Текст книги "Ты все, что у меня есть"

– Так же, – вздохнула я. – Руки не слушаются, вставать не может…

– Кто здесь? – вдруг раздалось с койки.

Я подошла к изножью кровати справа, чтобы Леший мог меня видеть:

– Это я, Костя. Привет, – стараясь не смотреть на повязку, скрывающую отсутствие левого глаза, я дотронулась до щеки Лешего..

– Марьянка… вот… встретились как… Леха где? – тяжело дыша, произнес он.

– Здесь, в соседнем боксе. Как только можно будет, я его приведу. Костя, я так рада, что ты жив, ты даже не представляешь себе! Да, Рубцов тоже здесь, придет вечером, я попрошу, чтобы пустили хоть на пять минут.

Леший сморщился, потом попросил:

– Дай водички… горит все…

Я напоила его, потом, глядя на заросшее щетиной лицо, спросила у Кати:

– Что же не побреет его никто? Чудище прямо какое-то!

– Я не умею… – растерянно ответила она, и я вздохнула:

– Ладно, я сама. Только за бритвой схожу сейчас.

Я вернулась к Лехе – он дремал, но, услышав мои шаги, сразу открыл глаза:

– Ну, что там?

– Пришел в себя, Леш. Привет тебе передавал, – улыбнулась я, доставая из тумбочки Лехину бритву. – Пойду бородищу ему сбрею, а то смотреть страшно – басмач какой-то.

– Я с тобой, – Леха попытался подняться, но не смог, я села рядом, обняла:

– Тебе пока нельзя, давай в другой раз.

Но он взял меня зубами за борт халата и не выпускал, я ничего не понимала. Наконец он отпустил меня и, не глядя в глаза, произнес:

– Я не хочу, чтобы ты ходила к нему.

– Что происходит? Ты только что сам…

– А теперь не хочу! Побудь со мной, мне плохо.

– Леша, что случилось? Я только побрею его и вернусь, это буквально пятнадцать минут, не больше, ты даже соскучиться не успеешь.

– Нет, я тебе сказал! – рявкнул Кравченко, сверкнув на меня глазами. – Я не хочу, чтобы ты… Пусть кто-то другой, но не ты. Ты – моя жена, и будешь со мной, а Лешего пусть медсестры обхаживают, их здесь, кажется, достаточно!

Я не могла поверить своим ушам – мой Кравченко приревновал меня к Лешему! Рехнуться можно…

– Леша, – осторожно спросила я. – Ты шутишь, да? Ведь это не всерьез, правда?

– А как это, по-твоему?

– Хорошо, если ты не хочешь, я не пойду, но ты просто подумай – кроме меня некому. У тебя есть я, а у него – кто? Разве же я что-то лишнее делаю? Ведь он тоже мне помогал… – тут я замолчала, осознав, что еще через секунду могу сказать что-то лишнее. Не должен Леха знать, как Леший лечил мои ободранные ноги, носил в душ и обратно, как накладывал примочки на мои синяки.

– Ну и что, – упрямо сказал Кравченко. – Я прошу тебя – не ходи.

Я не пошла. Сидела возле мужа, положив руку ему на грудь, а он спокойно и крепко спал. Я вглядывалась в его лицо, темное от загара, и все пыталась понять, что же произошло между ним и Лешим, раз Леха так бешено ревнует. Муж судорожно вздохнул во сне, и я осторожно погладила его по груди, приложилась губами к уху и зашептала:

– Я так тебя люблю, мой родной, так люблю, я жить не могу без тебя… Ты – все, что у меня есть…

– Я знаю, ласточка… – произнес вдруг Кравченко. – Знаю, всегда знал. Ты моя единственная. Прости, если я тебя обидел, но мне невыносимо думать, что ты будешь прикасаться еще к кому-то, кроме меня.

– Я каждый день прикасаюсь к огромному количеству раненых…

– Это совсем другое, ласточка. Это чужие, незнакомые люди, это твоя работа. Я не хочу делить тебя с Лешим, понимаешь? Впервые в жизни у меня есть что-то, вернее – кто-то только мой, и я не могу, не хочу…

– Я же сказала, что не сделаю ничего против твоей воли. У меня ведь тоже никого нет, кроме тебя. Да, я помирилась с родителями, но ведь жить с ними я уже никогда не буду. Мы с тобой как два обгорелых дерева, Лешка – все сгорело, только мы остались. Вроде и жить нечем, но и умирать еще рано, – проговорила я, заглядывая в его глаза. – Мы можем жить только вместе, а по отдельности нет смысла…Ты чувствуешь это?

Пока я произносила это монолог, меня охватило странное ощущение, что что-то не так, я огляделась по сторонам, перевела взгляд на лежащего мужа и увидела сжатую в кулак левую руку. Я не сразу поняла даже, что случилось – рука, безжизненная еще сегодня утром, сейчас была сжата в кулак с такой силой, что побелели костяшки… Осторожно, точно боясь спугнуть, я коснулась пальцами кулака, погладила, и он медленно разжался. Это усилие далось Лехе очень тяжело – лоб покрылся испариной, лицо исказилось, губа закушена почти до крови.

– Лешенька, родной, ты сделал это! Я сейчас… – я сорвалась с места и побежала в ординаторскую, схватила там за руку обалдевшего до немоты невролога из Краснодара и потащила его в реанимацию, на ходу пытаясь объяснить, в чем дело.

Невролог долго тормошил Леху, колол левую руку иголкой, сгибал, разгибал и все время качал головой:

– Ну, братец, это, скажу я вам, очень большой прогресс, очень! – заключил он, закончив осмотр. – Рефлексы живые, подвижность в наличии, сила вернется постепенно, в этом я абсолютно уверен.

– Док, а с правой-то что? – спросил Леха, стараясь привстать на локте начавшей работать руки.

– Вот это лишнее! – заметил невролог, указывая мне на эти потуги. – Это пока прекратить нужно. А с правой… что ж, правая тоже все вспомнит, поверьте. Массаж, иглоукалывание назначим, там видно будет.

– Доктор, а можно ему гантели? – спросила я, и в глазах Кравченко ясно прочитала благодарность.

– Что? А, да, можно, но только не слишком тяжелые и по времени не очень долго.

– Спасибо.

– Пока не на чем, – улыбнулся он, выходя из палаты.

…Назавтра Рубцов припер две гантели килограммов по пять. Раньше Леха легко поднимал тяжести в три-четыре раза больше, но эти пять покорялись с огромным трудом, он то и дело ронял «железку» на пол, матерясь и покрываясь испариной, а мне приходилось закидывать эту штуку обратно на кровать. Это происходило раз по восемь-десять в день, а когда я дежурила, приходил Рубцов. Он неплохо справлялся с обязанностями сиделки при Лешем и успевал помогать мне. Я забегала в бокс к Лешему на пять-десять минут, чтобы не злить Леху. Рубцову я все объяснила, и он понял, но при этом хмыкнул и странно на меня посмотрел, а к самому Лешему я зашла как-то ночью, когда выдалось относительно спокойное дежурство, и просидела у него почти три часа, пытаясь как-то объяснить причину того, что не появляюсь совсем. Но Костя все понял и без моих объяснений, он и без них все знал.

– Я сказал Лехе всего одну фразу, только одну, не смог больше. «Завидую тебе, у тебя опять самая лучшая женщина» – это было все, что я смог ему сказать. Зато он много мне наговорил. Мы трое суток лежали с ним в каком-то разбитом доме, не могли выбраться, нас везде искали. Лежали и разговаривали. Знаешь, когда находишься в сантиметре от смерти, начинаешь по-другому оценивать всю жизнь, и свою, и чужую. И я не врал, говорил, как есть – ему опять повезло, его ждали, а я… кому я-то нужен? Даже в плену я думал о том, что, к счастью, моя смерть никого до самоубийства не огорчит и мне легче было от этой мысли – я никого не заставлю страдать своей гибелью. Все время, пока Леха волок меня на себе, я думал, что уж если нас найдут, то я должен успеть и закрыть собой его, чтобы ты не страдала, чтобы он вернулся к тебе. Но, видишь, не сбылось, не успел, прости… Но он все же жив, с тобой, и это для меня главное. Я не осуждаю его, поверь, за то, что он не пускает тебя ко мне, на его месте я вел бы себя так же. Нельзя делить того, кто принадлежит тебе, еще с кем-то.

– До чего же вы с ним похожи, даже противно, – вздохнула я. – Кравченко сказал мне то же самое. Мне никогда не понять ваших детдомовских приколов. Я не могу не приходить к тебе, Костя, если бы не ты, меня, возможно, не было бы уже… – я взяла его забинтованную руку.

– Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя обязанной мне, – жестко проговорил Леший, стряхивая мою руку. – Обещай, что больше никогда ты не заговоришь об этом! – потребовал он. – И убирайся от меня к чертову Кравченко, – добавил он уже с улыбкой. – Иди, Марьянка, я спать хочу.

Он легонько толкнул меня в сторону двери. Умный и проницательный Леший всегда понимал меня так, как надо, за что я была ему безмерно благодарна.

…Леха поправлялся, но его правая рука так и не работала почти. Зато левой Кравченко орудовал совсем как раньше, все увеличивая вес «железки», с которой не расставался. Рубцов, принося очередные грузы, ругал меня на чем свет стоит, а я только посмеивалась, наблюдая, как заметно потяжелевшая гантель с легкостью летает в Лехиной руке от рамы кровати к плечу и обратно. Он подмигивал мне, не прерывая занятий, и я чувствовала, что он постоянно думает обо мне – как я, что делаю. Объем работы значительно уменьшился, иногда выпадали такие дежурства, что мы могли всю ночь просидеть в ординаторской и до одури пить чай и играть в карты, а то и просто спать по очереди. Костенко иногда шутил, что вывез нас на курорт, жаль, мол, только, что купаться негде. Ко мне иногда во время дежурства приходила Лиза, и мы с ней болтали.

– Молодец муж у тебя, – сказала она как-то, – не сдается, хотя мог давно пенсию по ранению получать, еще после того раза.

– Ему нельзя, у него молодая жена, – хохотнул довольно мерзко кто-то из докторов. – Зачем ей муж-пенсионер?

Я резко повернулась от шкафа, где в этот момент искала заварку, и зло спросила:

– Кто это сейчас сказал?

Окинув взглядом притихшую ординаторскую, я остановилась на реаниматологе Борисове, средних лет мужичке, который прибыл сюда пару недель назад.

– Это вы, Игорь Александрович?

– А что, разве это не так? – поинтересовался Борисов. – Он на сколько тебя старше, лет на десять?

– На двенадцать. Но лично вас это не касается, – произнесла я, ставя пачку с заваркой на стол. Меня всегда бесили эти разговоры о возрасте моего мужа – кому какое дело? Но Борисов не успокоился:

– Нет, серьезно – это ведь очень важно. Вот моя жена – ровесница, и я поэтому абсолютно спокоен за свой тыл, уверен, что она не станет мне изменять. У нее возраст на лице написан. А ты, Стрельцова, и так молодая, да еще и на свои-то не выглядишь, всякое случиться может. Здесь, тем более, мужчин полно, мало ли…

– Мужчин? – удивилась я. – Где?

– Или вы себя имеете в виду? – подхватила Лиза, уязвленная словами реаниматолога обо мне. – Успокойтесь, никакого интереса пока не вызвали, спим спокойно. По мне, так лучше одной, чем с кем попало!

– Конечно, где уж нам, крестьянам, чай-то пить! Вон Стрельцова в реанимацию заходит и плывет мимо всех, как мимо стенки! Зайдет в палату и – вот сам видел, не вру – падает на колени перед останками в тельняшке. Смотреть смешно, ей-богу! Разве ты не понимаешь, что не будет ничего хорошего из твоего капитана? Так, бревно в камуфляже. И вряд ли он когда-то поднимется, а ты возле него так всю жизнь и пропустишь.

Я вплотную подошла к Борисову, взялась руками за борта халата и, глядя прямо в глаза, зашипела:

– Да кто дал вам право судить меня и моего мужа? Что вы знаете о нас? Сказать, сколько раз за эти годы я слышала от разных врачей, что Кравченко никогда не встанет? Пальцев не хватит сосчитать. А он вставал вопреки прогнозам, он в армию вернулся, да не в учебку или штаб, а в боевую часть! И сейчас он тоже поднимется, даже если для этого ему придется вас лично огорчить, доктор Борисов, ясно вам? И с этого момента держитесь от меня подальше, иначе вашей жене в самом деле придется поискать другого мужа! – я выпустила многострадальный халат Борисова и вышла из ординаторской, следом за мной метнулась и Лиза:

– Марьяна, подожди!

Я остановилась. Она подошла, обняла меня:

– Не обращай внимания! Человек хочет любви и признания его врачебного таланта, вот и все. А ты слишком удобная мишень…

– Ну, с этим он просчитался – не выйдет за мой счет подняться, – пообещала я. – Пойду я, Лиз, меня ждут мои «останки»…

– О, не дай бог Борисову встретиться с ними поближе, с этими «останками»! – захохотала Лиза. – Он у тебя одной рукой орудует, как остальные втроем не смогут.

Я тоже посмеялась вместе с ней, но неприятный осадок от слов Борисова все равно остался. Лиза проводила меня до реанимации и пошла к себе в терапию, а я шагала по пустому коридору, слыша только собственные шаги. В боксе Кравченко горел свет, Леха по-прежнему подкидывал свою «железку».

– Ты не устал, родной? – я двумя руками забрала у него игрушку.

– Нет, не устал. Подойди ближе, – попросил он, улыбаясь. – Еще ближе, – и когда я подошла вплотную к кровати, он повернул меня к себе спиной, подхватил под ягодицы и поднял на вытянутую руку. – Не шевелись, могу уронить, – предупредил он, поднимая и опуская меня, как на качелях. У меня закружилась голова, но я зажмурилась и терпела.

За этим занятием нас и застал Борисов, решивший сделать обход по боксам.

– Занимаетесь, капитан? – поинтересовался он. – Хороший снаряд изобрели.

Леха опустил меня на пол, поправил халат, потом посмотрел на Борисова:

– Хотите – вас подниму? – предложил он совершенно серьезно.

– Нет-нет, верю на слово, – поспешно отказался врач. – Жалоб нет, насколько я понял? Если вдруг что – где меня найти, вы знаете, – это относилось уже ко мне.

Борисов попятился, плотно прикрыл за собой дверь, а я фыркнула.

– Ты чего, ласточка? – удивился муж.

– Смешно. Вообразил себя супержеребцом, придурок. Хватит, давай я тебя оботру.

– Не надо, я уже сам…

– Как – сам? – удивилась я. – А воду, полотенце?..

– Алена помогла.

Аленой звали местного разлива красавицу, кудрявую высокую блондинку с грудью пятого размера, выпиравшей из узкого и предельно короткого халата. Она частенько забегала к Кравченко, пытаясь обратить на себя его внимание, но, так как я почти постоянно находилась рядом, ей это удавалось нечасто, она испарялась, едва завидев меня. Сегодня повезло…Я смотрела на мужа вопросительно.

– Что?

– А меня ты не мог дождаться, так приспичило?

– Я и ждал тебя, ты ведь обещала, что придешь, если не будет поступления. А тут Аленка зашла, сказала, что вы работаете, предложила помочь…

– И ты, разумеется, не смог отказать! Я, между прочим, все время в ординаторской просидела, и работы нет совсем, – сказала я враждебно, чувствуя, как заболело сердце. Сама мысль о том, что кто-то прикасался к моему мужу, была невыносима.

– Да ты что, девочка? Ничего не произошло…

– А должно было? – поинтересовалась я.

– Ласточка, да ты с ума сошла! – захохотал Кравченко, пытаясь поймать меня за халат, но я увернулась и отошла.

– Что, не нравится слушать? Как, поразил девушку объемом мышечного аппарата? Бицепс, трицепс, все дела? То-то я смотрю, что при мне она сюда ни ногой, а сегодня, значит, подфартило! «Давайте помогу, Алексей Петрович»! – я уже не контролировала себя и несла все, что приходило в голову. – Вот с ней и оставайся! – я развернулась и кинулась к двери, еле сдерживаясь, чтобы не разреветься прямо тут, при нем.

– Постой, Марьяна, куда ты? Не надо, не оставляй меня одного, – попросил растерянным голосом Кравченко, но я, выкрикнув:

– А ты Алену позови! – выскочила из бокса и побежала прочь из реанимации, остановившись только на крыльце госпиталя. Медленно опустившись на стоявшую неподалеку лавку, я зарыдала в полный голос. Что на меня нашло – я не знала, даже объяснить вряд ли смогла бы, но откуда-то изнутри вдруг поднялась волна обиды, мешая дышать. Я готова была ради него на все, я забыла о себе, растворившись в нем полностью, а он, оказывается, ухитрялся замечать еще кого-то. Вот тебе и «старый муж молодой жены»! Еще вопрос, кто должен был опасаться. Я сидела, уткнувшись лицом в колени, пытаясь собраться с мыслями. Наверное, моя истерика со стороны выглядела глупо, но справиться с нахлынувшими эмоциями я не могла. На этой самой лавке я провела всю ночь, не в силах встать и пойти в госпиталь, совсем замерзла со своими голыми ногами и в халате без рукавов, но продолжала сидеть, точно приросла. Так меня и нашел Рубцов, приехавший с утра пораньше к Лешему. Оглядев мои совершенно синие колени и руки, он скептически заметил:

– Я тоже слышал, что закаливание полезно, но не знал, что до обморожений.

– Отстань.

– Что-то случилось? – поинтересовался он, садясь рядом со мной на лавку.

– Не знаю уже.

Рубцов разозлился:

– Я что, клещами тащить должен? Что за выкрутасы?

– Да идите вы все к чертовой матери! – заорала я, вскакивая. – Надоело все, хватит, вот закончится контракт, и я уезжаю, а вы тут как хотите! Сам теперь возись со своими дружками, а с меня хватит! Не могу больше!

Рубцов обалдело смотрел на меня, ничего не понимая. Я повернулась и зашагала в общагу прямо в халате. Зайдя в душ, долго грелась под горячей водой, глотая слезы, а потом рухнула спать.

Законные двое суток выходных я провела в общаге, валяясь на кровати под одеялом. Мои соседки ничего не понимали – обычно я совсем не бывала дома, а тут… Лежу себе с книжкой, чай пью с сухарями. Правда, они и не догадывались, каких трудов мне стоило заставить себя вот так лежать. В общем, я пыталась не думать о том, как там мой муж, и мне это почти удавалось.

Собираясь на работу, я впервые накрасилась и надела юбку вместо джинсов и кроссовок. В госпитальном дворе, естественно, столкнулась с Рубцовым – а как же! Он удивленно покачал головой:

– Что за вид?

– Тебе-то что? – огрызнулась я, стараясь быстрее от него отделаться, но не тут-то было – он поймал меня за руку и потянул за собой. – Пусти меня, Рубцов, я опаздываю!

– Ничего, успеешь! – рявкнул он, затаскивая за угол здания и припирая к стене. – Что, не надоело еще? Не наигралась? Кому что доказываешь?

– Отвали от меня ради бога! – взмолилась я. – Я опаздываю, мне еще в душ и потом операционную генералить, пусти!

– Объясни мне, что происходит, и считай себя свободной, – спокойно сказал он, не выпуская меня.

– Ничего я говорить не буду. Во-первых, это не твое дело, а во-вторых, пусть тебе Кравченко твой объяснит, – я сделала попытку вырваться, но у Рубцова хватка была железная, он не таких держал, куда уж слабой-то женщине…

– Если бы я хотел спросить Кравченко, я его бы и спросил, можешь в этом не сомневаться. Но я тебя хочу послушать. Ты два дня неизвестно где моталась, никто не знал даже, где тебя искать. Что происходит вообще? Кравченко ничего не жрет, ни с кем не разговаривает, только железяки свои мотает туда-сюда. Объяснись, уж сделай одолжение! Вчера зашел вечером – тебя опять нет, рядом с ним телка какая-то сидит, уговаривает его поесть, а он только молчит, глаза закрыл. Я спрашиваю – где жена, мол, так она плечом дернула – я почем знаю, второй день не появляется. Ушел, через час захожу – та же картина… Не пойму – это что было-то?

– Вот ты у него и спроси! Не понял, что ли? Алексею Петровичу захотелось разнообразия, а то жена надоела, слишком часто перед глазами мелькает. А тут счастье само в руки плывет – молодая, красивая, глазищи огромные, про остальное вообще молчу, ты и сам видел! А я кто? Так, потаскушка ротная! Может, не так уж не прав был мой журналистик, а, Серега? Может, так и было все, как он написал? Может, и с тобой у меня было? А что? Накурились с тобой и улетели на пару?

Рубцов дал мне такую пощечину, что испугался сам, глядя, как мотнулась моя голова.

– Больно?

– Нормально! – выпалила я сквозь набежавшие слезы. – Могу идти, товарищ майор?

Я повернулась, не дожидаясь ответа, и, держась за горящую щеку, пошла в госпиталь.

Отработав до обеда, я решила навестить Лешего, потому что кто, кроме него, мог выслушать меня и разложить все по полкам? Проходя мимо бокса, где лежал Кравченко, я, как могла, отвернулась в сторону, но краем глаза все же увидела кудрявую белую голову, склонившуюся над моим мужем. Я дернулась, как будто схватилась рукой за оголенный провод, и зашагала в бокс к Лешему. Он меня ждал – я поняла это по сосредоточенному выражению его лица, по дергающемуся в нервном тике глазу, по сжатым в нитку губам. Он полусидел на кровати и смотрел на меня в упор.

– Привет! – как можно беззаботнее произнесла я, но обмануть Лешего не сумела.

– Что происходит?

– Ой, ну, ты как Рубцов прямо! А то не видишь и не слышишь! – я кивнула на соседний бокс, откуда раздавался заливистый смех Алены.

Леший вздохнул, потом похлопал по постели возле себя, приглашая меня сесть. Перевязанной рукой он взял мою и сказал:

– Не обращай внимания, это все ерунда.

– Хорошенькое дело! – возмутилась я, но Леший сжал мои пальцы и продолжил:

– А я тебе говорю – ерунда. Слушай старого дядю Костю – никто и никогда не заменит Лехе тебя, слышишь? Потому что никто не сумеет отдавать ему себя так, как ты, никто не вынесет того, что смогла ты. Понимаешь? Никто. И он знает это лучше нас всех. Кстати, Рубцов мне рассказал, как с тобой поговорил сегодня. И что за мода, чуть что – сразу руки распускать? Теперь вот думает, как мириться. Но ты прости его, он ведь как лучше хотел, просто вышло немного коряво.

Я улыбнулась:

– Знаешь, Костя, говорят, что если очередной мужик бьет тебя по морде, то дело-то не в мужике, а в морде, вероятно.

– Это к чему ты? – удивился Леший. – А я вот тебе про Леху – ты пойми, никогда он не изменит тебе, и не потому, что он сейчас физически слаб, а потому, что это все равно, что самого себя по голове шарахнуть. Я прошу тебя, сходи к нему, поговори с ним, выслушай, увидишь, он тебе все объяснит.

– Костя, я не хочу. Не могу просто, ты не представляешь, как мне обидно. Я живу только им, а он… Смотри, он запретил мне тебя, например, просто побрить, а что в этом такого было, а? Интим с бритвой? А эта… кукла, видишь ли, душ ему устраивает! Мне нельзя другу щетину сбрить, а то вдруг случится что-то, а ему, значит, можно перед посторонней бабой голым лежать, да еще чтобы она его руками… Думаешь, мне очень приятно? – я отвернулась, закусив губу, чтобы не заплакать.

– Так ты, оказывается, ревнуешь? – раздался насмешливый голос Рубцова, входящего в бокс с пакетом в руках.

Я встала, чтобы уйти, но забинтованные пальцы Лешего удержали меня.

– Серега, не надо, перестань! – попросил он. – Ты же видишь, что происходит, – он сделал движение головой в сторону соседнего бокса, где по-прежнему смеялась чему-то белокурая красотка Алена.

– У-у, не знал, что тут все так запуталось! – протянул Рубцов, подходя ко мне и протягивая руку. – Давай мириться тогда, фельдшер. Прости меня, Марьянка, повел себя, как урод, готов искупить. Хочешь, пойду и за космы ее выкину оттуда? – предложил он.

– Тебя только и не хватает там, – я пожала протянутую руку, но от помощи подобного рода отказалась.

– Нет, ты глянь, какой козел, а? – не унимался Рубцов. – Было у меня и раньше подозрение, что Леха после контузии не совсем оправился, но что это настолько тяжело… Марьянка, мы тебя с Лешим за нормального парня замуж отдадим, вот что! А этот пень пусть один засыхает.

– Серега, не один он, и в этом все дело, – сказала я, не понимая, шутит он или говорит серьезно.

– Ой, ну ты даешь! – сморщился Леший. – Кто, вот эта кукла будет его на ноги ставить? Она ему будет гири с полу на кровать закидывать? Или, может, ждать его будет, как ты, когда ни денег, ни спокойствия? Ходить в его тельнике вместо шелкового халата? Ну, посидит она пару-тройку дней возле него, поиграет в сестру милосердия, да и рванет к фирмачу какому-нибудь.

– Ага, – подхватил и Рубцов. – А если он ночью в атаку рванет, как бывает? Где ее тогда искать будут?

Мы рассмеялись, и Рубцов, обрадованный моим настроением, сказал:

– Знаешь, дорогая, а иди-ка ты к себе, дежуришь ведь? Я тебя провожу, а потом мы с Лешим в гости наведаемся к боевому другу Лехе Кравченко. Тут можно сидячую каталку взять?

– Да, можно. Только вы зря все это затеяли.

– Ну, вот это уже не твои заботы. Ласточка! – съязвил Рубцов, выходя за мной из бокса.

Из-за Лехиной двери выскользнула Алена, словно караулила нас, помахала в бокс рукой, мяукнув:

– Не скучайте, я скоро!

Столкнувшись с нами, она округлила глаза, поздоровалась с Рубцовым и старательно проигнорировала меня.

– Здравствуйте, товарищ майор! Вы к нам второй раз сегодня? Как дела у капитана Лещенко?

– Зайди, узнай! – посоветовал Рубцов.

– Ой, что вы! У меня теперь совсем нет времени – индивидуальный пост, капитан Кравченко, – она скосила на меня глаза, ожидая, видимо, реакции, но я молчала.

Не веря своему счастью, Алена побежала куда-то, а у меня окаменел каждый мускул на лице, свело челюсти, я даже слова произнести не могла. Но Серега, крепко взяв меня за руку, вывел на лестницу, повернул к себе лицом и энергично встряхнул:

– Ты чего, подруга боевая? Расслабься, нормально все! Я сейчас к начальнику отделения схожу, пусть убирает эту курицу к чертовой матери!

– Не надо, Серега, ничего уже мне не надо, – произнесла я, вдруг устав от всего происходящего.

Едва только Рубцов открыл рот, чтобы наорать на меня, как из дверей оперблока вылетел Коля Иванов:

– Марьяна Николаевна, вот вы где! Петрович орет, там какого-то офицера привезли, оперировать надо начинать, а вас нет!

Он схватил меня за руку и потащил за собой.

Из операционной мы вышли только около трех часов ночи – старший лейтенант был просто нафарширован пулями, его еле удалось спасти. Меня не держали ноги, я чуть доплелась до персоналки и хотела уже упасть на диван, как услышала в коридоре голос Алены:

– Где мне найти жену капитана Кравченко?

Я вздохнула, надела на растрепавшиеся волосы шапочку и вышла в коридор.

– Что ты от меня хочешь? – устало спросила я.

– Поговорить! – с вызовом ответила она, нервно облизывая губы.

– О чем? – я села на кушетку, вытянув уставшие ноги и прикрыв глаза.

– О твоем муже.

– Слушай, а до завтра – никак? Я семь часов столбом простояла, валюсь просто.

– Какая же ты… – задохнулась вдруг Алена.

– Какая? – поинтересовалась я, не открывая глаз.

– Почему таким бабам всегда достаются лучшие мужчины? В тебе ведь ничего женского нет, ты же как солдафон, вечно в брюках!

– И дальше? – меня не особенно задели эти слова, не было мне никакого дела до ее мнения обо мне.

– Ты просто недостойна такого человека! – интересно, она долго думала, прежде чем выдать такую фразу? – Оставь его в покое, уезжай отсюда, ведь ему с тобой плохо.

– Это он тебе сказал? – по-прежнему спокойно продолжала я, чувствуя, как болит у меня каждый нерв, каждая клеточка.

– Я не слепая, вижу. А со мной он все время улыбается!

– Может, у тебя просто тушь течет, вот ему и смешно?

Она ахнула и размахнулась, чтобы дать мне пощечину, но меня сегодня по лицу уже били… Я перехватила ее руку и завернула за спину так, что она взвизгнула и опустилась на пол, а я, продолжая давить ее руку вверх, ласково спросила:

– Ты что же думаешь, что стоило только тебе захотеть, и ты сразу все получишь? Я не из тех, кто сдается просто так. Я, детка, Чечню прошла, могу мужику руку сломать, а не то что прутики твои, и зря ты об этом не подумала, когда замахивалась. Это – раз. А во-вторых, что касается Кравченко, то попробуй, поглядим, что выйдет. Свободна, кругом марш! – я выпустила ее руку и ушла в персоналку, не дожидаясь, пока она поднимется с пола и перестанет подвывать. Я пила воду, цокая зубами о край стакана, меня всю трясло, нервы опять сдали, не выдержав напряжения. Я чувствовала, что это еще не конец, но первый раунд был за мной. Я, признаться, не ожидала от себя такого, да и Алена была выше, шире в плечах, вообще мощнее, но видимо, не зря пацаны в роте обучали меня кое-каким незамысловатым штучкам, да и Рубцов от нечего делать частенько занимался со мной, не надеясь, правда, на особый успех. Но вот снова пригодилось…

Я легла на диван, укрылась одеялом и задремала. В пять часов меня разбудили – в операционную снова взяли старшего лейтенанта, у которого началось внутреннее кровотечение. Смена затянулась, Костенко делал все, что мог и не мог, но спасти раненого не удалось, и двадцативосьмилетний парень умер прямо на столе от массивной кровопотери, закончившейся шоком. Мы сидели в ординаторской и подавленно молчали, Костенко курил, Колька методично ломал спички – перед ним лежала уже целая гора обломков. Петровичу еще предстоял «разбор полетов», а нас он отправил отдыхать. Коля предложил проводить меня, но я отказалась – мне нужно было все же поговорить с мужем.

В реанимации было тихо, там вообще не бывает шума, если ничего экстренного не случается, только слышно, как работают аппараты. Я не знала, как мне войти к Кравченко, что сказать ему… Набрав в грудь побольше воздуха, я толкнула дверь и вошла. Леха еще спал, через закрытые жалюзи пробивались лучи солнца, падая на лицо, такое темное на белой наволочке. Правая рука безжизненно и как бы отдельно от тела лежала поверх одеяла, левая была сжата в кулак и закинута за голову – он всегда так спал. Он не слышал, как я вошла, утренний сон самый крепкий, я села рядом, мимоходом сняв с одеяла кудрявый белый волос. Я накручивала его на палец и думала, думала… Мне не хотелось выглядеть ревнивой и неуверенной в себе женой, но и полной дурой – тоже. Ладно, решила я, пусть все идет, как идет. Кравченко наконец-то открыл глаза, заулыбался, увидев меня:

– Ласточка моя, пришла… Где же ты была так долго? – и потянулся ко мне левой рукой.

Я молча подняла свою, покачала перед его глазами намотанным на палец белым волосом. Кравченко перехватил мою руку, сорвал этот волос и бросил на пол, потом прижал руку к губам и стал целовать ее. Я по-прежнему молчала. Вдруг он взял меня за подбородок и развернул мое лицо к себе, требовательно взглянул в глаза и спросил:

– Ты веришь мне?

– Нет, – сказала я бесцветным голосом.

– Ты не в праве не верить мне, я никогда тебе не врал! – тихо и твердо сказал Леха. – Никогда и ни в чем. И если я говорю, что не было ничего, то оно так и есть.

– Тогда почему ты волнуешься так?

– Прекрати! – попросил он. – Я не могу так больше. Не надо, ласточка моя, я устал, я соскучился, тебя ведь не было три дня, целую вечность, ты не зашла ко мне даже на минутку…

– Конечно! – раздалось из-за открывающейся двери. – Ваша жена была очень занята, но к капитану Лещенко зайти все же успела! – в палату вошла Алена, по-хозяйски огляделась, что-то поправила в шкафу с лекарствами.

Я выпрямилась, но с постели не встала, наблюдая за этими манипуляциями. Словно не замечая меня, она раздвинула жалюзи, взяла со спинки полотенце, намочила его и стала вытирать Лехино лицо. У Кравченко была такая рожа, что мне сделалось смешно и даже жалко его немного. Я молча встала и вышла, метнувшись в бокс к Лешему. Он не спал уже, удивленно уставился на меня, но я, закрыв рукой его рот, спрятала лицо на его перебинтованной, пахнущей мазью Вишневского груди, и затряслась в беззвучных рыданиях. Леший ничего не понимал, растерянно гладил мою голову, оставляя в волосах нитки от бинта, и все пытался что-то сказать, но я прижимала руку к его губам и продолжала плакать. Наконец, Лешему удалось освободить свой рот, и он тихо спросил: