Текст книги "Похождения бизнесвумен. Книга 3. Коварный Миллениум"

ДОМ С МАСТЕРСКИМИ

Интересная ситуация: двадцать лет наше производство было в авангарде технологий и, соответственно, оборудования. Теперь же, когда все крупные типографии избавились от плёнок и даже от печатных форм, перейдя на «цифру», мы решили притормозить. У нас тоже была цифровая машина, но кое-что ей было не под силу. К примеру, печатать металлическими красками или на картоне. А именно этого требовали наши мелкие, но постоянные клиенты: производители упаковки и этикеток.

Растущий кризис больно ударил по крупным типографиям, купившим западное оборудование в рассрочку, в том числе и дорогущее СиТиПи, позволяющее отказаться от плёнок. А мелкие конторы: мини-типографии и мастерские флексо– и шелкографии со старой техникой – держались на плаву. Именно благодаря им производство в «Русской коллекции» работало в три смены: по ночам гнали цветоделённые плёнки – всегда срочно.

Из самого передового наше производство превратилось в востребованное «ретро», то есть статус уникальности сохранился. Но отвечать мы могли только за себя. За долги банки увозили из типографий печатные машины, и те немногие, что ещё держали качество, в одночасье остались без техники. Поэтому Елгавская типография в Латвии, представителями которой мы являлись, в тот период оказалась для нас и наших клиентов единственным надёжным партнёром.

К чему я всё это так подробно описываю? Наверно, чтобы стало понятнее и зримее, в какой обстановке нам приходилось работать над серьёзными и крайне важными изданиями. В том числе, и для друзей-художников.

Примерно за год до описываемых событий Иван Уралов изложил мне концепцию своего нового альбома. Как обычно, мы попивали в кабинете кофеёк и не спеша беседовали. Иван задумал показать их с Валентиной семейный и творческий путь через дом в Сестрорецке, куда они уже давненько перебрались и где меня принимали как друга. С ночёвками, разговорами под уютным абажуром или в волшебном саду, созданном их усилиями среди песков залива. Там же они и работали, что обеспечивало неразрывность творческого и семейного начала. Этот дом – мечта художника – стал мне очень дорог, как и его хозяева, включая пса Бинго, милого, умного любимца семьи.

Будущая книга уже имела название – «Дом с мастерскими».

Иван партиями приносил фотографии, присылал по почте куски текстов, и вскоре стал почти ежедневно забегать в перерывах своих преподавательских дел. Он возглавлял Институт Искусств, созданный под сенью универовского филфака, и одновременно продолжал вести живопись в Академии художеств. Всё это было рядом с нами. Танечка-повариха теперь поджидала Ивана Григорьевича, и этими обедами я хотя бы частично могла ответить на Сестрорецкое гостеприимство.

Чаще всего, не заходя в кабинет, Иван направлялся прямиком либо к Люде Силантьевой со слайдами, либо к Юре Зубачу – посмотреть вёрстку. И сидел возле них, пока у него не заканчивался перерыв. Никто из наших клиентов так не поступал: обычно для работы с оператором назначалось время, весьма ограниченное. Но Иван Григорьевич Уралов был для «Русской коллекции» не обычным клиентом, а известным питерским художником и даже целых десять лет – главным художником, к тому же моим старинным другом. В конце концов, он был обаятельным, великодушным, тактичным… Впрочем, почему был? Он и сейчас такой, и, скорее всего, перед публикацией я покажу ему текст этой главы…

Скорее всего, покажу…

Где-то я об этом писала: издавать для здравствующих художников по вполне понятным причинам гораздо труднее, чем для почивших. Люда уже не раз мне жаловалась, что Иван Григорьевич то и дело меняет требования, что у неё пропали ориентиры… он говорит, что слайды старые, неправильно отображают, что ей надо поехать на станцию метро «Озерки», посмотреть его мозаики на стенах… а когда ей ездить, слайдов под сотню, и все, оказывается, не такие по цвету…

Я безуспешно пыталась объяснить Ивану, что невозможно ловить нюансы, главное – чтобы картинка была убедительной. Сама ездила на станцию метро «Озерки», и, в конце концов, мы как-то утрясали цветовую гамму. Времени это занимало столько, что вся «Русская коллекция» тихо стонала, а Люда уже не улыбалась и не радовалась приходу Ивана Григорьевича.

Только я собралась серьёзно с ним поговорить, как он сам позвонил и сообщил, что вынужден временно прервать работу над альбомом: болен, и очень тяжело, их любимец Бинго. Бедный пёс страдал эпилепсией. Бывали светлые периоды, без приступов, под тяжёлыми лекарствами. Потом начиналась чёрная полоса, и Валя рыдала, глядя на мучения собаки. С Бинго нянчились, как с ребёнком, ветеринары настаивали на усыплении, но хозяева считали это предательством: всё равно, что убить друга…

Приступы шли один за другим, и Бинго ужасно страдал. В конце концов, всеобщие мучения достигли невыносимой остроты, и тогда Иван решился. Но как только вызвали ветслужбу, Бинго вдруг стал совершенно здоров. Он бегал с довольной мордой, ласкался, играл своим любимым резиновым мячиком, а когда прибыли медики – завыл, завыл… Всё понял умный пёс. Очередные терзания Вани и Вали, уговоры прибывших ветеринаров – и через десять минут всё было кончено.

А потом похороны на стихийном кладбище для домашних животных в Комарово, установка памятника, долгий период траура, поиск другого Бинго, точно такой породы и окраса, его доставка из Германии… Прошло ещё три месяца, прежде чем они уверились: нет, Бинго-два совсем не такой, совсем…

Всё это рассказал Иван, когда спустя год вновь появился в моём кабинете. Речь шла о продолжении работы над книгой. По причине сильной занятости Иван уже не мог проводить у нас столько времени, что положительно сказалось на результатах, и через пару месяцев книга была свёрстана и готовилась к печати.

Но проблема состояла в том, что, будучи художником и опираясь лишь на свой устоявшийся вкус, Иван выбрал для книги совершенно невыгодные параметры, грозившие различными неприятностями, а главное, существенным удорожанием. Формат – почти квадратный, бумаги на это уходит в полтора раза больше. Тираж по нынешним временам – великоват. Зачем ему понадобилась тысяча экземпляров, ума не приложу! Да и саму бумагу подобрал толстую, к тому же офсетную, как будто забыл, что даже в Италии еле-еле удалось напечатать наш «Петербургский слиток» на такой бумаге. Ну и обложку затребовал непременно мягкую, с клапаном. Слишком ненадёжную при толщине блока в триста двадцать страниц! От твёрдого переплёта Иван решительно отказывался – старомодно.

Это всё были эстетские причуды, принятые в художественной среде, подражающей европейским образцам. Но мы-то не на Западе! Попытка объяснить Ивану, что за прошедший год ситуация с российскими типографиями резко ухудшилась, успеха не имела. Где-нибудь в Берлине, на худой конец, в Прибалтике, этот номер бы прошёл, только не у нас. Однако от печати в Латвии Уралов тоже отказался, поскольку собирался лично контролировать процесс, а временем на поездку не располагал. Мои настойчивые уговоры и обещания самой проследить – мягко пресёк.

Мы стали выискивать в Питере тех, кто хотя бы теоретически мог напечатать этот альбом, но таковых уже не осталось. Наконец, Лена обнаружила одну типографию, с которой мы раньше никогда не сотрудничали. Вроде по классу оборудования она подходила: новенькие Гейдельберги, – вот только обложку с клапаном сделать не смогут и просят поскорее начать… печатные машины тоже в лизинге. Нашли москвичей, согласившихся собрать, и обложку нужную пообещали сделать, но это всё время и деньги на перевозку. Короче, сплошные препоны и рогатки.

Дальнейшее вспоминается как страшный сон. Перенос сроков печати из-за Ваниной вечной занятости стал привычным. Уралов хотел сам следить за печатью и никаких доводов не принимал. Он будто выпал из реальности, все резоны решительно отвергал. Таким упрямым и несговорчивым я его раньше не знала.

Не знала, но догадывалась… Ещё тогда, в самолёте, летящем в Италию, размышляла: как жаль, что лечу без Ивана… как хорошо, что его нет… Печать сложная, необходимо единоначалие, а Уралов привык руководить, и это может выйти боком, когда человек не в теме… В тот раз, в Италии, я справилась, потому что была одна. Даже благодарность получила от типографии. Теперь же не ждала ничего хорошего.

Не заводи общий бизнес с мужем: потеряешь либо мужа, либо бизнес.

Не имей друга в заказчиках: потеряешь либо друга, либо…

Ну вот, опять! Всё ведь закончилось хорошо. Друга не потеряла, заказ выполнила…

Но лучше рассказать по порядку.

О переносе сроков печати я упомянула – фактор, кстати, усугубляющий. Не будь его, возможно, всё бы и обошлось. Хотя, скорее всего, нет. Ведь кроме ожидаемого домоклова меча судебных исполнителей, которые в любой момент могли забрать печатную машину за долги, нас поджидали и технические сюрпризы.

Тут надо кое-что пояснить. Офсетные Гейделберги нового поколения отличались огромной продуктивностью. Сначала печатник прилаживается – тоже не медленно, бумага так и летит со свистом – и лишь после того, как совмещение красок, давление и цветопередача отрегулированы, и заказчик подписывает «сигнал», – машина запускается на крейсерскую скорость: тысяча листов за пятнадцать минут.

Для печатника процесс приладки в присутствии клиента – фактор стресса. Опытный мастер, да ещё на новой машине прилаживается «по цифре», то есть выставляет стандартные параметры, а потом просто гонит тираж. Но если за спиной сопит заказчик, а ещё с каким-нибудь «знатоком», печать может длиться часами. Обычно до этого не доходит, машинное время дорого, да и расход бумаги не позволяет пробовать так и эдак. Но тут – исключение. Заказчик не кто-нибудь, а Главный художник города, хоть и бывший. Поэтому не торопят. И бумагу не жалеют. Это же не их бумага, чего её жалеть!

Мы обречённо смотрели, как наша бумага превращается в макулатуру, пока печатник не сообщил, что она вот-вот закончится. А ещё и половины листов не напечатано! Купить по-быстрому точно такую – никак, доставка минимум неделя. Другая, чуть похожая, не подходит: в готовой книге будет видна разница между страницами. Пока решали, что делать, пока нашли в Москве точно такую же бумагу, пока доставили… Гейдельберга уже не было – его увезли за долги. То, что успели напечатать, вместе с прибывшей бумагой пришлось переправить обратно в Москву. А там – ценник заоблачный. Печатные машины в одном месте, сборка в другом. А это время и деньги, время и деньги!

Наконец, книга готова, и пока фура везёт из Москвы тираж, мы получаем несколько экземпляров курьерской доставкой. Альбомы тяжёлые, ещё не отлежались, их мягкая обложка слегка «волнит». Иван подозрительно спокоен. Листает книгу и непонятно – доволен он или нет. Наконец, поднимает на нас глаза – холодные, в цвет серой обложки – и спокойно произносит: «Я ещё могу смириться с тем, что внутри, но мягкая обложка никуда не годится. Здесь нужен твёрдый переплёт». Я пытаюсь объяснить, что переделка практически невозможна, напоминаю, что он сам настоял на мягкой обложке. А вы должны были меня отговорить, я в этом не обязан разбираться, вы же профессионалы…

Эх, да мы только тем и занимались, что отговаривали, уговаривали, вроде бы на время убеждали… И всё это происходило в обстановке постоянной смены декораций в типографии… в стране… Как на съёмках фильма, где в одном павильоне снимается эпизод «дружеский ужин», а в другом «коварное убийство»… Только после окончания съёмок «убитый» встанет и пойдёт домой, а у нас, похоже, концовка не будет такой благостной…

Следующий кадр – Уралов, с белыми от бешенства глазами… нет, не кричит, но каждую фразу произносит особым ораторским голосом, как будто в трубу мегафона: «Вы что о себе возомнили? Это ведь не шутки. Я вложил свои деньги, и не малые. Воображаете, что вам сойдёт с рук?» И уже стоя в приёмной, где своды нашего «дворянского зала» придают звукам возвышенную мощь: «Да от вашей „Русской коллекции“ камня на камне не останется! Вы пожалеете, что родились на свет! Каждый из вас, каждый!». И наткнувшись на мою дурацкую, нервическую улыбку, завершает: «Ты напрасно улыбаешься, Марина, думаешь, я прощу тебе по дружбе? Ошибаешься».

Шаги Уралова: по коридору, по ступеням лестницы, – звучат отчётливо, ритмично. Потом хлопок парадной двери… и тишина. Пару минут эта ватная тишина висит в холле приёмной, пока шепотки, а следом звонки, приветствия посетителей, деловые реплики менеджеров, – не прошивают её залечивающими строчками…

Отчётливо помню своё спокойствие в тот момент. Холодное, без эмоций. Как будто, наконец, прорвался нарыв, и стало легче. А ведь, пожалуй, так и было. Этот нарыв начал зреть с того момента, как мы увидели, что в цеху, кроме «нашей», не осталось ни одной печатной машины. А Иван, будто ничего не замечая, продолжал выставлять печатнику бессмысленные требования: добавить умбру в песочно-жёлтый фон… Какая умбра?! Печатники вообще таких слов не знают… Именно тогда я окончательно уверилась, что дальше будет только хуже и хуже. Что все попытки исправить, подстраховать, все переброски из типографии в типографию, и под конец – этот приступ холодной ярости, не мыслимый ранее, – всего лишь разные стадии нарыва.

А, значит, всё плохое позади…

Дальнейшее происходило без моего участия. Время от времени Лена Цветкова заходила в кабинет с какими-то бумагами от Уралова, вроде бы собравшегося судиться. Но какой может быть суд, если всё по дружбе, без договоров, смет, приходных чеков – то есть обычных в бизнесе документов? О чём Ивана, видимо, и просветил юрист, поскольку и договор со сметой были задним числом затребованы, но, понятное дело, оставлены без внимания.

В конце концов, Лена нашла типографию, которая взялась снять с половины книг мягкую обложку и одеть в твёрдый переплёт. Вроде бы Иван за это заплатил, но тут я могу ошибаться, поскольку перестала следить за происходящим, и, если замечала Ивана Григорьевича в офисе, то с вежливой улыбкой кивала ему, как обычному клиенту…

Года через три мы с ним случайно встретились на пешеходной линии – Уралов направлялся в свой институт, я шла с работы домой. Иван обрадовался мне, из чего я поняла, что дикую сцену в издательстве он не помнит. К нему подошёл кто-то из знакомых, Уралов немедленно спросил, дарил ли он свою новую книгу и, получив отрицательный ответ, тут же вынул из портфеля тот самый увесистый том в мягкой обложке. Знакомец пролистал, цокая языком и одобрительно качая головой, поблагодарил, прощаясь. А мы с Иваном, перекинувшись несколькими фразами, расстались – он пребывал в своём обычном цейтноте.

Часть 8. Взлёты и падения
2010—2015 гг.

***

Не было б места ни страху, ни злобе,

Все б нам простились грехи,

Если бы там, за границей, в Европе,

Русские знали стихи.

Если б прочесть их по-русски сумели,

То говорили бы так:

Лермонтов снился в походной шинели

Мне, а потом – Пастернак!

Знаете, танки, подводные лодки,

Авианосцы не в счёт.

Фет мимо рощи проехал в пролётке,

Блок постоял у ворот.

Май, в самом деле, бывает жестоким,

Гибельной белая ночь.

Разумом не остудить эти строки,

Временем не превозмочь.

Александр Кушнер, 2014 г.

АНГЕЛЫ СМЕРТИ

Вот так оно и происходит.

Яхта несётся на всех парусах, попутный ветер, впереди – необозримый простор, рядом – верный товарищ, и ничто не предвещает беды.

И вдруг… Откуда-то набегают низкие тучи, ветер резко меняет направление, и вот уже первые хлёсткие капли ударяют по палубе, сменяясь рухнувшей стеной ливня. Близкая, ослепительная молния прокалывает небо и толщу вздыбленных волн – тут же следует оглушительный удар грома.

Это ангел смерти обратил свой восторженный и ужасный лик к беспечным путешественникам – угрожая и предупреждая одновременно.

Но они уже во власти стихии…

Как и предсказывал Трефилов, наше издательство надёжно вписалось в реестр добросовестных подрядчиков. И клиентами были совершенно разные компании. Не проходило недели, чтобы на пороге не возник молодой человек, хорошо одетый, модно подстриженный и распространяющий запах одеколона Gucci. Это мог быть менеджер отдела маркетинга «Водоканала» или региональный представитель чайно-кофейной компании «Орими Трейд». Первые готовились к 50-летнему юбилею, вторые – к 10-летнему, но и те, и другие считали своим долгом увековечить свою фирму в солидном издании.

Сам Пётр Погребняк заказал нам книгу о реконструкции «Дома ветеранов сцены», что на Петровском острове, – престижного объекта, мягко отбитого «Логосом» у московской корпорации «Система». Мы предложили разбавить производственную тематику воспоминаниями самих ветеранов: актёров, гримёров, осветителей. На тот момент там проживал 80-летний Игорь Наволошников, певец Мариинского театра, актриса театра и кино Нина Мазаева. Им было что рассказать о своей творческой судьбе и о жизни в «Убежище для престарелых артистов» – так изначально назывался «Дом ветеранов сцены».

Идею предложил Андрей Павлович Панков, которого в издательстве звали просто Палычем. Меня это по-хорошему удивило, поскольку он руководил студией цифровой печати, и все привыкли к тому, что Палыч в издательских делах инициативы не проявляет. А тут вдруг – с такими заявками. Предложение заказчиком было принято, и Палыч – по принципу «инициатива наказуема исполнением» – оказался ведущим менеджером.

По ходу дела выяснилось, что Андрей Панков по профессии филолог и журналист, а значит, сможет взять интервью у престарелых служителей Мельпомены и литературно их обработать. Всплыло ещё одно обстоятельство: отец его, Павел Панков, некогда был довольно известным актёром театра БДТ, снимался в кино. Так что актёрская тема сопровождала Палыча с детства.

И вдруг – ещё одно, на сей раз загадочное открытие, взволновавшее всех сотрудников «Русской коллекции». Оказывается, над семьёй Панковых тяготеет наследственный рок. Все мужчины – и только мужчины! – скоропостижно умирали в возрасте 56 лет от тромбоэмболии лёгочной артерии. В том числе и отец Андрея. Об этом мне рассказал наш редактор, которому в руки попала рукопись об актёрах БДТ. Мы, конечно, Палычу виду не подали, что знаем эту тайну, но в 2010-ом году, когда – по предсказанию – ожидалось страшное событие, все очень волновались. К счастью, опасность миновала, и Панков сам поведал о семейном предании, облегчённо подшучивая над суевериями.

Перевалив за опасную черту, Палыч стал бодрым, вдохновенным, пропадал в Комарово, на даче Союза театральных деятелей, где временно, на период реконструкции, поселили ветеранов. Во многом благодаря Андрею, книга получилась необычной, а интервью со знаменитыми жителями «Приюта» были проникнуты позитивом и по-детски наивной верой в творческое бессмертие. Палыч сиял от похвал и готов был к новым свершениям.

Но эйфория длилась недолго. Через два года роковое предсказание всё же настигло семью Панковых. Его жертвой стал младший брат Палыча, Иван, страдавший эмфиземой лёгких. Всё, как предсказано: умер в 56 лет от тромбоэмболии лёгочной артерии.

Не представляю, каково это – сознавать, что рулетка судьбы, проскочив мимо тебя, забрала младшего брата… Палыча надо было вытаскивать из навалившейся апатии.

«Только работа нас спасёт» – такой лозунг висел в мастерской Ивана Уралова и его друзей-монументалистов. И тут позвонила Таня Ласка, ученица и верная сподвижница Ивана Григорьевича ещё по Институту Искусств, который он возглавлял.

Про этот институт хочется рассказать подробнее, поскольку его история является типичной для времён постсоветского периода. В начале двухтысячных на базе высших учебных заведений создавали новые структуры с либеральными порядками и направлениями. Их надо было вписать в уже существующую систему. И первое, что было сделано для освобождения ступеньки в иерархии, – все институты переименовали в Университеты и Академии, а институтами стали называться вновь созданные структуры.

Некогда единственный в Питере Университет – или, как его между собой называли «Универ», – перестал быть уникальным и престижным, затерявшись в десятках других «университетов» и конкурируя с ними за привлечение студентов.

Сейчас, двадцать лет спустя, уже понятно, что целью таких преобразований было ослабление, а в дальнейшем уничтожение классического советского образования, ещё недавно стоящего на прочном фундаменте доказательной аналитики. Дипломы СССР не котировались в Европе вовсе не из-за слабости знаний выпускников, а вследствие отличной от запада системы обучения и применения полученных знаний. Наше классическое образование подвигало студентов выявлять причинно-следственные связи событий и явлений, а не заучивать готовые выводы в урезанном объёме, как это практиковалось на Западе.

Одним из показателей конкурентоспособности университетов являлся широкий спектр учебных дисциплин. Поэтому при факультетах «Универа» были созданы дочерние институты, более-менее широкого профиля. Вот тогда на базе филологического факультета возник Институт Искусств, который, благодаря стараниям Уралова, пополнился новыми кафедрами: мастерство художников кино и телевидения, театрального искусства, дизайна среды, живописи и прочее.

А потом начались бесконечные пертурбации. Филфак переименовали в факультет филологии и искусств, потом – разделили на два, передав факультет искусств – творцам, а Филфак вернув филологам. Но это был уже совсем другой Филфак…

Так вот, появляется Таня Ласка, ссылается на рекомендацию Уралова и располагает к себе уже одной своей фамилией. А приятной внешностью, мягкой манерой общения настраивает на желание во всём ей помогать. К тому же, после того скандального происшествия с изданием Ураловского альбома «Дом с мастерскими», Татьяна возникла – в моём воображении – как вестник окончательного примирения и возобновления отношений. Она была в курсе случившегося и посоветовала «не брать в голову, такое с Иваном Григорьевичем случается, чрезмерно гневлив бывает, но отходчив». Ну да, вспомнила я, в нём же течёт грузинская кровь, сам говорил.

Татьяна пришла с интересным и сложным заказом: «Каталог музейных проектов» международного Историко-культурного Форума», который планировался в Великом Новгороде в 2014 году, то есть через полтора года. Времени на его подготовку хватало, и мы с Таней Ласка, которая по совместительству являлась сотрудницей Новгородского музея, принялись за работу.

Тема сохранения культурного наследия сразу настроила на отрыв от стандарта унылых каталогов, выпускаемых для подобных мероприятий. Мы решили придать изданию представительский альбомный вид, что принципиально выделит его среди общего однообразия. Так и назвать: «Альбом музейных проектов». При этом использовать структуру иллюстрированной энциклопедии: от классических до самых инновационных проектов. То есть, по виду – художественный альбом, по структуре – справочник с удобной системой поиска.

Заказчиком выступал фонд «Русский мир», с которым мы общались через Таню Ласка, контактов с ним не имели, в глаза никого не видели. Такая практика, в конце концов, чуть не привела к провалу. Сроки – камень преткновения, разорванные связи – причина их срывов.

Но – по порядку.

Доверив сложный заказ Палычу, я преследовала несколько целей: переключить его с траурного настроения на деловое, использовать знание иностранных языков – каталог-то международный – и снять с себя часть нагрузки. Работа предстояла чрезвычайно сложная, а у нас параллельно шло несколько супер-ответственных изданий.

Но главной причиной был Алтун, где в уютном домике с видом на арочные окна каретного двора меня с весны поджидал вернувшийся Гена. Похудевший, больной, жалкий. По-прежнему любимый. Я стремилась передать все дела Кудерычу, назначив его Исполнительным директором.

Но отделаться от Музейного Форума мне не удалось.

В разгар работы над каталогом Таня Ласка неожиданно исчезла. Никто не знал, где она, телефон выдавал неизменное «абонент временно недоступен», а кроме этого номера у нас не было ни единой зацепки. Таня пропадала и раньше, особенно в Новгородских поездках, но не более чем на сутки. А тут проходит неделя – и тишина.

Когда наше беспокойство достигло предела, Ласка внезапно появилась, причём на пороге моей квартиры: с корзинкой свежей малины, цветами и немецким шоколадом. Улыбаясь, тут же выложила всю подноготную. Ездила в Германию на лечение, а предупреждать не стала, надеясь вести дела дистанционно. Но обстоятельства резко и непредвиденно изменились…

Всё понятно: платочек на голове… химия… И никому ни слова… Пыталась справиться в одиночку… И чуть не завалила дело.

Но с этим покончено. Пора брать его в свои руки… А для этого – получить контакты. Прежде всего – познакомиться с заказчиком – тем самым фондом «Русский мир», держателем акций Новгородского Форума. От него идут деньги, от него, в случае чего, – будут и неприятности.

Как же не хотелось Татьяне выдавать «имена и явки»! Возможно, она опасалась, что мы не потянем. Держала всё на личном контроле. От своего шефа, Уралова, переняла. Или просто не хотела нас грузить, надеясь сама разрулить возникающие трудности? А они, конечно, появлялись, и, чем ближе к концу, тем их становилось больше, и выбираться из них становилось всё сложнее. В своём архиве я насчитала восемь договоров и четыре дополнительных соглашения с Фондом. И все они касались денег и сроков. Напрямую связанные понятия. Но это приходилось каждый раз доказывать.

Сам Фонд «Русский мир» находился в Москве, договор с «Русской коллекцией» подписал Исполнительный директор Владимир Кочин, который, кстати, и поныне занимает эту должность. Но непосредственно делами Форума управлял его зам, Сергей Игоревич Богданов, декан филологического факультета нашего «универа». Обаятельный, умный и деликатный. При этом взваливший на себя громаду дел.

Нам всё же удалось связать концы с концами, получить контакты всех участников Форума, которые Палыч завёл в таблицу. График проводимых работ был прочно связан с поступлением материалов и денег. Но этот факт почти не влиял на ход событий – материалы и оплата задерживались. Зато согласованный график давал нам легальный повод останавливать работу или просить доплату за срочность. Этим мы больше пугали, но дело не прекращали, поскольку «время Ч» – дату открытия Форума, передвинуть было невозможно.

Когда основная часть вёрстки была готова, неожиданно выяснилось, что макеты страниц нужно согласовать с авторами экспозиций. А этих авторов больше сотни! Причём проживают они не только в разных городах России, но и в разных странах!

Опять эти пресловутые авторские права, тормозящие, а порой делающие невозможным коллективное издание! Знала бы заранее – ни за что бы не ввязалась в это дело!.. К тому же Татьяна опять в Германии, а «Русский мир» разводит руками – ничего они в этом не смыслят. Но почему мы-то узнаём обо всём последними?

Только Палыч невозмутим. Знай, строчит и рассылает послания на разных языках, прикладывая нужный макет. А между делом табличку раскрашивает: жёлтым – послано, зелёным – согласовано, красным – есть замечания. Смотрит в эту табличку и радуется. Ну, как ребёнок, честное слово! И справился ведь со всем! Спокойно, без паники, методично прохаживаясь по своей разноцветной таблице, пока она не превратилась в сплошь зелёную.

Мы успели. Издание получилось таким, как задумали: по виду художественный альбом, по структуре – каталог с удобной системой поиска. Параллельно ещё делали сайт форума, разную сувенирную мелочёвку, без которой не обходится ни одно мероприятие.

А Палыч уже вёл следующее издание, редактировал тексты, формально являясь руководителем студии цифровой печати. Он был самым старшим из нас, его уважали и любили. Так и вижу чуть наклонённую на бок коротко стриженую голову, доброжелательную, без заискивания, улыбку, какой-то внутренний свет глаз… Порода и воспитание…

Гораздо позже я узнала, что после окончания Университета Андрей Панков долгое время работал в службе госбезопасности, приглядывал за интуристами, и на этом поприще подорвал здоровье постоянными банкетами и возлияниями. А после развала Союза бросил это дело, сменил несколько частных фирм, связанных с полиграфией, пока не очутился в «Русской коллекции».

Таня Ласка выздоровела и многие годы вела художественные программы для больных онкологией детей. Защитила диссертацию – почему-то в области экономики – и возглавила Университет им. Герцена.

Ангелы смерти, задев крылом, полетели дальше, оставив после себя навечную метку страха и счастливого избавления. Именно такую, двухстороннюю.