Текст книги "Ты все, что у меня есть"

– Если ты будешь плакать, доктор тебя не выпишет, – предупредил Леха. – Ну, что ты, моя ласточка, ведь уже все хорошо, я заберу тебя домой сегодня. Ты хочешь домой?

– Я боюсь домой… – прошептала я. – Вдруг ты опять… а я не успею…

– Девочка, девочка моя, я уже в полном порядке, здоров, как бык, и теперь сам буду о тебе заботиться, все сделаю для того, чтобы ты поправилась, – уговаривал Леха, но ехать домой я наотрез отказалась.

Лежа в палате, я слышала, как за дверью расстроенный Кравченко беседует с моим врачом.

– Вы поймите, капитан, ваша жена несколько лет находилась в состоянии жесточайшего стресса, не расслаблялась ни на секунду, не позволяла себе отвлечься. Нервная система просто не выдержала, не справилась, это же естественно! Но она молодая женщина, и с вашей помощью обязательно восстановится, просто ей нужно время, а вам – терпение, терпение.

– Бедная моя девочка, – произнес Кравченко чужим, незнакомым голосом. – Док, ведь это все из-за меня. Из-за меня – Чечня, госпиталь, потом другой, потом статья эта дикая… У нас никогда не будет детей, док, понимаете, и она это знает. Может, отчасти поэтому она так боялась за меня все время – и там, и здесь, постоянно. Она вынесла меня из боя, а я добил ее здесь, где нет войны, док… Если бы в госпитале не оказался капитан Лещенко, она убила бы себя, я это увидел и понял, что должен найти в себе силы жить, иначе она тоже уйдет за мной… Что мне делать теперь, док?

– Я же сказал – терпение и время, капитан. Пусть она побудет пока здесь, раз боится идти домой, а вы приходите, забирайте ее, гуляйте, в город сводите, в конце концов. Разговаривайте с ней обо всем, что ей будет интересно. Все наладится, я в этом уверен.

Кравченко вошел ко мне в палату, присел на кровать и долго смотрел на меня, поглаживая ноги в шерстяных носках (я постоянно мерзла, куталась, как могла, но не согревалась) и о чем-то напряженно думал. Потом поцеловал меня и ушел.

Наутро я проснулась оттого, что впервые за эти полгода не чувствовала холода. Взглянув на свои ноги, я обомлела – поверх одеяла лежала камуфляжная куртка с капитанскими погонами, а на стуле сидел Кравченко в тельняшке, обтягивающей широкую и по-прежнему сильную грудь.

– Согрелась? – улыбнулся муж, и я благодарно кивнула и улыбнулась в ответ:

– Спасибо тебе, Лешка… Как ты без меня?

– Никак, если честно, – признался он, пересаживаясь ко мне поближе. – Оказывается, я отвык жить один, ласточка моя – так пусто дома… И все приходится осваивать заново – ведь это твой дом…

– Наш, Леша, это наш дом, – осторожно поправила я. – Ты не сердишься на меня за то, что я не хочу выписываться? Я не готова пока, пойми…

– Не надо, ласточка, – перебил он, прижимая к моим губам палец. – Я все понимаю, пусть все будет так, как ты сама решишь, как тебе будет лучше.

…Он приходил ко мне каждый день, хотя и сам еще долечивался в госпитале. Смешно – мы словно знакомились друг с другом, ведь фактически на общение до этого момента у нас почти не было времени – бесконечная череда госпиталей, дни, сложившиеся в годы… А что у нас было, по большому счету? Мы ведь даже любовью по-человечески ни разу не занимались, так только… Я раньше и представить себе не могла, что с мужем буду по-братски спать в одной постели, не помышляя ни о чем, кроме сна. Там, в Чечне, вообще речи быть не могло, ведь рядом постоянно были люди, да и от Лехи после зачисток несло чем-то звериным, что пугало меня. А потом, после всего пережитого, после его ранений даже заговаривать об этом я не считала возможным… Кравченко, с которым я как-то попыталась обсудить все это, сказал мне со вздохом:

– Ласточка, я не хотел, не мог прикасаться к тебе руками, на которых кровь, реки крови… Ведь ты единственное светлое, что есть в моей жизни, я не мог ничем омрачить это…

После этой фразы Кравченко сделал дикую, несвойственную ему вещь – он вытащил откуда-то из-за спины букет цветов, голубых мелких хризантем…

– Это вместо незабудок? – поинтересовалась я, прижимая цветы к груди.

– Нет, просто захотел, чтобы тебе хорошо было… – смущенно отозвался Леха. – Чтобы ты забыла хоть ненадолго все свои кошмары.

– Дурак ты, Кравченко! Разве можно забывать о том, что пережили, ведь мы с тобой вместе, не смотря ни на что. Ты вспомни, как гнал меня из роты, разве не смешно? А ведь, если вдуматься, ты мог прогнать свою судьбу! – пошутила я.

Леха потянул меня к лавочке, стоящей в глубине аллейки, и, когда мы сели, прижал к себе:

– А знаешь, я жалею, что не настоял тогда, что сломался и не выгнал тебя. Помолчи! – закрыл он мне рот, едва я попыталась возмутиться. – Послушай меня. Да, я должен был гнать тебя из своей палатки, чтобы уберечь от всего ужаса, что тебе пришлось пережить. Чтобы ты обиделась на меня так, что сама захотела бы уехать и не видеть меня больше. Но Рубцов все же оказался прав, говоря, что ты упертая, и в конце концов у тебя все получится. И ты получила то, чего хотела, я только не смог понять, а зачем тебе все это надо, зачем? Да, я не справился с собой, не смог выгнать тебя ни из своей палатки, ни из своей жизни. Так объясни мне, ради чего ты все делала, неужели ты не смогла бы найти кого-то более достойного? Ну, ладно, я – я ничего не видел в жизни, кроме армии, но ты-то?

Я разозлилась – он опять говорил глупости, доставал меня вопросами, на которые у меня не было ответов. Конечно, я могла бы легко выйти замуж за кого-то более устроенного в жизни, более спокойного, более привлекательного и, уж точно, более обеспеченного, чем мой капитан, но не интересовало меня все это, почему – не знаю. И никогда не поменяла бы я своего затянутого в вечный камуфляж мужа на какого-нибудь лощеного хлыща в деловом костюме.

– Тебе не кажется маразмом спрашивать, за что жена любит мужа? Ведь я не спрашиваю, зачем ты живешь со мной? Только ли из чувства благодарности или есть еще что-то? Я скажу, если тебе вдруг полегчает – я увидела тогда, в госпитале, твои глаза и поняла, что уже не смогу жить без них, если не буду видеть каждую минуту. Я чуть не сошла с ума, когда ты закрыл их там, на дороге, я и поседела-то, думаю, из-за этого. Понимаешь?

Кравченко молчал. Мы никогда с ним об этом не говорили, я не хотела, чтобы он знал о моих переживаниях – зачем? У него, как выяснилось, и так неподъемное чувство вины.

– Теперь я понимаю, что заставило меня открыть глаза тогда, в госпитале, когда ты… Я, видимо, вспомнил или почувствовал, что мне нельзя закрывать глаза, иначе я никогда больше тебя не увижу. Это оказалось невозможным – не увидеть тебя больше, это невыносимо – не видеть тебя.

– Тогда какого черта ты опять и опять выматываешь мне нервы своими расспросами?

– Не знаю. Наверное, просто не верю, что все это происходит со мной. Ведь ты же не знаешь, что было в моей жизни до тебя, – он помолчал, думая о чем-то. – А и не было ничего хорошего. Один детдом, другой, третий…Чуть на «малолетку» не угодил, повезло, можно сказать. Потом армия, военное училище и война, война… Все. И когда появилась ты, я испугался. Ты была такая… хрупкая, тонкая, что даже странно, как тебя в госпиталь взяли. А оказалось, что ты и в морду дать можешь, если нужно, и последствий не побоишься. Если бы ты знала, как я жалел потом, что встретил тебя, потому что стал постоянно, каждую секунду бояться потерять… Каждую минуту у меня сердце разрывалось – а вдруг тебя… и я не успею, не закрою, не уберегу? Это смешно, наверное – сидит здоровенный кабан и трясется в своей палатке, пока ты за медикаментами ездишь, но и заставить тебя не ехать, послать другого я тоже не мог – ведь ты не согласилась бы. Черт, курить хочу, – с досадой произнес он.

Я погладила его по лицу. Конечно, мне и раньше приходило в голову, почему Кравченко становился таким раздражительным, когда я собиралась в очередную поездку за медикаментами и спецсредствами, но толком он никогда не говорил об этом. Мой Кравченко не умел говорить разных красивых слов, да и вообще долго говорить, но, может, именно за это я и люблю его, кто знает?

– Вредно тебе курить, Леша, – произнесла я.

– Ласточка моя, поедем домой, – вдруг жалобным голосом попросил он. – Поедем, я устал возвращаться в пустую квартиру, устал сидеть один на кухне… Я хочу, чтобы ты ждала меня дома, чтобы всегда была там, когда я прихожу…

– Откуда?

Он тяжело вздохнул, и что-то знакомое промелькнуло в его лице, такое, как бывало перед зачистками, перед боевыми… Черт возьми, неужели… Я боялась даже думать об этом, нет, не может быть, этого просто не должно быть…

– Ты что же, снова?.. – произнесла я, не в силах поверить в реальность происходящего. – А медкомиссия? Кто тебя пропустил, ведь у тебя прострелено легкое, ты три года…

– Погоди, ну, что ты истерику устраиваешь? – жестко оборвал меня муж. – У меня все давно в порядке, ты же видишь. И я не могу…

– Да, черт тебя подери, Кравченко, – зло перебила его я. – Слышали уже, наизусть знаем! Тоже мне, ум, честь и совесть десантных войск! Леша, тебе сорок лет, ты прошел две войны, может, остановишься, наконец?

– Пока не поздно, остановись сама, иначе будешь жалеть! – предупредил Кравченко, поднимаясь с лавки.

Глядя на его внушительную фигуру, на ставшее жестким и чужим лицо, на плотно сжатые губы, я поняла – мне не справиться, ничего не сделать с его понятием о воинском долге и офицерской чести. Леха Кравченко – не тот человек, которого остановят бабские слезы. Но мне было обидно, что он скрыл от меня, не посоветовался, даже не намекнул…

– Как ты можешь… – прошептала я, уткнувшись головой в колени. – Как ты можешь бросать меня одну сейчас…

– Кто сказал – сейчас? – невозмутимо спросил муж. – Мне дали три месяца отсрочки по семейным обстоятельствам. Три месяца, чтобы поставить тебя на ноги, потом ты вернешься в госпиталь, а я уеду на полгода. На большее, как видишь, претендовать не смог! Но предупреждаю, – произнес он с угрозой, и, присев на корточки, поднял мою голову, заглядывая в глаза, – в этот раз тебя со мной не будет, поняла? Хватит играть со смертью. Ты мне нужна живая, здоровая и домашняя, я жену хочу, а не боевую подругу. Не хочу, чтобы от тебя пахло кровью и пороховой гарью. Еще раз говорю – жену хочу, которая будет ждать дома, провожать и встречать, чтобы я не чувствовал себя одиноким, старым и никому не нужным. Это ты можешь мне пообещать?

Лучше бы он попросил меня прыгнуть с крыши, я не задумалась бы, но это… Мучительное чувство неизвестности, каждодневный кошмар, когда не знаешь, где он и как…

– Кравченко, ты урод и шантажист, – произнесла я устало. – Ты загнал меня в угол, не стыдно – здоровый мужик…

Он рассмеялся и лукаво глянул на меня:

– Вот и оно-то, что здоровый, сама сказала! Поехали домой, ласточка, что-то я хочу растратить немного этого здоровья…

– Ну, ты нахал! – засмеялась и я. – Вот чем ты решил загладить свою вину?!

– А что? Оставлю на тебе пару синяков, как тогда, в госпитале… Имею право!

– Вот уж что-что, а право ты имеешь.

…Но доктор меня не выписал – считал, что возвращаться в прежнюю жизнь мне нужно понемногу и не сразу, но домой на ночь отпустил, взяв с Кравченко слово вернуть меня к утреннему обходу.

Дома, к моему величайшему удивлению, царил полный порядок. Полы чисто вымыты, никакого мусора. В открытую дверь комнаты я видела, что и там все на месте, нигде ни пылинки, и даже цветы стоят в вазе.

– Что, – пошутила я, снимая куртку в прихожей, – успел все улики убрать?

– В смысле баб и пустых бутылок? Конечно, родная, успел!

Мне было так непривычно лежать на диване под одеялом в то время, как Кравченко суетился вокруг меня, как заботливая мамаша.

– Леш, а ведь я могла бы привыкнуть к этому, – заметила я, с улыбкой наблюдая за непривычно домашним Лехой.

– Так в чем дело? Привыкни – мне тоже нравится, что я за тобой ухаживаю, потому что долгое время было совсем наоборот.

– Вот только не надо отдавать долги, ладно? Я это не для того сказала, я не благодарности твоей жду…

Он не позволил мне договорить, закрыв рот своими твердыми, сухими губами, он расстегивал мой халат, неловко цепляясь за пуговицы, потом, разозлившись, разодрал то, что не поддалось… Казалось, этому дикому порыву конца не будет, я уже плохо соображала, что он делает со мной… Когда же все закончилось, он, откатившись со стоном к стене, взял мою руку и поднес к своим губам:

– Ласточка моя бедная, как же ты меня терпишь?

– Кравченко, ты больной! Разве я терплю тебя? Ты – все, что у меня есть.

Я повернулась на живот и положила голову на его мокрую грудь, он засмеялся и щелкнул меня по носу:

– Не смотри так, а то снова не выдержу…

– Ну и пусть… – счастливо прошептала я, закрывая глаза.

Утром, зайдя в ванную, Леха долго рассматривал меня, стоящую под душем, потом не выдержал, отдернул шторку и шагнул под воду, прижимая меня к себе и поворачивая до отказа холодный кран. Я с визгом билась в его железных ручищах, а он все сильнее прижимал меня к своей груди, так, что я отчетливо слышала, как бьется его сердце, а потом, завернув в полотенце, он отнес меня в комнату.

Только через две недели Кравченко забрал меня домой окончательно. Ради такого случая к нам приехали Рубцовы с сыном и, конечно, Леший. Сашке Рубцову был двадцать один год, он успешно оканчивал военное училище, готовясь стать офицером, как отец, и Рубцов-старший отчаянно им гордился, а Ленка постоянно сетовала на то, что сын не послушал ее и не пошел в политехнический институт.

– Да ну, мам, ерунда это все! – горячился Саша. – Как можно всю жизнь за бумагами просидеть, да еще мужчине? Мужское дело – война, армия, а бумажки и чертежики эти все…

– Ой, где-то я это слышал раньше! – заржал Кравченко, обернувшись ко мне. – Ты знаешь, Санька, несколько лет назад это произнесла девочка, стоя на пороге кабинета начальника военного госпиталя, а через четыре месяца она возникла передо мной в палатке, там, в Шатойском ущелье. Она пришла на войну, хотела заниматься мужским делом, понимаешь, Санек? – его глаза стали темными, лицо помрачнело.

– Леша, не надо, – попросила я, – зачем ты?

– Надо, ласточка. Так вот, Сашка, на будущее – никогда, слышишь, никогда не позволяй женщине остаться рядом с тобой там, где идет война. Я знаю, о чем говорю – ты становишься слабым и уязвимым, каждую минуту думаешь о том, что вот это тело, которое ты знаешь даже наощупь, через секунду может разорвать осколками… Или, что еще страшнее, она попадет в плен. Рассказать, что с ней там будет?

– Кравченко, прекрати! – простонала Лена, закрывая лицо руками. – Зачем ты пугаешь его?

Мне было странно видеть обычно спокойную, собранную Лену Рубцову в роли наседки, трясущейся над своим цыпленком. Но если смотреть правде в глаза, она имела на это право – Сашка был их единственным сыном, и материнский страх был оправдан.

– Мама, я давно не мальчик! – невысокий, коренастый Сашка заметно побледнел, встал, приобнял мать за плечи, чмокнув в щеку, а потом повернулся ко мне и, опустившись на колени, прижал к губам мои руки. – Ты удивительная женщина, Марьяна, я хочу, чтобы моя жена была такой…

– Ой, не дай бог! – подмигнул старшему Рубцову Леший. – Прикинь, Серега, такую невестку иметь!

– Нет, дядя Костя, вы неправы! – твердо произнес Сашка, вставая. – Вы неправы, потому что неизвестно, сидел бы сейчас здесь дядя Леша, если бы не Марьяна.

– Сашенька, не придумывай, – перебила я его тираду. – Не я, так кто-то другой помог бы ему, дело не в том. В главном Леха прав – никогда не оставляй свою женщину рядом с собой там, потому что это очень страшно – видеть, как на твоих глазах самый родной человек умирает, а ты ничем не можешь помочь, даже приблизиться не можешь… Вот мать твоя – настоящая жена, ты помнишь, как она поддерживала меня? Я так ей за это благодарна!

– Ну, за то и выпьем! – подытожил Леший. – Хотя лично я никогда не женюсь.

– Почему? – удивился Серега.

– Как?! Осчастливить одну, а многих сделать несчастными?! – засмеялся Леший, и все захохотали вслед за ним.

Он всегда так умел перевести разговор в другое русло, сказать нужное слово, просто вовремя пошутить… Потом еще долго смеялись, вспоминая всякую ерунду, Рубцов пел под гитару, которую всегда притаскивал с собой, а Лена, улучив момент, утащила меня на кухню. Там, усадив напротив себя и глядя в глаза, она спросила:

– Ты не думала о том, что скоро останешься одна?

– Конечно. А что?

– Почему ты не хочешь хотя бы попробовать родить ребенка? Вдруг получится?

– Лена, не надо, ты ведь все знаешь – мы не можем, ни он, ни я. Да и не хочу я никаких детей. Может, я чудовище, но порой мне кажется, что если я хоть на минуту перестану думать о Лехе, с ним непременно что-то случится. Жутко звучит, да? Но менять я ничего не хочу.

– Господи, какая ты глупая еще, Марьянка! – возмутилась Лена. – Посмотри правде в глаза – твой Кравченко никогда не остановится, он так и будет лезть в самое пекло, очертя голову, и в итоге что-то произойдет. С кем тогда останешься ты?

– Я не останусь, Лена, – спокойно ответила я. – Неужели ты не понимаешь, что я не смогу без него?

Ленка смотрела на меня с ужасом, а потом вдруг заорала:

– Кравченко! Иди сюда!

Леха вошел, недоуменно уставился на покрасневшую от гнева Рубцову, меряющую шагами нашу небольшую кухню.

– Это твоя работа?! Это ты внушил ей все эти глупости насчет детей?!

– Не понял… – заморгал ресницами Леха.

– Чего ты не понял?! Задурил голову молодой, глупой девчонке! Женщина должна, понимаешь, должна рожать! Рожать, Леша, а не думать о том, как покончить с собой, если вдруг с мужем что-то…

– Ленка, прекрати! Я тебя очень уважаю, ты знаешь, но сейчас ты залезла не туда! – спокойно произнес Леха. – Не приставай к Марьяне с этими разговорами, мы и сами не обсуждаем это. Видимо, нам не дано, и мы смирились с этим. Прекрати, хорошо?

Ленка махнула рукой и ушла в комнату, а Кравченко рывком поднял меня со стула, прижал к себе, поцеловал в макушку:

– Марьянка, не расстраивайся, я очень тебя прошу. Не надо, пойдем…

Гостей провожали уже глубокой ночью. Возвращались домой и целовались под каждым фонарем как дети, а потом еще долго сидели на лавке у подъезда, и Кравченко курил. Я взяла его руку в свои, перебирала пальцы и думала о том, что совсем скоро эти руки опять возьмутся за автомат, а я останусь одна в пустой квартире. Совсем одна.

Я даже представить не могла, что три месяца – это настолько мало, ничтожно мало… Они пролетели так быстро, словно и не было их вовсе. Кравченко с утра уезжал в часть, а я ждала его дома, как примерная жена, встречала вечером накрытым к ужину столом. Леха входил в квартиру, вешал в коридоре свою тяжелую куртку, долго стоял под душем, смывая усталость, потом садился за стол… Все это, вроде обычное, будничное, для меня было наполнено каким-то высшим смыслом, стало ритуалом, который нельзя нарушать. Я смотрела на мужа во все глаза, боясь пропустить хоть что-то. Однажды он, заметив это, спросил:

– Ласточка, что с тобой? Еще немного, и ты начнешь при виде меня падать на колени.

– Возможно, – согласилась я, помешивая ложечкой слишком горячий чай.

– Что происходит с тобой? – повторил муж, беря меня за руку. – Я же вижу, в тебе изменилось что-то, только никак не пойму, что именно.

– Я боюсь, Леша. Я так боюсь за тебя, что у меня внутри все холодеет, я с ума сойду за эти полгода…

Он прижал меня к себе, посадив на колени, как ребенка:

– Родная моя, ты же все прекрасно понимаешь – это работа, которую я должен делать. Ты все знаешь, ты же умница у меня, ну, успокойся! Я обещаю тебе, что буду осторожен…

– Ты-то?! Господи, Кравченко, да не говори ты слов, значения которых не понимаешь!

Он засмеялся. Я все сказала правильно – не было в его лексиконе такого слова, и мы оба это хорошо знали…

И все-таки он уехал… Я автоматически ходила на работу, стараясь брать побольше дежурств, чтобы не быть одной в пустой квартире. Юлька перебралась было ко мне, но вскоре сбежала, не выдержав моего постоянного молчания. Я замкнулась в себе, никуда не ходила, ни с кем не общалась. Один раз, по случаю, Кравченко позвонил мне в госпиталь, я очень старалась не плакать, чтобы не расстраивать его, врала что-то про здоровье, но он все равно догадался, что мне плохо, уговаривал растерянным голосом и сам чуть не плакал. Я понимала, что и без моих дамских штучек ему там забот хватает, но сделать с собой ничего не могла.

Вечером в тот же день ко мне неожиданно приехала Рубцова – на ней не было лица…

– Лена, случилось что-то? – замирая внутренне от ужаса, спросила я, проводя ее в комнату.

Ленка села на диван, закрыла руками лицо и зарыдала так отчаянно, что я испугалась по-настоящему, но язык не поворачивался произнести страшную фразу… Когда же, наконец, она успокоилась, все оказалось не настолько страшно, как я, было, подумала. Просто-напросто окончивший на днях училище Александр Рубцов, получив звание младшего лейтенанта, уехал служить в Чечню. В роту дяди Леши. Кравченко моего, то есть.

– Он один у меня, – опять зарыдала Ленка. – Один-единственный, он же пацан еще совсем… Я так устала всю жизнь бояться за Сережку, а теперь еще и Саша…

Я погладила ее по растрепавшимся волосам, обняла:

– Леночка, ты не сможешь помешать этому, у твоего сына перед глазами слишком наглядный пример того, как ведут себя настоящие мужчины. Он не может поступать иначе, он просто по-другому воспитан.

– Я устала, Марьяна, так устала…Устала от этого их вечного чувства долга. Ведь Серега мог помочь ему остаться здесь, но ведь ты знаешь моего мужа! «Он не ребенок, он – офицер, его место там, где он нужен, а не у мамки под юбкой!» – передразнила она Рубцова, вытирая бегущие по щекам слезы. – Не для того, мол, государство его учило, чтобы он штаны в штабе протирал через папину протекцию! Что, мол, это за офицер, который пороха не нюхал и в боевых условиях не был? Это все равно, что хирург-теоретик! А меня кто-нибудь спросил? Меня кто-нибудь принял во внимание или как обычно? Сидеть и ждать?

– Лена, но ведь он не один там, и потом, он у Лешки в роте, он присмотрит… – начала я, и напрасно.

– Кравченко?! Твой ненормальный Кравченко присмотрит?! – заорала она, блестя влажными от слез глазами. – Да он собственную бабу уберечь не смог, а ты говоришь! Он же лезет в самое пекло, и Сашка, глядя на него, будет делать то же самое! Еще бы – с пеленок у нас кумир дядя Леша, образ настоящего боевого офицера! Даже не отец, а твой Кравченко!

– Лена, остановись, что ты говоришь, подумай! – попросила я. – Ведь ты совсем так не думаешь, я это знаю… Кравченко никогда не рискнет понапрасну людьми, он лучше сам влезет, но солдат своих не пошлет… А Сашка ему как сын, ты ведь тоже знаешь об этом.

Ленка подняла на меня опухшие от слез глаза, потом порывисто обняла и забормотала:

– Прости меня, прости, девочка, я сама не знаю, о чем говорю… Конечно, Леха убережет моего мальчика, я это знаю…забудь все, что я наговорила тебе… Просто теперь так тяжело, я устала все время ждать, я всегда одна и только и делаю, что жду, жду…

Ночевать она осталась у меня, всю ночь ворочалась и всхлипывала на диване, а я сидела в кухне на табуретке, страдая от бессонницы и думая о том, что, наверное, даже хорошо, что у меня нет детей. Одно дело провожать и ждать мужа, и совершенно другое – единственного сына…

Опять пришла зима, завалив весь город снегом. Через три месяца должен был вернуться Кравченко… И тут в моей жизни снова возник Димочка Ленский, возник странно и неожиданно, словно и не было той отвратительной статьи, того ужаса, что мне пришлось пережить благодаря ему. Как ни в чем не бывало, он подъехал прямо к крыльцу госпиталя, припарковав свою шикарную тачку. Я вышла с работы, как обычно, одна, и, заметив знакомую машину, слегка остановилась. Этого было достаточно, чтобы Ленский выскочил и поймал меня за руку.

– Привет, подружка! – радостно произнес он. – Давно не виделись!

– Что надо? – враждебно спросила я, жалея о том, что не прошла мимо. – Ты еще не все сказал обо мне?

– Ой, да прекрати ты, Стрельцова, я ведь уже извинился! – скривил свое смазливое лицо Ленский. – И потом, эти два жлоба изуродовали мне правую руку, хорошо, что теперь не перьями пишут, а то не миновать инвалидности! Так что мы квиты, Марьяша!

– Лучше бы они тебе голову оторвали, – пробормотала я, пытаясь освободить руку, но он держал крепко.

– Да подожди ты! Я к тебе по делу, нет, серьезно, Марьяш, у меня предложение…

– Мне неинтересно! – отрезала я. – Пусти, я устала и хочу домой.

– Что ты, как колючка просто! Мне действительно надо поговорить с тобой, думаю, ты заинтересуешься, когда узнаешь, в чем дело. Поедем в ресторан, посидим, обсудим.

– Ну, конечно! – усмехнулась я. – А с чего ты решил, что я вообще что-то буду обсуждать с тобой?

– А с того, что уже обсуждаешь! – усмехнулся Димочка. – Я обещаю, что с тобой ничего не случится, слово мужика…

– К тебе это не относится!

– Господи, ну, ты точно больная! Я сказал – поговорим, и все! Это даже больше нужно тебе, чем мне, ну, прошу тебя! – взмолился он.

Я вздохнула. Было ясно, что отвязаться от настырного журналиста мне не удастся.

– Ладно, согласна. Но предупреждаю – место должно быть людное, во-вторых, не очень долго, а в-третьих, я не одета для ресторана.

– Солдатская столовка подойдет? – съязвил Ленский.

– Еще одно слово – и я передумаю.

– Все-все, сдаюсь!

Он выполнил мои условия, привезя в большое кафе в центре. Мы сели за столик, Ленский что-то заказал, а я ничего не замечала – ни его суетливости, ни жадных взглядов, бросаемых исподлобья… Потом он закурил, откинувшись на спинку стула, пауза затягивалась, я уже пожалела, что согласилась с ним идти, и тут, наконец, он изложил мне свое предложение:

– Знаешь, Марьяша, я собираюсь снимать фильм о чеченской войне, настоящий, я надеюсь, хороший, документальный фильм. И мне нужна твоя помощь…

– Послушай, дорогой мой, а не хватит ли уже? – перебила я, моментально теряя интерес и к разговору, и к самому Ленскому. – Оставь меня в покое, ради всего святого! Ты написал уже однажды об этой войне. А про помощь… от меня вряд ли будет много толку, я провела там всего четыре месяца, вряд ли смогу тебе помочь. Да и не хочу, если честно! Кому угодно, только не тебе, – я встала из-за стола и уже пошла было к выходу, но тут Ленский сказал мне в спину:

– Я предлагаю тебе поехать со мной в тот район, где служит сейчас твой муж, и ты сможешь его увидеть.

Я ошеломленно обернулась, не веря своим ушам. Что это было – вранье, попытка уломать меня? Ленский невозмутимо курил и ждал, я же молчала и не могла собраться с мыслями. Он наслаждался моей растерянностью, удовольствие так и написано было на его красивом лице, а я стояла возле столика, не в силах сдвинуться с места, не в силах произнести что-то.

– Ну, что застыла, как Лотова жена? – поинтересовался он, устав, наконец, глумиться. – Я дело предлагаю, серьезно говорю – поедем.

– Но ведь это не в Сочи на курорт… там же спецпропуск нужен, аккредитация… – растерянно произнесла я. – Кто мне все это оформит за короткий срок?

– А я-то на что? Я предлагаю тебе следующее – ты соглашаешься мне помочь и рассказываешь все, что сочтешь нужным – ну, бытовые подробности, случаи какие-то, а я оформляю тебе документы как члену моей съемочной группы. И успокойся, подробности твоей личной жизни меня не интересуют.

– Да, ты их потом сам додумаешь! – усмехнулась я. – Знаем, читали уже.

Он взвился:

– Да в конце концов, сколько можно?! Может, прекратишь меня подкалывать?

– Может, и прекращу, – согласилась я спокойно. – Но вряд ли это будет скоро. За подлость, Димочка, приходится очень долго рассчитываться. Так что терпи.

Но в целом, мы с ним все же пришли к общему мнению. За возможность увидеть Кравченко я готова была терпеть даже Димочкино присутствие.

В госпитале мне пришлось взять отпуск, начальник отделения поморщился, но подписал. Ленский сдержал свое слово, и в январе, сразу после Нового года, вместе с оператором и Ленским я поехала в Чечню.

В Аргун, где служил Кравченко, мы попали только через две недели, объехав множество блокпостов и частей. Приехали ближе к вечеру, уже темнело, но съемочную группу ждали – наш «газик» сразу же окружили бойцы. Пижон Ленский, без шапки, в распахнутой кожаной куртке, под которой был белый свитер, пожимал всем руки, улыбался, что-то спрашивал. А на меня напал ступор – я не могла заставить себя выйти из машины, меня всю трясло, словно я снова попала в тот день, когда оказалась здесь, на этой земле, впервые – те же высокие, неприступные горы, то же синее сказочное небо, такие же хохочущие пацаны, затянутые в камуфляж… Только я уже другая, и нет на мне формы и автомата на плече, и я не работать сюда приехала.

Ленский заметил мое отсутствие, спросил что-то у рыжего сержанта, стоявшего ближе всех к нему. Тот указал рукой на палатку, потом подозвал к себе молодого мальчишку и прошептал ему что-то на ухо. Парень кивнул и скрылся в палатке. Я на какой-то момент отвлеклась, а когда вновь глянула на толпу солдат, окруживших Ленского и оператора, то увидела, как к «газику» стремительно приближается огромный военный в одной тельняшке на широкой груди. Рывком открыв дверку, он вытащил меня, схватил на руки, подбросил вверх..

– Пусти, уронишь! – засмеялась я, уверенная, что он скорее упадет сам, чем уронит меня.

Не стесняясь никого, я целовала его обветренное лицо, глаза, губы, боясь, что сейчас я вдруг проснусь, и это все закончится. Было холодно, но Кравченко, казалось, не замечал этого, он прижимал меня все крепче, словно хотел запомнить наощупь. Вокруг молча стояли бойцы, а возле «газика» нервно курил Ленский, глядя на нас исподлобья.

Наконец Леха поставил меня на землю, поправил мою шапку, обнял за плечи.

– Как ты попала сюда, ласточка?

– Самолет, вертолет, «газик», – улыбнулась я, прижимаясь к нему.

– Это я понял, а как вообще ты оказалась у журналистов? Что-то вон тот, в свитере, мне знаком…

– Леша, ты только не волнуйся и не ори, ладно? Это Ленский…

– Я не понял… – начал, свирепея, Кравченко, но я перебила:

– Да, Леша, но это он помог мне попасть сюда. Разве могла я отказаться от такой возможности, подумай?

– Ладно, – махнул рукой Кравченко. – Только пусть не попадается мне на глаза, так, на всякий случай.

– Не переживай, они переночуют и уедут дальше, а через четыре дня вернутся за мной. У нас с тобой целых девяносто шесть часов, ты представляешь?

– Ты что, собираешься остаться здесь? – удивился Леха, заглядывая мне в глаза.

– А ты против?

– Нет, но… это странно как-то…

– И что, скажи, странного в том, что жена хочет побыть с мужем, раз уж выпал случай? Или… – подозрительно произнесла я, и Кравченко укоризненно покачал головой: