Текст книги "Легенды и сказки баскского народа"
Автор книги: Мариана Монтейро
Жанр: Европейская старинная литература, Классика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)
УРКА-МЕНДИ
ИРАНСУ! ИРАНСУ! Куда ты идешь, бежишь, несешься вдоль диких гор Сорасу, скача по высоким, заросшим папоротником утесам? Неужели устрашающий клич ирринси разнесся по ущельям Урола, а может быть на вершинах Мауриа вспыхнули зловещие костры, один вид которых заставляет содрогаться от ужаса сердца матерей и девиц? Нет, нет. Твои руки не сжимают лук, на твоем плече не весит колчан полный стрел, отравленных соком техо!8585
Техо (Tejo) – весьма распространенное в баскских горах название ядовитого растительного сока. Чтобы не сдаваться врагу, кантабрийцы при помощи этого сока совершали самоубийство. От слова «tejo» происходит название toxicum или tosigo, которым впоследствии стал обозначаться всякий яд [это неверно, название «toxicum» происходит от греческого τοξικόν – ядовитый. – примеч. пер.]. По словам римских историков, тысячи людей в горах Мендуриа и Ирнио, в основном пожилых мужчин и женщин, приняли яд, чтобы избежать рабства и цепей.
[Закрыть] Ты не идешь сражаться, Ирансу! Сыны твоего народа идут на поле битвы с песней и погибают со спокойным сердцем. В их глазах не видно страха, а твой взор сегодня мрачен, как ночь, и сердце твое неспокойно, как ветер, бушующий в лесу. Ты расстроен и плачешь! Внизу, среди каштанов Артади, видели девушку, – сладкую, как надежда и прекрасную, как блаженство, – которая грустно вздыхает и шепчет твое имя. Ирансу! Ирансу! Зачем ты пошел в Артади на Гара-пайта?8686
Гара-пайта (Gara-paita) – сбор папоротника. Это сельскохозяйственные работы у землевладельца, в которых принимали участие его соседи и родственники. Обычно работы продолжались несколько дней, и каждый вечер, после окончания трудового дня, молодежь устраивала танцы, юноши и девушки завязывали знакомства; старшие участники проводили время в играх, рассказывали истории и исполняли баллады. Таким образом им удавалось совмещать изнурительную работу с развлечением.
[Закрыть] Ведь твоя жизнь протекала спокойно и счастливо в старом доме, где ты жил со своими родителями.
Приходилось ли вам когда-нибудь слышать, что тени печали и горести затмевают судьбу вашего ребенка? Однажды, когда колыбель с очаровательным младенцем стояла под дубом, затенявшим вход в дом, перед ним остановилась проходившая мимо старая астия8787
Астия (Astiya) – баскское слово, означающее ведьму или кого-то, кто владеет ворожбой, умеет заклинать или колдовать.
[Закрыть] и с нескрываемым волнением стала всматриваться в ребенка.
Вдруг ее глаза наполнились слезами, а дрожащие губы печально и четко произнесли имя. Это было имя ее ребенка – ребенка, после смерти которого не прошел еще и месяц, и материнская память заставило ее сердце заныть от тоски. Потому что даже у астии, когда она становится матерью, сердце наполняется любовью и она ощущает привязанность к тому маленькому существу, которое произвела на свет.
Нежно растроганная воспоминанием о своей потери, она попыталась запечатлеть поцелуй на свежей, румяной щеке младенца, но невинное дитя в страхе отпрянуло, противясь ее поцелуям и ласкам. Мстительная астия злобно произнесла над ребенком таинственные слова, содержащие проклятие и пожелание смерти.
Разве ты никогда не слышал этих слов, Ирансу? Тогда – послушай. «Пусть проклятие падет на первого юношу, который заставит трепетать твое сердце и которому ты подаришь свой первый поцелуй!» – прошипела она.
А ты, Ирансу, и есть тем первым, кто вскружил голову этой девы; ты первый, кто заставил ее девичью душу трепетать от любви; ты тот, о ком она думает с любовью и нежностью! О, несчастный! Лучше бы тебе было наткнуться в горах Отосо на стаю голодных волков, чем встретиться с голубыми глазами девушки из Артади! Как смел ты мечтать о руке и сердце этой богатой наследницы – ты, бедный бискайский юноша, младший из братьев, которому достались в наследство лишь кусок черепицы, дерево и кольчуга?8888
Черепица, дерево и кольчуга – согласно бискайским законам (fueros) все имущество наследовал старший из братьев. Остальным доставалась только кольчуга – символ воинской доблести, дерево – символ глубоко укоренившегося знатного рода и кусок черепицы – символ отчего дома.
[Закрыть] Долой с ее глаз! Забудь о том, что она, быть может, ждет тебя, сидя у окна и вслушиваясь с трепещущим сердцем в звуки шагов.
Но, увы! Сын рода Ирансу не повернет назад, потому что он влюбился; он не повернет, пока не увидит ее, даже если ему придется перескочить через бездонную пропасть – черную пасть ущелья Айс-белс8989
Айс-белс (Aitz-belz) – Черная скала (баск.). Под таким названием известна гора в окрестностях Мендаро, в которой существует настолько глубокая расщелина, что некоторые верят, будто она достигает ада.
[Закрыть]. Он бежит, бежит и наконец добегает до Артади. О! Как бьется его сердце, когда он выходит из тени деревьев, заслоняющих ее окно! О, как дрожит он, видя в лунном свете лицо своей возлюбленной!
Но она печальна. Ее глаза опухли от слез, безутешен ее взгляд, румянец не играет на щеках! А все потому, что ангел горя, прибыв поспешно, оставил на ее губах поцелуй смерти.
– Что с тобой, голубка из Артади? – взволнованно восклицает юноша.
– Ирансу! – шепчет она.
– Ты плачешь! В чем же дело?
– Беги отсюда, Ирансу!
– Что я слышу!
– О! Я чувствую, что приближается мой отец… уходи, Ирансу! Но прежде, кое-что тебе скажу. Эче-хаун из Игельдо попросил моей руки!
– О, небеса! И что же ты ответила? Что говорит твой отец?
– Мой отец согласился, а я…
– Колеблешься?
– Но что мне делать? Ведь это мой отец!
– Он твой отец, это правда. Но я – я тот, кого ты любишь; скажи мне – любишь ли ты меня? Если так, пойдем со мной! Убежим вместе! Пойдем! Я отдам тебе свое сердце и свою жизнь! Я добуду для тебя богатство и дам тебе имя!
– Это невозможно, Ирансу!
– О! Послушай же меня!
– Замолчите! – крикнул появившийся в окне старый хозяин Артади. – А если моя дочь так тебя любит, то дам тебе срок. Но помни, если через пятнадцать дней ты не представишь своих мильарис9090
Мильарес (Millares) – это слово первоначально означало стоимость недвижимого имущество, от которого, согласно законам (fueros), взимался налог. Но позднее этот термин стал обозначать все состояние, полученное по наследству, в качестве приданного или другим образом.
[Закрыть], девица де Артади будет согревать постель Эче-хауна де Игельдо! Да помогут тебе небеса!
– Пожалуй, мне поможет преисподняя! – сердито крикнул дерзкий юноша. – Небеса глухи к моим молитвам!
Страшный гром был ответом на его кощунственный возглас, и молния, ударив совсем рядом с ним, расколола широкий ствол старого дуба!
Ирансу поднял взор, с глубочайшим презрением посмотрел на темное окно и бросился бежать в горы, – без направления, без цели, – крича от ярости и взывая то к небесам, то к преисподней. Когда он повернул на одном из склонов, перед ним появился блеклый и голубоватый огонь, который дрожа метался при каждом его движении. Юноша на мгновение остановился и с интересом посмотрел на огонь, но блеклый, таинственный свет пламени наполнил душу молодого человека суеверным страхом, и он отвернулся, чтобы избавиться от этого чувства. Но пламя все еще находилось перед ним, и он, раздосадованный тем, что не было возможности обойти или оторваться от него, решил продолжать свой путь и не сворачивать. И он стремительно побежал навстречу огню, чтобы прогнать его. Но все тщетно! Как только он двигался вперед – таинственное пламя тут же отступало, но стояло ему повернуть назад – пламя следовало за ним; ему не удавалось приблизиться к пламени, потому что оно всегда держалось от него на одном и том же расстоянии, притягивая взгляд и будоража своим зловещим, причудливым свечением.
– Наверное это мое предназначение! –в отчаянии прошептал он и продолжал идти, смирившись со своей судьбой.
И так они шли – огонь, в трепетном движении плывущий перед Ирансу среди теней, и молчаливый, мрачный Ирансу, идущий вслед за огнем. Если бы какой-нибудь горец, повстречавший Ирансу на своем пути, увидел таинственное пламя, он бы быстро осенил себя крестным знамением и ускорил шаг. Была глубокая ночь, когда они добрались до Исиара. Пламя парило над улицами, а юноша по-прежнему шел за ним. Но оказавшись на открытом пространстве, – на площади перед церковью, – огонь быстро скользнул над дверями храма и, померцав несколько мгновений, быстро двигаясь, исчез в темноте. Несмотря на ночной мрак, юноша заметил, что двери церкви были приоткрыты. Он подошел к дверям и заглянул внутрь. Должно быть в этот момент в его голове родилась черная мысль о преступлении, потому что, когда он отодвинулся от дверей, в его глазах блеснул зловещий огонь. Охваченный, а вернее поддавшийся какому-то неопределенному чувству, он снова с вожделением посмотрел внутрь церкви, но обнаружил там только отбрасываемые святыми образами тени, которые двигались в мерцающем свете, испускаемом гаснущим светильником. Между тем черные мысли одолевали его со все большей силой, он сходил с ума от соблазнительных видений, и эти искушения тянули его в храм, ибо его жадные глаза хотели найти подтверждения богатствам, которые были внутри церкви. Но в нем все еще голос искушения боролся с голосом совести, и он с трепетом шептал, не решаясь войти внутрь: «Тот огонь привел меня сюда… о, пламя моего предназначения! Но откуда оно появилось? Может быть из нижних миров? В чем же дело? Если оно даст мне необходимые мильарес, оно принесет мне счастье!»
Он колебался еще мгновение, а затем, сделав над собой огромное усилие, перескочил через порог и уверенным шагом направился к алтарю Богородицы. Тогда, как и в нынешнее время, голова святого изваяния была украшена богатой золотой короной, усыпанной драгоценными камнями, а с рук свисали необычайно ценные четки.
Оказавшись перед алтарем, Ирансу почувствовал, как его колени дрожат от страха. «О, если бы все эти драгоценности были моими! – подумал он, жадно глядя на изваяние. – О, если бы у меня хватила смелости! Но это изваяние настолько священно и создано в память о таком множестве чудес, что никто не осмелится поднять нечестивую руку и прикоснуться к святому челу!»
Порыв ветра на мгновение приподнял занавесь, которая скрывала священную королеву ангелов. Юноша дрожал, но не отходил от алтаря. Вдруг под широким сводчатым куполом церкви продолжительным эхом прокатился звук выстрела, а потом раздался еще и еще, – всего их было двадцать один9191
Двадцать один – у басков с незапамятных времен существовал обычай, по которому корабли салютовали двадцать одним пушечным залпом в честь церкви Исиарской Богоматери, которая считалась покровительницей моряков.
[Закрыть].
Это были залпы приветственного, почетного салюта, донесшиеся из океанской дали, которые какой-то отважный моряк посвятил Исиарской Богоматери, Звезде Моря.
«Что же мне делать – о, я несчастный! – прошептал Ирансу, соскакивая с алтаря. – Этот смелый моряк – возможно, мой брат Хоанес – во мраке ночи отдает дань уважения и молится Богоматери, и в то же время моя кощунственная рука тянется к алтарю, чтобы сорвать с ее головы корону! Нет, никогда, никогда я не запятнаю свою душу таким богопротивным делом! Лучше уж сразу умереть! Рука смерти одновременно душит страдание и печаль!»
Сказав это, он упал на колени у ног Богородицы и, рыдая, молился, в то время как горячие слезы текли по его щекам. Но эти благочестивые чувства и это волнение ненадолго поселились в его спесивым сердце.
Дьявол, к которому он взывал в своем бессмысленным отчаянии, затмил смертельной тенью лучшую сторону его души и представил его разуму и горячечному воображению образ возлюбленной – ее полные слез очи, ее взволнованное сердце и ее саму, зовущую его печально и страстно. И он представлял, как летит к ней на крыльях любви, как хватает ее в объятия, но ее отец, появившись, разлучает их и отдает свою дочь ненавистному сопернику, который увозит ее навсегда. И в разгаре этого бреда в его ушах отчетливо прозвучали эти омерзительные, произнесенные стариком слова: «Не забудь, что если через пятнадцать дней ты не принесешь мильарес, девица де Артади станет невестой Эче-хауна де Игельдо».
Любовь, ревность, гнев и жажда мести обжигали его гордое сердце, головокружительная ярость замутила его разум, и он, вскочив на алтарь, отбросил занавесь, заслонявшую святое изваяние, и, сорвав драгоценную корону, которая украшала голову скульптуры, опрометью бросился вон из церкви. Перескакивая через порог, он услышал – чуть ли не у самых своих ушей – страшный, неземной раскат смеха, который морозил в его жилах кровь и отдавался, подобно крику смерти, эхом в глубине его сердца. Обезумевший от ужаса, в страхе от содеянного, он припустился бежать вдоль склона Мургисабаль, не замечая, что старая астия, спрятавшаяся в одной из дверных ниш, следит за ним со зловещей радостью. А он мчался дальше и дальше, пока сердце не стало вырываться из груди, пока он не начал задыхаться, а ноги не стали заплетаться и подкашиваться. Он на мгновение остановился, чтобы отдышаться, но, как только он это сделал, ему показалось, что он спять слышит этот ужасный, отвратительный взрыв смеха, и, издав крик отчаяния, он снова бросился бежать вдоль оврагов, в сумасшедшей панической гонке перескакивая через ручьи, извергая изо рта пену и безумно сверкая глазами.
Ночь была темна, очень темна. Над землей разразился ураган, ветер выл среди вековых дубов, и они, раскачивая под порывами ветра свои сухие ветви, казались зловещими призраками, вытягивающими жуткие руки к молодому преступнику, в то время как тени от кустов, от каменных глыб, от колючих изгородей, колыхавшиеся вокруг него, представлялись в его воображении полчищами бесов, возникавших со всех сторон, куда бы он ни направился.
И он так шел час, и два, … и шесть, ни разу не остановившись, не замедляя шага, едва дыша, пока на рассвете нового дня он не перестал слышать этот дьявольский смех, и не исчезли ночные тени, и не стал успокаиваться ветер. Измученный и задыхающийся, он остановился под каштаном, решив немного перевести дух; но желая прежде узнать свое местонахождение, он вскарабкался на дерево, чтобы оглядеть окрестности.
– Как долго я шел! – прошептал он, взойдя на дерево. – Я, должно быть, далеко, очень далеко!
Это была та пора, когда день стремится пробить себе дорогу среди теней, пронзая их первыми лучами и струя во все стороны слабый, туманный свет, который меняет очертания предметов.
– Я ничего не могу разглядеть, – сказал юноша, пристально и с тоской глядя на восток, где горизонт уже начал розоветь мягким светом зари.
И тотчас солнце, кромсая утреннюю мглу яркими лучами, осветило потоком света величественный храм, который, темный и угрюмый, поднимался у подножия горы Андуц. Поняв где он находится, бедный юноша почувствовал, как его сердце замерло от ужаса, а холодный пот выступил на бледном, усталом лице. Строение, представшее перед его изумленным взором, было церковью Исиарской Богоматери, от которой он за семь часов отошел не более чем на тысячу метров.
Решив, что он стал жертвой какого-то наваждения, он закрыл глаза, чтобы избавиться от этого внушающего ужас видения, но, вновь открыв их, он увидел повсюду силуэты вооруженных людей, которые приближались, ища что-то среди терновника и густых зарослей. Не вызывало сомнения, что факт кощунственного ограбления был обнаружен и что эти люди идут искать вора. Поверив на мгновение в эту страшную действительность, он, в ужасе и отчаянии, опустил голову. Между тем мужчины приближались, старательно, шаг за шагом, держась его следа. Ирансу, видя это, хотел соскочить вниз, но украденные драгоценности стали вдруг так тяжелы, что он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, словно был пригвожден к дереву. Сетуя на свое бессилие, он хотел, по крайней мере, – чтобы скрыть свое преступление, – выбросить драгоценности, но, сунув руку за пазуху, где он прятал сокровища, он почувствовал, как его пальцы обугливаются при прикосновении к ним. Испытывая ужасные муки, он в последней отчаянной попытке пробовал разорвать ткань своего дублета, но все его усилия оказались напрасны. Тонкая материя сопротивлялась так, словно была соткана из стали.
К этому времени его уже обнаружили мужчины, они быстро шли к дереву, окружая его со всех сторон, чтобы предотвратить побег вора. О, как он тогда проклинал свою злосчастную любовь, свое преступление и само свое существование. А потом он снял пояс, сделал на нем петлю и в отчаянии повесился на одной из ветвей.
Когда преследователи подобрались к нему, они нашли его в последних предсмертных судорогах, и он прожил еще ровно столько времени, чтобы успеть рассказать о печальных обстоятельствах его святотатственного покушения.
* * * * *
С того времени гора, на вершине которой произошло это событие, известна во всей округе под названием Урка-Менди9292
Урка-Менди (Hurca-Mendi) – баскское слово, состоящее из двух: hurca – виселица и mendia – гора. Так называется место, в котором разыгрались события, описанные в этой истории. В прошлом оно называлось Hurca-mendi-mendia, что означает «виселичная гора», но со временем название сократилось и приняло такой вид, какой и использовался в названии легенды.
[Закрыть], что означает «гора виселицы». Слева тянется старая дорога, ведущая от Исиара к морю, и если кто-нибудь, кто захочет узнать все подробности этой легенды, направится по ней в сторону пустынных склонов Арбиля, пастухи, которые гонят там свои стада, покажут ему место, в котором несчастный и неразумный юноша наложил на себя руки, и добавят, что в темные зимние ночи оттуда доносятся жалобные вздохи его души, одиноко бродящей среди деревьев.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.