Текст книги "Леди на монете"

Глава 23

Чувство взаимной привязанности, которое связывало их, усиливалось по мере того, как проходили месяцы и годы. Те, кто думали, что хорошо знали Фрэнсис, и предсказывали этому браку неминуемый и скорый крах, потому что она легкомысленна, а он эгоистичен и не способен удержать ее возле себя, вынуждены были признать, что они заблуждались.

Фрэнсис была такой же деятельной и оживленной, как и раньше. Она оставалась душой маскарадов, масок, балетов и пьес, которые по-прежнему очень любила. Но как только королева отпускала ее, она без всякого сожаления сразу же уезжала в Кобхем.

Сад и дом были постоянно предметом их общих забот, а интересы Леннокса не ограничивались только выращиванием цветов, и это приводило Фрэнсис в восторг. Вместе с Роджером Пэйном, своим управляющим, он определил, какие земли будут использоваться как пастбища, а на каких они будут выращивать корма, потому что он купил коров и решил заняться их разведением. Он даже одно время подумывал о том, чтобы заняться коневодством – его заинтересовала порода лошадей, выведенная на Ближнем Востоке. Он рассчитывал, что эта порода станет популярна и в Англии и принесет ему немалый доход.

Фрэнсис с энтузиазмом начала помогать ему, однако очень скоро выяснилось, что лошади не смогли приспособиться к английскому климату и погибли в течение нескольких месяцев.

Это было не единственное начинание Леннокса, которое закончилось провалом, но неудачи только сплачивали их. Они не предпринимали никаких серьезных шагов друг без друга и потому все неудачи переживали вместе.

Два или три раза в году Леннокс, будучи одним из лордов Адмиралтейства, вынужден был выезжать по делам в Шотландию, и тогда у Фрэнсис гостила мать. Иногда к ней приезжал ее брат, Вальтер, который после окончания школы намеревался поступить на флот. К радости Фрэнсис, между ее братом и Ленноксом установились очень добрые отношения Софи, которая уже была замужем, тоже была очень привязана к своему зятю, и Фрэнсис нередко с большим сожалением думала о том, что между нею и сестрой Леннокса нет никакой связи.

– Вполне возможно, что вы и подружитесь, если встретитесь, – говорила миссис Стюарт. – Почему бы тебе не попытаться? Поезжай с Ленноксом в Шотландию, когда он соберется туда в очередной раз.

– Вы же знаете, какой из меня плохой путешественник, – напомнила ей Фрэнсис. – Дорога отсюда до Лондона и то тяжела мне, а уж поездка в Дувр вовсе была ужасной. Когда я наконец приехала туда, у меня была такая головная боль… И мой супруг всегда волнуется, когда видит меня в таком состоянии.

– У тебя бывали тяжелые мигрени даже в детстве, – напомнила дочери миссис Стюарт. – Ты такая деятельная, живая, но не очень выносливая. Это даже странно…

– После оспы головные боли стали чаще мучить меня, maman. Доктор считает, что это связано с глазами. О, не волнуйтесь. Я, конечно, не ослепну, но все равно путешествие в Шотландию – очень трудная вещь для меня, и Леннокс не захочет даже слышать об этом. Тем более что я могу рассчитывать только на холодный прием хозяйки дома. Было бы понятно, наверное, если бы у нас был сын. В таком случае, ее сын оставался бы без наследства. А сейчас она наследница и Кобхема, и имения в Шотландии.

– Как бы я хотела, чтобы у вас были дети! – сказала миссис Стюарт. – Потому что иначе ты потеряешь все, если овдовеешь. Нельзя не думать об этом, Фрэнсис, в жизни все может случиться, – настаивала миссис Стюарт, потому что Фрэнсис попыталась отмахнуться от ее слов. – И мы недавно имели печальную возможность убедиться в этом. Когда я думаю о том, что моя дорогая королева и Генриетта, которую она обожала, ушли одна за другой в течение нескольких месяцев…

– Когда я думаю о будущем, я молюсь, да именно, maman, молюсь на коленях, в здешней часовне, чтобы я умерла раньше. Но если мне суждено остаться без детей и пережить своего супруга, меня все равно не могут лишить права жить здесь. Как бы ни возражала миссис О'Брайен, у меня будет право оставаться в Кобхеме до конца жизни.

Миссис Стюарт вздохнула с облегчением.

– Я рада слышать это. Очень разумно поступает даже молодой муж, когда заранее старается позаботиться о своей жене. Пусть он сам еще очень молод.» К счастью, твой супруг это знает.

– Про него скорее можно сказать, что он излишне заботлив и предусмотрителен, – с гордостью ответила Фрэнсис.

– Я уверена, что если Богу будет угодно, чтобы ты осталась одна, здесь тебе будет лучше, чем где бы то ни было в другом месте. Потому что при любом удобном случае ты стараешься уехать из дворца…

– Королева упрекает меня за это, – призналась Фрэнсис. – Но я надеюсь совсем скоро вернуться сюда. И скоро приедет мой супруг из Шотландии. Поверьте, мне уже очень тяжело при Дворе. Я не могу спокойно видеть, как Карл переживает смерть своей дорогой Риетты, но еще тяжелее мне видеть, как его утешает эта бретонская девица. Как посмел Людовик прислать ее сюда? Мужчины действительно несносны. Неужели он не мог подумать о королеве?

Миссис Стюарт пожала плечами.

– Нельзя требовать от мужчин, чтобы они чувствовали и вели себя так же, как мы. И если бы не было этой Луизы де Керолл, был бы кто-нибудь другой. Ни скорбь по сестре, ни сочувствие королеве не могут помешать королю искать очередную любовницу.

– Чем больше я думаю о королеве, тем больше я благодарна судьбе за счастье, которое выпало и на мою долю, – сказала Фрэнсис. – Я заслуживаю его гораздо меньше, чем она.

– Как будто счастье зависит от заслуг! Гораздо чаще бывает наоборот.

Фрэнсис была вынуждена согласиться с этим. Повороты судьбы были непредсказуемы и всегда ставили ее в тупик. Еще больше она была смущена и озадачена, когда король наконец решил послать Леннокса в Данию с очень ответственной миссией: он был назначен Чрезвычайным послом, и его цель заключалась в создании союза между Англией и Францией против Голландии.

Леннокс ликовал. Это было гораздо лучше Польши, даже лучше Италии, на которую он претендовал сравнительно недавно. Сейчас он был готов простить Карлу то, что ему было отказано в этих двух назначениях, и даже поверить, что это было сделано в интересах государства, потому что, отправляя в Данию в качестве посла человека, принадлежащего к королевской семье Стюартов, он сразу же дает понять всем, какое значение придает отношениям с этой страной.

– Но это так далеко! – сетовала Фрэнсис, впервые понимая, что хотела бы помешать отъезду мужа и удержать его дома.

– Не дальше, чем Польша, любовь моя.

– Кажется, что дальше, потому что дорога только по морю, к тому же я слышала, что путь этот очень опасный. Вы пробудете там долго?

– Я точно не могу сказать, не знаю… Может быть, несколько месяцев или год…

– Если через год вы не вернетесь, я поеду к вам. И никакого значения не имеет, что путешествие трудное и опасное.

Фрэнсис смотрела на мужа со слезами на глазах.

– Вряд ли потребуется так много времени. Как только выяснится, что Дания против этого союза, никто не сможет переубедить их. Я буду так рваться к вам, что им не удастся втянуть меня в длительные переговоры. Разве мог бы быть у меня лучший стимул, чем возвращение к оставленному здесь счастью?

– Мне было бы легче, если бы я меньше нуждалась в вас и меньше тревожилась, – вздохнула Фрэнсис.

– Но как я был бы несчастлив, если бы это было именно так! Как мог бы я оставить вас, думая о том, что мое место может занять другой?

– О, на этот счет у вас не должно быть никаких сомнений. Никто не интересует меня. И если я и оказываю кому-то внимание, то это не более, чем игра. Как говорят жители здешней деревни, я положила все яйца в одну корзину!

– Постарайтесь порадоваться тому, что наконец мне представилась возможность доказать, что я чего-то стою. Потом могут быть и другие назначения, но я надеюсь, что мне не придется уезжать так далеко от вас.

– Откуда вы знаете? Следующий раз это может быть Сибирь, и даже Дания покажется уже не такой страшной. Я почему-то думаю, что вам там не понравится. Наверное, Шекспир очень правильно изобразил Данию в «Гамлете»: мрак и месть.

Леннокс посмеялся над ее непоследовательностью, но потом снова стал серьезным.

– Старые дела, любовь моя. Дело не только в том, что меня удостоили этой чести, но и в деньгах, которые помогут нам расплатиться с долгами и жить спокойно. Но это я полностью доверяю вам, потому что вы так же хорошо умеете беречь деньги, как я – сорить ими.

– У меня нет никакого желания бросать деньги на ветер, – ответила Фрэнсис. – Какие развлечения я могу устраивать без вас? Какой смысл мне покупать новые наряды, если вас нет рядом и вы не можете увидеть меня в них?

Все-таки Фрэнсис удалось немного справиться со своим мрачным настроением, и по мере того, как проходили дни, Леннокс стал более спокойно относиться к своему предстоящему отъезду, хотя мысль о том, что он должен расстаться с женой, была невыносима для него.

Наконец-то Карл признал его заслуги и способности, к которым Леннокс пытался привлечь его внимание с самой своей женитьбы. Фрэнсис знала, что, если бы он согласился ограничить свои интересы ею самой, Кобхемом и шотландским имением, она бы гораздо меньше восхищалась им. Она не предполагала, что способна заполнить всю его жизнь, и не была столь эгоистичной, чтобы рассчитывать на это. Она всегда считала, что мужчины должны быть тщеславными и стремиться реализовать себя, а ей было так же необходимо гордиться им, как и любить его. Поэтому, отбросив все мрачные мысли и пересилив собственную печаль, Фрэнсис старалась сделать все, что только могла, чтобы помочь мужу собраться в дальнее путешествие и радоваться тому, что казна оплачивает все его немалые расходы, чтобы по прибытии в Данию он мог произвести хорошее впечатление.

Леннокс заказал у своего портного новую одежду, которая должна была быть сшита по последней моде, причем, многие вещи были с мехом, что соответствовало суровому датскому климату. У него была блестящая свита, включая и нового для Леннокса человека, Георга Хеншау, которому предстояло стать советником, секретарем и управляющим посольства.

Хеншау, который и раньше исполнял в посольстве те же обязанности, поначалу весьма скептически отнесся к назначению на столь высокий пост аристократа, принадлежащего к королевской семье, и приготовился воспринимать его как чисто декоративную фигуру. Однако он вынужден был изменить свое мнение еще до их отплытия в Данию, благодаря той энергии, которую демонстрировал Леннокс, но Хеншау считал, что трудности, с которыми они там неизбежно столкнутся, заставят его изменить свое отношение к этому назначению.

Карл всячески поддерживал энтузиазм Леннокса, поскольку считал его «самым значительным послом, которого когда-либо Англия направляла в Данию». Фрэнсис, у которой никогда не было много денег и которой пришлось научиться разумно тратить их, широко раскрытыми от удивления глазами смотрела на роскошные ливреи для слуг и новые кареты, из которых каждая была предназначена для шестерки лошадей. Карета Леннокса, которой они пользовались, всегда потрясала ее своей роскошью, но и она не шла ни в какое сравнение с каретой, отделанной бархатом, золотом и серебром, с великолепными кистями.

За это время в Кобхеме перебывало очень много народа, и Фрэнсис всех принимала, как радушная хозяйка. Среди гостей было немало высокопоставленных чиновников из Адмиралтейства и знатных придворных, которые не скрывали того, что новое назначение Леннокса произвело на них сильнейшее впечатление.

Лорд Эссекс, который был старинным другом Леннокса и в течение многих лет занимал пост посла в Дании, часто наведывался в Кобхем и старался рассказать Ленноксу о тех людях, с которыми ему отныне придется налаживать хорошие отношения.

Леннокс, ничего не сказав самой Фрэнсис, поручил Эссексу заботиться о ней. Он составил новое завещание, в соответствии с которым его душеприказчиками становились лорд Эссекс и сэр Карл Виккерстафф, который тоже был его старинным другом. Он позаботился о том, чтобы во время его отсутствия Фрэнсис имела возможность получать причитающиеся ему деньги и те деньги, которые должно было пересылать в посольство казначейство.

Большая часть этих распоряжений стала известна Фрэнсис только после его отъезда.

Последние два дня они провели в Кобхеме вдвоем. Стоял апрель, было тепло и солнечно. Взявшись за руки, они гуляли по саду, где вокруг огромных деревьев и на клумбах желтели первоцветы. Даффодилы и нарциссы-жонкиль, посаженные в минувшем году, уже проклюнулись зелеными стебельками, и вот-вот должен был зацвести золотой дождь.

Сердце Леннокса было наполнено восхищением той красотой, которая открывалась перед ними, но еще больше волновала его красота женщины, шедшей рядом. Он многое бы отдал за то, чтобы увезти ее с собой, но старался убедить и ее, и себя в том, что они расстаются ненадолго, самое большее, на год, но, может быть, даже и меньше.

– Интересно, датчанки красивые? – спросила Фрэнсис. – Я поинтересовалась об этом у милорда Эссекса, и он ответил мне, что они не идут ни в какое сравнение с англичанками. Может быть, он просто хотел успокоить меня?

– Хороши они или нет, вы прекрасно знаете, что меня это мало интересует, – ответил Леннокс. – Но если я вдруг, неожиданно увижу лицо, хоть отдаленно напоминающее ваше, мне только сильнее захочется увидеть вас.

В последний раз они обошли весь большой дом, и Леннокс поговорил со строителями, у которых до его возвращения больше не должно было быть работы: музыкальный салон, который Фрэнсис задумала как продолжение банкетного зала, был завершен, и ей никогда не надоедало любоваться этой прекрасной комнатой, покрытым позолотой потолком и стенами, облицованными мрамором. Только галерея для хора не нравилась Фрэнсис.

– Она должна была бы соответствовать потолку, но для этого ее следовало тоже покрыть позолотой. А сусальное золото очень дорого стоит, – сказала она.

– Если это назначение станет одним из многих, мы забудем о том, что значит «дорого стоит». Может быть, все-таки эта работа отвлечет вас во время моего отсутствия?

– Нет, – ответила Фрэнсис, решительно покачав головой. – Все эти годы мне нравилось планировать работу и делать все вместе с вами. Чтобы это были не мои идеи, а наши. Я стану приезжать сюда время от времени, но жить буду в Павильоне. Королева нуждается во мне, впрочем, может быть, она просто так говорит…

– Король, наверное, говорит то же самое, но только своей бретонской любовнице. Я должен быть ей благодарен, не старайтесь отвадить ее от короля, моя дорогая. Вам это может легко удастся, и тогда его внимание будет снова обращено на вас.

– Сомневаюсь. Бедный, дорогой Карл на самом деле слишком ленив, и когда он смотрит назад, в прошлое, мне кажется, ему жаль того времени, которое он потратил на меня. Конечно, он любил, чтобы ему оказывали незначительное сопротивление – я уверена, что Луиза устроила маленькое представление, – демонстрируя скромность и сопротивляясь, – но Карл был уверен в том, что это всего лишь игра, и он своего добьется. Что же касается меня, то у него всегда были сомнения, и сейчас он вполне может думать, что если бы даже он и добился своего, едва ли результат заслуживал такого терпения и такого труда.

– Нет, – ответил Леннокс, стараясь быть объективным к своему кузену, – вы заблуждаетесь. Он искренне любил вас.

– Тогда, если это действительно так, прекрасно, что теперь он может быть мне добрым другом, когда, как говорила бедная Риетта, страсть уже прошла…

– Хотел бы и я быть также уверенным, что она действительно прошла. Обещайте написать мне, если он попытается…

– Обещаю. А вы должны пообещать мне, мой дорогой, только смотреть на других женщин. Но ради вашего здоровья…

Леннокс закрыл Фрэнсис рот своей рукой.

– Не говорите так. И я клянусь вам, как бы я ни был подавлен – не более двух бутылок в день. Именно так я и живу уже больше года.

– Я знаю об этом. Для меня это звучит устрашающе, но не для вас.

– Едва хватает, чтобы промочить пересохшую глотку.

– В таком случае, не позволяйте датчанам провоцировать вас на длинные речи, чтобы у вас слишком не пересыхало в горле…

В тот последний день даже шутки звучали не очень весело, а ночью Фрэнсис снова злилась на себя за то, что его страсть почти ничего не значила для нее в сравнении с его нежностью.

– Никогда не будет никого другого, сколько бы ни продлилась наша разлука, – шептал Леннокс, обнимая ее. – Мне совсем не трудно жить монахом, потому что нет на свете другой женщины, которую я мог бы так же желать.

Он много раз и раньше говорил ей об этом, и она верила ему, хотя испытывала недоумение и благодарность, потому что в глубине души знала, что только тот, кто искренне любит ее, может не обращать внимания на слабость ответной реакции и прощать ей ее. Она боготворила его, и когда на следующей день Леннокс уехал, ее горю не было границ. Из Кобхема отправилась роскошная кавалькада, а Фрэнсис, стараясь сдерживать слезы, долго махала ей вслед. В тот же день, чуть позже, приехала миссис Стюарт, правда, всего на неделю.

В течение этой недели Фрэнсис сделала все необходимые распоряжения Джервису Маплсдену, доверенному лицу, и Роджеру Пэйну, управляющему. Рабочие после того, как с ними расплатились, были уволены до возвращения хозяина, и Фрэнсис уехала, пообещав вернуться в июне.

Она ехала в Лондон вместе с матерью в большой карете, и, сидя в углу, в окружении бархатных подушек, Фрэнсис вспомнила, с каким облегчением устроилась в этой же карете в ночь своего побега из дворца, после того как в одиночестве проделала почти бегом путь от Уайтхолла до самой таверны за Лондонбридж. В ту необыкновенную ночь для нее не существовало никого, кроме Леннокса, и лучше его не было никого с тех самых пор.

Миссис Стюарт довольно долго молчала, не желая мешать дочери, только время от времени с сочувствием смотрела на нее. Глаза Фрэнсис были закрыты, и казалось, что она спит.

– Старайся принимать каждый день таким, каков он есть, – миссис Стюарт, наконец, рискнула нарушить молчание. – И тогда ты с удивлением обнаружишь, что время летит очень быстро.

Фрэнсис открыла глаза и в растерянности посмотрела на мать.

– О да, maman, я уверена, что именно так и будет, – согласилась она. – Но сейчас я не думала про Леннокса. Я думала о Карле.

– О короле? О, моя дорогая Фрэнсис, я уверена, что тебе не надо беспокоиться. Сейчас ему совершенно ясно, что ты не любишь никого, кроме Леннокса. Злые языки болтают, что он отправил Леннокса в Данию, чтобы отделаться от него, но это не так.

– Конечно, это не так. Если бы он хотел отделаться от моего супруга, он давно уже мог отправить его в Польшу или в Италию, когда тот сам просил его об этом. Я с благодарностью думаю о короле, потому что он наконец воздал должное тому, кто был ему всегда верен и принес немало пользы.

И вдруг, рассмеявшись, добавила:

– Если бы он рассчитывал на то, что я, как преданная жена, захочу выразить ему свою признательность… Как… как бы он был тогда разочарован! Если бы ему довелось обладать мной…

Миссис Стюарт почувствовала некоторое смущение.

– Что ты говоришь?! – воскликнула она, явно не пытаясь скрыть упрек. – Впрочем, ты часто говоришь какие-то странные вещи.

– Правда, maman? Впрочем, может быть, мои мысли показались бы вам еще более странными… иногда. Мне кажется, что Карлу, которому не довелось обладать мной, повезло больше, чем он думает…

– В чем дело, Фрэнсис? Я не понимаю тебя. Слушая тебя, можно подумать…

– Что? – спросила Фрэнсис, глядя на мать блестящими глазами.

– Ну… э… я не знаю… может быть, что ты… холодная женщина и не можешь любить…

– Нет, никогда! Но, maman, есть разная любовь, ведь правда? Скажите, между вами и отцом была страсть? Дикая, безумная страсть?

Миссис Стюарт с усилием обратилась мыслями к прошлому, к тем отношениям своей молодости, которые сейчас были уже почти забыты.

– Конечно, – ответила она без колебания.

Потом ей показалось, что она поняла, что именно имела в виду ее дочь.

– Мое дорогое дитя! Любящая жена никогда не может дать своему мужу слишком много. Разве церковь не учит нас, что супружеская любовь священна и что между супругами не может быть греховных отношений? Тебе не следует бояться впасть в грех там, где его нет и быть не может.

– Я не боюсь этого, maman, – ответила Фрэнсис, и в ее глазах была тоска.

Глава 24

В течение всего того лета, которое Двор провел в Виндзоре, Фрэнсис по возможности старалась не грустить и чувствовать себя счастливой. Ей казалось, что именно так она и обязана себя вести, потому что Леннокс в письмах просил ее оставаться веселой. Он писал ей, что они оба молоды и что впереди у них длинная жизнь, вскоре разлука кончится, и наступит время, когда она будет казаться им дурным сном.

Фрэнсис верила ему.

– О, зачем, зачем я верила ему? – рыдала она спустя менее чем год.

Почему она хотя бы инстинктивно не чувствовала, что длинная совместная жизнь – всего лишь миф, и что его дни сочтены? Тогда, несмотря ни на какие обязанности при Дворе, она поехала бы к нему, мужественно перенесла бы длинное путешествие, не обращая никакого внимания ни на головные боли, ни на усталость, которые она всегда испытывала во время поездок.

Не имея никаких дурных предчувствий, она считала самым главным для себя запастись терпением и надеялась, что каждый прожитый день приближает их встречу. Она радовалась тому, что Леннокс, несмотря на свою неприязнь к Дании, сумел добиться прекрасных успехов на дипломатических переговорах.

Она ни на минуту не сомневалась в его верности, но считала, что в жизни таких мужчин, как Леннокс, женщины никогда не играют главную роль, в то время как для нее самой без него жизнь стала ненужной и бессмысленной. Но больше всего она хотела, чтобы король мог гордиться ее мужем.

И так оно и было, потому что депеши из Копенгагена приносили известия об успехах, достигнутых Ленноксом.

Если уж Ленноксу удавалось добиться чьей бы то ни было дружбы, этот человек оставался верен ему. Именно так случилось и с Хеншау, который в своих письмах прекрасно отзывался о Ленноксе и уверял лорда Арлингтона, министра, в том, что герцог настолько компетентен, что ему, Хеншау, почти нечего делать. Именно Леннокс сам вел переговоры с датским правительством и произвел сильное впечатление своей эрудицией и способностями.

Карл, будучи великодушным человеком, не упускал случая порадовать Фрэнсис высокой оценкой заслуг ее мужа. Королева, которая всегда относилась к Фрэнсис с большой симпатией, старалась запомнить каждое хвалебное слово, сказанное ее супругом.

– Теперь Его Величество знает, что был не прав и что вы сделали очень мудрый выбор. Когда Леннокс вернется, они станут настоящими друзьями, и его заслуги как посла не будут забыты.

У Фрэнсис было немало своих дел и забот, и она очень усердно старалась действовать в интересах мужа и отчитывалась ему за все деньги, которые попадали к ней.

Роджер Пэйн, который был очень предан Ленноксу, с восхищением писал ему о Фрэнсис: «Герцогиня – единственный человек, который может устранить все трудности, возникающие с Вашими делами здесь, и бдительно стоит на страже Ваших интересов».

Фрэнсис делила свое время между Уайтхоллом и Кобхемом, каждое письмо Леннокса было свидетельством его любви к ней – «его бесценной возлюбленной».

Леннокс приказал Джервису Маплсдену отдать в полное распоряжение Фрэнсис его собственную карету и лошадей, потому что ему казалось, что лошади Фрэнсис должны быть совсем измучены и нуждаются в хорошем отдыхе. Маплсден в ответном письме заверил Леннокса в том, что после последнего посещения Кобхема герцогиня уехала в карете, запряженной шестеркой прекрасно отдохнувших лошадей.

Узнав о том, что Фрэнсис решила обновить интерьеры Павильона, Леннокс прислал распоряжение передать ей для этих целей пятьсот фунтов, однако Фрэнсис знала, что ей будет вполне достаточно и половины этой суммы, а то и меньше.

Позднее, возвращаясь мыслями к этим месяцам, Фрэнсис вынуждена была признать, что в них не было ничего интересного и что она жила вполне буднично и заурядно.

В Виндзоре устраивались балы, маскарады, Двор выезжал на охоту. Порой Фрэнсис испытывала угрызения совести, потому что в ее жизни было гораздо больше развлечений, чем в жизни ее мужа, который считал и климат в Дании, и саму страну малопривлекательными. «Никогда никому ничто так не надоедало, как мне надоело здесь, – жаловался он, – одно из самых тоскливых мест, где смертным доводилось когда-либо тратить свое драгоценное время». Однако дела шли успешно, и они оба надеялись завершить свою миссию к весне.

Однако Ленноксу не суждено было дожить до той весны: 12 декабря, в Эльсиноре, куда он прибыл в связи с приходом английской флотилии, с ним неожиданно случился удар, и он скончался.

Фрэнсис узнала об этом, будучи в Уайтхолле, и в течение нескольких дней она была не в состоянии интересоваться какими бы то ни было подробностями. Она понимала только одно: ее жизнь потеряла смысл, свет для нее померк и никогда не загорится вновь.

Немного окрепнув и придя в себя, Фрэнсис отправилась в Кобхем в сопровождении матери и миссис Харвест, хотя обе с грустью понимали, что они мало чем могут помочь Фрэнсис, которая больше всего хотела быть одна.

Однако она нашла в себе силы расспросить слугу Леннокса, Флексни, который вернулся из Дании, и лорда Эссекса, состоявшего в переписке с сэром Джоном Полом, английским консулом, который был с Ленноксом в тот момент, когда с ним случился удар, унесший его жизнь.

– Он совсем не много пил, хотя именно так пытались объяснить его смерть, когда сообщали о ней сюда, – сказал лорд Эссекс.

Услышав это, Фрэнсис впервые попыталась выйти из состояния заторможенности, в котором пребывала все это время.

– Вы можете не говорить мне об этом, – ответила она. – Он дал мне слово. Не больше двух бутылок в день, как всегда. Это же для него ничто.

– Пол подтверждает, что герцог был всего лишь в хорошем настроении. Флотилии в тот день устроили банкет, и многие из тех, кто вместе с ним были на этом банкете, пили гораздо больше Леннокса. Его убил климат. Он никогда не писал об этом открыто, потому что боялся, как бы его не отозвали прежде, чем он завершит свою миссию. И в то же время доктор свидетельствует, что у него и раньше были доводы беспокоиться о здоровье герцога.

– Мой супруг не подозревал этого, иначе он предпочел бы вернуться, бросив все, чтобы не оставлять меня одну с разбитым сердцем.

Фрэнсис рыдала, хотя за минувшие недели никто не видел ее слез.

– Какому тридцатилетнему мужчине придет в голову мысль о смерти? – спросил Эссекс. – Хотя его здоровье и было разрушено давно, еще до того, как он встретил Ваше Высочество.

– После того, как мы поженились, он был совершенно здоров. Он часами ездил верхом, и никто не мог тягаться с ним на теннисном корте.

– Это климат, – повторил Эссекс. – Джон Пол говорит, что в Эльсиноре ветрено и много снега. Флотилия даже получила приказ выйти из узкого пролива Эресун, чтобы не оказаться во льдах. Мы живем в более мягком климате и не имеем представления о том, насколько он суров в Скандинавии. Для тех, кто не привык к нему, холод может оказаться убийцей.

– Мой супруг писал, что там не выжить без меховой одежды, – в отчаянии сказала Фрэнсис. – Правда я не восприняла его слова буквально… Но все-таки сразу же отправила ему шерстяные одеяла, соболью муфту и теплое пальто на беличьем меху. О, если бы я поехала к нему сама… Я могла бы заботиться о нем лучше, чем доктора, лучше, чем кто бы то ни было другой… и он, и он мог бы быть счастлив.

Глядя на прекрасную, убитую горем женщину, тоненькую, как тростинка, с огромными глазами на печальном лице, Эссекс покачал головой.

– Вы сами могли бы умереть там, – сказал он.

– Ну и что? По крайней мере, мы были бы вместе. Зачем мне жить теперь? Он был моей жизнью.

Эссекс, который был немного влюблен во Фрэнсис, как и большинство мужчин, которым приходилось общаться с ней, и очень ее жалел, сочувственно произнес:

– Ему очень повезло. В течение пяти лет вы были для него самой большой радостью.

Но эти пять лет так быстро прошли, подумала Фрэнсис. Если бы только она знала, как будет вспоминать каждый прожитый с ним день… И она мало давала ему, говорила она себе, как это уже случалось и раньше. Она отдала ему все, что имела, но это все-таки малость… Она относилась к нему с уважением и любила его, но понять ее любовь могла только женщина с таким же темпераментом.

Эссекс попытался убедить Фрэнсис в том, что она еще очень молода – ей нет еще двадцати шести лет, – и со временем к ней вернутся силы и интерес к жизни. И у нее не будет недостатка в поклонниках, которые захотят ее утешить. Только сама Фрэнсис знала, что она никогда не забудет Леннокса, и никогда никто другой не займет его места. Нерешительно, запинаясь, она задала самый трудный и страшный вопрос:

– Мне сказали… Моя мать говорила мне, что уже решено… что моего супруга привезут домой, в Англию. Но когда? Ведь уже прошло много недель…

Эссекс постарался избежать пересказа всех подробностей. Он только сказал, что тело Леннокса забальзамировано и помещено в специальный цинковый гроб, который стоит в большом обитом бархатом саркофаге. Сейчас тело находится в доме сэра Джона Пола в Эльсиноре, откуда и будет отправлено в Англию.

– Король Дании, – сказал Эссекс, – приказал отправить Его Высочество на датском судне, хотя сперва собирались прислать за ним «Короля Карла». Окончательное решение еще не принято, но само путешествие займет несколько недель.

– Он добирался до Дании шесть недель, – напомнила Эссексу Фрэнсис.

Трудно представить себе это, но из-за всевозможных проволочек траурное судно прибыло из Дании только в сентябре. В начале августа Хеншау сообщил, что оно готовится к отплытию, и когда Фрэнсис узнала, что судно должно прийти в Грейвсенд, она решила отправиться туда.

Фрэнсис была мужественным человеком, ее не сломили даже месяцы горя и уединения, и сейчас ей понадобилось все ее умение владеть собой.

Стоя на берегу во вдовьем траурном платье, окруженная друзьями и высокопоставленными государственными деятелями, посланными министром иностранных дел и королем, она напряженно рассматривала судно в траурном убранстве, которое привезло на родину тело Чрезвычайного посла Его Величества короля Великобритании.

Несмотря на переживаемое ею горе, Фрэнсис подумала о том, что Леннокс, который любил пышные зрелища и церемонии, был бы польщен великолепием своих запоздалых похорон. Позднее Фрэнсис узнала, что по приказу Карла тело Леннокса должно быть предано земле с почестями, которые обычно оказывались членам королевской фамилии. Одаренный богатым воображением, Карл решил, что Леннокс вполне заслужил эту честь и был бы доволен, к тому же это поможет Фрэнсис справиться с ее горем. Карл оказался прав, потому что, по его собственным словам, смерть его кузена – большая потеря для страны, которой он служил.