Текст книги "Похождения бизнесвумен. Книга 2. Лихие 90-е"

Похождения бизнесвумен. Книга 2. Лихие 90-е
Марина Важова

Посвящается моему сыну Лёнечке,

детство которого прошло в гуще

всех описываемых событий.

Редактор Екатерина Буланина

Дизайнер обложки Катерина Мельник

Иллюстратор Неонилла Лищинская

© Марина Важова, 2023

© Катерина Мельник, дизайн обложки, 2023

© Неонилла Лищинская, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-4493-2262-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Своё дело

1990—1991 годы

Письмо Валеры Дашкевича сестре Люсе

14 февраля 1990

Тобольск – Красноярск

Люсьен, привет, сеструха! Извини, что не звоню, с деньгами – полная засада. Просил отца дать взаймы, но у них всё на книжке, а это неприкосновенный запас. Я давно уже говорю родичам, что нельзя деньги в банке держать, вообще копить нельзя, всё может рухнуть в любой момент. Они упёртые, верят в сберкассы, как в бога. По некоторым агентурным данным, у них на книжке денег ровно на Жигули. А сами машину стиральную купить не могут, мама мучается, руками в ванной стирает. Ты же знаешь батю, его ни в чём не переубедить. Тем не менее, самый стабильный доход – пенсия стариков. На неё и живём. По талонам мало что можно купить, а с пенсии мама идёт в коммерческий магазин и покупает цыплят, сыра, даже ветчина иногда бывает. Так что мы с Лёлей к ним каждое воскресенье ездим в гости. В основном – поесть.

Я перешёл на новую работу, в редакцию газеты «Тобольский курьер», тут зарплата вполовину больше. Но цены ползут, так что я всё на том же уровне. Ваучеры что ли продать? Ты сама что думаешь делать с ваучером? Что-то я не верю, что на них можно получить какую-то долю госсобственности. Там уже без нас всё поделено. С другой стороны, если набрать довольно много по друзьям и родне и купить акции нашего нефтяного комбината… Шучу, конечно…

Лёля предлагает воспользоваться её родословной и укатить в Израиль. Но это не по мне. Ты же знаешь, для меня главное в жизни – русский язык, и хотя в стране обетованной наших уже довольно, но их русский в основном с жмеринским акцентом. Так что буду пробиваться – или перебиваться? – здесь, в Тобольске. Есть ещё одна интересная возможность, связанная с Питером. Но пока об этом не буду, боюсь сглазить.

Посылаю фото, на нём мы с Лёлей и одним голландским деятелем. Тоже, кстати, тема.

Твой Вал.

НА ТОНКИХ НОЖКАХ

Часто вижу один и тот же сон: лечу низко-низко, с трудом и очень медленно. Хочу бежать, но даже земли не могу коснуться. Этот сон имеет вариации: то я лечу одна, то с кем-то, то за кем-то. Одно всегда общее: я тороплюсь и не успеваю. Подозреваю, что это обратная сторона моей реальной жизни. Я действительно ничего не успеваю. Ещё не проснувшись, включаюсь в гонку по кругу, перебираю в уме дела, веду мысленные переговоры, сознание наполняется привычным беспокойством.

Ты же этого хотела, так нечего ныть и впадать в панику. Хотела быть независимой? Сама всё решать? Бежать по короткой дороге? ТАК ЭТО ОНО И ЕСТЬ…

Да не этого я хотела, совсем не этого! Просто по-другому вообще бы ничего не получилось. Ничего и ни у кого! Монотонность и скука – не по мне такая жизнь.

А эта по тебе? Ты стала парией, между тобой и всеми «рекордовцами» выросли частоколы, потекли глубокие реки. Они там, за невидимыми стенами, строят планы, чему-то смеются, готовятся к вечернему представлению «полунинцев», зарплату, в конце концов, получают. А ты передаёшь дела Мише, своему заму, и это занимает ровно десять минут – ведь никаких твоих дел в «Рекорде» давно уже нет. Миша набычился и в глаза не глядит. Обиделся, что не взяла его в свою новую жизнь. А куда брать-то? Ведь, кроме бумаг, нет ничего. Ни денег, ни места, ни людей, ни заказов. Тобольский «Рекорд» больше не твой, он крепко повязан обязательствами с питерским тёзкой. Нет даже банковского счёта, и это проблема – его открыть.

Я совсем одна. Юрка дома практически не бывает. Группа «Марафон», в которой он был звукорежиссёром, в полном составе ушла от Резникова к Володе Киселёву (он же Кисель) и стала группой «Русские». Теперь покоряет города и веси гастрольным чёсом.

Молодец Кисель! За считанные месяцы раскрутил никому не известный, почти распавшийся коллектив. Ход простой и гениальный. Его популярный и всеми любимый «Санкт-Петербург» спел: «Русские, русские, неспокойная судьба…». Песня стала хитом и, когда на сцену вышли «Русские», они в полной мере пожали лавры этого успеха, а заодно паровозом прицепились к матёрому «Санкт-Петербургу».

Юрка мотается по гастролям, приезжая на два-три дня, да и то пропадает вечерами на репетициях, приходит только поспать. Иногда с ним Генка Богданов заваливается и всю ночь сидит у компьютера, играя в свой любимый «Сим-Сити». Заодно покуривает травку, пьёт виски и общается по телефону со старыми подружками. Теперь он живёт в Москве с женой, а в Питер приезжает на гастроли да оторваться…

Контракт на поставку печатной техники так и не подписан, шведы резину тянут – им эти инвалютные рубли сомнительными кажутся. Я их понимаю, такая чехарда кругом, так трудно во что-то поверить.

Ищу какое-нибудь помещение через знакомых и друзей. Смотрела площадку бывшего секретного объекта «Новая Голландия». Остров треугольной формы, каналы рукотворные, красный кирпич зданий периметра навевают мысли об оборонительных сооружениях. Там действительно при Петре был военный порт России, потом его вытеснили судостроительная верфь и морская тюрьма, двор которой имел форму бутылки. Отсюда якобы и выражение «лезть в бутылку».

Иду на переговоры с заранее выписанным пропуском, меня встречают, передают с рук на руки раза три. Иду и думаю: как же заказчики будут к нам ходить при строгой пропускной системе? Секретность – это не для нас…

– Ничего, привыкнете, мы здесь работаем, вы тоже сможете, – говорит бодрый дядечка пенсионного возраста. – Зато места много и спокойно. Сюда проникнуть невозможно. Если у вас ценная техника, никакой сигнализации не надо.

Техники пока никакой особо нет. И я слабо представляю, как наши приученные к комфортным отношениям клиенты вдруг начнут заполнять анкеты и дожидаться пропусков, вдохновляясь видом оборонительных сооружений. Да и запущено всё изрядно, сараи сараями. Нет, к сожалению, – типичное не то. Попрощавшись и отметив свой пропуск, иду обратным путём, и шальная мысль – отыскать брешь в этих укреплениях – преследует меня до самого моста. И сами собой слагаются строки:

Гранитный остров, город в городе,

глубокий ров, подъёмный мост.

Туда никто не входит вроде бы,

и не выходит. Будто врос

он в обрамление асфальтное,

окаменел, почти уснул.

И не проснётся, не мечтайте.

Всему конец, лишь пепел сдул

с висков гранитных ветер походя

и, развернувшись, полетел

туда, где в непрерывном грохоте

у всех так много, много дел…

Через друзей-фотографов знакомлюсь с Захаром Коловским, который возглавляет почти некоммерческую организацию «Общество А—Я». Под её широкими крыльями приютились разные конторы. Одним давалась возможность пользоваться банковским счётом, другим – юридический адрес, третьи что-то конкретное сбывали и небольшой процент отстёгивали. Название «А—Я» оттого и пошло, что там можно было найти чёрта в ступе. А заработанные деньги Захар тратил на культуру: художественные выставки, издание каталогов, печать фотографий. Последние были его личной страстью.

Голос у Захара спокойный, взгляд улыбчивый, движения неторопливые. Придя к нему, гости располагались в разномастных креслах, потом начинали путешествовать из комнаты в комнату. Захар вечно что-то особенное показывал, везде понемногу пили чай, беседовали о тонких материях. Хорошо, если посетитель вспоминал, зачем пришёл, но уходил в любом случае довольный, душевно обласканный.

Мне самой только с третьего раза удалось подступиться к цели визита: нет ли в «А—Я» помещения для нашего издательства. Захар тут же позвал свою верную сподвижницу Татьяну, деловую, с прокуренным, немного хриплым голосом. Та принялась вспоминать, где у них есть помещения, притащила какие-то папки, звонила в кучу мест, потом хлопнула себя по лбу и воскликнула:

– А на Съездовской 27 у нас что?

Вот это да! Рядом с моим домом. Ну-ка, ну-ка, что там у вас на Съездовской 27?!

– Можно посмотреть, я так не помню, – улыбаясь, предложил Захар.

Тут же решили ехать. Таня долго искала ключи, наконец, нашла штук десять и со словами «подберём на месте» положила их в карман. По указанному адресу на первом этаже, в крутом завитке внутреннего двора находилась малепусенькая квартирка, явно бывшая дворницкая. Полы кое-где проваливались, двери местами отсутствовали, батарея текла, а вода из крана – нет.

– Ну, тут небольшой ремонтик нужен, а так – помещение отличное, пожалуйста, владейте, – в перерывах между затяжками проговорила Таня и положила на мою ладонь старенький кривобокий ключик на верёвочном кольце.

– У нас и разрешение на подключение телефона есть, – вспомнил Захар, – только надо оплатить установку.

Вот здорово! Прямо под боком офис, да ещё с телефоном, – об этом можно только мечтать!

– А на каких условиях, – спустилась я с небес на землю, – что мы будем вам должны?

– Договоримся, – лениво и благодушно улыбаясь, ответил Захар.

Так я стала почти владелицей почти квартиры. Правда, все ремонтники, которых я приводила оценить объём работ, сначала свистели, а потом называли разные суммы, но для меня – непомерные. За установку телефона тоже неслабо запросили, но эти деньги я нашла. Сняла с книжки всё, что заработала в Графическом комбинате. Вот где литографии с пионерами пригодились!

В «Рекорд» ездила редко, только по просьбе моего преемника. Тот никак не мог сработаться с художниками, просил помочь, а за это позволял распечатывать на принтере и сканировать. Да, сколько я тебя ждала, моя издательская линейка, а теперь опять мы в разлуке…

В одно из посещений подошёл ко мне Витин родственник, Саша Инденок, и, улыбаясь через усы пухлыми губами, предложил встретиться, поговорить. Он с женой Ирой и двумя сыновьями жил на Голодае, в небольшой трёшечке над Центром Фирменной Торговли. Инденок мне всегда нравился и, если бы не подозрительная история с передачей видеостудии Рогову, внушал бы максимальное доверие. Мы часто вместе ездили в Тобольск, где однажды зимой он едва не отморозил себе щёки, в Чебоксары – открывать выставку «Волга – боль России».

Саша всегда был в хорошем расположении духа, имел ровный, неконфликтный характер. Ирка – его полная противоположность: худенькая говорунья с взрывным неугомонным характером, но такая же добродушная, как её муж. Что касается сыновей, то я не переставала удивляться, как Саша может брать работу на дом и, что более важно, – приносить её обратно. Про вождя краснокожих О. Генри все читали. Так вот, это были типичные два вождя краснокожих, и преимущество дубля состояло лишь в том, что все основные испытания они проводили друг на друге, оставляя взрослых до поры до времени в покое. Крик, грохот, звон, вопли, слёзы, а временами – подозрительная тишина, на которую только и реагировали родители.

Ещё в квартире время от времени жил Валера – молодой простоватый мужик, по виду явный любитель выпить. Я долго не могла понять, кем он Инденкам приходится, потом квалифицировала его как няня. Порой он бывал домработницей, постоянно ремонтировал то одно, то другое, и всегда оказывался на подхвате.

В таком составе они и встретили меня в тот день. Мальчишек под надзором Валеры отправили гулять, раз пять выбегая следом то с рукавицами, то с ключами, то с деньгами на хлеб. Наконец Ирка принялась что-то готовить, а мы с Сашей прошли в его кабинет и, поразгребав кучи хлама со стульев и дивана, уселись друг напротив друга. Осознавая, что в любой момент может начаться привычное стихийное бедствие, Саша сразу приступил к делу.

Положение у него щекотливое: из замов его Витя снял, дела никакого не предложил, с моим уходом прекратились поездки по линии выставок, уже второй раз его лишили премии. Перспектив в «Рекорде» он не видит, его явно держат из милости как родственника, что, во-первых, обидно, во-вторых, ненадёжно. Моё дело ему по душе, он многому научился, пока со мной в паре работал, и может быть полезен. Он экономист и юрист, хороший переговорщик. Короче, предлагает свои услуги.

– Кстати, как у тебя дела с открытием счёта? – Инденок спрашивает не зря, до сих пор этот вопрос не решен: Сбербанк нас не берёт – мы хоть и государственные, но вроде как не местные. В коммерческие банки тоже не сунуться, нужна протекция. Да и опасно с коммерческими связываться, неизвестно, кто за ними стоит – может, мошенники или бандиты.

– Вот что. Я тебе помогу счёт в банке открыть, все формальности решу с налоговой и прочее. Подготовлю формы договоров, обеспечу юридическую защиту. Да и линейка издательская нам ведь пригодится?

– Кто мне её отдаст? Витя велел заму передать, я передала, – нарочито угрюмо отвечаю, пусть видит, что я осознаю несправедливость такого решения.

– Витя тут ни при чём, линейка стоит на балансе комбината, а с ним у тебя, я думаю, проблем не будет? – Полувопрос-полуутверждение.

Ничего себе! Это меняет дело. Хорошая информация! Через полгодика техника по контракту придёт, а с ней всё то, что комбинат даёт нам в уставной фонд. Даже среди ночи разбуди меня, начну перечислять эти великолепные вещицы: два компьютера офигенной мощности, лазерный (!) принтер, факс, ксерокс, и в придачу – микроавтобус!

Но пока у нас нет ничего, мы просто нищие. Вот где линеечка бы пригодилась, чтобы это время пережить, клиентов подсобрать. Жаль, тобольский «Рекорд» не взять, там все заказы! Как бы читая мои мысли, Инденок задумчиво говорит:

– Костылев жаловался Филатову, что без тебя дела идут как-то кисло. Так что всё одно к одному – тебе на этой линейке работать и тобольскому «Рекорду» книжки верстать. Поручишь это дело – возьмусь. Через неделю всё будет наше.

Саша хитро улыбается и совсем тихо добавляет:

– Мне зарплата не нужна, устроят десять процентов от прибыли. Если не против, договор завтра же составлю. Да, я слыхал, ты помещение взяла, ремонт требуется. Валере всё равно нечего делать, он тебе быстро всё в порядок приведёт. Только материалы купи, а работу потом оплатишь, когда деньги будут. И ещё: ко мне Лена, наш бухгалтер, подходила, просится к тебе на работу, ты возьми её, она толковая.

Инденок скороговоркой завершает разговор, на лестнице уже слышна пальба.

– Так она живёт рядом с «Рекордом», на Васильевский ей долго добираться, да и не смогу столько платить, – возражаю я.

– Она всё равно оттуда уйдёт, надоело дрожать, а нам полезна будет: много чего знает.

Саша уже в прихожей, перехватывает у младшего «вождя» куски льда, которыми тот швыряет в перепуганного кота.

С Инденком дела пошли быстрее. Через неделю был открыт счёт в банке «Рождественский». Учитывая, что случилось это под Рождество, мы восприняли сей факт как знак свыше. Издательскую линейку тоже получили со словами: «Забирайте своё приданое», из чего я заключила, что Саша всё-таки был ко мне Резниковым пристроен. Валера, у которого была настораживающая фамилия Квашенко, притащил своих друзей, и они очень быстро подлатали дворницкую. На удивление, ни Квашенко, ни его друзья не пили, что шло вразрез со всеми знамениями.

Уже через пару месяцев мы вчетвером: я, Саша, бухгалтер Лена и Квашенко, который после завершения ремонта играл роль курьера, охранника, секретаря и грузчика, – поселились в новом офисе, со дня на день ожидая подключения телефона. А когда он заработал, я принялась звонить бывшим заказчикам, оповещая их о новом адресе. Звонки возымели действие, и к тому времени, когда к нам по инициативе Инденка пошёл поток тобольских заказов, работа вовсю кипела.

По-прежнему шелкография Женьки Келина была основой производства. К нам стали стекаться заказы на визитки для депутатов всех мастей и прочих чиновников, и приходили они в основном через Каштана. Что-то у него закрутилось в Ленсовете, и он частенько звонил мне чуть не ночью, диктовал текст очередной визитной карточки, про скорость исполнения говорил всегда одно и то же: вчера. Благодаря этим визиткам познакомилась с Алексеем Ковалёвым, депутатом горсовета, организатором борьбы за сохранение исторического центра. Алексей мне запомнился с 87-го года, когда он пытался противостоять разрушению гостиницы «Англетер», собрал целую площадь народа, но это ни к чему не привело, всё порушили, чтобы финским подрядчикам было легче строить на чистом месте.

С тех пор Ковалёв почти не изменился, всё тот же мальчишеский вид, рубашка в клетку, смотрит внимательно, без улыбки. Мы обсуждаем с ним возможное переименование города и возврат герба Петербурга: тогда нужно будет оперативно напечатать большое число визитных карточек и бланков с новой символикой.

– Впрочем, до этого ещё дожить надо, – устало говорит Ковалёв, и я вижу, что он не так молод, как кажется с первого взгляда: сеточка морщин у глаз, желтовато-бледное лицо человека, привыкшего недосыпать. – Хотя подготовиться лучше заранее.

Не теряя времени, принялись за работу. Герб пришлось рисовать заново, нигде не нашли подходящий для печати оригинал. На улицах Ленинграда – красные знамёна, а у нас на планшетах – герб с морскими «кошками», якорями и скипетром с двуглавым орлом – герб Санкт-Петербурга.

ТОБОЛЬСКИЕ ВОЯЖИ

С Тобольском возобновились все старые связи. «Рекорд» Саши Костылева набирал полиграфические заказы по всему Тюменскому региону. Почти каждый месяц, за исключением распутицы межсезонья, либо одна, но чаще с кем-нибудь из именитых гостей я попадала в Сибирь. То по делам, то познакомить, а то просто проветрить хлынувших в Россию, поверивших в «glasnost» немцев и голландцев.

Кто-то из «красных» директоров спонсировал серьёзное издание про тюменских художников, но в тех дремучих краях невозможно было найти цветную фотосъёмку. Я пригласила Володю Теребенина, эрмитажного фотографа, и нас возили по разным городкам, водили по мастерским, где традиционное чаепитие перемежалось иными возлияниями – с пельменями, струганинкой и изумительным розовым салом.

К концу третьего дня Володя совершенно обалдел от постоянного недосыпания и многочасовых съёмок. Он снимал профессиональные слайды «девять на двенадцать», снимал безошибочно, влёт. Это магическое «девять на двенадцать» открывало нам все двери – такой техники в округе не было, и слайды полиграфического качества – а какого же ещё, только полиграфического! – ценились высоко, вызывая благоговейный восторг.

Но наши труды так и остались лежать мёртвым грузом, никакого альбома сделать не удалось: резко и безвозвратно иссякла «красная» денежная река. То ли инвестор уже добился, чего хотел, и не было нужды продолжать игру в покровительство искусствам, то ли разворовали всё – узнать не получилось. Хорошо, хоть Володя в обиде не остался и не раз потом вспоминал эту поездку и сибирских художников, даже имена их запомнил и очень переживал, что не увидят они его работу, не смогут оценить качество репродукций.

Было страшно обидно, что не выйдет в свет обречённый на успех толстый фолиант, никогда не будет он отпечатан за границей на лощёной бумаге с оттенком слоновой кости, не переплетут его в твёрдые малиновые корочки, украшенные гербом с короной и двумя чёрными соболями, высунувшими от усердия золочёные языки, с надписью «СИБИРЬЮ ПРИРАСТАТЬ БУДЕТ» – начертанною золотыми литерами на лазоревой с чёрным подбоем ленте… Увы! Увы!

Приезжая в Тобольск, я встречала то на пароме, то в самолёте кого-нибудь из питерского «Рекорда» и либо рассеянно и молча глядела в окно, либо с чуть виноватой улыбкой подходила, расспрашивая о тех, с кем раньше доводилось работать. Участь встречающих была незавидной: они не очень-то разбирались в наших отношениях, но деловые связи ни с той, ни с другой стороной терять не хотели. Поэтому для прибывших гостей на всякий случай посылали две машины и поселяли нас на разных этажах «японской» гостиницы.

Самая трудная работа выпадала на долю Саши Костылева – ведь ему приходилось проводить с нами вечера. Если попадался неконфликтный вариант, то вечерние трапезы объединялись за общим столом, где Саша, облегчённо посмеиваясь, вел непринуждённую беседу, стараясь по возможности уходить от тем, попадавших, по его разумению, в разряд коммерческой тайны. Но если приезжали конфликтующие команды – ему изрядно доставалось. Как-то в ресторане он вызвал нешуточную тревогу своими мгновенными исчезновениями и такими же внезапными появлениями с перекошенным лицом и тёмными кругами под глазами. Честно сказать, я тогда решила, что у него прихватило живот, и лишь год спустя узнала, что прибывшая накануне команда Резникова устроила банкет в конференц-зале этажом выше, и Костылеву пришлось «пожить на два дома» и дважды поужинать, дабы никого не обидеть.

Лучше всего было ездить с Инденком, который своим ровным дипломатичным поведением и на правах родства умудрялся всех примирить, расслабить и обязательно при этом что-нибудь полезное выведать.

Костылев, продвигая свои комсомольские связи, познакомил нас с необычайно колоритной и деятельной Леной Братухиной. Я не сразу поняла, что она нашего возраста, а может, и младше, так как из-за монолитной фигуры, выступающей вперед нижней челюсти и значительного отсутствия зубов Лене можно было дать сороковник. Она была бывшим комсомольским лидером, привыкла отдавать приказы и не терпела возражений. К тому же её представление о своей привлекательности было явно завышенным, она постоянно рассказывала истории про отчаявшихся поклонников и тот фурор, который ей удаётся производить среди мужского населения Тобольска. Но душа комсомолки жаждала новых вершин, и в этом свете деловые контакты с питерским бизнесом казались ей самым подходящим способом их достичь.

Уже через полчаса разговора с Леной мы поняли, что она сидит на комсомольской, а может, даже и партийной кассе, что деньги жгут её седалищный нерв, и она готова сбросить изрядный финансовый кусок, лишь бы выбраться за границу. Во время разговора Лена несколько раз как бы случайно коснулась Юркиного плеча и «ненамеренно» упомянула о своих тесных связях с руководством комбината. Пообещала в ближайшее время привезти выгодный заказ и, переваливаясь как утка, выдвинулась во двор, где её ждал новенький уазик.

В тот же приезд мы возобновили знакомство с Валерой Дашкевичем, который работал журналистом в бедненькой тобольской газете. Он и его жена Лёля носились с идеей основать новую газету – свободную, без цензуры, с литературным приложением, в котором бы он как главный редактор печатал отвергнутых поэтов. Я рассказала Валере о встрече с Братухиной и её шальных деньгах.

– Может, попросить на газету?

– Дохлый номер, – скривился Валерка. – Знаю я эту Лену, для тобольских дел она не даст ни гроша – боится засветиться. Её интересует только заграница, мечтает вырваться на Запад. Хотя есть один проект, которым можно её увлечь. Я как раз думал, где на него денег взять, но мне она не даст, а вам, да ещё если с Гуссенсом познакомите, – даст безусловно.

Проект этот оказался книгой анекдотов, причём без купюр, то есть местами откровенно матерных. И задуман он был не дешёвенькой книжонкой, а подарочным иллюстрированным изданием в переплёте из бумвинила с золотым тиснением. Правда, пока эта книга существовала только в Валеркином воображении. На деле имелся безрукий художник, наплодивший множество карикатур про обывательскую жизнь в глубинке, причём очень талантливых и смешных. Как уж он рисовал без рук, не знаю. Какая-то система резинок, которыми он закреплял карандаши и кисточки на своих культяпках, – и рисовал. Именно его рисунки натолкнули Дашкевича на мысль собирать анекдоты, а свалившиеся с неба свобода и гласность надоумили издать их как есть. Валерка был уверен, что такое крутое издание станет настоящим бестселлером и всех нас озолотит. В общем, этот проект мы стали воплощать в жизнь. Решили приехать в Тобольск с Тоном Гуссенсом, познакомить его с руководством комбината, а заодно и с Братухиной. Тем временем Валерка подготовит макет книги, и Лена, как миленькая, согласится её субсидировать.

О приезде Тона стало известно многим Валеркиным друзьям, среди которых была довольно симпатичная Лина, известная тем, что получила звание «Мисс Тобольск-87». Голландского гостя принимали в маленькой квартирке стандартного панельного комбинатовского дома, где Валерка жил с Лёлей и сыном Данькой. Гуссенс не обратил никакого внимания на убогость жилища и незатейливость угощения. Мне вообще с некоторых пор стало казаться, что у себя в Голландии Тон вел довольно скромную жизнь. Именно такие иностранцы, которым нечего было терять на родине, в то время приезжали делать совместный с Россией бизнес.

Не успели мы как следует расположиться, как явилась Лина, разодетая по последней моде. Валерка признался, что позвал её специально, чтобы голландцу было повеселее. К концу вечера «Мисс Тобольск» уже сидела у Тона на коленях и наманикюренными ноготками причёсывала его слегка плешивую шевелюру. Они о чём-то ворковали, каждый на своём языке, но это их не смущало. И тут в самый разгар идиллии как тайфун влетела Братухина, выкрикивая якобы английские приветствия. Гуссенс не на шутку струхнул, Лина соскользнула с его колен и спряталась за Валеру, что Братухина восприняла как сигнал к решительному штурму. Благо до коленей дело не дошло, а ограничилось передачей голландскому гостю страшненького буклета о её магазине «Тобольская заря» и личной фотографии, где комсомольская лидерша была заснята стоящей на трибуне с полуприкрытыми глазами и открытым ртом. Кое-как удалось её спровадить, и она с видом игривой лани удалилась, помахав только Тону и произнеся: «Увидимся позже». Наверное, в её представлении это было сказано почти по-английски.

С тех пор Братухина стала часто приезжать в Питер, каждый раз Тон прятался от неё и, судя по всему, не на шутку боялся. Тем не менее, одно упоминание его имени действовало на Лену возбуждающе. Туманные намёки на возможность получить приглашение в Голландию, мои рассказы о «низких землях» возымели действие, и она дала денег на книгу с анекдотами.

Мы сбились с ног в поисках типографии, которая не только смогла бы такую книгу напечатать, но и сделать это хорошо. В конце концов нам удалось пристроить наш будущий «бестселлер» в контору с явно не профильным для нашего дела названием – «Детская книга». Там заказ взяли не глядя, и договор подписали, и аванс получили. Но когда начали печатать, с корректоршей, которую вызвали к печатной машине для проверки текстов, случилась истерика. Были подняты на ноги главный механик и главный инженер, которые, ознакомившись с причиной истерики, в свою очередь повалились прямо у печатного станка, но уже от хохота. Дело дошло до директора типографии. Тот пришёл в ужас, позвонил мне, умоляя забрать от него заказ немедленно, пока дело не дошло до министерства. На сём эпопея с книгой анекдотов закончилась. По стечению обстоятельств Братухина в Питере больше не появлялась, позабыв и про деньги, и про заграницу. Такое случалось с деловыми людьми. Они пропадали так же неожиданно, как и появлялись. Видимо, завод кончался…

Иногда мы с Инденком посещали монастырь Тобольской епархии, встречалась с настоятелем, обсуждали возможности общих дел. Нас познакомил Дашкевич, которого после неудачи с анекдотами резко качнуло в противоположную сторону, и он увлёкся идеей переиздать в оригинале «Слово о полку Игореве». С этими высокими мыслями он и предстал пред очи настоятеля и нашёл в том много сочувствия. Но выяснилось, что нужды церкви в части печатных дел гораздо более очевидны. Надо было и книжку про восстановление Тобольского кремля издать, и маленькие иконки для округа печатать, чтобы монастырская братия их на деревянную основу клеила и лаком сверху покрывала. Так что затея Дашкевича была отложена до будущих времен, и он с присущим ему азартом окунулся в дела божеские, проявляя и такт, и вкус, и так не свойственное ему послушание.

В тот день, когда мы встретились с отцом-настоятелем, впервые запахло осенью. Ночью прошёл дождь, и мелкий водяной бисер не просыхая блестел на тронутой тленом листве, паутинах, облезлых чугунных монастырских оградах. Мы стояли возле кремля на холме, и ветер развевал моё платье и одежды батюшки. Уже прощаясь, он протянул мне руку, и я с чувством пожала её, про себя удивляясь вялости и мягкости его слегка вывернутой ладони. Лишь потом я догадалась, что рука была протянута для поцелуя, а я сдуру трясла её что есть силы. Ну да простят меня в моём неведении… Годами позже, когда мне приходилось по всяким мирским и церковным делам общаться с разного чина священнослужителями, я отметила, что в большинстве своём они подстроились и на прощанье подавали руку более энергично, чтобы её и пожать было можно, и устами приложиться…

Валера оказался хорошим гидом, сразу было понятно, что историю Тобольска и монастыря он изучал давно. Мы прошли по монастырским дворам и через разлом в стене попали в странное место. Узкая улочка с древними постройками, колючая проволока на крышах. Развалившиеся стены, сбитые ступени, дверные проёмы, зияющие пустотой, окна без стёкол с решетками.

– Здесь много лет была тюрьма, – пояснил Валера. – Видите, у той стены расстреливали – вся изрешечена пулями. А тут, в бывших кельях монахов, находились камеры.

Мы зашли в такую келью-камеру и с интересом огляделись. В маленьком тесном закутке было грязно, повсюду обломки, подушки с торчащей из дыр соломой, бесформенный пыльный тюфяк.

– Тут вроде туберкулезников держали, – припомнил наш гид, и мы поспешно выбрались во двор. На обратном пути Валера рассказал, что епархия недавно приняла от государства эту часть своих построек, и теперь решает, что с ними делать, больно уж на них много всякой скверны.

Дашкевич пригласил нас к себе и принялся угощать чаем, как водится, прямо на кухне. Попутно он рассказывал множество забавных и нелепых историй, приключившихся с ним за последние несколько лет тобольской жизни. Как и мой знакомец, главный связист химкомбината Коля-Ваня, Валерка с Лёлей тоже мечтали уехать за границу. Но их земля обетованная располагалась на фешенебельных перекрёстках Нью-Йорка, в отличие от сомнительной притягательности находящихся на военном положении югославских городков, о которых мечтала химкомбинатовская пара.

Уехать за кордон без скандала можно было, имея на то вескую причину. У Валерки их было две. Во-первых, Лёля, по её собственным словам, была «полукровка: отец еврей, а мать жидовка», что в то время было огромным достоинством. Для того чтобы усугубить причину отъезда, Валерка придумал целый сценарий. Он организовал небольшой поток писем в Лёлин адрес с угрозами и оскорблениями, а в довершение всего поджёг свой почтовый ящик и для констатации факта вызвал милицию. Таким образом, у него на руках были те самые похабные письма, подкреплённые протоколом о поджоге (практически покушении), и можно было начинать штурм американского консульства с просьбой о политическом убежище.