Текст книги "Моя русская жизнь. Воспоминания великосветской дамы. 1870–1918"

Поскольку мой муж уезжал, его величество послал свои лучшие пожелания дедушке Иванову – так его звали солдаты из-за длинной белой бороды – и мне.

Мне пересказали все эти детали, как я уже говорила, когда мой муж заехал в Киев по пути к генералу Иванову в Бердичев. И я почувствовала себя обязанной признаться ему о своей телеграмме императору и показала ему копию. Она ему показалась слишком фамильярной по тону, и, так как ответа не было, он опасался, что император мог быть задет. «Ладно, – сказал он, – если завтра не будет ответа, я сам пошлю одну строчку графу Фредериксу, объяснив, в каком возбужденном состоянии ты находилась, когда писала телеграмму, и я уверен, что император ничего не скажет. При своей огромной доброте он поймет чувства, которые тобой владели».

Уезжая, муж сказал мне: «Позвони мне сразу же в Бердичев, какой бы ответ ни был». Едва он отъехал, мне позвонил командующий резервными войсками в Киеве генерал Ходорович и сообщил, что получил адресованную мне телеграмму от его величества и хотел бы вручить ее мне лично. Телеграмма была из Риги, где, без сомнения, император проводил смотр войскам Северного фронта. Это и объясняло задержку.

Ладно, если император ответил, подумала я, он не сердится на меня. Когда я получила сообщение, в нем было следующее:

«Сердечно благодарю за вашу телеграмму. Я очень счастлив, что именно Толи, мой старый друг, доставил мне славный крест из армии генерал-адъютанта Иванова. Николай».

Я тут же позвонила мужу, и как мы оба были рады этому любезному ответу и вообще счастливому завершению этой истории!

В тот же вечер, когда ее величество вдовствующая императрица уезжала в Петроград, я приехала на киевский вокзал, чтобы попрощаться с ней, и она заверила меня, что император очень доволен тем, что на его груди появился крест. «Какая честь для Толи!» – добавила она.

Потом великий князь Георгий Михайлович рассказывал мне, что был первым из императорской семьи, кто поздравил его величество. Выяснилось, что императрица, как и опасались, была раздражена тем, что не присутствовала на церемонии награждения, и поначалу была склонна винить моего мужа за то, что он не дал ей заранее знать о намечаемом событии. Теперь она, однако, поняла, что мой муж не виноват и что все запутал граф Фредерикс. Насколько император ценил этот крест, можно видеть по последней его фотографии, приведенной в книге г-на Гийяра, наставника цесаревича, где царь все еще носил его даже в Тобольске.

Вдовствующая императрица к всеобщей радости возвратилась в Киев примерно в начале 1916 года. Произошли перемены. Генерал Иванов уже не командовал Юго-Западным фронтом. Он попросил освободить его от командования, потому что был не согласен с тем, что происходило. Вместо него верховным командующим на этом фронте стал генерал Брусилов.

С января 1916 года мой муж командовал бригадой, частью которой был его старый полк снайперов императорской фамилии. К концу июля я решила поехать и увидеться с ним в штабе под Луцком. Говорили, что там будут тяжелые бои, – вот-вот должно было начаться наступление. Гвардию перебрасывали на юг, а город Луцк был недавно вновь взят русскими войсками.

Обычные поезда ходили только до Ровно, и пассажирское движение, конечно, было полностью дезорганизовано перемещением войск. В нашем поезде мы были вшестером в одном купе, и одним из шестерых был толстый священник, совершенно раздавивший нас. Было очень жарко, и он испытывал крайнюю жажду. На каждой станции требовал чаю. Так как он располагался на верхней полке, а поезд очень трясло, каждый раз, когда он поглощал чай, на нас лился дождь из теплой влаги. В коридор было невозможно выйти, потому что там было битком набито озверевшего и дерущегося народу. Это можно представить нагляднее, если я скажу, что, когда я прорывалась в свое купе, капюшон моей одежды медсестры был оторван, и я не смогла нигде его отыскать.

Дальше Ровно пассажирские поезда не ходили, и я пересела в воинский поезд, в четвертый класс. Австрийцы только что оставили эту территорию, и повсюду были видны приготовленные для ремонта железнодорожные шпалы, а на рельсах были брошены обломки бронепоезда. Наш поезд делился на две части: одна для людей, другая для лошадей. Ехали мы очень медленно, примерно десять верст в час, когда вдруг возле станции Киверцы состав атаковали германские аэропланы, забросавшие нас бомбами. Восемьдесят солдат было ранено, а бедные лошади совершенно обезумели от страха. Случайно я оказалась единственной медсестрой в этом поезде. К счастью, на этой маленькой станции был полевой госпиталь, и он пришел нам на помощь. Но бедный доктор был сам ранен (ему раздробило колено).

Более двух часов мы находились на открытом месте под огнем, а потом, когда доехали до станции, там опять немцы нас бомбили. Я хотела помочь доктору и дать пациенту хлороформ перед срочной операцией и пошла за своей рабочей одеждой, которая висела на стене, но в этот момент ее пронзила пуля, едва не задев меня. А пациента мы полуспящим отнесли в подвал вокзального здания.

Наконец, немецкие самолеты были отогнаны. Зрелище было исключительным. У каждой машины был свой цветной прожектор, а ясное небо было испещрено маленькими белыми облачками дыма от разрывов снарядов, которыми пушки пытались сбить эти самолеты. Я видела, как один из них как будто потерял равновесие, возможно, потом он рухнул на землю.

Той ночью я приехала в Луцк, находившийся примерно в двенадцати верстах от этой станции, на небольшой деревенской подводе с крестьянином, который повез меня. Я ехала через лес, который, как я видела, был изумительно прибран только что ушедшими австрийцами. Они превратили его в идеальный парк с пересекающими его дорожками, маленькими мостиками и беседками, сделанными из березовых стволов, а берез тут было полно. И их кладбище тоже содержалось в изумительном порядке.

Все еще была ночь, когда я добралась до Луцка; долго искала место для ночлега, наконец, меня принял госпиталь. Старшая сестра была очаровательна, но все, что она могла мне предложить, – это очень скользкий покатый диван, накрытый клеенкой, под телефонным аппаратом.

Уже было 15 июля (по старому стилю) 1916 года, и наступление нашей гвардии против немецкой было в полном разгаре. Я не могла добраться до своего мужа, потому что битва все еще продолжалась. На следующий день снова прилетели немецкие аэропланы и стали бомбить Луцк. Командующий войсками этого фронта генерал Каледин одолжил мне машину до Ровно, куда я решила вернуться, потому что было бесполезно пытаться увидеться с мужем. По пути я так часто встречала наши войска, идущие на фронт, что не могла удержаться от восклицания: «Боже милостивый, сколько же мужчин у нас в России!»

Ночь я провела в каком-то отеле. В нем было лишь четыре номера, но хозяин гордо заявил мне: «У нас есть свободные номера, сестра!»

Когда, наконец, я вернулась в Киев, мой госпиталь был переполнен ранеными в результате последних боев, включая некоторых воинов из снайперов полка императорской фамилии. Было несколько очень тяжелых ранений, и наши руки были постоянно заняты работой.

Через несколько дней после моего возвращения мой госпиталь посетила вдовствующая императрица. Нам позвонили по телефону, что через десять минут приедет ее величество. Мы как раз только что оперировали одного офицера, и у меня не было времени привести себя в порядок. Этот офицер только что пришел в себя после наркоза и едва понимал, что происходит. Мне пришлось сказать ему: «Капитан, с вами говорит ее величество». Он огляделся туманным взором, но, когда над его кроватью склонилась императрица, он произнес: «Какое счастье видеть перед собой обожаемую императрицу!»; той ночью он плакал. Он был простым малым, без роду без племени, но все равно был в состоянии оценить доброту ее величества.

Уходя, вдовствующая императрица сказала, что собирается послать императору телеграмму о том, что побывала в моем госпитале. Могу сказать, что император всегда проявлял огромный интерес к моей работе и часто присылал мне телеграммы или письма через кого-нибудь из своей свиты, передавая свою благодарность. Она также сказала, что его величество позволил ей наградить самых храбрых из моих пациентов.

Среди удостоившихся чести говорить с ее величеством был мой племянник из Канады. Как велика была радость всех раненых по случаю этого визита!

На следующий день генерал, приданный персоне ее величества, приехал в госпиталь и привез награды. Капитан, о котором я только что упоминала, был среди представленных к ордену и был доволен. Уехав из госпиталя, он написал мне много трогательных писем с фронта. Потом он был убит солдатом-большевиком своего полка. Он остался верен императору до конца.

Вдовствующая императрица отпраздновала в Киеве свой пятидесятилетний юбилей пребывания во главе благотворительных учреждений России. Утром того дня она устроила грандиозный прием. Император пожаловал свою мать наградой, представляющей число 50 в алмазах, которую полагалось носить на черной с алым Владимирской ленте.

Приехал генерал Иванов, прибывший с поздравлениями от лица императора, а также генерал Брусилов, ныне генерал-адъютант при императоре. Во время завтрака я не сводила глаз с генерала Брусилова, когда он поднял свой бокал, предложив тост за императора и императрицу. Мне он был несимпатичен. Не знаю почему, но в его взгляде мне виделось что-то ненатуральное, и к тому же он слишком часто моргал веками. Глаза нашего дорогого старого друга, генерала Иванова, с другой стороны, были добрыми и искренними. Я заметила, что генерал Иванов тоже внимательно вглядывается в генерала Брусилова, и мне стало страшно любопытно узнать, о чем же он сейчас думает. На следующий день, когда меня посетил генерал Иванов, он мне сказал, что уверен – Брусилов ведет двойную игру.

Генерал к тому же добавил, что ему совсем не нравится дух, который сейчас царит в войсках. Слишком много открыто обсуждали и осуждали императрицу. К несчастью, она не до конца разбиралась в сложившейся ситуации и так и не поняла Россию. К тому же ей не везло с окружением. «Я презираю госпожу В., – говорил генерал. – Я говорил с ней и сказал ей, что она губит репутацию императрицы. И потом, все это безумие – попытки сделать из Распутина святого!» Он даже заявил, что после его разговора с госпожой В. императрица стала относиться к нему неблагосклонно. Во время рассказа у старика текли слезы из глаз. «Только император выслушает меня! – воскликнул он. – Я обожаю его и умру за него. Мы все его обожаем и убиваемся из-за его неудач».

К концу ноября император сам приехал в Киев, с ним был наследник. Меня шокировало то, как изменился вид его величества. Похоже, он был полон тревог. Легко можно понять почему. Добрая часть России находилась в руках неприятеля, а также Пинские болота. В Европе под германской оккупацией была Бельгия, а во Франции союзники вели тяжелые бои.

Я имела счастье коротко поговорить с его величеством. «Благодарю вас за то, как вы ведете свою добрую работу, – сказал он. – Я был потрясен количеством людей, которые присматривают за ранеными, которые уже устали от забот медсестер. Но наши храбрые солдаты, которые их защищают, не устали от выполнения своих обязанностей».

Он с большим восхищением отозвался о работе в госпитале, которую вела его сестра, великая княгиня Ольга.

Тогда я видела императора в последний раз. Он все еще стоит перед моими глазами. Как он любил свою страну и как ею гордился! И с тех пор, как нет его самого, нет и страны. Россия не может существовать без царя. Он был сердцем того огромного тела, которое когда-то являлось нашей Родиной.

Той же осенью 1916 года великая княгиня Ольга, о которой говорил со мной император, отпраздновала в Киеве свою свадьбу. Она прежде была замужем за герцогом Петром Ольденбургским. Сейчас она с ним развелась и выходила замуж за капитана Куликовского, осуществляя брак по любви. Император и императрица были не очень довольны этой идеей, но дали свое согласие.

Из Петрограда поступали очень плохие вести. Заседания в Думе проходили бурно, а выступавшие ораторы дерзко осмеливались подвергать сомнению даже верность императрицы Александры Федоровны. Много критики высказывалось в адрес министра внутренних дел Протопопова, эпилептика, по натуре склонного к истерии. Кроме того, ходили слухи, что Брусилов и другие генералы составили заговор с целью свержения императора. Позднее эти слухи, к несчастью, подтвердились. В заговор входили Брусилов, Рузский и несколько других генералов, выдававших себя за верных слуг императора, но на самом деле являвшихся предателями.

Было очень сильное возмущение Распутиным, и все говорили – и в Киеве тоже, – что если избавиться от этого дурного влияния, то можно надеяться на улучшение дел. «Неужели ни у кого не хватит мужества прогнать его от императрицы? Неужели не найдется храбреца прикончить его?» – часто спрашивали друг друга люди.

Нам не пришлось долго ждать.

Глава 14
Революция. – Распутин. – Отречение царя. – Возвышение Керенского и Ленина

Как-то в воскресенье в конце декабря 1916 года я пошла, как обычно, в церковь. Ее величество вдовствующая императрица посещала богослужения в Киеве в личной часовне губернатора, графа Игнатьева, поскольку в императорском дворце личной часовни не было. После молебна ко мне подошел граф и спросил: «Вы слышали самую последнюю новость? Знаменитый Распутин убит». – «Неужели это правда? – спросила я. – А кто это сделал?» – «Пока дело покрыто тайной, даже его тело еще не найдено. Ее величество вдовствующая императрица знает о трагедии. Однако я очень беспокоюсь, какое влияние окажет эта новость на императрицу Александру Федоровну. Как вы знаете, она так безоговорочно верила в могущество Распутина, что, боюсь, его смерть станет для нее страшным ударом».

Императрица так и не сумела понять, что так называемый старец был не кем иным, как шарлатаном и мистиком, обладавшим огромной гипнотической силой, а также совершенно беспринципным человеком. Веру императрицы в него он использовал в личных целях и оказывал на ее величество пагубное влияние. Она была очень религиозна и верила, что этот человек явился с особой миссией от Бога, хотя все остальные видели истинную его суть и пытались предостеречь ее от него и открыть ей глаза на его подлинный характер. Но государыня никого не слушала – вера ее в него была абсолютной. Распутин обладал над немногими людьми некой очень мощной властью, которую просто невозможно описать, и использовал свое влияние на доверчивую императрицу, внушившую себе, что тот владеет силой спасти ее любимого сына.

Жизнь Распутина не раз оказывалась под угрозой, но, говорят, он как-то изрек: «В день, когда исчезну я, перестанет существовать и императорская семья, а Россия рухнет!» Я, конечно, не могу утверждать, так это или нет. В те смутные времена в воздухе витало столько безумных изречений…

Я его видела лишь один раз несколько лет назад на вокзале Царского Села, когда он выходил из поезда, и мой друг показал мне этого «знаменитого Распутина». Я его хорошо разглядела: он был одет под крестьянина, заношенная до предела шапка была натянута на самые глаза. Внешне он был грязен и неприбран, но на нем была красивая и дорогая меховая шуба. Лицо худощавое и бледное, но глаза его были удивительны – большие и глубоко посаженные, а взгляд настолько пристальный, что, казалось, проникал внутрь человека или всего, что встречалось его взору. Он вызывал отвращение с первого взгляда.

Его дожидалась придворная коляска. Он поспешно взобрался на нее, съежился в углу, как будто пытаясь спрятаться, озираясь с таким видом, будто опасаясь, что кто-нибудь последует за ним. Но лицо его никак не отражало его внутреннюю суть, хотя оно и было правдивым признаком его характера. Это был пьяница-скандалист и даже хуже. И тем не менее он через свою удивительную способность ослаблять страдания юного наследника добился такого влияния на императрицу, что никто не мог убедить ее, что этот человек совсем не тот, за кого себя выдает. Императрица любила своего сына больше всего на свете и находилась в такой постоянной тревоге за жизнь дорогого цесаревича, что была готова использовать любые методы для его лечения. Она была убеждена, что Распутин, и только он один, может вылечить ее обожаемое дитя.

В тот день я пришла домой из церкви и спросила мужа: «Ты знаешь, что Распутина убили? Как ты думаешь, последствия будут серьезными?» И он ответил: «Слава богу, это гнусное чудовище подохло! Что до последствий – люди поговорят и забудут, что оно когда-то существовало. Такова жизнь».

Со своей стороны я не разделяла мнение мужа. У меня были свои опасения. Я знала, каким ударом будет это для императрицы, которая из-за своего наивного низкопоклонства сотворила из него мученика, наделив, еще при жизни Распутина, его нимбом святости.

В течение нескольких дней газеты не могли писать ни о чем другом, кроме смерти Распутина: колонку за колонкой киевские газеты публиковали его портрет, его биографию и детали убийства, сообщали, где и как он был убит, что труп его куда-то исчез и его до сих пор не могут найти, что петроградская полиция напала на след и что, наконец, останки «старца» были найдены подо льдом в одном из каналов, впадающих в Неву…

Император, в то время находившийся в штабе в Могилеве, немедленно выехал в Царское Село, чтобы быть рядом с императрицей, которая была в отчаянии, доводящем ее до безумия. Тело убитого отправили в один из монастырей в Петрограде, а оттуда перенесли в церковь по соседству с госпиталем Анны Вырубовой, где в присутствии их величеств и немногих близких друзей состоялось временное погребение. Сообщалось, что Распутин похоронен в парке в Царском Селе. Какой прискорбный промах! Какой риск с дальнейшими трагическими последствиями – посещать похороны человека, который не знал ни веры, ни закона! Естественно, все это широко обсуждалось, и нам было очень неприятно от всякого рода беспочвенных слухов.

Люди, принимавшие участие в убийстве Распутина, были сурово наказаны, а потрясения, вызванные этим делом, имели самые фатальные последствия. Бедная императрица! Можно только сожалеть о ее слепоте и осуждать тех, кто осмелился представить эту ужасную тварь ее величеству, сыграв на ее сокровенных чувствах – ее любви к своему сыну и ее религиозной экзальтации, а потом поддерживал государыню в ее несчастной вере в могущество Распутина. Все эти люди – просто преступники, поскольку они заботились лишь о своих собственных интересах, надеясь тем самым попасть в фавор к императрице и сколотить себе состояние.

Император вызвал моего мужа с фронта в Царское Село для беседы. Толи нашел, что его величество выглядит очень утомленным и озабоченным, и заметил, что царь очень похудел. Глаза государя, всегда такие выразительные, сверкали, когда он рассказывал, что ожидает быстрых успехов со стороны союзников, что боеприпасы поступают со всех сторон и что есть надежда скоро начать всеобщее наступление. Он говорил только о войне и сообщил моему мужу, что надеется вскоре увидеть его в штабе. Император предложил моему мужу навестить до отъезда императрицу, добавив, что ее величество чувствует себя очень плохо и находится в подавленном состоянии.

Мой муж через несколько минут встретился с императрицей в ее гостиной комнате. У нее было неестественно раскрасневшееся лицо, и она нервничала, но пыталась выглядеть спокойной. Она говорила резко, почти отрывисто, из чего было видно, как глубоко она страдает. Государыня расспрашивала обо мне, моей дочери и моем госпитале и сообщила моему мужу, что вскоре собирается поехать на фронт вместе с императором. Его величество еще не имел возможности поблагодарить гвардию после больших сражений июля 1915 года. Мой муж был очень тронут этим визитом и с целью отвлечь ее величество от ее горестных дум рассказал ей о недавно вышедшей из печати американской книге, содержавшей карикатуры о войне, которая была очень забавной и развлекательной. Позже он позволил себе смелость послать ей из Киева экземпляр этой книги.

Когда мой муж после обеда покидал императора и императрицу, оба величества послали с ним любезные послания для меня и поблагодарили меня за то, что продолжаю так долго заниматься своим госпиталем. Так он в последний раз увидел наших любимых монархов, и в последний раз я получила от них послание напрямую. Этот визит произвел глубокое впечатление на моего мужа, который увидел огромную тревогу, угнетающую оба величества, и был необычайно удивлен веянием трагического, витавшего в этом разговоре.

Мой муж сказал мне, что состояние Петрограда было совсем не обнадеживающим. Интерес к войне, казалось, потух, а прекрасное чувство патриотизма вообще испарилось. Тема всех разговоров – политика и критика правительства.

Ходили также слухи о голоде, и это совершенная правда, что у мест раздачи хлеба выстраивались длинные очереди. Также, что там холода и народ стоит часами, дрожа от холода. Также правда, что для распространения враждебной пропаганды и для того, чтобы доказать слабым духом, уставшим от военных лишений гражданам, что никто о них не заботится и никто на них не обращает внимания, поезда с продовольствием задерживались и делалось практически все, чтобы ускорить приход революции.

Из Царского Села мой муж вернулся в Киев. «Отличие непередаваемое! – восклицал он. – Здесь царит совсем другая атмосфера. Ведь мы находимся ближе к фронту, где сейчас одно лишь желание – победить и положить конец войне». Он готовился ехать в штаб, чтобы встретиться с императором, который собирался в Могилев вскоре после визита моего мужа, как, к своему огромному удивлению, получил телеграмму, в которой сообщалось, что царь немедленно возвращается в Царское Село, так как цесаревич и все великие княжны заболели корью.

За день до этого в газетах говорилось, что его величество временно приостановил работу Думы по причине оскорбительности выступлений и что он отказался даровать министрам полномочия, которые те запрашивали. Потом вдруг это неожиданное прекращение выпусков всех газет в Киеве. На второй день запрета мне позвонил по телефону губернатор и спросил: «Знаете ли вы, княгиня, что уже два дня, как вдовствующая императрица не имеет никаких вестей от царя? Ходят слухи, что поезд, в котором он ехал, был остановлен на пути в Царское Село революционными железнодорожниками, и его величество не смог доехать до Царского Села, был вынужден вернуться, и, похоже, никто не знает, где он сейчас».

Охваченная огромными душевными страданиями, я бросилась к мужу и спросила его, как он считает, возможно ли это. Он ответил: «Не могу поверить, чтобы в этом слухе была какая-то доля правды», но по лицу его я видела, что он не на шутку встревожен.

Вечером мне опять позвонил губернатор и сообщил, что те ужасные новости подтвердились и что император в данный момент находится на пути во Псков, в штаб командующего Северо-Западной армией генерала Рузского. Далее он рассказал, что в Петрограде разразилась революция, что генерал-адъютант Иванов отправился из Генштаба специальным поездом с георгиевским батальоном из отборных солдат, которые награждены орденом Святого Георгия, потому что они самые храбрые воины и на них можно положиться, и что он, возможно, сумеет подавить начинающуюся революцию, что тем временем из членов Думы сформировано новое правительство и что говорят об отречении императора, но вот эта последняя новость еще не нашла своего подтверждения.

«И этого никогда не произойдет, дорогой граф, – ответила я. – Это невозможно!» Я была в таком волнении, что с трудом могла говорить. Для меня казалось невозможным жить без нашего обожаемого императора. Это было выше моего понимания.

И тут пришла ужасная весть об отречении императора. Два члена Временного правительства – Гучков и Шульгин – были посланы просить его величество отречься от трона. Скромный и добрый, каким всегда был император, он сказал им: «Вы полагаете, что для России будет лучше, если я отрекусь от трона?» На что делегаты осмелились ответить: «Мы абсолютно уверены!»

Император уже получил подобные послания по телеграфу от различных командующих – некоторые из них были в то время адъютантами его величества, – которые были такими жестокими и такими дерзкими, что просили его величество отречься как можно скорее.

Царь уступил перед лицом этой настойчивости, веря, что такое действие пойдет на пользу его стране и его народу – о которых он всегда думал в первую очередь, – и назначил своим преемником брата, великого князя Михаила. Однако великий князь отказался, заявив, что станет правителем России только в случае, если на то будет четко выраженное народное желание. Могу утверждать, что принять такую линию поведения его вынудил Керенский. Великий князь Михаил Александрович сам по себе был человеком скромным, он был женат морганатическим браком и, как мы знаем, имел сына, который, конечно, не имел отношения к наследованию трона, что серьезно осложняло дело.

ОБРАЩЕНИЕ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ МИХАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА К НАРОДУ

Передав мне императорский трон России, мой брат возложил на меня очень трудную задачу в период этой невиданной войны и внутренних потрясений.

Воодушевляемый, как и весь народ, верой, что благополучие нашей страны имеет первостепенное и самое важное значение, я принял твердое решение в том лишь случае восприять Верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, чьим долгом будет путем всеобщего голосования через своих представителей в Государственной думе решить вопрос о будущей форме правления и о новых основных законах России.

Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок, на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа.

Михаил

Петроград, 3(16) марта 1917 г.

Мы жили, охваченные ужасной тревогой и неопределенностью в отношении императора и императорской семьи. Каким ударом, должно быть, было понимание того, как мало вокруг императора верных слуг! Лишь вчера его восхваляли и обожали – а сегодня отвергают. Пленник в руках тех, кто от него не имел ничего, кроме доброго отношения и милостей!

Особенное внимание привлекало поведение генерала Рузского, георгиевского кавалера, назначенного во время войны генерал-адъютантом его величества. Он получил все возможные почести, а когда его величество оказался под протекцией его и его армии, генерал позволил себе быть наглым – даже грубым. Говорили, что мой племянник по мужу, граф Гендриков (который был моим информатором в этом вопросе), был так взбешен поведением генерала, что набросился на него, чтобы наказать, но его удержал генеральский адъютант. Могу добавить, что потом в связи с этим инцидентом моего племянника по приказу Керенского шесть месяцев держали в сумасшедшем доме Святого Николая в Петрограде.

Не могу не думать о том, что, если б царь поехал на фронт в район Луцка на Галицийский фронт, где дислоцировалась гвардия, которая в то время еще была верна ему, многое из того, что случилось впоследствии, никогда бы не произошло. Действительно, чтобы остановить развитие революции, был отдан приказ гвардейцам идти на Петроград, и император сам приказал послать их на столицу.

А теперь императору приходилось выполнить очень тяжелую обязанность. Он отправился в свой штаб в Могилеве, чтобы попрощаться со всеми, кто работал вместе с ним во время войны. Мой друг, бывший там в то время, рассказывал мне, что глаза его величества были полны слез и он с огромным трудом сдерживал свои эмоции. Мой друг сказал, что сам никогда не забудет эту сцену. Многие из офицеров были очень взволнованы, прикладываясь к руке его величества для лобызания, некоторые плакали, а иные почти падали в обморок. И для императора, должно быть, было ужасным мучением сознавать, что все еще бушует гигантская европейская война и каждая минута дорога, а он бессилен помочь союзникам, его жена и дети страдают от болезни в Царском Селе, сам он уже не император и не главнокомандующий войсками и красный флаг революции уже реет над одним из официальных учреждений города.

Последнее обращение его величества к армии было таким:

Продолжайте вести войну во имя и ради чести России и не забывайте, что наши союзники ведут тяжелые бои за правое и справедливое дело. Мои возлюбленные воины, я обращаюсь к вам в последний раз. После отречения, которое я объявил от своего имени и от имени моего сына, верховная власть перешла в руки Временного правительства, сформированного по инициативе Думы империи. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и процветания. Да поможет Бог и вам, мои доблестные войска, успешно защищать нашу страну от жестокого неприятеля.

Два с половиной года вы непрерывно переносили тяжесть военной службы; много крови пролито, огромные усилия затрачены, и близко время, когда Россия, связанная с союзниками общим стремлением к победе, преодолеет последние усилия врага. Эту войну, как никакую другую, необходимо вести до тех пор, пока не будет одержана полная и окончательная победа. Тот, кто в это время думает о мире, кто желает его, есть предатель своей страны. Я знаю, что каждый честный солдат думает точно так же.

Посему исполняйте свой долг, мужественно защищайте нашу великую страну, подчиняйтесь приказам Временного правительства, подчиняйтесь своим офицерам и помните, что любое ослабление уз дисциплины играет на руку врагу. Я твердо верю, что в ваших сердцах все еще горит любовь к вашей стране.

Пусть всех вас благословит Господь, и пусть великомученик святой Георгий ведет вас к победе!

Николай

Таков был текст последнего послания императора, которое так и не дошло до армии. Генерал Алексеев и военный министр Гучков не позволили послать его в войска! Они боялись – если это послание будет доведено до войск – перелома в настроениях в пользу императора, что, несомненно, так бы и произошло.

Когда его величество покидал штаб, многие из тех, кто был ему всем обязан и кто лишь недавно пользовался имперскими привилегиями, выказали отсутствие привязанности и преданности, которые удивительно редки в таких обстоятельствах. Увы! В этот мрачный момент нашей истории не нашлось швейцарской гвардии, как во время Французской революции, чтобы солдаты все до одного отдали жизнь за своего короля и королеву. Что в это время делал личный эскорт императора – конвой? Император вел себя по отношению к этим солдатам самым снисходительным образом, и вот чем они ему отплатили! Чиста ли их совесть? Император был практически брошен, и все же оставалось несколько верных ему людей, которые заслуживают восхищения за свою преданность в стремлении разделить участь нашего императора-мученика.