Текст книги "Ты все, что у меня есть"

– Не смотри на меня так, я не виновата, я хочу тебе помочь…

Мальчишка скривился и пробормотал:

– Шакалы… грязные свиньи… чтоб вы сдохли… – но глаза отвел.

Я потом долго плакала, и Рубцов меня успокаивал, а Кравченко не выдержал и, как обычно, наорал на меня:

– Что ты сопли развела?! Такие шкеты палят из автоматов по нашим пацанам, убивают их, а ты…

– Леша, но ведь это ребенок, чей-то сын…

– Да? Сын?! А Илья Вознесенский – не сын никому был? – Илью захватили в плен до моего приезда еще, а через неделю мы нашли его обезображенный труп. – А остальные – никому не дети?

Леха метался по палатке, матерясь и пытаясь мне что-то доказать. Все было верно, но взгляд этого мальчишки так и преследовал меня еще долгое время.

К чему я об этом вспомнила? Даже не знаю… Муж, наконец, отпустил меня и встал с дивана, начиная собираться. Я тоже поднялась, ушла на кухню варить кофе. Кравченко подошел ко мне сзади и обнял:

– Марьяна, с тобой что-то происходит, ты изменилась. Я чувствую, что тебе плохо. Ты сегодня всю ночь бормотала что-то про Чечню, про ребят… Ласточка, давай я свожу тебя к доктору.

– Спятил? К какому доктору?

– К хорошему. Называется военный реабилитолог.

В моих глазах выразился вопрос – интересно, откуда он-то знает о существовании таких специалистов?

– Не смотри так, это Леший мне сказал. Он ведь сам до сих пор плен во сне видит. А этот парень ему здорово помогает. Пойдем, Марьянка, я не могу видеть, как ты мучаешься.

Я вдруг растерялась:

– Но… Леша, я же работаю…мне совсем некогда…

– Я сам схожу к Авдееву, возьмешь отпуск, да, в конце концов, уволишься – хватит. Ведь ты понимаешь, что это не пройдет само собой, ты уже сорвалась однажды, а теперь все может быть только хуже… – Леха забрал у меня турку с кофе, разлил по чашкам, обжигаясь, выпил свой и пошел в прихожую. – Я тебя прошу, подумай об этом, ладно?

Я вздохнула – мне было тяжело признавать, что мне на самом деле нужна помощь, что сама я не справлюсь. Я давно уже ловила себя на том, что не могу слышать рассказов о войне, не могу видеть раненых, которых немало было в госпитале, некоторые лечились годами, и при виде этих искалеченных мальчишек у меня все дрожало внутри. Я раздражалась на сестер, которые, как мне казалось, проявляли недостаточно внимания к этим ребятам. Любое напоминание о Чечне делало меня невменяемой, раздражали разговоры тех, кто там никогда не был. Пора было взглянуть правде в глаза – еще немного, и здравствуй, «психушка»! Пока Кравченко находился в госпиталях, пока я ждала его из Чечни, я держалась, мне было некогда копаться в себе, была цель – дождаться, поставить на ноги, вернуть любой ценой. А теперь, когда все мало-мальски улеглось, я потеряла контроль.

Я сдалась и написала заявление на отпуск. Авдеев, подписывая, покачал головой и спросил:

– У вас проблемы, Марьяна?

– Да, Николай Семенович, – призналась я.

– Опять Алексей Петрович?

– Нет… на этот раз – я…

– Что случилось? – обеспокоился начальник.

– Мне очень плохо. Еще немного, и я сорвусь, я каждый нерв чувствую, спать не могу, а снотворные пить боюсь, был прецедент… мне очень страшно, Николай Семенович…

– Марьяна, – решительно сказал полковник, явно потрясенный моими откровениями, – Вам срочно нужен стационар, психоразгрузка, сон, покой, транквилизаторы легкие. Хотите, я порекомендую вам отличного врача? Очень толковый, грамотный парень, работает с участниками локальных конфликтов уже несколько лет, – порывшись в столе, он протянул мне визитку. – Только непременно позвоните сегодня, хорошо? Обещаете?

– Спасибо, товарищ полковник, обязательно.

Я сунула визитку в карман и поехала домой. Не раздеваясь, села перед телефоном, но трубку снять так и не смогла. Когда вернулся Кравченко, я по-прежнему сидела у телефона в сапогах и пальто. Муж, едва взглянув на меня, все понял, осторожно раздел, уложил на диван, укрыв одеялом, выключил свет, потом взял трубку и тихо вышел на кухню. Я слышала, как он звонит Лешему, просит его приехать, щелкает зажигалкой, прикуривая сигарету. Потом он пришел ко мне, прилег рядом, словно пытаясь прикрыть меня собой от надвигающегося несчастья. Но на меня напало оцепенение, я смотрела в одну точку, не мигая, не чувствовала даже привычной и такой родной тяжести Лехиной руки. Даже когда приехал Леший, и Кравченко пошел открывать дверь, я не шевельнулась, не ответила вошедшему Косте на приветствие. Я все слышала, все понимала, но не реагировала никак, казалось – рухни сейчас стена, и я даже бровью не поведу. Кравченко стоял в дверном проеме, закрывая его почти полностью своим огромным телом, и с надеждой смотрел на Лешего, но чем он мог помочь?

Они ушли в кухню.

– Что делать будешь? – спросил Леший у Кравченко, опершегося на подоконник и затянувшегося очередной сигаретой.

– Не знаю… тебя вот позвал…

– Что, было опять что-то?

– Нет, вроде нормально все. Она мне вчера все высказала, помирились, любовь и все такое…

– «Все такое» – как перед этим?

– Хорош, а? – попросил Кравченко. – Говорю – нормально все, я и не лез, она сама предложила. Потом легли спать, и началось – плачет, стонет, по дивану мечется, я ее всю ночь ловил… пацанов по именам зовет, слова медицинские какие-то. Утром вдруг как вскочила, еле-еле поймал, ну, прижал немного, а она про снег какой-то, про песок… И, главное, не помнит ничего. Встала, как ни в чем не бывало, только глаза какие-то… потусторонние… Кошмар просто. Леший, что делать-то, а? Я смотреть не могу…

– Так, все! Не кисни, братан, ты же мужик! – жестко сказал Леший, чуть стукнув по полу своим костылем. – Она не спрашивала, она бы просто делала. Пять лет девчонка тащит тебя, так теперь ты ей помоги. Давай моему доктору позвоним, ей ведь психиатр нужен, это и дураку ясно. Неси телефон.

Леха на цыпочках вошел ко мне, поправил одеяло, осторожно прикоснулся губами к щеке:

– Ты не уснула, ласточка? Не бойся, я дома, просто в кухне сидим с Лешим.

Я не ответила, по-прежнему глядя в одну точку, и Леха, вздохнув, взял телефон и ушел. Леший набрал номер:

– Здравствуй, Женя, это Лещенко. Нет, у меня все в порядке, я по другому поводу – помнишь, про друга рассказывал? Да, Кравченко. Ну, так с женой у него та же проблема, что и у меня. Да… да… откуда знаешь? Авдеев? Это начальник госпиталя? Ну, дает! Так что, возьмешь? Только… она … как сказать – не в себе немного… Хорошо, пиши адрес, – он продиктовал кому-то наш адрес и положил трубку, обращаясь к Кравченко. – Он сейчас приедет, посмотрит. Леха, ее, скорее всего, придется в стационар, иначе не получится…

– Значит, положу в стационар! – решительно сказал Леха. – Все сделаю, что твой доктор скажет, лишь бы только помог. Господи, Леший, почему мы никак не можем нормально жить, просто жить, как все люди? Ну ладно, не будет у нас детей, пережили мы это, успокоились, ведь можно и без детей, в конце концов… И вот опять, опять она исчезает…

– Леха, ты никогда не был истериком! – перебил Леший жестко. – Что ты кудахчешь, как наседка? Я не пойму, ты сейчас за нее переживаешь, или, как обычно, за себя? Научись отдавать что-то, а не получать все время! Девчонка, на двенадцать лет моложе нас с тобой, это умеет. Ты хоть раз за все пять лет услышал от нее, что она устала, измучилась, хочет все бросить? Нет, она сцепила зубы и терпела. Все терпела, Леха – войну твою, грязь, маты, кровищу… Твои ранения, госпиталя, беспомощность, безденежье постоянное. Потом ты опять полез воевать, потом меня искал, опять ранение, госпиталь… А потом ты, урод, замутил с этой белокурой коровой. Да заткнись ты, знаю я все! – оборвал он попытавшегося было возразить что-то Леху. – Знаю, мне можешь байки не травить, я ж через стенку лежал, слышал все. Только интересно – ты с ней, как с Марьянкой, или как-то по-другому? Баран ты, Леха, даже сам не понимаешь, какой ты дурак и урод! Я не знаю, как твоя жена все это вынесла. Приходила ко мне, плакала так, что мы с Рубцовым смотреть не могли… Я ей говорил – Марьянка, брось его, уезжай, а она – нет, Костя, он без меня пропадет. А в итоге – сама пропала с тобой, и это ты ее довел.

Кравченко долго молчал, потом тяжело вздохнул:

– Леший, ты прав, но ведь ты всего не знаешь. Я предупреждал ее – не связывайся со мной, но это был ее выбор, она сама так захотела. А про остальное – я ей благодарен за все, никогда ее не оставлю. Одно только мучает меня – я помню, как она ползала по этим камням и лужам в камуфляже и бронике, точно также, как я, как Рубцов, наравне с нами, и пахло от нее также, как от нас – копотью, кровью, железом. Понимаешь, я никак не могу это забыть, простить ей это не могу…

– Леха, ты не урод, ты – хуже… – тихо проговорил Леший. – Как ты можешь… Если бы моя женщина разделила все это со мной, я считал бы себя самым счастливым человеком на свете. Если бы там я мог после зачистки просто увидеть вблизи родное лицо, просто рукой коснуться… Еще неизвестно, Леха, кого из вас надо лечить.

– Леший, я понимаю… Но ты, к счастью, понятия не имеешь, что такое каждую секунду бояться потерять. А я знаю это слишком хорошо. Я люблю ее, Леший, хотя никогда не говорю об этом. Но иногда эти воспоминания просыпаются во мне, я стараюсь их отогнать, но это не всегда выходит, поэтому Марьяне так достается в такие моменты…

– Да, странный метод! – усмехнулся Леший, и в это время раздался звонок.

Приехавшему врачу было достаточно одного взгляда на меня – он сразу же велел собирать и везти в больницу. Там мне сделали какие-то уколы, и я уснула. Всю ночь преследовали кошмары, я металась в холодном поту, не соображая, где я и что со мной происходит. К утру я открыла глаза и первое, что сразу заметила, была решетка на окне. Через какое-то время пришел худой, высокий парень в очках, приветливо улыбнулся мне и присел на стул у кровати.

– Здравствуйте, меня зовут Евгений Андреевич. Я – врач-психиатр.

Ну, приехали! Все-таки я в «психушке»!

– Доктор, как я здесь оказалась? – спросила я хриплым голосом.

– Вас привез я.

– А… где вы меня взяли? – задала я совершенно идиотский вопрос. Доктор в ответ улыбнулся:

– У вас дома. Вы не волнуйтесь, Марьяна Николаевна, ничего страшного не произошло. Просто вы немного устали, много работы, проблемы с мужем, но это все пройдет, а я вам немного помогу, договорились?

– Доктор… а я надолго?.. – мне никак не удавалось до конца формулировать мысли и вопросы, в голове все путалось, слова исчезали, а язык заплетался.

– Вас интересует срок пребывания здесь? – догадался доктор. – Точно сказать я не могу, извините. Насколько я понял, у вас сильная психологическая травма, это бывает почти у всех, кто прошел «горячие точки». А вы – женщина, и это осложняет дело. И потом, вам хватило стрессов и после возвращения, как мне объяснили ваш муж и капитан Лещенко.

– А… больше Лещенко ничего вам не сказал? – спросила я, боясь, что Леший выложил ему и историю с Ленским.

– Остальное расскажете сами, если сочтете нужным, – снова улыбнулся доктор.

Да уж, мне было, что рассказать этому парню в очках, но поможет ли мне это? Меня вдруг охватило какое-то странное чувство ненужности, никчемности моей жизни. Рядом не было Кравченко, и все остальное теряло смысл. Я не нужна ему такая – с мутным взглядом, беспомощная и прихлопнутая. Какая только ерунда не лезла в мою больную голову, чего только я не наговорила на ежедневных сеансах бедному доктору Жене… Он запретил мне свидания с мужем, но Кравченко каждый вечер по нескольку часов стоял под моим окном, а я, как арестантка, сидела на подоконнике, держась руками за решетки. Меня кололи и поили какой-то дрянью, которая вытравила все эмоции. Беседы с доктором все больше напоминали разговор человека с механическим объектом, который дает на все вопросы какие-то общие, ничего не значащие ответы. Женя зашел со мной в тупик, и это было ясно даже мне самой. Между нами словно встала стена, ни обойти, ни сдвинуть которую он не мог. Однажды он привел меня к себе в кабинет, усадил в кресло и сказал, что сейчас покажет мне фильм, который я должна посмотреть обязательно. Он включил видеомагнитофон, а сам устроился в кресле недалеко от меня, чтобы видеть лицо. Я уставилась на экран без интереса, без любопытства, как обычно – равнодушно и безучастно. Это оказался документальный фильм о чеченской войне, смонтированный из съемок военных журналистов, любительского солдатского видео и захваченных у чеченцев материалов, они очень любили снимать происходящее… Я даже не пыталась понять причину, по которой Женя заставил меня смотреть это, но внутри что-то шевелилось, заставляло напрягаться. И внезапно меня осенило – голос, голос, читающий закадровый текст! Этот голос принадлежал Ленскому. Я подалась вперед, к экрану и вдруг увидела себя и Кравченко… Леха держал меня на руках, а вокруг стояли его бойцы, это было в Аргуне, в той самой поездке. А потом пошел бой, горная дорога, ущелье, падающие на грязный снег бойцы, стрельба, маты… И вот опять, опять на моих глазах падал Кравченко в пробитой пулями камуфляжке… Это были чеченские съемки, с горы, из укрытия, дорога вся как на ладони, трупы там и тут, горящая БМД, та самая, с которой мы с Лехой спрыгнули несколько минут назад… Я уже не слышала, что говорил в этот момент Ленский, я упала на пол, визжа и закрывая голову руками:

– Не надо, не надо, уберите, я не хочу, не хочу! Я не могу больше этого видеть!

Перепуганный Женя вырвал из розетки шнуры и бросился ко мне, пытаясь успокоить и не дать разбить голову…

Очнулась я в палате, привязанная к койке – видимо, по-другому уговорить меня не удалось. Явившийся доктор Женя был немного смущен и подавлен:

– Как вы чувствуете себя, Марьяна Николаевна?

– Немножко связанной, – проговорила я, вызвав у него легкую улыбку. – Уберите это, доктор, я больше не буду.

– Простите, я был просто вынужден… Мне и в голову не пришло, что вы так отреагируете на этот фильм, я должен был сперва посмотреть его сам, чтобы знать, о чем он, вернее, о ком, – сбивчиво говорил он, развязывая туго затянуты узлы брезентовых вязок.

– Перестаньте, доктор, – прервала я совершенно здраво. – Если бы вы только могли знать, как вообще появился этот фильм…А хотите, я расскажу? – предложила я внезапно, сев на койке и поджав под себя ноги.

Женя, не веря своей удаче, кивнул и приготовился слушать.

– Все дело в том, доктор, что человек, снявший это – мой одноклассник. Мало того, всю жизнь он был влюблен в меня, я не хотела этого знать, отмахивалась. После школы мы как-то потерялись – он в университет, я в фельдшерское училище, устроилась в госпиталь. И там встретила своего мужа. Через четыре месяца я уехала к нему в Чечню, в Шатой, стала ротным фельдшером. То, что вы видели на пленке, снято боевиками, мы попали в засаду, Кравченко был тяжело ранен. Я провела с ним в госпиталях в общей сложности три года. Когда мы вернулись домой, я получила приглашение на встречу выпускников, там и встретила опять Ленского. Именно в тот момент он загорелся идеей фильма обо мне, но мне самой, как вы понимаете, было не до того – муж в госпитале, шансов мизер… Короче, я отказалась, как отказалась и от последующих предложений и домогательств с его стороны. Ленский отомстил – смешал меня с грязью в газете. Потом, правда, извинялся публично, так сказать, под давлением обстоятельств. У моего мужа от этого случился сердечный приступ, потом еще много чего было, доктор. Вы же знаете, что я уже лечилась в этой больнице, считалось, что у меня была попытка суицида, но это чушь полная, доктор – если бы я хотела, никто не успел бы, я хорошо обращаюсь с оружием. Ладно, это не относится к делу. Потом мой Кравченко снова рванул в Чечню, а я осталась одна. И тут я совершила главную ошибку в своей жизни – я слишком близко подпустила к себе Ленского. Он повез меня в Чечню, к мужу, якобы из добрых побуждений. Они там чего-то снимали, а я была с Лешкой. За эти четыре дня, доктор, я расплатилась собой – Ленский изнасиловал меня. Да, не делайте такое лицо, Евгений Андреевич – он все рассчитал, мне никто не поверил бы, а мужу, сами понимаете, я не сказала бы об этом уже потому, что не захотела бы его травмировать. Ленский не учел только одного – капитана Лещенко. Вернее, не знал, что именно в это время он вернется из Чечни и сразу рванет ко мне. Они с моим мужем вместе с детства, оба детдомовские, у них какое-то странное понятие о дружбе… Короче, причина того, что сейчас Ленский выглядит несколько иначе, чем раньше – капитан Лещенко, и причина того, что я до сих пор жива – тоже он. Вот так. Лещенко не сказал об этом никому, даже когда мой муж выкрал его у боевиков, и они вместе едва не погибли, он не сказал ему ни слова. А вот Ленский не забыл, довел все до финала, заработал популярность на моей личной жизни, как и хотел… Все, доктор, я устала, дайте мне каких-нибудь таблеток, и я посплю, – с этими словами я свернулась клубком, натянув на себя одеяло.

Доктор Женя тихо вышел, вскоре прибежала медсестра, принесла какую-то пилюльку. Через час я уже крепко спала, не видя впервые за все время никаких снов.

Странное дело – после этого разговора наметился какой-то прогресс, я охотнее общалась с доктором, отвечала на все вопросы, почти без боли уже вспоминала Чечню. И только один вопрос не давал мне покоя – где же именно мой доктор раздобыл эту чертову кассету. Но задать его я никак не решалась.

Евгений наконец разрешил мне видеться с мужем, Кравченко приезжал каждый вечер, сидел до тех пор, пока санитары не начинали запирать двери. Я видела, что с ним все в порядке, он был всегда абсолютно трезв, выбрит и все такое.

– Как тебе живется одному? – спросила я как-то.

– Не живется мне, ласточка, – ответил он, разглядывая мои худые руки с исколотыми венами. – Никак не живется. Я не могу приходить домой, зная, что тебя там нет. Я в казарме сейчас обитаю, в каморке своей.

– Ты дезертир, Кравченко! – засмеялась я.

Он вздохнул и обнял меня, уткнувшись носом в волосы, подколотые кверху.

– Знаешь, – сказал он вдруг, – а у Рубцова внук родился, Лехой назвали…

– Когда это Сашка успел жениться? – удивилась я.

– А они так, без росписи. Как вернулись из Аргуна, так и привел он Ленке невестку, девка хорошая, умная. И пацанчик такой крепкий родился… Привет тебе передавали, и Ленка с Серегой тоже.

– Леша… а ты не жалеешь, что мы…что у нас…

– Не надо, ласточка, зачем ты об этом? Теперь уже поздно. И потом, я ни с кем не хочу делить тебя.

Мне стало смешно – точно также думала я сама – ни с кем не хочу делить тебя. Чистой воды эгоизм. Вдруг Леха полез за пазуху:

– Чуть не забыл – я же принес тебе кое-что, – с этими словами он вынул маленький сверток. Это была тельняшка, та самая, которую я всегда надевала в трудные моменты жизни. Я поднесла ее к лицу – она пахла Лехой, его телом, его одеколоном…

– Как ты догадался? – спросила я, не отнимая тельняшку от лица.

– Леший напомнил, сказал, что ты без меня в ней разгуливала. И потом, ты всегда мерзнешь, а она теплая…

Наверное, мы комично выглядели со стороны – огромный военный с усталыми глазами, обнявший худую, бледную женщину с растрепанными волосами, в которых справа красовались седые пряди. Мы сидели внизу, в вестибюле, куда остальных пациентов не выпускали, только мне доктор Женя сделал исключение. Я смотрела на стеклянную входную дверь, по которой струились дождевые потоки. Весна была на редкость дождливая, лужи очень быстро заменили лежавший до этого снег. Я не хотела расставаться с мужем, как могла, оттягивала этот момент, сидела, прижавшись к нему, прикрытая его же курткой, а он вдыхал запах моих волос, гладил пальцем исколотую вену на кисти… Дверь распахнулась, и в вестибюль вошел высокий парень в расстегнутой кожаной куртке и белом свитере с высоким горлом. Он скользнул по нам взглядом и отвернулся, доставая из кармана мобильный телефон. Что-то знакомое было во всей его фигуре, в глазах… Видимо, ему тоже что-то в нас не понравилось, он обернулся, глянул в упор и ахнул:

– Марьяша?!

Только один человек называл меня этим именем, только один… И встреча с ним ничего хорошего мне не сулила… Ленский подошел ближе, разглядывая меня как диковинное насекомое:

– Господи, что с тобой? Как ты здесь оказалась, Марьяша? – он задавал вопросы как ни в чем не бывало, словно не было той кошмарной ночи, того проклятого фильма…

Его новое лицо было менее привлекательным, чем прежнее, но все же не безобразным, хирурги-пластики сумели свести к минимуму уродство. Он смотрел на меня и ждал ответа, но я онемела, вцепившись похолодевшими пальцами в Лехин камуфляж.

– А я, представляешь, к приятелю зашел за своей вещицей. Он тут работает реабилитологом каким-то, – продолжал Ленский. – Нет, вот уж кого не ожидал здесь встретить, так это тебя… Что, все-таки, с тобой? Вижу, доконал тебя твой военный! Такую женщину угробил, капитан! – обратился он к Лехе. – Могла бы в Москве со мной блистать, а теперь сидит в психушке…

Это меня добило. Я завизжала, вскакивая, но Кравченко удержал, усадил обратно на стул и схватил Ленского за отвороты куртки. Подняв его над полом на вытянутые руки, Леха пинком открыл дверь и выкинул Димочку на улицу. Ленский упал спиной в лужу, попытался встать, но не успел – Кравченко, наступив ему на руку, другой ногой ткнул его голову обратно в грязь. Я слышала, как Леха проговорил спокойно и зло:

– Если только еще раз ты посмеешь приблизиться к моей жене, если только упомянешь ее имя, я убью тебя. Поверь, я не шучу, я давно мечтаю сделать это. А убивать я умею. Ты это понял? И еще одно – если завтра, не дай Бог, ей станет хуже, готовься – я искалечу тебя так, что не узнает родная мама. Это я тоже умею. Прощай, журналист.

Кравченко вернулся ко мне в вестибюль, аккуратно закрыл дверь и крепко обнял меня:

– Не думай об этом, Марьяна, ты его больше никогда не увидишь. Я буду рядом и не подпущу его близко, успокойся, родная моя, – он целовал меня, все крепче прижимая к себе.

В коридоре загремел ключами санитар, мне пора было возвращаться в отделение. Кравченко легонько подтолкнул меня ко входу и пообещал:

– Я приду к тебе завтра, ты жди, ладно?

Я послушно кивнула и понуро двинулась в палату, прижимая к груди тельняшку. Я получила ответ на мучивший меня вопрос о появлении кассеты у моего доктора. Только одно теперь мучило и не давало покоя – зачем ему это было нужно? В палате я надела тельняшку и спортивные брюки и решительно зашагала в ординаторскую, хотя после восьми вечера это было категорически запрещено. Евгений Андреевич сидел за столом и что-то писал. Подняв на меня глаза, он улыбнулся и спросил:

– Вы что-то хотели, Марьяна Николаевна?

– Да, – кивнула я, усаживаясь в кресло и закидывая ногу на ногу. – Хотела, доктор. Будьте так добры, объясните мне, зачем и у кого вы взяли кассету с этим фильмом?

Он уставился на меня, ничего не понимая:

– В смысле?

– А в том смысле, док, что сейчас в вестибюле я встретила Ленского. Дальше все просто. Только один момент – зачем? Чтобы узнать, помню ли я момент изнасилования? Да, помню.

– Так, стоп! – прервал меня Женя. – Вы заблуждаетесь. Действительно, Ленский мой приятель, но, клянусь, о вас я ничего не слышал до встречи с капитаном Лещенко. Он упомянул об этом вскользь, просто сказал, что у близкого друга воевала жена, а я изучаю проблемы реабилитации уже много лет, но никогда прежде не сталкивался с женщинами. Я попросил его познакомить нас, но Лещенко отказался. И вдруг звонит сам и просит помочь. Разве мог я отказать ему? Помните, как мы с вами зашли в тупик? Вот тогда я вспомнил, что Димка как-то рассказывал, что снял фильм о чеченской войне, и на этом фоне – любовный роман, капитан-десантник и военфельдшер. Я подумал, что вам это будет интересно, я же не знал, что это о вас… Надо было посмотреть самому прежде, чем показать вам, да теперь что уж… Но, согласитесь, результат был, мы сдвинулись с мертвой точки. А про ваши отношения с Ленским я узнал только от вас.

Я покачала головой, но в душе была совершенно уверена, что он говорит правду – он внушал мне доверие и спокойствие.

– Давайте забудем об этом, док. А Ленского не ждите – он не придет за кассетой, очень уж хочет жить.

Отказавшись от снотворного, я уснула сама и с этой ночи перестала вообще пить таблетки. От прежнего состояния осталось только не проходящее чувство холода – постоянно мерзли руки и ноги, вообще знобило, не прекращая. Не помогали ни грелки, ни шерстяные носки. Во время свиданий Кравченко укутывал меня в свою куртку, пытаясь согреть, приносил мне чай с брусникой, заставляя пить его литрами.

– Марьянка, – огорченно говорил он, глядя на меня, – у тебя же все личико синее стало, может, это от лекарства? – он снова и снова гладил пальцами мои вздутые вены. – Места ведь нет живого. Давай я домой тебя заберу?

– Нельзя мне пока, Лешенька… а ты так в казарме и живешь?

– Нет, домой перебрался, надоела казенщина.

– Как бы я тоже хотела домой… – вздохнула я, прижимаясь лицом к груди мужа, его руки заскользили по моей спине вниз:

– Я так соскучился по тебе, – шепнул он мне на ухо. – Скоро сойду с ума…

– Потерпи еще немного, мой хороший, я уже скоро…

Если бы в тот момент мне сказали, что я увижу мужа только через восемь месяцев, я не поверила бы…

Но это было именно так. Буквально через неделю я проснулась от какого-то шороха. Только крыс не хватало! Я не особенно их боялась, но ночью, в темноте… неприятно. Встав с постели, я пошла к выключателю, и в тот же миг мой рот накрыла чья-то рука, а сама я оказалась прижатой к стене лицом. В ухо горячо зашептали:

– Если пообещаешь не орать, я уберу руку, и мы спокойно поговорим.

По спине пробежал озноб – голос принадлежал Ленскому. Я замотала головой, пытаясь освободить рот, но Ленский сильно встряхнул меня:

– Не дергайся, не пролезут твои десантные штучки. Или ты заткнешься и выслушаешь меня, или даже мужу нужна не будешь, так я тебя отделаю! Не заставляй меня, Марьяша.

У меня все задрожало внутри, второго раза я просто не вынесла бы, поэтому согласно кивнула головой, и он убрал руки, отпуская меня. Забившись в самый угол кровати, я поджала ноги и с ужасом ждала, что же произойдет.

Ленский сел на стул, долго молчал, видимо, собираясь с мыслями.

– Ну что, посмотрела кино мое? – наконец спросил он. – Как, все правильно, ничего не исказил? Не знал я, когда Женьке кассету давал, что это для тебя он просит, весь сюрприз испортил, через месяц этот фильм по первому каналу показали бы. Да что теперь уж… Давай лучше про нас поговорим. Предлагаю в последний раз – уходи от своего десантёра, посмотри, во что он превратил тебя? Я увезу тебя в Москву, положу в лучшую клинику, а хочешь – за границу уедем, ты отдохнешь, кошмары свои забудешь. Прошу тебя, Марьяша, согласись, не заставляй меня унижаться. Ты же видишь, что со мной происходит! Когда я тебя здесь увидел, чуть с ума не сошел, что же стало с тобой… Ведь ты должна совсем по-другому жить, Марьяша, совсем иначе. Я буду носить тебя на руках, делать будешь только то, что сама захочешь, ни к плите не поставлю, ни к корыту… Прошу тебя, умоляю – согласись! Мы уедем, ты все забудешь…

Мне стало даже жаль его – человек искренне верил в то, что я смогу бросить любимого мужа, которым только и живу, ради какого-то призрачного счастья. Бедный Ленский, он дошел до края в своем желании получить меня. Я смотрела в его потемневшие глаза, и мне было страшно…

– Что ты молчишь? Скажи хоть что-то, Марьяша, – попросил он, пытаясь взять меня за руку, но я отдернула свои ледяные пальцы.

– Дима, я прошу тебя – уходи. Ты ведь знаешь, что это бесполезный разговор, я никогда не уйду от Кравченко, потому что люблю его. Дима, это не изменить. Поверь, я не вспоминаю о том, что ты сделал со мной, и сейчас никому не скажу, что ты был здесь, пожалуйста, уходи, не мучайся, это бесполезно…

– Это твое последнее слово? – спросил он, мрачнея. – Ты хорошо подумала?

– Разве здесь было что-то, что мне нужно обдумать?

И вот тут он бросился на меня, легко подмяв и срывая тельняшку, в которой я спала. Я ухитрилась как-то оттолкнуть его, сбросить на пол, но он ухватил меня за щиколотку и увлек за собой. Я кричала и отбивалась, как могла, но он был намного сильнее, а санитар почему-то не шел… В какой момент у меня в руке оказалась ложка, я не помню… Почувствовав в пальцах что-то металлическое, я сжала это и со всей силы воткнула в шею Ленского, прямо в яремную впадину… В лицо ударила горячая струя, Ленский захрипел и мешком рухнул на меня, заливая своей кровью. Я с трудом выбралась из-под него, толкнула в плечо – он завалился на спину, устремив в потолок ничего уже не видящие глаза. Не веря, я нащупала артерию на шее – пульса не было, Ленский был мертв… На мой истошный визг прибежали санитары, и картинка им предстала еще та – на полу труп, возле него – я в залитой кровью разодранной тельняшке… Лицо в крови, руки – тоже, а из горла Ленского торчит обыкновенная столовая ложка, всаженная на всю длину ручки…

– Мать твою! – заорал санитар. – Ты что наделала, курва?! Ты же человека замочила! Что делать-то теперь?

– Милицию вызывать, – хмуро отозвался второй. – Говорил я тебе, что не надо его пускать, так ты все «бабки, бабки»! Че, заработал?

– Так кто знал?! Он сказал – поговорю только, мол, если кричать будет, так внимания не обращайте, она всегда так… – он выругался и посмотрел на меня злобно. – Ведь предупреждали, что дамочка воевала в десантной роте, наверняка приемы знает какие-то. Видал, как ложку засадила – по само не балуйся! Сразу кончился, бедолага.

Все время, пока они это обсуждали, я сидела на полу, обхватив руками колени. Это был финиш, конец всему – меня посадят, это даже не обсуждается. Лет десять дадут, думала я как-то отстраненно, словно не о себе. Когда приехала милиция, я даже не пошевелилась, два сержанта подхватили меня под руки, пытаясь поставить, но ноги меня не держали, были как ватные. И тут приехал вызванный медсестрами доктор Женя, с порога заорав:

– Кто позволил трогать больную? По какому праву вы вообще здесь? Это закрытое лечебное учреждение…

– Не орите, доктор, – перебил его один из милиционеров. – Лучше взгляните, что ваша больная с московским журналистом сделала! Ложкой в шею, и насмерть, между прочим!

– Юмор ваш здесь неуместен! – отрезал Женя. – Я бы на вашем месте постарался узнать, как он попал сюда посреди ночи! Да и что он вообще за тип, заодно!

– Да хоть за два, доктор! – сержант не собирался сдаваться. – Произошло убийство.

– Все равно без санкции прокурора забрать больную не имеете права, – стоял насмерть мой доктор. – Она находится на лечении и покидать стационар не должна. Если нужно, здесь есть палаты для изоляции, поместите ее туда, а уж если сочтете замки недостаточно крепкими, приставьте сотрудника.