Текст книги "Ты все, что у меня есть"

– Что с тобой?

– Я больше не могу, Костя… это невыносимо – она ведет себя так, словно это она его жена, а он молчит… Она скоро прямо при мне его изнасилует, а он так и будет молчать… Костя, что я делаю не так?

– Не знаю, – вздохнул он. – Даже не знаю… мы ведь были у него вчера, так он нас послал по одному популярному адресу. Может, тебе на самом деле уехать? Пусть перебесится, подумает.

– Кто меня отпустит? А могла бы – рванула бы пешком.

– Ладно, не реви. Что ты раскисла? Ты же сильная девка, чего так распустилась? Ведь это только ей в радость, она же точно знает, что у тебя с нервами не в порядке, специально тебя провоцирует.

Вдруг в соседнем боксе раздался грохот, потом истошный визг и топот каблуков по коридору. Я сорвалась и побежала туда. Кравченко лежал на левом боку, прямо на полу возле кровати, из рассеченной брови текла кровь, он пытался повернуться и не мог. Сделать подобное я могла только в состоянии аффекта – поднять эту глыбищу и опрокинуть обратно на койку, но я сделала… Тяжело дыша и чувствуя, как разламывается спина, я накрыла Леху одеялом и со смаком отхлестала по щекам. Он мотал головой и счастливо улыбался.

Найдя в шкафу бикс с инструментами и шовным материалом, я стала накладывать швы на бровь Кравченко. Он скрипел зубами, матерился вполголоса, но терпел. Закончив и наложив на бровь салфетку, я поинтересовалась:

– Ну, а где же твоя индивидуальная сестра?

– Ой, перестань! – сморщился Леха. – Не надоело еще? Сама же видишь, я без тебя никто и ничто, хотел на ноги встать, так вон морду всю разбил. А ты где была, небось, к Лешему ходила?

– Да, а что? – спросила я с вызовом.

– Нет, ничего. Я и сам знаю, что к нему, здесь ведь все слышно. Прости меня, родная, я виноват. Но ты поверь – мне никто не нужен, кроме тебя, только ты…

– Слушай, Кравченко, а почему я нужна тебе только тогда, когда тебе плохо?

– Ты всегда мне нужна. Ты – все, что у меня есть.

– Нахал! Это моя фраза…

Он притянул меня к себе, поцеловал и прижал мою голову к груди, замерев и даже, кажется, не дыша.

– У тебя волосы лекарством пахнут, – произнес он через какое-то время. – А раньше яблоками пахли…

Я дотянулась до его губ, и мы опять начали целоваться, все больше увлекаясь, Леха гладил меня левой рукой, задирая халат, расстегнул его сверху, запустил руку под сатиновую форменную рубашку, и я застонала:

– Остановись, утро на дворе, врачи на обход сейчас пойдут… Мне попадет…

– Ты уже не на работе, сейчас ты просто моя жена, – прошептал Леха, не выпуская меня, но я все же вырвалась и отошла к раковине, поправляя волосы и застегивая халат, что оказалось вовремя – в палату вошел обеспокоенный Борисов:

– Что здесь произошло? – ага, не прошло и часа, как подоспела помощь!

– Ничего, – пожал плечами Кравченко.

– Что у вас на брови, капитан?

– Швы, – отозвалась я, и Борисов, наконец, меня заметил:

– Какие швы? Откуда?

– Капитан рассек бровь при падении, пришлось наложить четыре шва, – отрапортовала я, как и было положено. – Рана обработана, наложена асептическая повязка.

– Вы сами, Стрельцова? – удивился он.

– Это входит в перечень практических навыков военфельдшера, разве нет?

– Стоп, я не понял – вы-то при чем? – нормально, он что, на облаке живет? Весь госпиталь знает, а он – нет, ну, надо же! – Вы что же, воевали?

– Зачем так громко? В Чечне была, да, но уж чтобы прямо так – «воевала»… Я же не снайпер, я – фельдшер.

– Док, это она скромничает, – заметил Леха. – Четыре месяца она со мной в роте была, на зачистки, правда, не брал, но иногда случалось.

– Как? – поразился Борисов, присаживаясь на табуретку возле Лехиной кровати. – Жену – в боевые выходы? И не боялись, что убьют?

– Боялся, док, – вздохнул Кравченко, подтягиваясь левой рукой на спинку кровати и садясь поудобнее. – Но что с ней сделаешь – скажет, как отрежет, и попробуй переубеди! Берег, как умел, да не получилось…

Мне почему-то стало неловко, и я вышла, но Лехин голос было слышно и в коридоре:

– …меня ранили у нее на глазах, метрах в ста всего, а она не могла доползти, пулеметчик засек и не давал подняться. Вы представляете, док? Лупил по девчонке почем зря, а она рвалась ко мне… И ведь вынесла, док, она, вот такая, меня… И три года потом выхаживала. То, что я до сих пор жив и что в армии, это только Марьянкина заслуга, она тащила меня до тех пор, пока сама не надорвалась – нервы сдали, полгода лечилась. Теперь вот опять тащит. Я все это к чему рассказываю, док – уберите от меня эту деваху, что посадили, иначе я ее в окно выкину, не позволю, чтобы она нервы Марьянке мотала, нельзя ей. Мне не нужна помощь, док, у меня есть жена, которая стоит пятерых таких Аленок, и за нее я готов на все. Ясно изложил?

– Да, конечно, Алексей Петрович, тем более, что вас, скорее всего, на днях в неврологию переведут, – согласился Борисов. – Еще есть просьбы?

– Нет. Это все.

Борисов вышел из бокса и двинулся в сторону ординаторской, но потом вернулся ко мне, взял за руки и, глядя в глаза, произнес:

– Марьяна Николаевна, простите меня, если сможете, за все, что я наговорил вам. Я и не думал, что все так… Честное слово, мне никогда не было так стыдно… Еще раз прошу – простите.

– Перестаньте, Игорь Александрович. Вы не первый и не последний, я ведь и не такое еще слышала в свой адрес. Но что-то доказывать и оправдываться я не собираюсь, мы просто живем и помогаем жить друг другу. Остальное неважно.

– Да-да, – пробормотал Борисов, еще раз сжал мои руки, а потом быстро зашагал в реанимационную персоналку.

Никогда прежде мой Кравченко не говорил обо мне с кем-то, никому не рассказывал, не произносил таких слов… Я застала его за любимым занятием – «железка» килограммов на восемнадцать подлетала в его руке туда-сюда как бы машинально, без видимого усилия, по привычке, а сам Леха о чем-то сосредоточенно думал. Не прерывая работы, он спросил:

– Марьянка, а как бы мне Лешего навестить? Я тут вчера им с Рубцовым нахамил, извиниться бы…

– Не хватит ли тебе на сегодня акробатических трюков, дорогой?

– Я больше не упаду, ведь ты со мной, – улыбнулся он, опуская свою игрушку на пол и ловя подол моего халата. – Я тебя прошу, ласточка… Мне нужно, – в голосе зазвучали прежние командные нотки.

– Хорошо, – вздохнула я. – Но ты учти – я могу не удержать тебя, опять грохнешься.

Я кое-как усадила Леху в сидячую каталку и выкатила из палаты. Навстречу нам попалась Алена, кинулась было к Кравченко, но он резко бросил, глядя на нее:

– Можете быть свободны, сестра, – и взял меня за руку, крепко сжав запястье.

Бедная девочка фыркнула, сверкнула на меня глазищами и побежала прочь, стуча каблучками.

Кравченко посмотрел на меня серьезно и спросил:

– И вот с этой Барби ты сравнила себя? Я, конечно, десантник с пробитой башкой, но даже моих умственных запасов хватило бы, чтобы увидеть разницу. Я никогда не поменяю тебя на пучок таких, как эта, даже думать об этом больше не смей.

– Хватит командовать! Я могу думать все, что захочу, – ответила я, поправляя свой халат. – Между прочим, она мне заявила, что тебе со мной плохо, потому что я неженственная, зато вот с ней просто отлично.

– А ты? – опять улыбнулся муж. – Неужели промолчала? Не поверю!

– Я, может, и промолчала бы, но вот не люблю с детства, когда меня по лицу руками…

Улыбка моментально сошла с Лехиного лица:

– Серьезно, что ли?

– Ой, да успокойся ты, я и сама могу за себя постоять, спасибо Рубцову, научил кое-чему.

Леший гостей не ждал, хотя шум в палате и разговор в коридоре явно слышал. Увидев Кравченко в инвалидном кресле, Леший сжал зубы. Веко единственного глаза задергалось в нервном тике, и я испугалась, как бы наш визит не ухудшил его состояния.

– Здорово, Леший, – хрипло произнес Леха, когда я подкатила его вплотную к койке.

– Здорово, Леха, – отозвался он. – Как ты? – и, сев на постели, крепко его обнял. Глаз его заслезился, он вытер его забинтованной рукой. Так и сидели, обнявшись и молча, только тяжело дышали оба, словно после длинного забега.

– Ну, хватит вам уже, – взмолилась я. – Я сейчас заплачу…

– Нет, ты подумай, ну, что за палата у меня! – воскликнул Леший, слегка оттолкнув Кравченко. – Как придет сюда твоя жена, так сразу в слезы, прямо рок какой-то!

И он захохотал так громко и заразительно, что и мы с Лехой не удержались. Такими веселыми и застал нас Рубцов.

– Так, пора вас всех гнать отсюда длинной палкой, – заявил он с порога. – Не госпиталь, а цирк просто – то плачут, то хохочут!

Он обнял меня за плечи, с улыбкой глядя на смеющихся друзей, которые, казалось, и думать обо всем забыли. Наконец, отсмеявшись, Кравченко произнес:

– Мужики, вчера был неправ. Нервишки шалят что-то.

– Да ладно тебе, Кравченко! – усмехнулся Рубцов. – Видел я в коридоре твои «нервишки» – так, ничего особенного.

– Хватит, Серега, – попросил Леха, поморщившись. – Зачем?

– Вот и я говорю – зачем? – жестко сказал вдруг Леший. – Зачем тебе это надо было, урод контуженый? Как ты додумался подпустить к себе эту мартышку? Мозги отшибло?

– Ой, прекратите! – вклинилась я. – Все кончилось, давайте забудем. Разве нет ничего более важного?

– Есть, – кивнул Рубцов, выразительно хлопнув себя по карману. – Бутылка «Белого аиста».

– Рубцов, спятил совсем? Здесь реанимация, им нельзя… – начала возмущенно я, но Леха слегка сжал мою руку:

– Ласточка, что такое сто граммов коньяка для десантного организма? Так, кровь разогнать.

– Алкоголики! – махнула я рукой, понимая, что спорить бесполезно. – Имей в виду, Кравченко, я тебя обратно на кровать потом не закину.

– Вот, молодец, подход правильный, – одобрил Рубцов, запирая дверь. – Я тебе помогу, не переживай.

Банкет удался, мы потихоньку пили коньяк, Серега, как всегда, травил байки, а Кравченко украдкой поглаживал мою ногу под халатом до тех пор, пока Леший не возмутился:

– Нет у тебя никакой совести, Леха! Ты и без обеих рук сможешь оргию устроить, честное слово!

Я хлопнула Кравченко по руке и засмеялась:

– Леший, не в обиду – ты и с одним глазом видишь много лишнего, ей-богу!

Он потрогал повязку на левом глазу и мрачно проговорил:

– Пора демобилизоваться.

– Давай пока не будем про это, – пресек Рубцов. – Сейчас главное – встать и уйти отсюда на своих ногах, остальное будет потом. А тебя, Квазимодо, пора женить, чтобы стимул был, как у нас с Лехой.

– Сам ведь сказал – Квазимодо! – усмехнулся Костя. – Найди теперь такую, чтобы за меня замуж пошла! А серьезно если – я говорил уже, не буду я жениться, не уговаривайте, насмотрелся! Чтобы потом, как вы? Да ни за что!

– А чем нам-то плохо? – удивился Кравченко, крепко держа мою руку в своей. – Вот я, например…

– Какой ты, на хрен, пример! – перебил его Леший. – Ну, какой? Ты – бесчувственная гора мяса, занятая только своими железяками. Возле тебя такая женщина, что от зависти плакать хочется, а ты этого даже не понимаешь своей контуженной башкой. Да если бы у меня такая была, я в лепешку расшибся бы, чтобы она горя не знала, чтобы улыбалась всегда, а не плакала моим друзьям в тельняшки! Если бы я мог, убил бы тебя вчера, Леха, забыв даже, кто ты мне! Тебе, конечно, возле нее отлично, а ей? Ты хоть раз спросил ее, как она-то с тобой живет?

– Костя, зачем? – сказала я, заметив, как опустил голову Кравченко. – Ты ведь все прекрасно знаешь – мне ничего не надо, я просто должна быть рядом, каждую секунду рядом. Он нужен мне любой – больной, здоровый, какой бы ни был, на ногах или в инвалидном кресле, мне все равно. Я никому и никогда его не отдам.

Леший внимательно посмотрел на меня, покачал головой и вздохнул:

– Просто по-собачьи как-то, не как люди…

– Как умею!

Все молчали, только Леха, уткнувшись лбом в мое плечо, тихо сказал:

– Я недостоин тебя, ласточка, Леший прав…

– Заметь, я почти всегда прав! – откликнулся Леший.

– Так, вечер плавно перешел в панихиду! – констатировал Рубцов. – Старые мы стали, нудные, чуть что – сразу ноем, противно…

– Какая удаль с одной поллитры! – усмехнулся Леший, откидываясь на подушку. – Ничего, дома так нажремся… – мечтательно протянул он, прикрыв глаза.

Мы разошлись ближе к ночи, я и забыла, что у меня остались всего сутки выходных, а я еще и дома не была. Рубцов помог мне переложить Леху на кровать и уехал, а я, как обычно, примостилась на постели рядом с мужем. Он не выпускал мои руки из своей, гладил, перебирал пальцы и все смотрел на меня.

– Больше никогда не уходи от меня, – попросил он жалобно. – Пожалуйста, никогда. Мне нужно видеть тебя постоянно, знать, что ты есть у меня.

– Ты эгоист, Леша, – улыбнулась я.

– Знаю. Мне бы на ноги встать быстрее, чтобы тебе легче было, – произнес он с досадой. – Ведь все чувствуют, заразы, а держать меня не хотят.

– Наладится все, нужно время. Смотри, ведь на правой руке два пальца уже работают, значит, все идет как надо.

– Ты только не уходи от меня, и я обязательно встану, – поцеловав мою руку, пообещал Кравченко.

С этого дня Леха начал с утроенной силой разрабатывать ноги, поставив цель встать до окончания срока моего контракта. Его перевели в неврологию, назначили множество процедур, которые он выполнял, закусив губу от боли.

– Я уеду отсюда вместе с тобой и на своих двоих! – твердил он мне, когда я пыталась хоть немного его успокоить и заставить больше отдыхать.

Он бледнел от боли в спине и от усталости, но упрямо продолжал растягивать ногами пружинный эспандер.

– Леша, ты так надорвешься, – пробовала я снова и снова прекратить эти издевательства над организмом. – В конце концов, не сейчас, так чуть позже…

– Нет! – отрезал он, сжав зубы. – Я сказал, что уйду отсюда на ногах, а не в инвалидном кресле, и так будет!

И мне становилось ясно – не надо трогать его, он не успокоится, пока не добьется своего. Весь оставшийся месяц он доводил себя до изнеможения, до черных кругов под глазами. Говорить что-то было бесполезно – он не слушал ни меня, ни врачей. Леший, хромая и опираясь на костыль, приходил к нему из хирургии, и они вместе пытались заставить свои ноги нормально работать.

– Общество с ограниченным движением «Хромой ЦСКА»! – смеялся Леший.

И упрямые черти своего добились – за полторы недели до конца моего контракта Кравченко впервые сделал несколько шагов без костылей. Он смотрел на меня, и в глазах было торжество – он опять выиграл у самого себя.

– Ну, как, Марьянка?

– Я не сомневалась, что ты сможешь. Ведь ты был бы не ты, если бы по-другому.

– Теперь тебе не будет стыдно рядом со мной.

– Дурак ты, Кравченко! Разве в ногах дело? – возмутилась я.

– Да, не в них, конечно. Но я должен соответствовать, я ведь офицер, строевик, между прочим…

За оставшиеся дни, превозмогая боли в позвоночнике, Кравченко намотал столько километров по коридорам госпиталя и по двору, что и не каждый здоровый смог бы. Доктора удивлялись, глядя на эти упражнения и их результаты.

– С ума сойти! – говорил Борисов. – Сорок три года, такое ранение, всего три месяца – и на ногах! Невероятно!

– Вполне вероятно, док, – улыбался Леха. – Я дал жене слово, а я их на ветер не бросаю.

Мы уезжали втроем, Рубцова уже не было в Моздоке, он опять где-то воевал. Леший, правда, свой костыль так и не бросил, колено было раздроблено и не восстановилось, но зато Леха печатал шаги почти как раньше. Я сидела между ними в самолете и думала о том, как повезло мне в жизни – у меня есть муж, за которым я как за стеной, и есть друг, лучше которого нет смысла искать, друг, который мог вовремя оказаться рядом. Наверное, это и есть абсолютное счастье…

…Абсолютное счастье, как выяснилось, не бывает слишком долгим и, тем более, вечным.

Кравченко стал проходить медкомиссию, которая, естественно, в чудеса не верила и годным к дальнейшему прохождению службы в боевых частях его не признала. Ему рекомендовали более спокойный вид деятельности. Еще спасибо, что совсем из армии не погнали…

Леха начал с горя попивать, что меня совершенно не устраивало. Конечно, он не уходил в запои, не приводил в дом компании, но, когда я возвращалась из госпиталя, то заставала его слегка «под мухой». Ничего не помогало – ни просьбы, ни слезы, ни уговоры.

– Не учи меня жить, я взрослый мужик и сам все знаю! – отмахивался он и продолжал.

Я не знала, что мне делать… Денег и так не хватало, а тут еще и это. Леха получил назначение в учебную часть гарнизона, начав служить, пить стал поменьше, но зато постоянно изводил меня разговорами о том, что легче делать все самому, чем объяснять молодым пацанам.

– Кравченко, хорошо еще, что ты вообще в армии остался, – сказала я как-то. – Ведь могли совсем комиссовать, тогда и этого бы не видел.

– Что ты понимаешь? – заорал он в ответ. – Я боевой офицер, а меня посадили писать бумажки!

– Не передергивай! – спокойно возразила я. – Ты не пишешь бумажки, ты молодых обучаешь. И вообще – что за моду ты взял орать на меня?

– А что, не могу на жену голос повысить? – огрызнулся Леха. – Это ты в госпитале своем учи подчиненных тихо с собой разговаривать, а я уж сам разберусь!

Меня назначили недавно старшей сестрой оперблока, под началом у меня теперь было почти пятьдесят человек, я дико уставала, а Леха, вместо поддержки, доводил меня до ручки. Решив, что лучше промолчать, я пошла в ванную. Но это я так решила, муж был несколько другого мнения. Он рванул дверь так, что вырвал задвижку. Я стояла уже в одном белье, включала воду, чтобы принять душ.

– Что за выкрутасы? – заорал Кравченко, врываясь в ванную. – Я еще не закончил, куда ты ушла?

– Не кричи, – попросила я, поморщившись. – Я же не глухая. И потом, о чем таком важном мы с тобой говорили?

– Для тебя всегда неважно все, что я говорю, если только это не о тебе лично!

– Леша, зачем ты так? Мне всегда важно все твое, но ведь сейчас ты просто ищешь повода, чтобы сорвать на мне зло, вот и все. А я не хочу ругаться, я очень устала на работе, – понимая, что он уже выпил где-то, я старалась сгладить все, не дать разгореться ссоре.

– Да, разумеется! Ты всегда устаешь на работе! Тебе наплевать на меня, у тебя на первом месте только твоя работа! А я, может, внимания хочу!

– Кравченко, ты просто пьян. Я не хочу разговаривать в таком тоне. Выйди, я собиралась в душ.

– А я тебя хочу! – рявкнул вдруг Леха, хватая меня на руки. – И прямо сейчас!

Я отбивалась:

– Леша, не надо, пожалуйста, я не хочу так, ну, не надо…

– Замолчи! – велел он и потащил меня в комнату.

Там он швырнул меня на диван, потом, передумав, стащил на пол, разодрал в клочья белье… Что на него нашло, я не понимала, но через полчаса была вся в синяках, а перед глазами почему-то стояло искаженное страстью лицо Ленского…

Я обессилено лежала ничком на паласе, когда Леха, наконец-то, меня отпустил и ушел курить на кухню. Все болело, было ощущение, что мной просто попользовались… Подняв голову, я увидела свое отражение в зеркальной дверке шкафа – размазанная косметика, спутанные волосы, совершенно чужие, пустые глаза… Встать сил не было.

Вернувшийся Леха словно очнулся, глянув на меня, по его лицу пробежала тень:

– Марьяна, тебе плохо? – спросил он, садясь на пол возле меня и пытаясь заглянуть в глаза.

– Мне отлично. Не видно разве? – с трудом разлепила я превратившиеся в кровоподтек губы. – Я просто счастлива!

Он осторожно дотронулся до моих губ, словно не верил тому, что видел:

– Господи… прости меня… – шептал он, убирая с лица мои волосы.

На руках Леха унес меня в душ, осторожно поливал водой, едва прикасаясь пальцами к наливающимся синякам. Я ничего этого не чувствовала – ни воды, ни его рук. Это не Кравченко был сейчас со мной, это снова вернулся Ленский… Я заплакала, закрыв лицо мокрыми волосами, Леха поднял меня на руки и унес на диван, что-то говорил, кажется, просил прощения, но я его не слышала, во мне что-то умерло.

Кравченко просидел всю ночь на кухне, куря одну сигарету за другой, к утру там было хоть топор вешай. Когда я вошла, он поднял на меня совершенно больные глаза:

– Марьяна… я никогда больше этого не сделаю, поверь мне. Пить брошу… я так испугался вчера, неужели я мог так с тобой? Больше – никогда, ласточка…

– Хватит, – прервала я. – Как мне теперь на работу идти, скажи лучше? У меня вид, словно я под танк попала, посмотри на мое лицо… Ладно, шею и руки я закрою, но лицо?

Кравченко притянул меня к себе, прижался головой к животу:

– Я съезжу в госпиталь, попрошу тебе выходной, ты поспишь, отдохнешь, а вечером я приду и буду за тобой ухаживать. Хочешь?

– Хочу, – вздохнула я. – Только не как вчера…

– Я же сказал – так не будет больше. Иди, ложись.

Он оделся и ушел, а я завалилась на диван, но уснуть не могла, а потом вспомнила, что в шкафчике у меня стоит бутылка коньяка, о которой не подозревал муж. Я налила себе почти полстакана и выпила, и это помогло мне уснуть и проспать до вечера. Разбудил звук открывающейся двери – Кравченко пришел с цветами, и я пошутила:

– Всерьез начал новую жизнь, капитан?

– Хотел приятное тебе сделать, но ты, как обычно, все угробила на корню, – вздохнул он, снимая куртку.

Мне стало стыдно, я подошла и потерлась носом о нашивку на рукаве:

– Леш, спасибо, это правда приятно…Только ужина нет, я напилась и уснула…

– Еще раз услышу – получишь! – пообещал муж, оставаясь в тельняшке. – А ужин сам приготовлю.

– Что, у нас антиалкогольная компания в отдельно взятой квартире? – съязвила я.

– Не смешно совершенно, – ответил он, уходя в кухню.

Да уж, какой тут смех! Я вдруг поймала себя на мысли, что боюсь, до дрожи в коленках боюсь приближающейся ночи. Мысль о том, что Кравченко опять сделается неуправляемым, приводила меня в ужас. Еще пара-тройка таких ночей, и от меня ничего не останется, он меня просто искалечит, не сумев справиться с собой.

За ужином я не проронила ни слова, молча же наблюдала за тем, как Леха убирает со стола, справляясь не хуже меня. Ночь неумолимо приближалась, у меня по спине бежали мурашки, и внутри все сжималось. Леха заметил, наконец, что со мной происходит что-то непонятное:

– Ласточка, ты прямо сама не своя, что случилось? – он взял меня за руки. – Ледяные просто, ты замерзла? – он стал дышать на мои пальцы, согревая.

Я помотала головой, пытаясь отнять руки, но он не дал, посадил к себе на колени, обнял:

– Ну, что ты? Может, пойдем спать?

Я не ответила, я просто не знала, как сказать ему, боялась даже посмотреть в глаза… Но мой Кравченко дураком не был, он и без слов понял все…

– Ты… боишься меня? – спросил он севшим голосом. – Боишься, что я опять?.. Не надо, Марьянка, я не трону тебя, я ведь обещал…

– Леша, я понимаю умом, что ты не хочешь мне плохого… но ты просто не можешь иначе, ты так устроен, тебе постоянно нужно с кем-то воевать. Но, Леша, я могу этого не выдержать, однажды ты просто свернешь мне шею… Посмотри на меня, на мне ведь живого места нет, – с этими словами я встала и сняла с себя халат, повернувшись к мужу лицом. – Смотри, я даже переодеться на работе не смогу, замучают вопросами. Леша, я боюсь тебя, это правда. Люблю тебя больше жизни и боюсь до дрожи в коленях… я не могу, это сильнее меня, и это противоречие сводит меня с ума, я вот-вот сорвусь… Леша, что мне делать?.. Что нам делать?

Кравченко молча поднял с пола халат, набросил его мне на плечи, поцеловал в макушку и вышел. Я опустилась на табуретку, закрыв голову руками, и замерла. Через какое-то время хлопнула входная дверь. Он ушел…

Я просидела в кухне всю ночь, утром кое-как собралась на работу, просто заставила себя встать и пойти. Там царил бардак – заменявшая меня вчера сестра перепутала все требования в аптеку, я переписывала бумаги почти весь день, опоздала к выдаче перевязочного материала, не успела списать старые инструменты, получила взбучку от начальника оперблока… Голова раскалывалась, соображала я еле-еле, доработала на автопилоте. Выйдя из госпиталя, вспомнила, что зонт забыла в кабинете, а на улице лил дождь, но возвращаться не стала, подняла повыше воротник пальто и шагнула с крыльца прямо под струи воды. До остановки идти прилично, промокну насквозь, пронеслось в голове, но выбора не было. Внезапно кто-то взял меня под локоть, и я обернулась – сзади стоял под большим зонтом, опираясь на палку, улыбающийся Леший.

– Привет, Марьянка! Чего мокнешь?

– Зонт забыла, возвращаться лень стало. Как ты, Костя?

– Нормально, – пожал он плечами. – В порядке все, я ж теперь в военном клубе работаю, пацанов с улиц приучаю к армии. А у тебя опять что?

– Ничего, как всегда.

– Не ври, а? Я же все знаю, Леха у меня ночевал, рассказал, как было.

– Тогда зачем спрашиваешь? Хочешь знать мою версию? – я оттянула высокий ворот свитера и показала синяки, украшавшие мою шею. – И это, кстати, цветочки. Представь, что у меня ниже. А я на работе душ принимаю два раза, и душевая у нас общая. Здорово, да?

– Да уж! – протянул Леший, закуривая. – А ведь я тебе говорил, что ты еще не все видела. Он пьет?

– А то ты не знаешь! Конечно!

– Много?

– Нет, но разве это важно? – вздохнула я.

– Слушай, я уже весь мокрый, а нам, инвалидам, болеть не рекомендуют. Пойдем, посидим где-нибудь, тебя все равно дома не ждут.

Мы пошли в кафе. На Лешего народ реагировал неадекватно, еще бы – черная повязка на левом глазу, шрам через щеку к подбородку… Его сильно изуродовали в плену, но Леший по этому поводу не комплексовал, ему каким-то чудом удалось сохранить свое чувство юмора, которое и помогало ему пережить все эти косые взгляды, полные любопытства и ужаса. Мы сели за столик, заказав кофе, и он продолжил разговор:

– Марьянка, ты учти – пить ему нельзя совсем, ни капли. Его еще в Афгане сильно контузило, месяц он не слышал и не разговаривал. Да и потом еще много всякого было… Сама знаешь, у нас психика травмированная…

– Знаю, – усмехнулась я, помешивая ложечкой кофе. – Сама такая.

– Ну вот, что же я тебе очевидное объясняю? Сама умница, все понимаешь, – улыбнулся Леший, погладив мою руку. – Давай думать, что делать теперь.

– А что здесь можно сделать? Извини за мой французский – только с ним не спать!

– Ну, это уже совсем крайность! – развел руками Леший. – Совсем – это жестоко!

– Костя, мне совершенно не смешно. Ты же знаешь, какие у него руки – гранату Ф-1 на ладони не видно. Представь, если он однажды нежно возьмет меня за горло и чуть-чуть сожмет? Ты же понимаешь, я не могу не думать об этом, я его просто боюсь.

– Так уйди от него, – посоветовал Леший, закуривая.

– Ерунду не говори! – возмущенно сказала я. – Как я могу уйти от него, ты что?

– Тогда придумывай что-то. Я ведь прекрасно понимаю, что ты его не бросишь, ты не для того столько лет билась. Значит, нужно что-то поменять. Поверь мне, Леха испугался, он мне вчера весь вечер страшные истории рассказывал. Он тебя любит, очень боится, что ты от него уйдешь. Марьянка, а ведь у него никого нет, только ты.

– Леший, да ведь это шантаж! – засмеялась я. – Вот зачем ты явился! А я думала, ты мне друг.

– А я и друг тебе, иначе не сидел бы здесь с тобой и не копался в вашей интимной жизни. Так что Кравченко-то передать?

– Пусть дурью не мается и идет домой.

Леший проводил меня и уехал, отказавшись даже зайти. Я убрала квартиру, приготовила ужин и залезла в ванну, чтобы хоть немного снять напряжение. Лежа в горячей воде с яблочной солью, я думала о предстоящей встрече с мужем. Я прекрасно понимала, что он не виноват, он, конечно, не хочет мне плохого, что он любит меня. И мне просто нужно попытаться взять под контроль его эмоции, когда он прикасается ко мне. Ведь не всегда все было так, как в этот раз, в Аргуне, например, даже намека не было на агрессию. Но как узнать, в какой момент в Лехе проснется животное? Я так задумалась, что не услышала, как вернулся Кравченко. Он вошел в ванную в своем вечном камуфляже, огромный, пахнущий дождем и улицей. От неожиданности я вздрогнула, и Леха страдальчески сморщился:

– Ласточка, не надо… я чувствую себя чудовищем – меня боится собственная жена…

– Леш, я не поэтому, – смутилась я. – Ты так тихо вошел, а я задумалась…

– Ты хочешь уйти от меня, ласточка? – спросил он, усаживаясь на коврик возле ванны.

– Перестань, – попросила я, погладив его мокрой рукой по волосам. – Не надо, Лешенька, ты ведь знаешь, что я никогда не уйду от тебя. Мы переживем это, как пережили все остальное. Пройдет время, и все наладится.

Он поймал мою руку и прижал к лицу:

– Ты не устаешь быть святой? Нет, серьезно? Я не понимаю, откуда у тебя это всепрощение?

– Кравченко, я не святая, я намного хуже, чем ты думаешь. Просто я очень люблю тебя, а когда любишь, то прощаешь все. Я не могу от тебя уйти, ведь это все равно, что перестать дышать. Значит, я буду терпеть.

– Господи, Марьяна, нельзя же так! А что будет, если со мной что-то случится? Как ты будешь жить?

– Никак, – пожала я плечами.

Кравченко отпустил мою руку и вцепился себе в волосы, глядя на меня с ужасом.

– Ленка Рубцова была права – ты ненормальная, Марьяна… Это я должен бояться, я – за тебя!

– Со мной ничего не случится, – я встала и включила душ, потом, оглянувшись на Леху, тихо сказала: – Иди сюда…

Кравченко вопросительно посмотрел на меня:

– Ты действительно этого хочешь?

– Да.

Он сбросил форму прямо на пол и шагнул ко мне. Стоял, опустив руки и боясь прикоснуться. Тогда я сама прижалась к нему, поцеловала и стала спускаться губами все ниже по груди. Кравченко обнял меня и прижал к влажному телу.

– Я не могу… – прошептал он. – Я боюсь…

– Не бойся, родной, все хорошо… все хорошо, Леша…

И все действительно было хорошо… Кравченко улыбался, глядя на меня, вытащил из ванны на руках, унес в комнату, долго возился со мной, как с ребенком, расчесывая мокрые волосы, снова начинал целовать, гладить, прикасаться… Он словно благодарил меня за то, что не случилось. Всю ночь он не выпускал меня из своих рук, прижимал к груди, зарываясь лицом в волосы. Утром долго не давал мне подняться, все держал и держал… Такое однажды уже было, в Шатое, когда рота наткнулась на большую банду. Я лежала в мокром снегу рядом с Лехой, и он, прижав мою голову к земле, не давал мне возможности даже пошевелиться, мне нужно было забрать раненого, а Леха не пускал. И, чем больше я дергалась, тем сильнее он вжимал мое лицо в рыхлый, грязный снег. Этот снег набился за воротник куртки, залепил глаза, нос, я задыхалась, но Кравченко не ослаблял хватку. И только когда он начал менять рожок в автомате, я сумела откатиться от него за камень. Потом на зубах долго скрипел песок, и лицо было исцарапано, да еще Кравченко наорал на меня в палатке, доведя до слез. Вкус этого снега я вспомнила сейчас, когда муж не давал мне встать с постели. У меня бывали иногда такие приступы – вдруг, внезапно, всплывала какая-то картинка, запах, звук, просто чье-то лицо, ощущение холода от брони БМД или тяжести бронежилета. А как-то целую неделю меня преследовали глаза чеченского пацаненка, раненого в живот. Я перевязывала его, а он уставился на меня с такой ненавистью, что было жутко. Этот взгляд доводил меня до истерики, я не могла нормально работать, не выдержала и попросила: