивлением посмотрела на него.

– Он, что, разозлился из-за смс, пришедшего на телефон?

– Сейчас?

Я не звонила Себастиану ни разу с тех пор, как пришел Самир. Я отвечала на смс, но только, запершись в ванной. Я не могла не ответить. Я объяснила Самиру ситуацию, чтобы он не злился, и он сказал, что все понимает.

– На рождественские каникулы. Ты спросила, что я буду делать. Я буду учиться дома.

– Мне надо принять душ, – сказала я.

Телефон я оставила на тумбочке у кровати. Саир может читать, если хочет. Мне плевать. Я все равно брошу Себастиана, другого выхода у меня нет, но не сейчас. Некрасиво бросать бойфренда по телефону. Самир должен это понимать.

После душа я нашла его в кухне. Он пил черный кофе из нашей кофемашины. Вчера он от него отказался.

Самиру было что сказать об интерьере нашей квартиры. О люстре, например.

Сувенир из закрытой фабрики. Подставка для ножей. Зачем покупать ножи, которые нельзя точить? Кофемашина. Кофе из этой машины совсем не похож на кофе. Плита. Твоя мама готовит? Холодильник для вина. Такой мне тоже нужен. Кто знает, что случится с шампанским, если поставить его в один холодильник с дешевым молоком?

К пыльным хлопьям, найденным у нас в шкафу, он едва притронулся. Я сварила яйца, поджарила тосты, и теперь не знала, куда себя деть, не знала, о чем мне с ним говорить. За окном светило солнце – впервые за десять дней, но мы не могли пойти гулять вместе, потому что нас могли увидеть. Не могли мы пойти в кафе и флиртовать открыто или целоваться в кино, потому что везде был риск встретить знакомых.

– О чем ты думаешь? – спросила я.

– О том, что мне нужно скоро домой.

– А что ты сказал своим родителям?

Он пожал плечами.

Я поднялась и начала ставить грязную посуду в посудомоечную машину. Самир остался на своем месте. Только поднял руки, чтоб я могла забрать его кружку.

– Я поговорю с Себастианом, но…

Самир фыркнул.

– Я тебя ни о чем не просил.

– Знаю. Но Себастиан не совсем здоров. Он…

– Прекрати, Майя. Оставь эти глупости о бедняжке Себастиане для других. Но меня в это не втягивай. Мне на него наплевать. Если ему так тяжко приходится в роскошном особняке, почему бы не выехать? А если ему лень учиться, почему бы не бросить школу? Твой бойфренд – придурок, и трезвый и под кайфом. На месте отца я бы давно его вышвырнул. И с чего ты вбила себе в голову, что должна о нем заботиться, я вообще не понимаю.

Я сглотнула.

– Я ему нужна…

– Нет, не нужна, Майя. Прости, не хочу тебя расстраивать, но ты ему не нужна. Незаменимых людей для Себастиана Фагермана нет. Ему на всех наплевать, включая тебя.

Я не успела ответить, точнее, придумать, что на это ответить, чтобы Самир понял. Мой телефон снова завибрировал, медленно подвигаясь к краю. Мы оба смотрели на телефон, пока не включилась голосовая почта.

– У меня автобус через двенадцать минут, – объявил Самир, поднимаясь. – Я должен успеть.

Оставив нетронутое месиво из хлопьев и молока на столе, он вышел в прихожую. Я вышла за ним. Поцеловала его в щеку, пока он завязывал кроссовки, открыла дверь – ключи были в замке. Открыв дверь, я увидела Аманду перед домом. Она закрывала велосипед на замок.

– Привет, – поприветствовала она и застыла на месте. Самир протиснулся в дверь и поздоровался:

– Привет, привет.

Вид у него был невозмутимый. Аманда ничего не ответила. Спустившись на улицу, Самир ускорил шаг.

– Увидимся, – крикнул он через плечо. Мы не ответили.

Я перевела взгляд на Аманду. Та стояла, уставившись на меня. Убедившись, что я поняла, что она обо всем догадалась, она отперла велосипедный замок, села на велосипед и уехала. Я не стала ее догонять. Я была в одной футболке и трусах. Не лучшая одежда для выяснения отношений, и я не чертова Бриджит Джонс.

Когда Аманда скрылась из виду, я вернулась в дом, заперла дверь, отключила телефон, отнесла одеяло в гостиную, легла на диван и посмотрела три серии «Ходячих мертвецов», поедая макароны с сыром прямо из кастрюли.

Я ждала четыре часа. Не потому что не знала, где Аманда, или потому что не хотела предотвратить катастрофу, а потому что мне нужно было побыть одной.

Солнце почти село, когда я вышла из дома. Шел снег. Я позвонила Самиру. Он не ответил. Снег был редкий и мелкий, он скорее раздражал, чем радовал. Улица была покрыта снежной жижей. Кроссовки быстро промокли. Но я продолжала идти в декабрьской темноте.

Окна в конюшне запотели изнутри от конного дыхания и тепла, а также от включенной печки. Я подошла к стойлу лошади Аманды. Дверца был открыта.

– Можем поговорить?

Она не ответила.

Я вошла и села возле морды Девлина. Аманда водила щеткой по гладкой шкуре коня, каждый раз очищая щетку от шерсти. Конь весь сиял, но Аманда не останавливалась. Не хотела смотреть мне в глаза.

Что я тут делаю? Почему мне нужно объясняться перед Амандой? Почему мне так важно успокоить ее? Я ничего плохого не сделала. И все равно пришла сказать, что ничего серьезного не случилось, что все так же, как и прежде, и ей не о чем беспокоиться. И попросить прощения. Такой была наша дружба. Я просила прощения вне зависимости от того, виновата я или нет. И всегда я. Аманда никогда.

Девлин нагнул морду и обдал мне волосы горячим дыханием. Я погладила его по носу. Прошло полгода с тех пор, как я в последний раз была в конюшне. А ведь раньше я здесь практически жила. Папа всегда говорил, что как только я начну «интересоваться мальчиками», я заброшу конный спорт, и я вынуждена признать, что он был прав. Каждый раз, оказываясь здесь, я говорила себе, что вернусь к верховой езде, но вскоре об этом забывала.

– Аманда, – начала я, желая поскорее закончить с этим трудным разговором.

– Ты не можешь… Аманда повернулась ко мне и подняла руку со щеткой вверх. Голос ее дрожал от возмущения. – Я не понимаю, о чем ты только думаешь, Майя. Не понимаю, какой реакции ты ждешь от меня. Ты, что, не видишь, что это неправильно. Ты соображаешь, что ты натворила?

Я кивнула. Лучше со всем соглашаться. Это ускорит разговор.

– Я понимаю, что с Сиббе приходится нелегко, я правда понимаю, но… – Она зарыдала. Видимо, с чего-то решила, что дело в ней. – Но, Майя, он не заслуживает такого обращения. Ему сейчас тяжело, Майя, ты не можешь так поступать с ним.

Еще раз произнесешь «Майя», и я тебе врежу, подумала я, но заставила себя прикусить язык и считать до ста. Надо дать ей выговориться. Только молчать и делать вид, что слушаю.

Все равно подруге не понять. Не понять, что все, что мне хочется, это закричать, что она дура и ничего не понимает. Например, того, что все эти ласкательные имена, которые она придумала, больше подходят персонажам комиксов, чем реальным людям. Лаббе и Сиббе. Тудде и Лудде. Билли, Вилли, Дилли.[18]18
  Утята из комиксов и мультфильмов компании «Уолт Дисней».


[Закрыть] Я сглотнула.

Аманда была просто невыносима. Почему все думают, что они понимают, каково это – быть девушкой Себастиана? Только я одна знаю, что это такое на самом деле. Знаю и хочу с этим покончить. Никто не представляет, как паршиво у меня на душе. Аманда страшно меня бесила, но я не знала, что с этим делать, и слушала молча.

– Я не… это не…

– А Самир? Это нечестно и по отношению к нему тоже. Ты влюблена в него?

Она фыркнула с таким презрением, словно мы говорили о жирном политике-националисте в вельветовых штанах, женатом и с детьми.

Почему нет? Почему я не могу быть влюблена в Самира? Что тут такого удивительного? С тех пор как Аманда начала встречаться с Лаббе, она начала воспринимать Самира как свой благотворительный проект. Самир такой умный. Самир такой смешной. Самир такой умный. И такой смешной. Я говорила, что он умный?

– Нет, – покачала я головой. – Нет. – У меня не было сил задаваться вопросом, люблю я Самира или нет. Возможно, в тот момент я лгала, но я не знала, что еще мне сказать. – Я не знаю. Мне тяжело, Аманда. Мне нравится Самир. С ним проще, чем с Себастианом. С Себастианом…

Мне даже не нужно было заканчивать предложения. Можно было спокойно дать Аманде додумать все самой. Ей лучше было бы зарыдать, чтобы мы рыдали вместе. Аманда бы этого не вынесла. Она ненавидела, когда кто-то другой, не она, был в центре внимания. Но можно начать плакать, когда она успокоится. Чтобы она бросилась меня утешать и перешла на мою сторону. Но у меня не было сил даже на рыдания.

– Я сама не знаю, как это случилось. С Себастианом нелегко, а Самир…

Аманда возмущенно посмотрела на меня.

– Я поговорю с Самиром, – пообещала я. – И с Себастианом тоже, но ты должна дать слово, что никому ничего не скажешь. Ни Лаббе, ни Себастиану. Он не должен узнать. Он слетит с катушек, если узнает.

– Конечно, я никому ничего не скажу.

Возможно, она уже успела рассказать Лаббе, подумала я.

– Спасибо.

– Я умею держать секреты, – всхлипнула она с раздражением.

«Когда же она научится говорить грамотно?» – подумала я. Держат слова, а секреты хранят. Но это был не самый удачный момент для урока словесности.

– Спасибо, Аманда, – повторила я.

29

На улице было темно как в гробу, хотя на часах только что пробило четыре. Добро пожаловать в декабрьскую Швецию. Успокоив Аманду, я вышла на улицу и позвонила Самиру. Он по-прежнему не брал трубку. Я позвонила четыре раза подряд. Отправила сообщение. Оно было «просмотрено», но Самир сразу после этого отключился, не ответив. Пока я шла, к остановке подъехал автобус, и я села в него. Снова набрала номер. Включилась голосовая почта. Я оставила сообщение, что нам нужно поговорить. Не хотела дожидаться, пока вернется Себастиан. Я должна сделать это до того, как кто-то меня остановит, до того, как я передумаю.

Самир был зол, когда уходил. Еще до появления Аманды. Я не хотела, чтобы он на меня злился, не хотела, чтобы думал, что я его стыжусь.

В вагоне метро два окна были открыты, впуская ледяной воздух. Но даже он не мог перебить запах пятничной попойки и предрождественских закупок. Все сиденья были заняты сумками с покупками и людьми. Поезд медленно полз в центр. Я пересела на другую линию, там людей было поменьше.

Кристер рассказывал нам об одном исследовании, в котором изучали продолжительность жизни людей в разных районах. В районе метро «Багармоссен» люди жили в среднем на пятнадцать лет меньше, чем в районе метро «Дандерудс шукхюс». В поезде в направлении Тенсты стариков не наблюдалось. Как и молодежи. Только мужчины и две женщины в платьях до пола и платках с колясками.

Может, всех девушек моего возраста держат взаперти в квартирах, чтобы они, не дай бог, не вошли в контакт с эрегированным пенисом, и пристально следят, чтобы несчастные узницы не выбросились из окна.

В кармане куртки у меня перцовый баллончик. Мама привезла мне его из Франции. Однажды я нечаянно нажала на кнопку, когда баллончик был в кармане. Я ничего не заметила, но когда вынула руку и провела по волосам, глаза словно обожгло огнем. Они горели еще два часа после этого. Мама хотела везти меня в больницу, но папа просто потащил меня в душ и мыл лицо теплой водой, пока жжение не прошло. Потом он позвонил приятелю, который работал врачом, и тот выписал рецепт на мазь и ополаскиватель. Воспаление быстро прошло. Папа потребовал, чтобы мы выбросили баллончик, но мама отказалась. Маме было плевать, что у меня могли возникнуть проблемы из-за ношения оружия, она говорила, что моя безопасность для нее важнее. Важнее чего? Проблемы были бы у меня, а не у нее. Но теперь я была рада тому, что он был со мной. Когда напротив меня сел парень, я опустила глаза в пол и покрутила баллончик в кармане.

Я старалась ни с кем не встречаться глазами. Я думала сесть ближе к мамам с колясками, но они так поставили коляски, что перегородили путь к свободным местам. Последняя станция на голубой линии называлась «Тенста сентрум». Все вышли вместе со мной. Я шла медленно, чтобы зайти на эскалатор последней. Я заранее вбила адрес Самира в GPS и проверила, куда мне идти, но не хотела доставать телефон с картой из риска попасть в неприятности.

На улице было полно народу. Женщин поджидал паренек лет одиннадцати. Я заметила еще трех женщин в мешковатых одеждах, выходивших из супермаркета. Остальными на площади были мужчины. Мужчины, мужчины, мужчины. Самир не рассказывал, что живет в Тенсте. Удивилась ли я, когда узнала это? Наверно. Может, потому что это была именно Тенста. Как банально. Но я никогда не была там и не знала, чего ждать.

Лотков с овощами и фруктами? Ковров с разложенными на них на продажу фальшивыми часами и пластиковыми сумками с эмблемой Гуччи? Жареного миндаля и каштанов? Семей с девятнадцатью детьми, играющими в футбол? Стариков, склонившихся над шахматными досками, головорезов, похожих на Роки, с перебинтованными руками, совершавших пробежку на улице в толстовках с поднятым капюшоном, которым аплодировали прохожие? Питбультерьеров Рэдбул? Шафрана и чеснока? Игру в шары? Не знаю. А может, я думала, что этот район похож на тот, где живет Деннис. Мы с Себастианом однажды заехали за ним туда, но это был обычный скучный район с домами коттеджного типа. Такой же запоминающийся, как пластиковый стаканчик. Совершенно невыразительный. Но Тенста была не такой. Она напоминала дырявый контейнер без крышки. Может, летом тут получше, но зимой в темноте и без листвы это было одно из самых уродливых мест, которые мне доводилось видеть.

Политики и журналисты, гордящиеся тем, что живут в Тенсте, должно быть, совсем из ума выжили. Или у них у всех есть вторая квартира в центре.

На одной площади рядом со входом в метро я насчитала четыре разбитых фонаря. В голове раздался серьезный голос Кристера. Если бы он узнал, что я решила поехать сюда, он кивнул бы и назидательно произнес: «Это настоящая Швеция, Майя. Вот так она выглядит». Но это не настоящая Швеция. Как Эстермальмсторг или стокгольмские шхеры или Страндвэген не настоящая Швеция. Уродливая – не значит настоящая.

Я перешла площадь и присела на остановке проверить карту. Одной рукой я держала телефон, другой сжимала в кармане баллончик. Я говорила себе, что я не расистка и что я не боюсь этих людей. В голове звучал мамин голос: «Проявлять осторожность не значит бояться». Я сверилась с картой. Самир жил в пяти минутах ходьбы от станции метро. Когд автобус отъехал (водитель так спешил, что поехал с еще открытыми дверьми), я встала и пошла по асфальтированной дорожке. Я шла одна. Никто не выгуливал собаку, никто не толкал коляску с ребенком, никто не совершал пробежку, никто никуда не шел, кроме меня. Я шла мимо граффити, мимо разобранных велосипедов, прицепленных к опрокинутым стойкам, сквозь пропахший мочой туннель и мимо двух пустых детских площадок.

Самир жил на первом этаже дома, где все квартиры были съемными. Дом был словно из фильма про жизнь трудных подростков в пригороде, только без вампиров, вязаных шапок, дедушкиных велосипедов и снега. Мои шаги гулко звучали в подъезде. Дверь без кодового замка была приоткрыта. Дверь в квартиру Самира была прямо у лифта. Я позвонила, и мне открыл юноша, похожий на него как две капли воды. Я не успела представиться, как в прихожую вышел сам Самир.

Его отец и мать были дома. Я не знала, что у Самира были младшие братья, но сходство было столь разительным, что никакого сомнения в родстве не было. Я представилась и думала, что меня пригласят в кухню. Ее было видно из прихожей, больше похожей на узкий коридор, заполненной пустыми коробками. Я думала, родители Самира захотят со мной поговорить, спросить, откуда мы с Самиром знаем друг друга, что они заставят меня присесть, угостят кофе или чаем, шоколадным тортом или еще как-нибудь выразят свою заинтересованность. Но ничего подобного. Мой приход не вызвал у них ни капли интереса. Только раздражение. Мать Самира сказала что-то на непонятном мне языке и удалилась. Папа принял протянутую руку, но тут же выпустил, не представляясь, и вернулся к телевизору, по которому передавали футбольный матч двух неизвестных мне команд.

Телевизор был просто огромным, в два раза больше нашего. Сперва я думала, что звук отключен, но потом заметила, что он смотрел телевизор в больших зеленых наушниках.

Я не поняла, почему Самира так расстроил мой приход. Потому что я не предупредила, что приду? Но он тоже заявлялся ко мне без приглашения. Так все и началось. Я не требовала, чтобы он представил меня родителям в качестве девушки, но он мог хотя бы сказать: «Это Майя, мы учимся в одном классе».

Мы могли бы пойти в его комнату. Я хотела посмотреть, как он живет. Ничего, если он делит комнату с братьями. Мне было плевать на такие вещи.

Мне хотелось сказать ему: «Тебе нечего стыдиться, мне это все не важно». Но почему-то я не могла. И я молчала. Только выдавила «Мы можем поговорить?» или что-то в таком стиле.

Самир топтался на месте в кроссовках, в которых я никогда его не видела в школе. Еще на нем были блестящие спортивные штаны. Униформа пригорода, подумала я.

– Пойдем пройдемся, – сказал он.

Я повернулась было, чтобы пойти в гостиную попрощаться с его отцом, но Самир взял меня за руку и вытянул на лестничную площадку. Видно было, что мой приход его не обрадовал. Самир был в бешенстве. Я хотела только поговорить с ним, спросить, что мне делать теперь, когда Аманда все узнала. Я не хотела сама принимать все решения. Мне хотелось, чтобы он сказал: «Порви с Себастианом, порви с ним прямо сейчас». Чтобы оценил, что я сама приехала в Тенсту вместо того, чтобы потребовать, чтобы он приехал ко мне. Я хотела показать, что могу поехать к нему домой, что мне плевать, в каких условиях он живет.

Какая же была дура. Почему мне было так важно дать ему понять, что мне все равно. Разве Самир считал Тенсту лучшим местом на свете? Вряд ли. Тогда он не стал бы тратить два часа на дорогу каждый день, чтобы посещать гимназию в элитном районе на другом конце города. Я не дура.

Может, мне стоило сказать, что я понимаю, как он ненавидит это ужасное место, где вынужден жить, что я правда понимаю, как сильно ему хочется выбраться оттуда, потому что он заслуживает лучшего. Он не должен жить в таких условиях. Может, это ему хотелось услышать. Может, это мне стоило сказать. Вся квартира, подъезд, дорога от метро и к метро, полиэстровые спортивные штаны. Нет, стыдиться тут было нечего, это не его вина. Но я боялась, что если скажу это вслух, он только будет стыдиться сильнее.

Самир шел впереди меня, не говоря ни слова. Я не знала, куда мы направляемся, но это было не важно. Не знаю, куда у них принято ходить, когда нужно поговорить. Я была готова ко всему – к прачечной, подвалу, детской площадке, площадке для скейтборда, кафе, доске объявлений, главное, чтобы нам никто не мешал. Не сразу я поняла, что мы идем ко входу в метро. Тогда я потянула Самира за рукав, вынуждая остановиться. Он странно посмотрел на меня. А когда я сказала, о чем пришла поговорить, все стало еще хуже.

Не помню, что именно он сказал, но он не считал, что мне нужно порвать с Себастианом, во всяком случае, не ради него. Я помню только: «Мы не встречаемся, Майя. Мы только несколько раз переспали, это совсем другое дело».

Нет, он не назвал меня шлюхой или дешевкой, ничего подобного. Но политически ангажированный интеллектуал и будущий лучший в мире международный корреспондент, Самир смотрел на меня как на последнюю идиотку.

Он даже не замедлил шаг во время разговора. Он хотел сплавить меня как можно скорее, и его совершенно не интересовало то, что я хотела сказать. Он снова взял меня за руку, как будто я была упрямым ребенком, не желающим покидать детскую площадку. Мы подошли к метро, но и там он не оставил меня в покое. Он топтался в своих уродливых белых кроссовках на платформе, пока не пришел мой поезд, сел в вагон со мной и доехал до центра. Зачем? Чего он боялся? Что я останусь и заведу кучу друзей в Тенсте и поселюсь в серой квартире с низкими потолками и линолеумным полом? Что мы станем соседями? Что я куплю такой же спортивный костюм, повяжу голову цветастым платком и заведу младенца, только для того, чтобы быть ближе к нему? Он не настолько хорош.

Я опустилась на сиденье, Самир остался стоять, хотя свободных мест было предостаточно. Но видно было, что он немного успокоился, потому что перед тем, как выйти в центре, он положил руку мне на плечо и сказал: «Пока, Майя, увидимся в школе».

Жаль, что меня тогда не стошнило.

От метро я пошла домой пешком. Через туннель, через парковку перед школой, которая, по сравнению с Тенстой, казалась просто прекрасной и по-домашнему уютной. Я шла быстро, но мне было холодно. Варежки, подаренные Амандой («Я нашла их в миленьком магазинчике в Сохо»), были мокрыми: изнутри – от пота, снаружи – от снега, и оттягивали руки вниз. Я выкинула их в мусорную корзину и сунула руки в карманы, но это мало помогло.