Текст книги "Жемчуг проклятых"

Глава Восьмая

1.

Мистер Линден вернулся в субботу вечером, так же неожиданно, как уехал. Спрыгнул у крыльца с лошади, погладил ее по шее и торопливо передал поводья Диггори. Кэлпи была вся в мыле и диковато косилась на хозяина налитым кровью глазом. Пастор проводил ее чуть виноватым взглядом.

От быстрой скачки волосы у него растрепались совершенно неподобающим образом и из-за этого мистер Линден показался Агнесс совсем молодым. И на удивление красивым. Даже странно, что растрепанность и дорожная пыль на щеках могли кого-то так преобразить. Уже смеркалось, и Агнесс показалось, что глаза пастора светятся… Наверное, потому что они такие светлые на запыленном лице… Вообще-то глаза у людей светиться не могут.

Агнесс таращилась на дядю с полуоткрытым ртом. В особенности, на его шею. Никогда прежде Агнесс не видела его без белого галстука, прикрывавшего шею до подбородка, но в дороге галстук размотался, остроконечный воротник измялся, и шея пастора была обнажена. Агнесс смутилась, как если бы увидела дядюшку нагишом, но он, видимо, не заметил неровные алые пятна на ее щеках.

– Сьюзен, приготовь мне ванну, да поживее, – поверх ее головы крикнул пастор. – Воду можешь не греть. Дженни, возьми мой сюртук и вычисти к утру, а галстук не забудь накрахмалить.

Прежде чем Дженни подхватила запыленный сюртук, мистер Линден выудил из кармана мятые листки бумаги и посмотрел на Агнесс с внезапным интересом, как если бы она только что возникла из-под земли.

– Вот, возьми.

– Что это?

– Билль о борьбе с малолетними племянницами, который я собираюсь представить парламенту, – поморщился мистер Линден. – Что это может быть, как не моя завтрашняя проповедь? Изволь переписать.

– После всего, что произошло, сэр, вы осмелитесь проповедовать?

– А что же такого произошло? – он приподнял бровь. – Насколько я могу судить, по руслам рек струится вода, а не кровь, саранча не покусилась на крыжовник миссис Крэгмор, а четыре джентльмена на конях странной масти так и не нанесли нам визит. Из чего напрашивается вывод, что земля все еще стоит на твердых основах.

– Вы прекрасно знаете, о чем я веду речь, сэр. После того, как вы сбежали, мистер Холлоустэп устроил Милли и Эдвину «кошачий концерт». Три ночи напролет! И если бы Лавиния за них не вступилась…

– Что? Она-то как обо всем узнала?

– От меня. Потому что мы с ней лучшие подруги, даже если это против порядка старшинства.

Мистер Линден устало помассировал шею.

– Надо полагать, леди Мелфорд расстреляла дружков Холлоустэпа из ружья, а их тела распорядилась захоронить в парке Мелфорд-холла, дабы они навевали на нее меланхолию во время вечерних прогулок?

– Нет, дядюшка. Она распугала их чаем.

– Весьма впечатляюще, дитя мое. Такое не каждому под силу.

– Она самая храбрая женщина в мире! – ликовала Агнесс. – Уж точно храбрее вас, сэр.

– Да.

– Что да?

– Я согласен с тобой по обоим пунктам. А теперь ступай за конторку, да поживее.

– Не раньше, чем расскажу вам, что произошло…

– Девочка, мне недосуг слушать твои россказни, – прикрикнул на нее пастор. – Переписать набело. К утру.

Агнесс пролистала проповедь.

О последних событиях там не было ни слова…

Она почувствовала, как во рту становится горько от обиды.

Мистер Линден – оплот нравственности, он должен направлять свою паству по пути праведности! Он должен обличать их грехи! Осуждать дурные поступки! Он должен был объяснить им в проповеди, что нельзя так мучить и преследовать ближних своих, должен был попытаться их как-то исправить, направить, воодушевить… А он написал очередной шедевр занудства, в котором знакомил паству с биографиями 76 предков Господа Иисуса. И все будут дремать во время проповеди, и выйдут из церкви ничуть не более просветленными, нежели были, когда туда вошли. И когда в следующий раз какая-нибудь несчастная девица грехопадет, все начнется сначала… Но вступится ли за следующую грешницу леди Мелфорд?

Агнесс вздохнула. Она бы и то написала проповедь лучше! Она бы нашла слова, чтобы достучаться до умов и сердец этих… этих… барышне не положено ругаться. Да, она бы нашла слова, она их уже нашла, они сами ее нашли, они горели в ее мозгу, как «мене, мене, текел, упарсин» на стене во время Валтасарова пира.

«Жены ваши в церкви да молчат», но она ведь и будет молчать. Говорить будет мистер Линден. Она всего лишь одолжит его голос.

Вокруг пульсировала горячая, удушливая тьма, и в нее Агнесс окунула перо. И начала писать.

2.

После завтрака, который прошел в молчании и взаимном игнорировании, Агнесс отозвала в сторону служанка Дженни.

– Мисс Агнесс, вы дома или не дома?

– В каком смысле? – не сообразила Агнесс.

– Гостей принимаете аль нет? Наверное, вы не дома, – заранее обрадовалась служанка. – Где это видано – заявляться с визитом до полудня? Да еще в Божий день. Я так и передам…

– За исключением близких друзей, им можно наносить визиты в любое время, – поправила ее Агнесс, догадавшись, кто пришел спозаранку.

Милли стояла у изгороди, поставив ногу на приступку и нервно притопывая, готовая в любой миг сорваться с места. Но увидев, что Агнесс явилась без спутника в долгополом черном сюртуке, Милли успокоилась и натянуто улыбнулась.

– Я пришла попрощаться, – осадила она подругу, когда та ринулась к ней с объятиями.

– Что еще за чепуха, зачем вам уезжать? – Агнесс недовольно оглядела ее пелерину. – После того, как Лавиния приструнила негодяев, на вас никто не посмотрит косо. Не посмеет!

– Мы едем в Эдинбург. Эдвина зачислили в университет.

– Не может быть!

Милли покачала изящной головкой, уже не простоволосой, но покрытой простым соломенным капором.

– По-твоему, он настолько никчемный человек, что его успех вызывает одно только удивление?

– Конечно нет… то есть… выходит, его родственник смягчился и попросил за него?

– За него и вправду попросили, – допустила Милли. – Но это был мистер Линден.

Агнесс машинально обернулась к каретному сараю, возле которого Диггори старательно начищал их экипаж. Но пастор еще не появился.

– Оказывается, сразу после венчания он поскакал в Эдинбург, все там обстряпал и тотчас же воротился к нам! – просветила ее Милли.

– Сколько же он пробыл в седле, – ужаснулась Агнесс, вспоминая его изможденный вид вечером и то, как он устало прикрывал веки за завтраком.

Даже утренний чай не смог привести его в чувство. Впрочем, чай был едва теплым и с прокисшим молоком, а тосты – подгорелыми, поскольку мисс Тревельян не собиралась баловать предателей и трусов.

Ох, как же она виновата!

И если бы только в этом!

– Откуда мне знать? – отмахнулась Милли. – Но переговоры в университете не отняли у него много времени. Простого человека там бы и слушать не стали, но мистер Линден, как-никак, богатый, влиятельный священник и сын графа в придачу. Ах, Агнесс, до чего же тебе повезло!

Но Агнесс не разделяла ее ликования. Теперь уже она нетерпеливо задрожала. Успеет или нет? До утренней службы оставалось не так уж долго, но если мистер Линден еще не взял с конторки переписанную проповедь, если не развязал зеленую ленточку…

– Он, разумеется, взял у меня обещание ничего тебе не рассказывать, – прервала ее размышления Милли, – но поскольку он мне солгал, я сочла позволительным нарушить наш договор.

– Солгал?

– Сказал, будто бы Эдвину как студенту, обремененному семьей, назначили годовое пособие в 60 фунтов. Но Эдвин объяснил мне после его ухода, что никаких пособий студентам не назначают. Значит, у нас появился анонимный благодетель.

– Я очень счастлива за вас, Милли, – протараторила Агнесс, едва сдерживаясь, чтобы не броситься в дом. – Ты ведь напишешь мне и расскажешь, как вы устроились?

– Нет, Агнесс. Я, наверное, не буду тебе писать.

– Ага, так мистер Линден купил твое молчание! – сказала Агнесс почти радостно.

Она чувствовала себя кухаркой, которая машет газетой над углями и тоскливо смотрит на суп, переставший кипеть. Гнев на дядюшку угасал стремительно, и на его место грозилась заступить всепоглощающая вина. Такая, что жить не захочется.

– Вот еще! Просто мне кажется, что так будет лучше. Поверь, скоро тебе будет не до меня. Столько хлопот, столько волнений! Зато я принесла тебе кусочек торта на память.

Она выпростала руки из-под пелерины и протянула Агнесс завернутый в газету комок.

– По нашим поверьям, кусочек свадебного торта сулит скорое замужество. Какая пышная свадьба у тебя будет, Агнесс! С платьем, привезенным из Лондона, подарками и даже сувенирами для гостей. Скажи, тебе не терпится стать полновластной хозяйкой пастората и всех десятин?

– Неужели мистер Линден пустит меня и моего мужа жить в пасторате? – спросила Агнесс, которая так распаниковалась, что уже ничего не соображала.

– Глупенькая! – наклонилась к ней Милли и чмокнула ее в лоб. – Ну все, мне пора.

– Мне тоже, Милли. Очень и очень пора.

Когда Милли, еще раз одарив ее улыбкой, вспорхнула на приступку, Агнесс помачалась к карете сломя голову. У нее еще есть время. Она все перепишет за время пути. На худой конец, зажмет чернильницу меж колен и постарается на насажать клякс.

– Мистер Линден еще не вышел? – спросила она набегу.

– Что вы, мисс! – отвечал Диггори, свесившись с облучка. – Хозяин давно уехавши.

Агнесс замерла.

– А карета для кого?

– Так для вас, мисс. Хозяин говорит, что если вывозить вас со всеми почестями, может, вас замуж поскорее позовут. А мне обещался цилиндр справить и сюртук, как у взаправдашнего кучера…

– Диггори, гони! Гони во весь опор! – заверещала Агнесс, прыгая в карету.

Из окна она увидела, что к кусочку торта, который она в спешке обронила, уже подбирается кот миссис Крэгмор. Жаль, конечно, упускать такой талисман, но у Агнесс не было времени ни поднимать его, ни оплакивать. Если она не перехватит проповедь, на скорое замужество все равно можно не рассчитывать. Сначала дядюшка убьет ее, а потом совершит отпевание над ее телом, еще теплым.

3.

По ступеням Агнесс взбежала сломя голову, и чуть не запнулась о порог под неодобрительный шепоток прихожан, считавших, что религиозное рвение – это удел папистов и методистов, тогда как люди порядочные входят в Божий дом степенно, как в гостиную сельского помещика. Но никто не стал заострять внимание на ее промахе.

Этим утром пастве было не до племянницы пастора. Все косые взгляды доставались скамье, на которой сгрудилось семейство Билберри. Вдова была погружена в изучение молитвенника, и ее отпрыски, притулившись к матушке, тоже старательно таращились на страницы.

Голову никто не поднимал. У самого прохода с каменным лицом сидела Фэнси. Обычно хозяйка отсылала ее на заднюю скамью, но сегодня милостиво разрешила ей присесть рядом со своими детьми. Понимая, что ей уготована роль телохранителя, Фэнси напряглась, когда в церкви появился Холлоустэп, и шумно выдохнула, когда он вразвалочку прошел мимо и уселся на передней скамье.

От него до сих пор разило дымом.

Но Агнесс было не до него. С безысходной тоской она отметила, что мистер Линден уже облачился в черную сутану и белый стихарь и стоял за кафедрой, обсуждая с миссис Кеттладрам, какие гимны ей сегодня играть. С пюпитра свисала зеленая ленточка. Значит, проповедь уже там.

Успел ли он ее прочесть? Конечно, нет. Мистер Линден старался лишний раз не перечитывать свои проповеди, такое отвращение они ему внушали.

Начало службы Агнесс провела, как в тумане – по команде становилась на колени и поднималась, твердила молитвы, не вдумываясь в их смысл, открывала со всеми рот, притворяясь, что поет гимн. Все время она видела перед собой ленточку, свисавшую, как хвост змея-искусителя. И когда мистер Линден потянул за нее, Агнесс зажмурилась так крепко, что ресницы впились в кожу под глазами.

Сейчас начнется!

И началось.

Сначала пастор приоткрыл рот, готовясь прочесть первую строку, но запнулся о нее, побледнел и в замешательстве обвел взором прихожан. Ледяное пламя опалило виновницу, и она уткнулась в молитвенник, а когда отважилась поднять глаза, то увидела, как пастор беззвучно шевелит губами, силясь восстановить в памяти прежний текст. Не получалось. Наконец он обреченно вздохнул и, вздернув брови, процедил:

– Хотя в сегодняшнем Евангелии упомянуты 76 предков Господа Иисуса, я отказываюсь от своего намерения вкратце пересказать вам биографии всех этих достойных джентльменов. Какая глупая затея! До пророков ли мне сейчас, когда в моем приходе творятся такие страшные вещи? – тут он наткнулся на (П) и сделал внушительную паузу.

Прихожане потрясенно молчали.

– Нет, я, конечно, понимаю, что Библия запрещает нам побивать ближних камнями, а другие гнусности, которые можно устроить соседям, там черным по белому не прописаны. Немудрено запутаться. Откуда же вам было знать, что кидать крапиву им на порог, плевать им под ноги, горланить оскорбления у них по окнами, запрещать своим детям водиться с их детьми – это тоже грех? Неоткуда, наверное. Вы, наверное, просто не знали. Зато теперь знаете.

На этих словах мистер Холлоустэп демонстративно поднялся и, выкатив грудь, направился к дверям, а за ним еще несколько мужчин.

– Это грех, – уведомил их мистер Линден. – А я как ваш пастырь не могу оставить грех без внимания. Я должен его обличить.

Хмыкнув, Холлоустэп дернул ручку двери… и ничего не произошло. Он подергал еще раз, но дверь не поддавалась, и последующие попытки тоже не увенчались успехом. Лоб Холлоустэпа блестел от пота, на висках вздувались вены, но дверь словно пустила корни в каменное крыльцо и только поскрипывала, когда он начал вышибать ее плечом.

– Между прочим, Господь приготовил для грешников ужасные казни, – продолжил мистер Линден, с интересом посматривая на возню у двери. – Уж лучше я пристыжу вас прямо сейчас, тем самым защитив ваши души от ада. Внемлите же мне и покайтесь, – заметив подчеркивание, последнее слово он произнес с особым выражением.

Холлоустэп сдавленно вскрикнул и отшатнулся, дико вытаращившись на свои ладони. Его приятели, тоже встревоженные, пятились от двери. По рядам прокатился шепот: едва не выворачивая шеи, прихожане старались получше рассмотреть ручку двери, которая, вообще-то, выглядела, как обычно.

Только мерцала красным.

Послышался стук – миссис Билберри уронила молитвенник.

Еще мгновение, и мужчины во главе с мясником бросились врассыпную, торопливо занимая свои места, складывая руки на коленях, старательно выпучивая глаза, как перед первым причастием.

– Просто вам не хватило любви, – заключил мистер Линден. – Ее так трудно взращивать в своей душе, потому что все вокруг норовят ее затоптать, а если огородить душу высоким забором, любовь зачахнет в тени. И непонятно, что тут поделать. Но для начала давайте попробуем не пакостить друг другу. Может, что-нибудь да получится. Ну, вот и все. Это конец моей проповеди.

Он сложил листы, тщательно выровнял их, покрутил в руках. И добавил, глядя в сторону:

– Миссис Билберри, я поздравляю вас с законным браком вашей дочери Миллисент.

Наступила тишина, такая пронзительная, какая бывает только в старых каменных церквях, где каждое шуршание отзывается рокотом. Агнесс тоже затаила дыхание, глядя на мистера Линдена. Он возвышался на кафедре, как капитан на корме корабля, и его волосы чуть колыхались от потока волшебства, который овевал его всегда и который она почувствовала только сейчас.

Не удержавшись, она захлопала. Прихожане, расценив ее порыв несколько иначе, тоже зааплодировали, вежливо кивая миссис Билберри и даже приставая со скамеек, что поклониться ей как следует. Она же, прижав к себе детей, тихо плакала, пыталась что-то произнести, но давилась всхлипами и снова начинала плакать.

Все это время Агнесс с обожанием смотрела на дядю.

Но к причастию не пошла.

У нее зародились нехорошие подозрения, что вместо хлеба она получит шлепок по руке.

Пока прихожане толпились у алтаря, она встала на колени, молясь о смягчении дядюшкиной души и наблюдая, как мистер Холлоустэп выгребает из корзины для пожертвований пенсы и набивает ими жилетный карман, видимо, чтобы компенсировать душевное потрясение. Интересно, если рассказать об этом дяде, он похвалит ее за наблюдательность? Едва ли. Наверное, он уже никогда ее не похвалит. И не простит.

4.

В карете худшие опасения Агнесс подтвердились.

Дядюшка вернулся мрачнее тучи и загадочно усмехнулся, присаживаясь напротив.

– Шутки шутками, девочка, но ты перегнула палку. Дерзкая выходка дорого тебе обойдется. Когда вернемся домой, я тебя высеку.

– К-как?

– Розгами. Но если ты предпочитаешь иной инструмент истязания, я готов пойти тебе на встречу.

– Но… но вам же не нравится, когда бьют женщин!

– Не нравится. Но своим поступком ты в который раз показала, что ты еще не леди и даже не женщина. Просто глупая девчонка.

– В таком случае, могли бы и не дочитывать.

– Отчего же не дочитать? У тебя хороший слог.

– Но…

– Это нисколько не умаляет тяжести твоего проступка.

Агнесс отвернулась, надеясь, что поля капора скроют ее лицо, а мучитель не увидит, как по ее щекам ручейком побежали слезы. Не доставит она ему такое удовольствие! Хотя за всю жизнь никто ее пальцем не тронул, она, хотя бы в теории, представляла, как протекает эта процедура. Боли Агнесс не боялась. Если уж на то пошло, боль она вообще не почувствует, потому что еще раньше упадет в обморок от стыда. Ах, как же это стыдно, как невыразимо стыдно! Чтобы ее… чтобы он ее…

Разве что пасть ему в ноги и попросить прощения? Вдруг смягчится? Но что если он задаст дополнительные вопросы? А на них она не сможет дать удовлетворительный ответ, не покривив душой. Потому что она ни капельки не раскаивалась в содеянном, да и в другой раз поступила бы точно также. Пожалуй, дядюшка прав – она глупая, а вдобавок закоснелая во грехе девчонка. Такую и правда следует наказать. Но раз уж она взаправду настолько испорченная, ни что не помешает ей пожаловаться Ронану на своего обидчика. А уж Ронан найдет способ с ним поквитаться! Эти размышления отчасти развеяли ее печаль, но уже следующая мысль – о том, что месть все равно состоится постфактум – свела на нет их благотворный эффект.

– Пожалеешь розгу – испортишь ребенка, да? А это у какого пророка написано? – срывающимся голосом спросила Агнесс. Нужно узнать наверняка, какому седобородому старцу, скончавшемуся за тысячи лет до ее рождения, она обязана своим несчастьем.

Неожиданно для нее дядюшка разразился гневной тирадой.

– Причем тут пророки? Да это вообще не из Писания! Это цитата из стихотворения Сэмюэля Батлера «Гудибрас», кстати, весьма дурацкого. Но все ее так превозносят, словно бы ее автор – никто иной, как Соломон. Спрашивается, почему? А потому, что наши с тобой современники, Агнесс, не знают ни Библии, ни родной литературы. Как тебе это нравится?

– Просто ужасно, сэр! – поддакнула ему племянница.

– И не говори!

– Куда мы катимся?

– Вот именно! С одной стороны – небывалый технический прогресс, с другой – небывалое духовное убожество.

Опомнившись, пастор опять нахмурился, но так сурово, как в первый раз, у него уже не получилось. Еще раз посмотрел на Агнесс и вздохнул. Трудно сечь человека, с которым только что обсуждал будущее нации.

– Домашний арест, – вынес он вердикт. – На неделю. Корзину с рукоделием и прочими побрякушками я у тебя отберу. Будешь вышивать наалтарный покров.

– А можно я его рыбьей чешуей вышью?

– Нет.

– Сейчас так модно вышивать рыбьей чешуей.

– Нет, Агнесс, нельзя! Нельзя и все тут, – строго заявил дядя.

Если бы Агнесс не смотрела так пристально себе под ноги, она бы заметила, что уголки губ пастора, обычно скорбно опущенные, сейчас чуть-чуть приподнялись в улыбке.

5.

До вечера Агнесс томилась в заточении. Она честно пыталась вышивать наалтарный покров, но руки не слушались, и чтобы не портить вышивку, она отложила работу в сторону и села у окна. Иногда ей хотелось уединения, но не тогда, когда ее к уединению принуждали. Сейчас бы погулять. Побродить по дому. Ей хотелось бы…

Ей хотелось бы поговорить с дядей. Ну, или не поговорить, а хотя бы поужинать с ним за одним столом.

Но ужин для Агнесс принесли в комнату. Правда, весьма изобильный и с двойной порцией сладкого пирога. Узницу жалели. Однако аппетит у нее улетучился, и настроение было прескверное. Угрызения совести и обида жгли ее попеременно. В своих размышлениях Агнесс то с головой ныряла в соленое озеро самоуничижения, то в сердце у нее вздувался огненный шар обиды, грозя задушить. Так и досидела до темноты, и задремала в кресле, и приснилось что-то скверное, непонятное: она бежала за кем-то по пустоши, задыхалась, силясь догнать, а потом вдруг поняла – она не преследует, она убегает, и ее вот-вот нагонит что-то страшное, неумолимое, неизбежное! Однако разбудил ее не кошмар, а голоса, звучавшие прямо под ее окном. Мужские голоса.

Спросонья Агнесс подумала было, что это снова Ронан пришел за ней, и успела улыбнуться.

Но потом поняла, что под ее окном разговаривает дядя.

С причетником…

– …Откуда тебе это известно? – жестко и холодно спрашивал дядя.

– Дык я уже отхожу ко сну, слышу – скрежет! Даже переодеваться не стал, штаны вот только натянул и бежать! – виновато отвечал причетник. – Ваше преподобие мне так сами велели, коли чего странного услышу. Прибегаю к подземной часовне – батюшки святы, а там плита сдвинута!

– Может статься, она уже давно сдвинута.

– Только вчерась проверял, все было тютелька-в-тютельку. Ровнехонько лежала.

– Его ты видел?

– Да как же его увидишь-то? У него еще долго силенок не хватит показаться.

– Тогда еще не все потеряно. По крайней мере, все не так скверно, как в прошлый раз.

– Да уж! Тогда вам ажно до самого Дарема пришлось скакать! – подобострастно захихикал причетник. – И на крышу собора за ним лезть.

Агнесс представила себе преподобного, который лезет на крышу собора, и у нее голова закружилась от невозможности подобного зрелища и от того, насколько это было бы… восхитительно, да, восхитительно! Если мистер Линден и правда вытворяет такие вещи… Ох, Агнесс не знала, что и думать о дяде теперь. После того, как он съездил ради Эдвина в Эдинбург. После того, как он прочел ее проповедь. После этого ночного разговора под окном. Скакал за кем-то до Дарема и залез на крышу собора! Надо же!

Агнесс представила лицо дяди – тонкое, бледное, напряженное, губы сжаты, а светлые глаза, напротив, широко распахнуты и светятся так, как светились сегодня во время проповеди. И волосы встрепаны ветром, как после возвращения из Эдинбурга…

Ох. Тому, за кем он гнался, наверняка крепко досталось.

– Главное, его подманить. Но как? – голос мистера Линдена звучал раздраженно.

– Известное дело как, ваш преподобие! Как в прошлый раз подманили, так и в этот.

– Что ж, тогда позовем Сьюзан или Дженни.

– Благодарствуйте, ваш преподобие! – надулся от гордости причетник. – Мои дочки того, соблюдают себя. В строгости их держу…

– Ну так ступай их разбуди…

– А нету их. Сенокос в самом разгаре, они тетке уехали помогать.

– Великолепно! И что прикажешь мне делать, Стиплз? Стучаться к крестьянам и спрашивать, нет ли у них дома девственницы, а если есть, нельзя ли мне ее одолжить на одну ночь? Пристало ли мне, служителю церкви, о таком спрашивать? – досадовал мистер Линден.

– Ваш преподобие, а зачем далеко ходить?

Далее они переговаривались уже шепотом.

– Да как ты смеешь… нет, как раз в этом я не сомневаюсь, но… как ей объяснить?

Интересно, кому – ей?

Агнесс очень хотелось узнать, но она с разочарованием услышала, что собеседники уходят. Вздохнув, она принялась расстегивать пуговки на спине: пора спать. Может, в постели сны будут приятнее.

Как вдруг в дверь деликатно постучались…

– Агнесс, ты еще не спишь? – раздался голос мистера Линдена, непривычно ласковый.

– Еще нет, сэр, – ответила Агнесс, торопливо застегивая платье.

– Как ты относишься к прогулкам под луной, дитя мое?

– Положительно.

– А хотелось бы тебе пойти на прогулку и послушать трели соловья? Вот прямо сейчас?

– Очень хотелось бы, но не могу, – жизнерадостно ответила Агнесс и потянулась к шляпке.

– Почему?

– Я прогневала своего благодетеля, и он запер меня в подземелье на целую неделю, – пожаловалась девица, завязывая ленты под шеей. – Я сражаюсь с крысами за корку хлеба, плачу и проклинаю свое непослушание.

– Что за вздор! Немедленно одевайся и накинь шаль потеплее. И возьми вышивание. Я буду ждать тебя во…

– Я готова, – сказала она и сделала реверанс.

Дядюшка привел Агнесс к развалинам старой церкви при аббатстве. Странное место для прогулок. Тут и при солнечном свете неприветливо, и соловьи не поют. Стояла звенящая тишина, только листья шелестели под слабым ветерком и шуршала трава под шагами. Мистер Линден нес небольшой саквояж. Усадив Агнесс на обломок стены, мистер Линден достал пороховницу, принялся неторопливо сыпать из нее что-то белое, мелкое, чуть посверкивающее в лунном свете – неужели соль? – вычерчивая круг и обводя им плиту и Агнесс с вышиванием в руках.

При лунном свете шелковые нити поблекли, не разглядишь, какую выбирать, а поскольку вышивать было невозможно, Агнесс уделила все свое внимание действиям пастора.

– Что вы делаете, сэр?

– Разве ты не видишь? Рисую круг из соли, – не поднимая головы, сказал он.

– Вижу. А зачем?

– Я же не спрашиваю зачем ты мастеришь блокноты из раковин.

– Зато вы говорите, что это дурацкое и совершенно бесполезное занятие.

Закончив с кругом, пастор забормотал что-то себе под нос.

– Что вы такое бормочете? – прислушалась племянница. – Какие-то стихи?

– Да. На арамейском.

– Тогда говорите погромче. Хочу послушать, как он звучит.

– Тебе будет скучно.

– Нет, не будет.

– Агнесс, я бы предпочел, чтобы ты помолчала, потому что тут очень просто сбиться…

Помимо круга он нарисовал на земле несколько странных символов. Рисовать солью – это ж уметь надо… Но пастор умел. Явно не в первый раз занимался такими странными вещами. Ну и хобби! А еще про ее рукоделие гадости говорит. Пусть только попробует еще раз высмеять ее цветы из перьев или пейзажи из сушеных водорослей. Она ему сразу припомнит.

Дочертив последний знак, похожий на раздавленного паука, пастор посмотрел на Агнесс:

– Начинай вышивать.

– Тут плохо видно.

– Значит, делай вид. Сиди на месте, не вставай, не выходи за границы круга. И ничего не бойся. Поняла?

– Поняла, сэр, – сказала Агнесс, хотя на самом деле вовсе ничего не понимала.

– И пой.

– Что петь?

– Что угодно. Про любовь, про муку и разлуку. Ничего осмысленного я от тебя не жду.

Агнесс тоненьким голоском затянула французский романс, и мистер Линден демонстративно поморщился, но спорить с выбором песни не стал. Просто ушел.

Агнесс осталась одна, тыча иголкой куда-то в центр пяльцев и старательно грассируя при пении: мадам Деверо похвалила бы ее произношение. Некоторое время ничего не происходило. Сухо шуршали дубы, луна то вползала под ветошь облаков, то вновь освещала зазубренную, поросшую травой стену церкви. Над полукруглыми арками дверей разбегались узоры из грубо вытесанных цветов и клинышков, и каждую дверь с двух сторон сторожили ангелы со стертыми лицами. Обрамленный такой рамой, любой пейзаж смотрелся зловеще.

Агнесс закончила один романс, начала другой, успела соскучиться, да и камень, на котором она сидела, казался ей все более жестким… Как вдруг – словно из подземелья сырым холодом повеяло. Агнесс обернулась.

За соляной чертой стоял незнакомый мужчина. Судя по прическе и одеянию – гость из норманских времен, в кольчуге и плаще чуть ниже колен, когда-то голубом, теперь мутно-сером, как и доспехи. Умер сей господин совсем не старым, а при жизни был мужчиной видным, и явно любителем посмеяться и покуролесить: о первом можно было судить по улыбчивому лицу и игривому блеску в правом глазу, о втором – по двум шрамам на лице и кинжалу, точащему из левой глазницы. Впрочем, на Агнесс он смотрел доброжелательно, и она решила, что бояться ей совершенно нечего.

– Вы привидение, сэр? – уточнила она, опасаясь еще одной промашки.

Призрак утробно захохотал. Его добродушие приободрило девушку, и она тоже хихикнула. В такой компании приятнее дожидаться дядюшку, где бы он там ни бродил. Не так скучно.

– Может, вам чем-нибудь помочь?

Рыцарь заговорил на непонятном языке, который Агнесс, после вдумчивого анализа, сочла старофранцузским. Знакомые слова тоже облеклись в доспехи, через которые трудно было распознать их форму. То, что призрак звал ее подойти поближе, она поняла сразу. Тем более, что его речь сопровождалась призывными жестами. Но вот что именно он предлагал ей сделать, Агнесс никак не могла взять в толк.

– Мсье, сейчас я подойду поближе, и вы мне все это повторите, только, прошу, помедленнее, – очень внятно проговорила она, и призрак радостно зазвенел кольчугой.

Но едва ее туфельки коснулись соляных знаков на траве, как послышался окрик:

– Не двигайся с места!

Агнесс и ее собеседник обернулись почти одновременно и столь же единодушно вскрикнули – кто в испуге, кто раздосадованно.

К ним шел мистер Линден, и таким разгневанным племянница его еще не видела. Не взбешенным, а именно сосредоточенно разгневанным, как перед битвой, и уже готовым нанести удар. По траве за ним волочился кнут, длинный, и гибкий, и послушный ему, как ручная змея.

– Доброй ночи, сэр Илберт, – заговорил дядюшка, тоже по-французски.

Он был весь соткан из подвижной тьмы, и лишь его пасторский галстук холодно белел, напоминая, что он человек и на чьей он стороне. Но человек ли? Впервые Агнесс задумалась, что, возможно, он ближе к тому, кого явился усмирять, чем к ней и к своим прихожанам. Как и тогда, во время проповеди, вокруг него плескались волны магии, но на этот раз они чуть не сбили девушку с ног. Она забралась обратно на камень и потянулась к прядям, выбившимся из пучка, но ойкнула. В пальцы как иголки вонзились! Неужели от шпилек? Да что же здесь творится?

Но голос дяди, звучавший так же насмешливо, как обычно, отчасти успокоил ее.

– Я-то ожидал вас у подземной часовни, но вы, как я погляжу, решили изменить место нашего рандеву?

– Как смеешь ты, чернорясый, оскорблять владыку здешних земель? – возмутился призрак. – Я пошлю гонца епископу, и тебя расстригут!

Мистер Лиден еще крепче стиснул рукоятку кнута.

– Сомневаюсь, что его преосвященство пойдет на поводу у того, кто бродит по лугам порою вечернею и пугает крестьянок.

– Се мои холопки, и я в них волен! Уделом сим наделил меня государь!

– Все те привилегии, которые пожаловал вам Вильгельм Завоеватель, уже семь веков, как истекли.

Заметно было, что пастор устал повторять очевидное, но призрак отреагировал на его замечание так бурно, как будто услышал впервые.

– Да чтоб у тебя срамной уд отсох! – пожелал он.