Текст книги "Пока твоё сердце бьётся"

– …он попросил меня сварить суп к его возвращению. Меня! Ведь даже мыло хозяйственней, чем я! – драматично закатив глаза и жестикулируя, словно разыгрывала моноспектакль, щебетала и радовалась вычитанной в интернете шутке первая. – У меня же и фитнес, и автошкола, и массаж, – не стоять же в ночи у плиты. Еще чего!

– Для таких вещей я нанимаю домработницу, – с высоты ощущения собственной статусности отвечала ей блондинка.

– Я поступила почти так же – позвала подружку, – с упоением продолжала рассказ брюнетка. – Чай, думаю, в радость ей будет, раз всё равно хозяйственная. И что ты думаешь? Она кинулась наводить лоск во всей квартире, прямо не остановить было! Сказала, что у меня руки не из того места растут и что я не достойна того, чтобы на мне женились. Тоже мне подруженька. Да пошла она к чёрту!

– Русские мужчины только и умеют, что потреблять и врать. Вот и бабы у них вместо женщин, – собеседница в очередной раз чванливо откинула назад голову и надула перламутрово-розовые губы.

Я отвернулась, пытаясь представить, какого же высокого мнения о своей неотразимости надо быть, чтобы так рассуждать, но мне почему-то пришла в голову странная мысль о том, что сама я с заботой и даже радостью выполнила бы невинную и трогательную просьбу Штефана о супе. Если бы он, конечно, ел суп.

Никита закончил свою речь и теперь просил меня рассказать о том, как я поживаю. Вернувшись к реальности, я стала вещать о том, что люди привыкли слышать в таких случаях: о работе, деньгах и поездках.

Говорят, чтобы понять, что действительно является твоим, нужно отпустить от себя всё, и твоё останется с тобой. В том баре я наконец немного расслабилась, глядя в окно на холодный дождь в поздних сумерках, и, кажется, чуть отпустила ситуацию от себя. Моё от меня не уйдёт. И, наверное, я увижу не пепел, а то, что осталось, самое важное, когда этот кальянный дым рассеется. Только бы Штефан был цел и невредим.

Когда мы покинули заведение, Никита стал настаивать на том, чтобы подвезти меня до дома. Он уже приглашающим жестом распахнул дверцу своей «Мазды», когда я отступила на шаг и отрицательно помотала головой. Отчего-то мне казалось неправильным садиться сейчас в машину не к Штефану. Приятель не скрывал своего огорчения и на прощание обнимал меня слишком крепко и целовал чересчур жарко и слюняво почти что в губы. Я всё ещё была ему симпатична, и, вероятно, ещё не поздно было тогда что-то начать, ухватившись за человеческое существование. Наверное, тогда я упустила данный мне второй шанс и совершила ошибку, но обманывать и Никиту, и себя было для меня делом недостойным, о чём впоследствии я ни разу не пожалела. Мысленно я поморщилась от откровенности поцелуя, но не оттолкнула приятеля. Никита был очень хорошим.

В выходные столько всего можно было сделать, но в голове у меня царила пустота, а сама я никак не могла согреться ни снаружи, ни внутри. Вечера стали долгими, тёмными и густыми, как формалин, они полнились тягостным молчанием и извращённо-сладостной маетой. Я была совершенно больна морально и бродила тенью по центру города, погружённая в свои мысли и опасения. На одном из перекрёстков я так глубоко задумалась, что пошла через дорогу на красный свет. Водители сигналили и, наверное, матерились за закрытыми стёклами салонов своих авто.

На каждом шагу мне встречались какие-то знаки, словно само мироздание пыталось что-то сказать, будь то случайно попавшаяся песня в плеере с говорящим смыслом или же внезапная вывеска «Не грусти!» на моём пути. «Да, постараюсь…» – отвечала я мысленно.

А потом я пыталась забыться в гостях у Тани, в компании наших и её друзей. Крутая винтовая лестница старого фонда, на которую не поднимешься, не запыхавшись; сигаретный дым и терпкий, как мужской одеколон, запах табака на лестничной площадке верхнего этажа. Сидя с этими друзьями, простыми и заинтересованными во мне людьми моего круга, за которыми не надо гнаться, при которых не надо ровно держать спину и руки на коленях, я даже подумала о том, что в конце концов смогу жить и без Штефана. Ведь жила же я как-то раньше.

Татьяна интересовалась, что со мной происходит, а поделиться с ней правдой я не могла и лишь сказала, что «тот мужчина» исчез, отключил телефон и не появляется дома. Она нахмурилась и предложила обратиться в полицию – конечно же, сделать этого я тоже не могла.

– А вообще… – Таня, видимо, не знала, как сказать это потактичней. – Я не знаю, что между вами было, но ты же понимаешь, что мужчины порой так делают… скрываются и бегут от ответственности.

Да, я понимала, но Штефан не был обычным мужчиной, он не должен был так себя повести. Я в это не верила.

– Ты даже выглядишь больной, – продолжила она озабоченно, – словно задыхаешься. Не представляю, что это за любитель такой, который свёл тебя с ума, но он и кислород порой любитель перекрыть. В частности – тебе самой же.

Словно и впрямь заболев, почти всё остальное время я провела дома под одеялом. Физически мне хотелось спать, но мозг сходил с ума. И я даже не представляла, как смогу себя заставить работать после этих выходных.

В этот раз мне снились его губы, ласковые и добрые, словно созданные для поцелуев, чтобы их целовали, чтобы целовали они, но обретшие предназначение в том, чтобы даровать наслаждение и погибель. Во сне меня переполняла такая нежность, что хотелось вынуть из сердца частичку этого тепла, закрыть его в баночку и подарить Штефану, дабы оно светило ему тёмными бесконечными ночами где-то там, вдали от меня.

Я проснулась от звука ворчливо завибрировавшего на тумбочке телефона. На часах было почти шесть утра, в окне я заметила, как занимается марево над крышами соседних домов. День обещал быть ясным. На экране блокировки светилось его имя и первая фраза сообщения, гласившая: «Прости меня…». К овладевшему мной радостному волнению примешивалось глубинное, растревоженное чувство страха, ведь за этими словами могло следовать что угодно. Внутренне сжавшись в колючий комочек, я раскрыла текст полностью и прочла: «Прости меня, мой дорогой друг. Я был вынужден срочно уехать. Вернусь в среду, и мы обязательно увидимся!».

Ещё три дня… Сердце затрепетало взволнованной птицей, бьющейся о прутья грудной клетки, но я не могла подобрать даже слов, чтобы написать что-то в ответ. Я не понимала, радоваться этой весточке после нескольких дней полного забвения или же стоит обидеться на то, что не счёл нужным написать сразу. Так хотелось сказать, что я в среду буду слишком занята для подобных встреч… и так хотелось вновь почувствовать его рядом. Уже не было спасения от этого яда, сплошь отравившего мою кровь. Он уничтожал меня, но единственно возможным антидотом была только новая доза сладостной отравы.

Все эти дни у меня не было аппетита, а в понедельник я вдруг ощутила какую-то особенно невероятную тяжесть во всём организме. Я не могла ни пить, ни есть; мне хотелось вырваться из своего тела, которое словно сжимало меня изнутри, желая вытолкнуть душу наружу.

После полудня у нас состоялось совещание, на котором я неожиданно потеряла ощущение реальности: лица я видела сквозь пелену, голоса точно слышала из-под воды. Я явственно ощущала, как кровь отступает от моих конечностей, лица и губ, и мечтала лишь о том, чтобы поскорее сбежать на рабочее место, что поспешно и сделала, как только начальство закончило вещать свою речь.

Согнувшись пополам, я уронила голову на ладони и закрыла глаза. Было такое чувство, что в меня вонзили ледоруб и медленно вкручивают его в живот оборот за оборотом. Я не могла понять, что у меня так болит, желудок, сердце, душа или же все внутренности вместе взятые, – настолько это ноюще-жгущее ощущение было неуловимым в какой-либо конкретной физической точке. Оставалось лишь мечтать о глотке свежего воздуха и считать минуты до конца рабочего дня.

Оказавшись наконец на свободе, я решила, что мне будет полезно пройтись до более дальней станции, но это, видно, и стало роковой ошибкой. Уже на полпути мне внезапно стало не хватать дыхания, я замедлила шаг, но всё же добрела до метро. Мне думалось, что я слишком быстро шла, и сейчас станет легче, но в вагоне было много народу, и привычная духота вдруг показалась по-настоящему удушающей. Словно невидимая рука вцепилась в мою грудную клетку и всё сильнее сжимала сердце. Стоя в проходе лицом к какому-то мужчине и не имея возможности отодвинуться от него подальше, я судорожно ловила воздух; канонада пульса, трепетавшего в горле, в ушах, просто оглушала, в глазах потемнело. Казалось, меня сейчас стошнит своим собственным сердцем прямо на этого мужчину, вид которого тоже не выражал никакой радости от поездки в час-пик.

И тогда меня начала охватывать паника, что я не доеду до дома, что сейчас мои дрожавшие ноги не выдержат, и я замертво упаду на пол, а безразличная толпа будет перешагивать через безжизненное тело, спеша поскорее залечь в своих спальных районах. Меня найдут машинисты, совершающие обход вагонов на конечной станции, на которой я должна была бы выйти, но уже никогда этого не сделаю. И я так и не доживу до злосчастной среды…

Дом, милый дом, он создавал приятную иллюзию спасения, точно остров посреди океана, до которого наконец доплыл выживший после кораблекрушения странник. Раздевшись, я тотчас же упала в постель. Ломило всё тело, страшно кружилась голова. Оказалось, этот озноб не был случаен: температура поднялась до тридцати восьми, пульс трепетал так, словно я сейчас взлечу. Наглотавшись лекарств, я лежала обессиленная в пустой комнате, и почти физически осязала, как покидают меня силы. Этот холод было не унять ни тёплой одеждой, ни одеялом, – он проник под кожу, внутрь меня, внутрь даже моих костей.

Потом пришли родители, но я не слышала или просто не желала слушать, что они говорят. Конечно, они были в панике, ведь у меня уже не было никаких симптомов болезни – я просто горела. Даже после жаропонижающего температура продолжала стабильно расти: тридцать восемь и три, тридцать восемь и четыре, тридцать восемь и шесть… Когда ртутный столбик приблизился к отметке в тридцать девять градусов, весь мир вокруг стал тёмно-багряным и горячим.

В этом ощущении шаткого баланса между миром реальным и потусторонним была определённая прелесть, такая же извращённая, как и наше со Штефаном общение. И именно в тот миг, когда я об этом подумала, раздался сигнал о пришедшем текстовом сообщении. Дрожащими пальцами я смахнула блокировку с экрана телефона и прочла смс: «Я вернулся сегодня».

Вампир в городе! В моём одурманенном жаром разуме запульсировала безумная, лихорадочная мысль, заполнившая собой всё пространство. Это казалось невозможным, но всё же я написала Штефану один-единственный волновавший меня вопрос, не задумываясь даже о том, насколько нервным он прозвучит: «Когда ты приехал? Во сколько ты въехал в город?». Как истинный мужчина он не любил многословных текстов, поэтому без лишних вопросов просто ответил: «Где-то после полудня…», и тогда всё выстроилось в некую безумную, но казавшуюся мне на тот момент единственно возможной логическую цепочку.

Я понятия не имела, что за внезапные обстоятельства вынудили не склонного к спонтанным поступкам Штефана так неожиданно сорваться в эту поездку. Я не знала, куда он уезжал и что с ним там творилось. Но он был настоящим вампиром, привыкшим изо дня в день забирать жизнь. И если Штефан умел накрывать других куполом своей энергии, что ощущала я не единожды на себе, значит, вполне вероятно, и брать ему не составляло труда. Это было даже более естественно для подобного существа – питаться чужими жизненными силами. Возможно, после поездки Штефан вернулся обессиленным и голодным, а я на протяжении этого времени всеми мыслями, всей своей душой была на его волне. Совершенно добровольно я открылась для него, а вампиру просто была нужна энергия, и он брал то, что оказалось так доступно.

Сквозь раздумья я слышала, что отец был недоволен нашим бездействием и порывался вызвать «скорую», видела обеспокоенные глаза матери, которая смотрела на меня так, будто я могла хоть как-то её утешить, и причитала:

– Ведь не бывает, чтобы человек горел без причины!

Но мне внезапно стало спокойно и умиротворённо, точно всё встало на свои места, как только я осознала причину своего состояния (или же заставила себя поверить в неё). Конечно, мне было очень страшно, ведь сейчас даже собственная жизнь от меня не зависела. Но зависела ли она от меня раньше, когда я сидела на больничном не в силах выйти из дому? Я прекрасно помнила свои ощущения: ты не можешь вдохнуть, не можешь выдохнуть; ловишь ртом воздух, а грудная клетка не расширяется, не впускает его в себя. Хватаешься за спасительное лекарство, и плечи плавно начинают опускаться вниз… Но на следующий день тебе нужно это делать чаще, потом ещё. И вот ты уже понимаешь, что волшебного действия хватает лишь на три часа максимум, а надо дожить до промежутка хотя бы в шесть часов. И больше не существует в этих сутках ничего, кроме часов, на которые ты непрерывно смотришь и считаешь минуты, которые осталось выжить.

Нынче мне было так дурно, что хотелось крикнуть в потемневшее небо, чтобы слова отразились от него и были услышаны Штефаном: «Ну хватит уже меня мучить!», но то была совсем иная дурнота, исходящая извне. При этом я осознавала, что он сейчас рядом со мной, во мне, пусть и невольно, и что я хоть так, но могу быть ему полезной. Мне было совершенно не жалко и… даже приятно впустить его.

Мне казалось, что я и жила-то по-настоящему только сейчас, очнувшись наконец от оцепенения, а эти считаные недели нашего со Штефаном общения стали самыми важными в моей жизни. Я была свечой, загоревшейся от личности, как от запала. Теперь я горела и тлела, это меня разрушало, но и делало живой.

– Не страшно, мама, – слабо пробормотала я. – Сейчас меня отпустит.

– Кто отпустит? – непонимающе нахмурилась она, а я лишь устало улыбнулась её нечаянной проницательности.

– Наутро всё пройдёт, вот увидишь!

Я уже чувствовала, как теплеют мои ладони, и на смену пронизывающему внутреннему морозу приходит густой, удушающий жар. Это значило, что выше температура не поднимется, и, возможно, даже пойдёт на спад. С блаженной усталостью я закрыла глаза и, думая о том, что всё происходящее – на пользу, окунулась в бессознательность.

Снов не было. Ночь прошла в бреду. Несколько раз меня, точно маленькую девочку, будила мама, контролируя температуру, – к утру та почти нормализовалась. Но я не помнила ни её слов, ни своих, потому что сразу же вновь падала в темноту, и мне то ли снилось, то ли виделось в пограничном состоянии между сном и явью, что я с мукой отталкиваю чьи-то руки и умоляю меня пощадить…

А наутро всё действительно прошло так же внезапно, как и началось. Я ощущала себя абсолютно пустой, выпотрошенной и обессиленной, но, заглянув в зеркало, удивилась тому, как будто бы помолодело моё лицо. Несмотря на нездоровую бледность кожи и бесцветность губ оно точно разгладилось, все очертания стали более чёткими, прояснились глаза. Обострились и обоняние со вкусом. Казалось, я возродилась после смерти. В очередной раз. И, несмотря на протесты родителей, я поехала на работу.

Там всё было без изменений, точно и не разверзлось прошлой ночью пространство, поломав меня, но открыв новые горизонты.

– Я хочу себе эту палетку, – голосом, напоминающим сладкую сдобу, говорила сидевшая через проход от меня коллега, показывая подруге фотографии на мониторе.

Она сама была похожа на ватрушечку: округлое лицо, упитанные пальчики, пухлые губки, вечно накрашенные помадой какого-то немыслимого розового цвета, миниатюрная фигурка, но вся такая мягкая и «сдобная», как и её голос. Этакое олицетворение одной из вариаций анекдотичных блондинок.

– А ты их щупала? Вслепую заказывать рискованно, – отвечала ей подружка.

– Да, я видела в дьюти-фри.

– Тогда понятно, а то по фото сложно судить.

– Знаешь, есть всякие тётки, которые ничего не делают, а только покупают себе тоннами косметику, красятся, снимают это при разном освещении, утром и вечером, а потом в блогах выкладывают… Вот как жить я бы хотела!

– У них, наверное, очень богатые мужья. Или только и зарабатывают, что на их косметику.

Они обе смеялись, а мой взгляд с грустью застыл на этих девочках. Мне вспомнилось, как девочка-ватрушечка только пришла к нам на работу и с первых же минут созвала всех пить чай, словно она не была новым в коллективе человеком, а ощущала себя хозяйкой ситуации. Поначалу многие, да и я в том числе, сочли это за коммуникабельность, но позже эта самоуверенность обратилась карикатурной манией величия. Придя как-то раз в джинсах, она заявила, что вообще-то джинсы никогда не носит, но здесь все так просто одеваются, что она решила не смущать коллектив своим роскошным видом. По правде, одевалась она обычно, и мои, в частности, платья ничуть не уступали её, разве что не имели вычурных безвкусных деталей, вроде искусственного золота или ядовитых оттенков. Но она искренне верила в то, что является лучшей абсолютно во всём и что носит определённый размер одежды, который на самом деле был ей катастрофически мал.

Эта девушка была чуть немногим младше меня, но откуда тогда взялись эти столетия пропасти меж нашими душами? Отчего ей неистово хотелось стать такой же, как те две модные и пустые девицы, которых я видела, сидя с Никитой в баре? С моей стороны было неприлично сидеть и неприкрыто слушать сейчас диалог своих коллег, но они были так им увлечены, что и не заметили, как всё моё внимание переключилось на него. Глазами я попыталась поймать выражение лица Тани, но она вновь сидела спиной ко всем, погружённая в работу и не желающая никого видеть.

И так было изо дня в день. Спустя какие-то секунды после этих разговоров о пыли и тлене «ватрушечка» отворачивалась к своему монитору и тотчас же переключалась на работу. Разум её был чист, пуста была голова, потому как пыль и тлен не могут заполнять настолько, что думать больше ни о чём не можешь. Пыль и тлен разносятся ветром по Вселенной ежесекундно, чтобы навеки кануть в бесконечно глубокой бездне.

Порой мне даже хотелось не иметь эту бездну в своей голове, чтобы ничто не мешало сосредотачиваться на том, что необходимо, но так далеко от твоего мироощущения в этот миг. Но какое страдание мне доставляли дни, когда бездна замолкала и закрывалась, какие это были страшные годы пустоты без страстей и интереса к жизни, которой я начинала тогда жить «нормально», как все. Этой осенью всё вернулось на круги своя: Штефан всколыхнул во мне это бездонное и бесконечное Желание. И пусть теперь я не находила себе места, но была благодарна ему за то, что вновь могла чувствовать.

Недавно Таня меня спросила, нет ли у меня мыслей о том, что он сейчас может пройти где-то рядом, не высматриваю ли я его машину непроизвольно в потоке. Я сказала, что нет, а она – что это хорошо. Ей такое чувство очень нравится, но оно слишком сильное, мне не надо этого. А сегодня, когда я случайно вдруг узнала его машину, внутри меня что-то дрогнуло… Да, я понимала, что он в городе, но, покидая бизнес-центр, даже не предполагала, что увижу эту машину на привычном месте чуть поодаль от выхода. Однако ошибки быть не могло: я узнала бы её из тысячи.

Как только я спустилась с крыльца, дверь начищенного до блеска «Кайена» открылась, и показалась высокая мрачная фигура Штефана. Чёрная кожаная куртка с воротником-стойкой, чёрные брюки, едва тронутые редкими серебряными нитями волосы убраны назад в аккуратный хвост. Он, как всегда, выглядел свежо и опрятно, словно только что посетил спа-салон и оторвал бирки от новой одежды. В холодном сумеречном освещении рано наступившего вечера лицо вампира казалось совсем бледным и гладким; пасмурное осеннее небо, отражаясь в больших глазах, окрашивало их в цвет стылого северного моря, отчего взор был особенно тяжёл и мрачен. Встретившись с ним глазами, мне стало не по себе: от такого взгляда хочется спрятаться, убежать, но я всё же его выдержала, замерев на месте. Мужчина не двигался, ожидая, вероятно, что я подойду сама, как это бывало всегда, но на сей раз он меня пугал, к тому же в душе у меня всколыхнулся горький осадок обиды за пережитые предыдущие дни.

Так мы простояли несколько мгновений, пронзительно вглядываясь друг в друга. Мне хотелось почувствовать что-то, что свидетельствовало бы о прошедшей ночи, какие-то остаточные рефлексы после случившегося контакта, но я больше не ощущала ничего, кроме радости и спокойствия оттого, что снова вижу Штефана. Он первым отвёл взгляд и вдруг направился ко мне стремительно и плавно, словно ноги его едва касались земли. Очутившись рядом в мгновение ока, он навис надо мной и с произнесёнными странной, почти иронической интонацией словами: «Ну здравствуй, Света!» прижался чеканным поцелуем куда-то то ли в линию челюсти, то ли в мою шею.

Я вздрогнула и обмякла в его руках, облачённых в тонкие кожаные перчатки, с наслаждением ощущая внутренний ожог оттого, как тесно соприкоснулись наши тела. Губы мои расплылись в улыбке – тщетная оборона пала. Я была уверена, что при встрече выплесну на обидчика всё, что накопилось за прошедшие дни, но… Вот он стоял передо мной, аккуратный, посвежевший, а я просто рассматривала его – руки тонкие, ноги стройные, глаза синющие – и ничего не могла поделать с тем, что он казался мне совершенством. Лишь сейчас я осознала, насколько же сильно соскучилась. И по голосу тихому, и по смеху издевательскому, а тут он был вновь рядом, реальный, и наконец можно было обнять его и выдохнуть…

– Здравствуй, Штефан! – передразнила я его, но вышло шутливо и весело.

Оторвавшись от меня, мужчина внимательно вгляделся в моё лицо, в глубине его глаз едва заметно искрилась улыбка человека, удовлетворённого результатом своей выходки, словно всё вышло в точности по его плану.

– Ты будто бы и не рада меня видеть, – всё с той же иронией сделал он замечание.

– Конечно, рада! – улыбка, сиявшая на моём измученном, осунувшемся лице, была настолько искренней, что я мысленно злилась на собственную слабость перед этим мужчиной. – Но гораздо радостней знать, когда и почему не увидишь человека, а не переживать по поводу его внезапного исчезновения.

Штефан посмотрел вдаль и улыбнулся сдержанной, но довольной и даже какой-то по-доброму смущённой улыбкой.

– Извини. Это была действительно очень срочная и серьёзная поездка, – ответил он кратко.

Я неопределённо кивнула и опустила глаза. Мне подумалось, что если я сейчас скажу что-нибудь, голос мой дрогнет.

– А вообще что это с тобой? – спросил наконец вампир, приподняв моё лицо за подбородок и окинув его критическим взглядом. – Ты такая… обессиленная.

Поджав губы, я лишь невесело ухмыльнулась:

– Мне вчера было нехорошо… Я горела всю ночь.

Сделав акцент на последних словах, я с вызовом посмотрела Штефану в глаза в надежде, что он хоть что-либо почувствует. И он, кажется, понял, потому как ироничный прищур тотчас спал, взгляд вновь стал серьёзным, и, понизив голос, мужчина уточнил:

– Вчера – начиная с полудня?

– Да, после обеда.

– И поэтому ты вчера спросила, во сколько я въехал в город, – скорее подтверждая свою догадку, нежели вопрошая меня, пробормотал он и тотчас привлёк меня к своей груди. – Прости меня, измученное дитя, я неумышленно.

Прижавшись к его гладкой щеке, я слабо улыбнулась. Всё оказалось правдой, и меня почему-то это радовало.

– Ну, надеюсь, тебе понравилось… хотя бы, – тихо ответила я ему на ухо. – И в следующий раз ты будешь… аккуратней.

– Спасибо, – он коснулся бледными губами моего холодного сегодня лба и, усмехнувшись, добавил: – Значит, сейчас мы пойдём восстанавливать силы.

Я никогда не бывала в этой комнате его дома. Она располагалась под самой крышей здания, на чердаке, отчего потолок был скошен треугольником. Одну из стен заменяло витражное окно, сквозь которое в маленькое помещение вползали ласковые сумерки. Под одной из наклонных стен примостился самый обыкновенный мягкий диван – никакого винтажа или шика, просто мягкий, уютный диван с чёрным ажурным покрывалом, под которым виднелась светлая обивка. Перед ним стоял низенький столик на постеленном посреди пола ковре в мрачных бордовых тонах. На самом же столе были приготовлены и, видимо, дожидались меня угощения: бутылка вина, фрукты, ломтики сыра, мёд.

Легонько подтолкнув меня вперёд, мужчина пригласил жестом к дивану, а я не могла сдержать улыбку, глядя на всю эту картину.

– Что за романтика, Штефан? – смешливо удивилась я.

Вампир, казалось, тоже был готов рассмеяться, потому как уголки его губ то и дело ползли вверх, с напускным видом он отводил взгляд к потолку и стенам.

– Мне хотелось тебя порадовать.

– Угу, или загладить свою вину, – совсем осмелела я, но Штефан оставил без комментариев это замечание.

Эта нелепая для такого человека, как он, выходка веселила нас обоих, но меня она, конечно же, тронула. Ловким жестом мужчина откупорил бутылку, и тёмная густая, как венозная кровь, жидкость полилась мне в бокал. Конечно же, бокал был всего один.

Разместившись на диване, мы сидели, прижавшись друг к другу, одну руку вампир положил мне на плечо, второй же периодически угощал приготовленными яствами. Я ощущала бархат его пальцев на губах, осязала языком их сладость от ягодного сока и мёда и сама почти таяла, как этот мёд, в объятиях Штефана. Он по-прежнему любил кормить меня человеческой едой и внимательно наблюдал, улыбаясь при этом широкой сиятельной улыбкой, испещряющей его лицо лучиками лукавых морщинок; сейчас у него не было необходимости скрывать заострённые клыки.

На улице совсем стемнело, и теперь сквозь прямоугольник окна, разрубленный тремя лучами перекладин, падал серебристо-голубой лунный свет, то угасая, то вспыхивая вновь, когда луна выходила из-за туч. Я попросила Штефана не зажигать электрическое освещение. В неверном полумраке я видела ровно столько, сколько было необходимо, и мне не хотелось, чтобы зрение сейчас мешало в полной мере наслаждаться его мелодичным голосом и чувствовать Штефана кожей. Моя рука покоилась на колене мужчины, а он поил меня вином, и если оно стекало алой струйкой по моему подбородку, тотчас собирал его своими губами.

– Зачем ты меня спаиваешь? – полусонно спросила я. – Ведь и без того я согласна на всё.

В ответ я услышала лишь тихий и искренний смех у себя над ухом. Внутри меня раздавался глухой, нарастающий гул. Эти чувства мне были совершенно непонятны, я даже не могла назвать их страстью – то были прикосновения к самой моей сущности. И мне вдруг стало немного страшно, что если бы мы стали близки физически, если он меня когда-нибудь тронет, то эта магия рассеется. Однако я сказала правду: по-прежнему я была согласна на всё, чего бы ни пожелал вампир. Я была пьяна, но не тем прекрасным сухим вином, которое пила сейчас с его рук. От этого дурмана, отравившего мою кровь, невозможно было протрезветь.

Ни есть, ни пить больше не хотелось. Разомлев, я положила голову ему на плечо, и обняла за талию. Вино разогрело мою кровь так, что ладони горели огнём, отчего соприкосновения с холодными ладонями Штефана стали ещё приятней. Этот миг нельзя было разрушать, но именно он мне казался одним из немногочисленных мгновений расслабленности и доверия с его стороны.

– Ты вернулся таким усталым, я это сразу ощутила…

– О да, ты ощутила, – вновь послышался его почти певучий смех в ответ.

Я тоже усмехнулась, но невесело.

– Что-нибудь случилось? Куда ты уезжал, Штефан?

Не выпуская меня из объятий, он замер, как делал уже не раз, когда я подбиралась к нему слишком близко, и он принимал решение, впустить ли меня в эту очередную дверь или оставить за порогом. Вновь ожив спустя пару секунд, вампир, с осторожностью выбирая слова, ответил:

– Я получил известие из Будапешта, которое вынудило меня лететь туда немедля…

Заподозрив, что он собирается ограничиться этой скупой фразой, я осторожно добавила:

– Мне просто казалось, что без серьёзной на то причины ты бы не исчез, не предупредив.

– Так и есть, – в интонации мужчины повеяло напряжённым холодком, а в глазах промелькнуло нечто, касающееся лишь его одного.

Несмотря на то, что меня огорчала закрытость Штефана, в то же время мне стало совестно: вновь я проявляла к нему недоверие не только внутренне, но и показывала это.

– Я просто волновалась очень… – прошептала я. – В голову лезли самые страшные мысли. Мне приснилось, что ты умер, понимаешь?

На лице вампира вспыхнула улыбка. Мои рассуждения больше его не напрягали, лишь развеселили.

– Да всё нормально. Что со мной могло случиться?

– Я не знаю… – я серьёзно посмотрела в его ироничные, полные превосходства глаза. – В том-то и дело, что не знаю.

Мужчина замолчал и, поколебавшись, наконец ответил:

– Мне принадлежит сеть элитных отелей по всей Европе. Я выкупаю пребывающие в запустении замки и дворцы, реставрирую и обустраиваю под гостиницы или рестораны. И вот в будапештском моём отеле был совершён поджог… Надо было разобраться.

– О, мне жаль… – только и смогла ответить я, не ожидая, что дверь в «мир Штефана без меня», в его привычную жизнь так внезапно приоткроется, и испытав от этого лёгкое изумление.

– Ерунда! – отмахнулся он, быстро перебив меня, и переменившимся странным тоном добавил: – Давай я тебя лучше поцелую? Очень хорошо…

И, не дожидаясь моего ответа, прежде чем я могла бы что-либо возразить, даже если бы хотела, он накрыл меня всем телом и слил свои уста с моими. Поцелуй был проникновенен и сладок от мёда и фруктов, а затем в рот вновь полилось нечто густое и креплёное, как вино. Я рефлекторно сглотнула эту жидкость, ощутив металлический привкус, и мне захотелось вскрикнуть от испуга, но Штефан не выпускал из плена своего поцелуя, и это новое вино продолжало литься мне в рот.

Наконец оторвавшись от мужчины, я судорожно вздохнула и с ужасом уставилась в его мерцающие глаза.

– Что это? – прошептала я.

– А ты как думаешь? – в лунном свете его окровавленные губы казались очень порочными.

– Зачем ты это сделал?

– Это даст тебе сил, – ответил он спокойно и серьёзно. – Я возвращаю тебе долг.

С этими словами, которые почему-то меня задели, он разжал намертво удерживавшие пальцы и поднялся с видом холодным и равнодушным. Мгновенно исчезла несвойственная Штефану нежность из его голоса, схлынула с лица и лучистая, такая человеческая улыбка. Мне вновь стало не по себе: я не знала, как реагировать на его внезапное отчуждение, не понимала, послужила ли тому причиной моя реакция, не представляла, что надо сейчас сказать.