Текст книги "Моя русская жизнь. Воспоминания великосветской дамы. 1870–1918"

Это был чудесный вечер, море было таким тихим и спокойным, луна лила свой серебряный свет на его воды. На темно-синем небе блестели звезды, и было такое ощущение мира и гармонии в этой среде, что нам никак не хотелось ее покидать. Время текло незаметно, и когда мы, наконец, осознали, что пора двигаться, то, к своему неудовольствию, обнаружили, что нет ни одной кареты. Идти пешком до Неаполя для меня было слишком далеко. Господа Летбридж и Крауниншед любезно вызвались отправиться на поиски какого-нибудь транспорта, но им надо было поспешить добраться до Неаполя до закрытия ресторана.

Они заключили пари, кто будет первым, и побежали. При мистере Крауниншеде был револьвер со взведенным на всякий случай курком (Неаполь небезопасен для путешественников, особенно в его окрестностях). Он споткнулся о кучу камней, которую не заметил в темноте. Револьвер вылетел и чуть не застрелил Летбриджа, который, естественно, был ошеломлен. «Мой дорогой друг, вы чуть не убили меня! – произнес он. – Зачем вы носите с собой эту штуку?» – «Ах, вы не знаете Неаполь так, как знаю я!» – ответил Крауниншед. Мой муж подарил Летбриджу трость, выгравировав на ней русскими буквами свое имя в память его спасения, и сказал: «Вы – герой!» Летбридж был очень рад подарку и, благодаря моего мужа, заметил: «Это будет моим талисманом».

Еще одна хорошая история с нашим другом Аланом Летбриджем имеет отношение к более позднему происшествию, имевшему место в Висбадене. Мой муж попросил его заказать кое-какую одежду у портных Алана в Англии, когда тот вернется к себе домой. Тот ответил: «Я в этом слабо разбираюсь. Лучше бы вы дали мне свои размеры. Сошьем побольше размером, так что, если одежда не будет сидеть, ее будет легче переделать». У моей горничной одолжили мерную ленту в ярдах, и я услышала, как вслух зазвучали замеры – тридцать четыре, двенадцать, восемнадцать и т. д. Вижу своего мужа, красного как помидор, как он пыжится вроде надутого голубя и подвергает себя какому-то ужасному обращению ради того, чтобы получить точные замеры. Наконец дело сделано, и результаты отправлены в Лондон телеграфом. Портной Каваног потом сказал Летбриджу, что князь, должно быть, сильно изменился, и с трудом поверил, что эти замеры относились к моему мужу. Но сделал все, что мог. В результате вышло, что он отлично потрудился, потому что одежда была точь-в-точь по фигуре мужа.

Глава 9
Владивосток

Летом 1903 года мы отправились из Неаполя в Берлин, где было суждено родиться моему ребенку. Мы сняли хорошую квартиру недалеко от Тиргартена. Я писала графине Меренберг, которая жила в Англии у своей дочери, графини Торби, умоляя ее найти хорошую няню для малышки. Она сразу же мне ответила, что знает одну хорошую няню, и я успокоилась. Мы наладили переписку, и вскоре графиня Меренберг написала, что няня выезжает, она наденет серое платье и будет держать в руке белый цветок, чтобы ее легко было найти на вокзале. Мы послали нашего слугу, но, к сожалению, муж в тот день что-то напутал, и наш слуга няню не нашел. Он вернулся без нее и сказал, что видел даму с белым цветком, но такой ужасной внешности, просто ведьму, что, подумав о малышке, он ее не привел!

Когда пришла настоящая няня, мисс Вайз, я ее полюбила с первого взгляда. Она была очень стройной, с большим носом с легкой горбинкой. Она оставалась с нами на протяжении семнадцати лет и ушла лишь в позапрошлом году, когда я была уже больше не в состоянии держать ее. Я скучаю по ней просто неописуемо. Она была верной и преданной нам в высшей степени.

Каждую ночь перед тем, как мне идти спать, она задавала мне один и тот же вопрос: «Княгиня, где же наша малышка? Я так скучаю по ней!» Однако в одну знаменательную сентябрьскую ночь эта малышка появилась, к нашей великой радости. Роды у меня принимал знаменитый профессор Ландау, который дважды спасал мне жизнь. Мисс Вайз спросила его утром, можно ли попудрить ребенка фиалковой присыпкой и пользоваться мылом «Винолия». Тот сказал мне смеясь, что все английские няни одинаковые! Он считал, что, если бы они жили во времена Помпеи, они бы откопали из руин фиалковую присыпку и мыло «Винолия»!

В то же время у меня была очень глупая немецкая няня, которая не понимала шуток. Профессор Ландау очень любил пошутить, так что, когда она спрашивала его, каким рационом она должна меня кормить, он отвечал: «Котлеты из «Винолии» и немного папильоток!» И та в самом деле пошла на кухню и заказала для меня это невероятное блюдо, настаивая на том, что это – по распоряжению доктора!

Великий князь Кирилл, крестный отец малышки, не смог присутствовать на крестинах, так как не хотел оставлять свою кузину, великую герцогиню Гессенскую, одну в глубокой печали, вызванной кончиной ее единственного ребенка, последней сохранившейся связи между нею и великим герцогом Гессенским. Ребенок неожиданно умер от пищевого отравления, поев устриц, когда великая герцогиня гостила у императора и императрицы в Беловежье. Внезапная смерть маленькой девочки породила всевозможные слухи, не имевшие под собой никаких оснований. Подобное отравление случилось с моим мужем в Крыму, и лишь с огромным трудом доктора смогли спасти ему жизнь. Эти устрицы особо опасны из-за ржавчины с военных кораблей, а так как устрицы, которые отведал ребенок, были из того же района, то не может быть никаких сомнений, что смерть ее была по той же причине.

Великий князь Кирилл приехал повидать свою крестницу спустя десять дней, направляясь на Дальний Восток к адмиралу Макарову. Дело в том, что в начале января 1904 года неожиданно разразилась война между Россией и Японией. Мы энергично трудились в Берлине, готовя предметы, необходимые для ухода за ранеными. Г-н Шолто Дуглас очень любезно мне предложил свою виллу в Висбадене для использования ее в качестве госпиталя для выздоравливающих. Будучи не в состоянии самостоятельно принять решение, я написала своему свекру в Санкт-Петербург, испрашивая разрешения императора на согласие с предложением.

В конце марта я шла по Унтерден-Линден, когда услышала сообщение о том, что в водах Порт-Артура потоплен наш огромный линкор «Петропавловск». Я знала, что на его борту были великий князь Кирилл и его адъютант, капитан Кубе, большой наш друг. Наша тревога дошла до крайней степени, пока вечером не настало облегчение хотя бы в отношении судьбы великого князя. В телеграмме утверждалось, что он был спасен. Потом выяснилось, что при нем был мой образок, и он чудом спасся – вместе с ним спаслось всего три человека. Мы были очень опечалены гибелью Кубе и адмирала Макарова, исключительно умного человека и изобретателя ледокола, который столь необходим в наших северных морях.

Мой муж попросил меня не тревожиться, а сам написал отцу, прося разрешения отправиться на войну. Он не мог уже оставаться вне ее – он должен, и он пойдет. Поэтому он выехал в Россию, чтобы сделать необходимые приготовления для поездки на Дальний Восток, а я поехала вслед за ним с ребенком. На нашем пути из Берлина, который был долгим и тяжелым, нам пришлось взять с собой сотни бутылок стерилизованного молока для малышки. Когда мы приехали в Москву, нас встретил муж.

В Москве мы провели лишь три дня, а потом опять расстались, муж уехал в Санкт-Петербург готовиться к войне, а я осталась с его семьей в деревне. У них в Воронежской губернии было имение. Мне никогда не нравилось это место, потому что дом был не очень удобен, а парк слишком мал для приятных прогулок. Летом там было ужасно жарко и душно даже по ночам, и нас так нещадно кусали комары, что нельзя было рассчитывать ни на какой отдых. Потом, когда кончалась эта напасть, появлялись тучи мух и вместе с осами делали жизнь здесь невыносимой. Осенью зачастую шли такие сильные и затяжные дожди, что нельзя было выйти из дома в сад, потому что богатый чернозем местами превращался в жижу и просто засасывал тебя. Никогда не понимала той любви, которую питала вся семья к этому месту, – разве что полюбили имение еще в детстве.

Естественно, перспектива остаться там без мужа была выбрана не мной. Родители его были такими добрыми и любящими людьми, и они так хотели видеть свою маленькую внучку, которой было уже восемь месяцев, и чтобы я встретилась с ними, что я превозмогла свою нелюбовь к этому месту, чтобы доставить им удовольствие. Мы самым неожиданным образом встретились на маленькой станции, где мне предстояло сделать пересадку. Мои свекор и свекровь тоже путешествовали, и вагон, в котором они ехали, был отцеплен на этой станции, чтобы следовать далее по другой железнодорожной ветке. Погода была отличная, и моя английская няня вместе с горничной вышли с малышкой на перрон и прохаживались по нему, беседуя на своем языке. Мисс Вайз носила ребенка на руках, а я хлопотала с билетами и багажом. Мой свекор, сидевший в вагоне, залюбовался малышкой, которая была очень крепкой, с большими синими глазами, кудряшками и румяными щечками, выступавшими из-под ее чепчика. Он и не подозревал, что это его собственная внучка! Когда начальник станции сообщил мне, что князь и княгиня Барятинские, как и я, тоже дожидаются того же самого допотопного поезда с его сорокапятилетним паровозом, я тут же бросилась искать их, и мы вместе завершили эту поездку, очень обрадованные встречей.

Несколько дней спустя приехал мой муж, но оставался с нами только двадцать четыре часа, потому что должен был немедленно прибыть в 11-й сибирский стрелковый полк где-то под Ляояном. Расставание было очень тяжелым, но я утешалась мыслью, что Господь не оставит мою малышку без отца, и стала изо всех сил налаживать жизнь в имении. Что это была за странная жизнь! Россия – совсем другая страна, нежели Англия, даже в те времена, о которых я говорю. Там не было среднего класса, чтобы заполнить пространство между почти диким крестьянством и часто чересчур утонченным дворянством. Система землевладения, при которой помещик не проживает в своем имении, оказалась одной из самых крупных ошибок дворянства. Владельцы огромных территорий не беспокоились об управлении своих имений, оставив это целиком на долю управляющих, которые слишком часто были алчными и бесчестными. Преступления старост крестьяне приписывали хозяевам, и получилось, что крестьяне стали легкой жертвой обмана со стороны большевиков с их обещаниями свободы и счастья.

Хотя образование у представителей высших классов России было в некоторых отношениях самым совершенным в мире, на поверку оно оказывалось поверхностным. Революция показала нам, как мало были мы готовы к борьбе, обрушившейся на нас, и как велико было наше незнание собственной страны. Что касается крестьян, то для них по всей стране существовали школы, но учителя получали столь мизерную зарплату и были вынуждены вести такую нищенскую жизнь, что, естественно, их преподавание было окрашено недовольством, которое они испытывали сами, и готовило почву для большевизма.

Родители моего мужа строили школы для крестьян в своих имениях, открывали больницы и ясли, куда работницы могли приносить своих детей. Но – увы! Все это не имело значения, когда вырвалась на свободу сумасшедшая ярость революции.

После первого письма от мужа, с тех пор как он уехал от нас, мы некоторое время не имели от него никаких известий. Потом, наконец, получили длинное и интересное письмо, описывающее его поездку и, казалось, бесконечное пребывание в штабе бывшего вице-губернатора Дальнего Востока генерала Алексеева. Там он встретил своего старого полкового товарища, графа Нирота, которого с радостью увидел вновь. К несчастью, граф был очень скоро убит разрывом снаряда; фактически письмо, описывавшее эту встречу, пришло к нам в тот день, когда в газетах опубликовали сообщение о его гибели. Это было для нас большим ударом, потому что мы его хорошо знали и очень любили.

Похоже, в штабе Алексеева царило недовольство и происходили бесконечные мелочные ссоры со штабом Куропаткина. Однако мой муж не обращал внимания на это, поскольку стремился присоединиться к своему полку. Начало боев ожидалось в любой момент. В Ляояне он встретил великого князя Бориса Владимировича, а также большого друга своего отца – британского генерала Джеральда, с которым он познакомился в Индии во время поездки туда императора Николая II, тогда наследника престола. Я тоже встречалась с этим генералом, и он оставил очень благоприятное впечатление. Граф Адам Замойский тоже был в Ляояне, по пути на фронт с подарками для войск от императрицы Александры Федоровны.

Мой муж с друзьями, догоняя свой полк, добирался до него верхом по незнакомым маньчжурским дорогам. Они проезжали через необычные и живописные китайские деревни, где местные жители вообще не говорили по-русски, а поэтому не могли подсказать им, какую дорогу надо избрать. Только преодолев многие препятствия, они наконец-то прибыли на место назначения. Полк отлично проявил себя в Ялу, где пробил себе дорогу через массы японских войск. Скромный полковой священник показал славный пример мужества во время этой знаменитой битвы. Он ходил перед фронтом полка, держа над собой крест. Он был дважды ранен, но, когда уже с трудом передвигался, два полковых музыканта стали его поддерживать с обеих сторон, и он продолжал ходить, распевая молитвы среди солдат, пока в конце концов не упал на землю, потеряв сознание.

Оркестр также подавал разительные образцы воинской доблести, которые воодушевляли армию. Хотя и половина музыкантов пала в бою, остальные продолжали играть, чтобы подбодрить войска. Священник был награжден офицерским крестом Святого Георгия – это очень редкий случай. Он был тяжело ранен, так как ему прострелили оба легких. Эта битва вошла в бессмертие благодаря картине знаменитого художника Репина. Даже сами японцы в своей официальной истории войны хвалили огромное мужество полка и его священника.

В свое время я получила телеграмму от мужа, в которой сообщалось, что он добрался до своего полка, принял на себя командование 8-й ротой и очень скоро пойдет в бой. Как мое сердце трепетало от волнения! Ночью я не могла заснуть. Меня успокаивал лишь вид моей малышки, и я старалась убедить себя, что все мои предчувствия глупы. Снова и снова я спрашивала у своей свекрови: «Что вы делали, когда ваш муж был на войне?» Она, близкая мне душа, отвечала, что ей помогала вера в Господа, что я должна молиться и что в своей печали я не должна забывать, что это и ее любимый сын подвергает себя опасности.

Долгое время у нас не было никаких существенных новостей, а потом, 1 августа 1904 года, когда я еще не встала с постели, мой свекор объявил мне радостную весть, что у императора появился сын. Его должны были назвать Алексеем в честь сына первого царя, Михаила Федоровича Романова, основателя рода. Император всегда был особенно привязан к памяти того царя, и говорили, что между ними было большое внешнее сходство.

Нам всем было радостно услышать эту чудесную для венценосной пары новость после разочарований, которые они переживали после рождения каждой из четырех своих дочерей. Русский народ тоже был огорчен и, опираясь на свои предрассудки, видел в этом знак от Господа. Сейчас, во время войны, рождение сына и наследника считалось счастливейшим предзнаменованием. Наконец-то обеспечено наследование от отца к сыну!

Мой свекор послал царю поздравительную телеграмму, которую также подписали моя свекровь и я сама. На следующий день император прислал ответ, сообщая, что он также получил телеграмму и от моего мужа. Мы были ошеломлены скоростью, с которой новость достигла Маньчжурии.

Накануне дня рождения моего мужа мне приснился очень чудной сон. Как будто я ехала в поезде и вышла на маленькой станции, на которой имелась часовня. Возле нее толпилось много странников, и я вошла и помолилась Пресвятой Богородице, поставив свечку возле ее иконы. Я проснулась невероятно взволнованной и поехала со свекровью в нашу церковь, где исполнила благодарственную молитву.

Вдовствующая императрица Мария Федоровна была с визитом у принца Александра Ольденбургского и его супруги, принцессы Ольденбургской, чей сын был женат на великой княгине Ольге, самой младшей из сестер императора. Мой свекор ездил отдать дань уважения, благо имение было рядом, и попросил ее величество распорядиться, чтоб от его имени была послана телеграмма в Генштаб, поскольку на многие посланные нами телеграммы с запросами не пришло никакого ответа.

Наконец, мы получили телеграмму из очень странного места с названием Ландифан. Мы были так перепуганы, недоумевая, что бы могло быть в этой телеграмме, что не осмеливались распечатать ее. Но когда вошла моя свекровь, она сказала: «Наверняка это добрая весть!» Она открыла телеграмму, и новость в самом деле была хорошей! Мой муж сообщал, что все это время был в бою и что его представили к кресту Святого Георгия. Полк воевал блестяще.

В вечерних газетах была опубликована телеграмма Куропаткина о том, что на Восточном фронте российские войска одержали огромный успех, особенно 11-й полк сибирских стрелков, и что командир 9-й роты особенно отличился смелыми действиями. «Как жаль, что это не была 8-я рота!» – произнес мой свекор. Два месяца спустя сам император спросил его: «Вы не знаете, кто командовал 9-й ротой 11-го полка? Толи!» Мой свекор сказал: «Да, я знаю. Жаль, что генерал Куропаткин не добавил имя моего сына в той телеграмме».

Когда, наконец, мы получили длинное письмо, полное деталей, мой муж написал, что накануне своего дня рождения он увидел странный сон. Оказалось, что это был точно такой же сон, который привиделся мне в ту же самую ночь! Ему привиделось, писал он, что он получил благословение Пресвятой Богородицы, и он был совершенно уверен, что с ним ничего не случится. Он добавлял, что теперь командует 9-й ротой, поскольку ее прежний командир выбыл из строя по причине дизентерии. Далее в письме говорилось, что он получил очень теплую телеграмму от императора с благодарностью за поздравления по случаю рождения наследника престола.

Новость об этом событии достигла его необычным образом. Его отправили с ротой на десять дней отдыха на гору, господствующую над окружающей местностью. Все время шел проливной дождь, потому что в Маньчжурии в это время сезон дождей, когда все так промокает, что дороги становятся почти непроходимыми. Однажды был исключительно густой туман, и не было ничего видно, когда он вдруг услышал громкое «Ура!» и пение русского национального гимна. Он подумал было, что это могло означать рождение сына царя, и тут же отправил ему телеграмму, которую послал с солдатом в штаб полка, попросив отправить ее, если предположение окажется верным.

Эта ужасная погода так плохо подействовала на моего мужа, что и теперь он жестоко страдает от ревматизма. Болезнь осложнилась во время отхода от Ляояна, когда ему пришлось переходить на коне несколько рек, где вода доходила до шеи. Он писал, что какой-то адъютант, увидев его в таком состоянии, насквозь промокшего и грязного, сказал: «Кто бы мог подумать, что это элегантный князь Толи Барятинский!»

Мы с большим огорчением узнали, что посылки с продуктами и одеждой, которые мы посылали моему мужу, до него не дошли. Все они были украдены. При этом отходе к тому же он потерял все, что у него было. Он был вынужден одну ночь спать почти на голой земле, чтобы укрыться, у него было тонкое одеяло из какого-то китайского материала. Эти испытания так его измучили, что в конце октября он тяжело заболел. Никто не мог поставить точный диагноз, у него были боли в сердце и постоянно кружилась голова. С большим трудом подвесили носилки между двумя мулами, и его везли так много миль, причиняя ему ужасные страдания, пока не достигли станции, откуда довезли его до большого города Харбина, где его поместили в госпиталь Красного Креста.

Я попробовала поехать навестить его, но не смогла туда добраться. Все поезда были полны солдат, а так как я в то время еще не была медсестрой, мне не разрешали ехать. Только в декабре я встретила его в Москве. Он был в таком состоянии, что я с трудом узнала его. Он с трудом говорил и казался безразличным ко всему окружающему.

Когда муж вернулся в Санкт-Петербург, он едва двигался. Император, встретив его во дворце в Царском Селе, с большой теплотой помог Толи ходить и поблагодарил его в очень хвалебных выражениях за проявленную храбрость, за которую он по праву заслужил Георгиевский крест.

В то время ходили слухи о возможности революции, так как наши войска, устав от неудач, сопутствующих нашему оружию, требовали возвращения домой.

6 января 1905 года император посетил, как обычно, по канонам православной церкви торжества по случаю крещения Спасителя нашего – Водосвятие. В Санкт-Петербурге это была яркая церемония, на которой присутствовали император, двор, по отделению от всех полков императорской гвардии, стоящих в городе и его окрестностях. По этому случаю на льду был воздвигнут павильон, соединенный трапом с причалом на Неве перед Зимним дворцом. Крыша павильона была вся синяя, покрытая золотыми звездами, а возле нее во льду была прорублена прорубь для освящения воды.

К десяти часам утра к дворцу стали прибывать войска, возглавляемые своими духовыми оркестрами и под развевающимися знаменами. Они выстроились в залах, через которые должна была пройти императорская процессия. Возле различных входов во дворец автомашины и кареты высаживали высокопоставленных государственных деятелей, генералов, адмиралов и офицеров, одетых в парадную форму. Мне запомнился эпизод, наблюдая который я не смогла удержаться от улыбки: случалось, что старейшие военачальники, снимая шляпы, ненароком сдергивали с голов и парики, которые надевались из-за сильного холода, а посему вид являли собой комичный!

Незадолго до одиннадцати часов император, сопровождаемый великими князьями и офицерами его военного окружения, покинул свои апартаменты и провел смотр подразделений, выстроенных вдоль стен залов для приемов, которые ему салютовали, когда он шествовал мимо.

Точно в одиннадцать распахнулись огромные створчатые двери Николаевского зала. Прозвучала короткая команда. Войска взяли «на караул», а знамена были приспущены. Император шел в церковь к обедне. Следуя за высшими придворными, он шел медленно, поддерживая под руку императрицу. За ними парами шли великие князья и княгини, а потом придворные.

После обедни император и великие князья, возглавляемые духовенством, прошествовали к павильону для водосвятия. По сторонам павильона были выстроены полковые знамена и штандарты. Потом на лед сошел митрополит и три раза погрузил крест в Неву через прорубь. В этот момент произвели салют из ста одного залпа пушки Петропавловской крепости на противоположном берегу реки, батареи конной и пешей артиллерии.

В тот год церемонию затуманило неприятное происшествие, к счастью не повлекшее очень серьезных последствий. Едва прозвучал второй залп, как всю компанию у павильона охватил ужас при звуках падающей на крышу картечи. Что это такое? Император, спокойный как всегда, перекрестился. Люди, наблюдавшие это зрелище из окон дворца, не знали, что произошло, хотя один из зарядов выбил окно и повредил висевшую в комнате люстру. Никто не знал истины.

И только после возвращения императора во дворец стало известно, что он подвергался огромной опасности. После расследования было установлено, что революционеры воспользовались халатностью офицера и заменили в одном из орудий холостой заряд картечью. Император великодушно соизволил помиловать этого офицера. Единственной жертвой оказался городовой, который был тяжело ранен. По странному совпадению его звали Николай Романов – так же, как и его величество!

В тот же день император и его семья выехали в Царское Село. Были опасения, что существует заговор против его величества. Его приветствовали традиционными криками «Ура!», но говорили, что из толпы раздавались угрозы.

9 января, отправившись делать кое-какие покупки, я увидела плотную толпу, идущую по Невскому проспекту. Перед ней вышагивал священник, некий отец Гапон, про которого говорили, что он был агентом-провокатором. Он вел этих людей к Зимнему дворцу, намереваясь потребовать, чтобы император выступил перед ними. Кто знает, что бы могло случиться, если б император не отсутствовал? Гапон исчез до того, как толпа пошла ко дворцу. Его повсюду искали, и год спустя тело было найдено повешенным в одной из дач под Санкт-Петербургом. Появление Гапона, как и его смерть, полно загадок. А толпа, которую он привел к Зимнему дворцу, вела себя угрожающе, и вспыхнул мятеж, который закончился стрельбой. Некоторые пули пролетели над садом напротив дома моего свекра.

Поскольку болезнь моего мужа не проходила и он ужасно страдал от боли, мы решили поехать в Германию для консультации со специалистами. Едва мы приехали в Берлин, как пришла жуткая новость об убийстве великого князя Сергея, дяди царя, а также генерал-губернатора Москвы. Сразу после прихода этой вести я поехала в наше посольство. Выяснилось, что какой-то негодяй кинул в его экипаж бомбу. К счастью, великая княгиня в то время не была вместе с ним. Она была так популярна, ее так обожали в Москве, что убийца дожидался момента, чтобы убить великого князя, когда тот окажется один.

Тела великого князя и кучера, который его вез, были разорваны на тысячу кусков. Великая княгиня, сохраняя изумительное мужество, собрала, какие смогла, частицы от тела своего мужа для захоронения в Москве, а на том месте, где он был убит, воздвигли большой крест. Невзирая на ужасные мучения, она участвовала в похоронах кучера, пройдя за его похоронными дрогами двенадцать верст. После похорон великого князя она посетила тюрьму, в которой содержался его убийца. Она попросила, чтобы ее никто не сопровождал и она могла бы поговорить с ним наедине.

Каляев (так звали убийцу) встретил ее очень грубо и агрессивно. Но великая княгиня своим благозвучным голосом и высокими религиозными принципами сумела втолковать ему, какое непоправимое зло он совершил. Он упал пред ней на колени, выпрашивая прощения за свое преступление, и великая княгиня пообещала ходатайствовать перед императором, чтобы заменить для него смертный приговор менее суровым. Однако его величество не мог изменить приговор, которого требовали законы государства, и Каляев был казнен.

Великая княгиня Елизавета продолжала помогать семье этого человека после его смерти. Такой была ее возвышенная натура! Потом она всецело отдалась религии и благотворительной деятельности. После смерти великого князя она основала общину сестер милосердия и женский монастырь. Одетая в белые шерстяные одежды этой общины, она выглядела какой-то неземной, а в ее глазах можно было прочесть глубочайшую печаль и религиозное рвение. Как часто я восхищалась ею в Киеве перед войной и во время самой войны, когда она отправлялась в паломничество, чтобы поклониться святым мощам! На службах в Киево-Печерской лавре она выстаивала по шесть часов, ни разу не присаживаясь. Было видно, что все ее внимание приковано к молитве. Ночью она обычно спала на маленьком жестком ложе в монастыре, построенном великой княгиней Александрой Петровной, матерью великого князя Николая Николаевича, которая закончила свои дни монахиней. Ела она лишь немного овощей, даже рыбу не ела.

Из-за поклонения, с которым относились в Москве к великой княгине Елизавете, большевики выслали ее в Сибирь, ибо в Москве они не осмеливались причинить ей никакого зла.

Из Берлина мы с мужем поехали в Висбаден. Он все еще ужасно страдал, и профессор, под чьим наблюдением он теперь находился, поставил диагноз отравление газами. Мы поехали в санаторий, снимаемый г-ном Шолто Дугласом, который был официально открыт в присутствии российского посла в Берлине, а царь прислал большую статую для установки в нем. Санаторию было дано название «Дом цесаревича».

Наш следующий маршрут пролег в Гамбург, где мы провели лето 1905 года, а осенью мы вновь вернулись в Санкт-Петербург. В том году по совету графа Витте, премьер-министра, была созвана Дума, и первое заседание провел в Зимнем дворце император. Последующие заседания проводились в Таврическом дворце, когда-то собственности светлейшего князя Потемкина. Заседания носили хаотический характер, и я помню, как однажды слышала перепалку между депутатами, обзывавшими друг друга «извозчиком» и «кабатчиком». Столы депутатов были привинчены к полу, чтобы не дать возможности грохотать крышками. Кстати, одним из украшений этой Думы был Керенский, будущий диктатор.

Следующим летом, в 1906 году, которое мы провели в имении в Воронежской губернии, в уездах вовсю бушевали мятежи. Мы сами были в большой опасности. Все имения вокруг нас были в огне, включая и поместья графини Паниной, князя Мещерского, князя Васильчикова и князя Орлова. У последнего были знаменитые конюшни «Пади», где он выводил своих знаменитых рысаков, и все эти конюшни сгорели дотла. Жестокие крестьяне поджигали хвосты лошадям, и бедные животные метались в своих стойлах и изжаривались до смерти. С крыши своего дома мы видели пламя пожарищ, и зрелище было действительно душераздирающее.

Мой свекор в то время был очень болен и с трудом передвигался. Мы изо всех сил старались скрыть от него эти новости, и мой муж телеграфировал в Воронеж с просьбой прислать солдат. Военная помощь вовремя прибыла и смогла восстановить порядок в нашем уезде и в самом деле спасла нам жизнь.

Я очень хорошо помню, как наш управляющий – огромный трус – все время был в большой тревоге и раз пришел, весь бледный и дрожащий, и сообщил, что революционеры идут прямиком на нашу усадьбу. Но когда мы взяли бинокли и посмотрели на приближающуюся армию, оказалось, что это всего лишь мирное стадо коров! Тем не менее управляющий не успокоился и признался, что от страха целую неделю не мог решиться пойти помыться. Мой кузен заявил, что не заметил большой разницы.

Этим летом мой муж решил снова поехать на Дальний Восток – хотя война, конечно, к тому времени закончилась. Его интересовала тамошняя жизнь, и, кроме того, он хотел присоединиться к своему полку во Владивостоке. То, что писали в газетах, не поднимало духа, потому что мятеж добрался и туда, и говорили, что половина Владивостока сожжена. Однако теперь сообщалось, что там спокойно. Он поехал туда загодя, в ноябре, чтобы найти пригодное для нас жилье, что было не так легко, потому что город все еще находился в примитивном состоянии. Я последовала за ним с дочерью и домашним скарбом перед самым Рождеством 1906 года, получив от мужа телеграмму, что он готов встретить нас. Мне не совсем нравилась эта идея такой дальней поездки – она длилась шестнадцать дней, – и я не знала, что ждет нас впереди.