Текст книги "Ментальность в зеркале языка. Некоторые базовые мировоззренческие концепты французов и русских"

Анализ приведенной сочетаемости показывает существенное отличие в образах французской danger и русской опасности: в ситуации человек – опасность во французском сознании активен человек, который ведет войну с опасностью. Danger угрожает, подстерегает, существует и настаивает в своем существовании, персонификация ее образа, безусловно, выражена в этой сочетаемости, но подчеркнута еще более поведением человека по отношению к ней. Французскую опасность, впрочем, как и русскую, можно презирать и любить, однако только французскую опасность можно braver, se prémunir, se défendre contre, parer un danger. Эти глаголы описывают враждебное, вызывающее поведение человека по отношению к опасности. Так же, как и любого врага, danger по-французски можно разоблачить и заклинать, обнаруживать ее человек способен всеми своими органами чувств и далее сражаться и побеждать. Danger не настолько коварна, как русская опасность, она не может таиться, скрываться, danger может только упорствовать и давить. Среди прилагательных на это же указывают évident и certain. В распоряжении человека все возможности «убегания» от опасности, все возможности «отклонения» ее. Перед опасностью человек может либо дрожать и трепетать, точно как перед лютым врагом, либо идти ей навстречу не боясь (braver), выставлять себя не боясь (s’exposer).

Итак, в языке danger описывается как одушевленное и активное существо, наделенное превосходством, но не столь же активное, как человек, ведущий с ней войну.

Сочетаемость danger описывает скорее поведение человека, нежели поведение danger. Мы полагаем, что такая ситуация в большей мере объясняется историей развития значения этого слова, ведь первоначально им описывались взаимоотношения двух людей, сильного и слабого, и именно поэтому эти взаимоотношения описываются в терминах войны, которую ведет слабый, дабы выровнять свои шансы на победу.

Синонимом слова danger выступает слово и понятие péril. У Чезаре Рипа мы находим такое описание péril: «Молодой человек идет по тропинке, опираясь на палку, и вдруг змея кусает его в ногу. Справа от него пропасть, слева – водный поток, с небес его поражает молния. Палка олицетворяет хрупкость нашей жизни перед лицом опасности, хотя мы и опираемся на нее в тяжелые минуты. Гром, вода, пропасть – опасность грозит нам отовсюду» (1). Из этого описания мы видим, что во французском языке исторически также присутствовала связка понятия опасности с природными фактами и явлениями.

Приглядимся к этому слову повнимательнее. Французское péril произошло (980 год) от латинского periculum, означавшего «проба, опыт, испытание», отчего произошли вторичные значения «риск, опасность», также в средневековой латыни «опасность для души, проклятие». Periculum образовано от глагола periri – «испытывать, экспериментировать», быстро замененного глаголом experiri (родоначальником французского и русского эксперимента). Первоначальный смысл глагола, видимо, «идти вперед, проникать вглубь». Это слово с первых же текстов обозначает состояние опасности, в котором находится человек. То есть первоначально, сделаем такое допущение, слово обозначало опасность, которой подвергал себя человек, исследующий или испытывающий природу. В старофранцузском языке у слова были особые значения «шторм, буря», а также «риск, связанный с чем-либо». Опять же можно увидеть, что и этот контекст описывает ситуацию, когда человек добровольно испытывает обстоятельства с какой-то целью, идет по морю для открытия, захвата, охоты и вследствие этого сталкивается с силами природы. Иначе говоря, не природа нападает на него, как у русских, а он вторгается в пределы природы с какой-то целью.

В современном языке это слово определяется как положение, состояние, характеризуемое высокой степенью риска, а также то, что угрожает безопасности.

Это слово употребляется следующим образом:

etre aux milieux des périls, mettre sa tête en péril, courir un (des) périls), s’exposer au péril, affronter, braver les périls avec audace etc.

Отметим сразу, что péril – слово письменного языка и не слишком употребляется в живом языке, за исключением, пожалуй, нескольких выражений: il n’y a péril en la demeure и faire qch a ses risque et périls. Очевидно, что слово péril часто употребляется во множественном числе также и потому, что оно мыслится по преимуществу неодушевленно, а также как некая совокупность неблагоприятных обстоятельств. Эту неодушевленность мы склонны связывать с тем образом péril, который запечатлел для нас Чезаре Рипа. Но вот что интересно: сочетаемость слова свидетельствует не о том, что эта опасность «нападает» на человека, а о том, что человек сам подвергает себя этой опасности, что мы уже однажды отмечали, когда говорили об этимологии péril. А раз так, то логично ослабление мотива противостояния, борьбы, войны.

Третье понятие, описывающее во французском языке и менталитете понятие опасности, обозначено как menace (n. f.). В современных словарях оно определяется как проявление чьего-либо гнева, «имеющее целью вызвать чувство страха, связанное с намерением причинить зло».

Некогда, по свидетельству Чезаре Рипа, аллегорически это понятие изображалось так:

«Женщина с открытым ртом, с головным убором, напоминающим страшное животное, одетая в серую, расшитую золотым, красным и черным ткань. В одной руке у нее меч, в другой – палка. Угрозы – это проявление того, что должно пугать и ужасать других, а страх может родиться четырьмя путями: от лица, от одежды, от меча и от палки».

Мы видим большое совпадение средневековой и современной трактовок этого понятия. Происходит это от его однозначности и детерминированности ситуации, к которой оно привязано.

Этимологически menace произошло (881 год) от народно-латинского minacia – «проявление насилия, жестокости, свидетельствующих о намерении причинить зло». Слово образовалось через прилагательное minax от латинского minae, первоначально обозначавшего выступ скалы, стены. Идея падения/выпадения/низвержения, как мы уже писали, семантически выделена в индоевропейских представлениях: обрушение скалы, низвержение камней связано с идеей опасности через многочисленные опыты античных и ближневосточных народов, идущие от смертоносных землетрясений конца прошлой – начала нынешней эры, и неизменно ассоциированные с гневом богов. От «чего-то нависающего», таким образом, был сделан переход к идее угрозы, опасности, поддержанный уже имевшейся у этой группы представлений аллегорией дамоклового меча.

В Европе и, в частности, в романском мире menace – угроза – первоначально могла воплотиться только в словах или жестикуляции человека. По расширению значения с XVIII века слово получило значение события, ведущие к негативным последствиям.

Идея «чего-то висящего», то есть материнская идея, идущая от этимона, надежно запечатлена в сочетаемости слова menace.

По-французски говорят:

menaces en I’air, I’air était lourd de menaces, la menace suspendue sur son bonheur, être sous la menace.

Слово menace сочетается со следующими глаголами:

adresser, proférer, lancer, braver, craindre, mépriser, prendre peur devant; obtenir qn par la menace; la menace peut être horrible, terrible, furieuse.

Из сочетаемости этого слова мы видим, что оно мыслится, как и русская угроза, переводным эквивалентом которой оно является, неодушевленно, опредмеченно (lancer, obtenir qcn par…). Предметом этим манипулирует один человек, угрожая другому.

Французское слово risque (n. m.) было заимствовано из староитальянского языка в середине XVI века, то есть является самым «молодым» из описываемых слов. Некоторые исследователи ассоциируют это слово с латинским resecare – «отрезать». Возможно, отсюда произошло много позже значение «риск, которому подвергается товар в море» (при каких-либо проблемах его будут отрезать и сбрасывать в море). Пьер Гиро не согласен с этой точкой зрения и считает, что это слово произошло от романского корня rixicare, произошедшего от латинского rixare – «браниться, ссориться», через расширение, идущее от слов «бой, сопротивление» к идее опасности. Теперь это слово связано с идеей возможности предвидеть негативные последствия чего-либо.

В современном языке, по свидетельству словарей, слово risque обозначает опасность более или менее предсказуемую или же в специальном употреблении (в области права) – возможность события, зависящего не только от воли сторон и могущего привести к потерям, которые покрываются страховкой. Идея страхования, как известно – одна из центральных современных европейских цивилизационных идей, которая является прямым следствием эпохи рационализма, трактующего мир как механизм, созданный абстрактным разумом, а общество – как социальный механизм, созданный человеческим разумом. Как мы видели, risque поздно пришло в язык, происхождение этого слова туманно, и основная мифология, вторично конкретизирующая это понятие, должна быть отнесена к пострационалистической эпохе, эпохе крупных городов и новобуржуазных взглядов на жизнь.

По-французски это слово употребляется так:

entreprise pleine de risque, из чего следует, что риск может заключаться в некоем событии;

assurance qui couvre le tout risque, что указывает нам на наличие некоей площади риска, которую можно покрыть чем-либо другим и через это обезопасить его;

prendre, aimer, détester le risque, avoir le goût du risque, показывающие эмоциональные отношения человека с risque, такие же, как и с предыдущими синонимами; однако идея страха, по-видимому, связывается не непосредственно с risque, а с действием «принятия на себя риска»: лучше сказать il craind de prendre es risque, чем il craint les risques;

peser, estimes les risques – трактующего риск как товар, имеющий свою стоимость, возможно, с намеком на то, что оценка риска в новое время закладывалась в стоимость товара и отчасти переняла его характеристики.

Сопоставительный анализ представлений французов и русских об опасности

Итак, в русском языке лексика, описывающая высшее, внешнее, влияющее, неконтролируемое, базовое, дискретное, объективное, негативное, представлена следующими словами.

1. Опасность – самое общее понятие с достаточно детально разработанным образом: одушевленная, активная, обычно с очерченными границами, передвигается по тем же дорогам, что и человек, является следствием определенных причин, характеризуется по параметру «размеры». Источник опасности всегда внешний. Опасность мыслится в образе женщины, у которой есть лицо, она охотится на человека, часто вероломна, в охоте предпочитает скрытую тактику. Этимологически опасность связана с идеей опасения (пасения, защиты) скота, осторожности, то есть в процессе эволюции поменяло свой смысл на обратный.

2. Угроза причинно связана с человеком, всегда явная и не ведет охоты, является проявлением злой воли того, кто ее порождает. Соответственно, неодушевленна и инструментальна. Этимологически, видимо, связана со словами гроза, грозный (ср. Иван Грозный) и иллюстрирует русское представление о сходстве сильной личности и природного явления, стихии, которые не могут быть скрытыми и в негативных своих проявлениях бедственны.

3. Риск – слово с разработанным значением, но неразвитым образом. Понятие связано с идеей отваги, удали, в русской культуре существует множество контекстов, где русские признаются в любви к риску и трактуют это как черту национального характера.

У французов:

1. Danger (n. m.) – эквивалент русской опасности с существенными отличиями в проработке образа. Danger также одушевлено и активно, однако идея коварства ослаблена. Danger очевидно и несомненно. Сочетаемость этого слова направлена на описание противостояния опасности и человека, который активно борется с ней. Этимологически это понятие связано со взаимоотношением сильного и слабого, и поэтому, с нашей точки зрения, сочетаемость в большей степени описывает ситуацию противостояния.

2. Péril (n. m.) – синоним danger, проиллюстрированный аллегорическим прототипом. Источник péril – окружающий мир. Слово письменного языка, употребляющееся по преимуществу в нескольких определенных выражениях. Мыслится неодушевленно, часто употребляется во множественном числе и трактуется как совокупность неблагоприятных обстоятельств. Мотив противостояния человека péril ослаблен, вероятно, из-за того, что человек сам идет на испытание.

3. Menace (n. f.) – эквивалент русской угрозы, этимологически связано с идеей испытания, то есть, очевидно, подразумевается активный агенс, производящий некие действия с пациенсом, источник menace – злая воля человека. Образ этого слова обнаруживает связь с аллегорическим прототипом, а также с общим для русского и французского языка образом дамоклова меча. В образном плане понятие мыслится неодушевлено, предметно.

4. Risque (n. m.) отличается неразработанностью образа, но разработанностью понятия, центрального в страховой системе Франции и французском менталитете. В образном плане мыслится как предмет, товар, материальный актив.

Сопоставляя описанные ряды, отметим, прежде всего, что они находятся в совершенно различных этимологических полях. Русский ряд связан с идеей осторожности (опасность) и разбушевавшейся стихии (угроза), французский ряд – с властью сильного над слабым (danger), испытанием, своего рода экспериментом (péril) и жестокостью (menace). Находясь в поле стихии и осторожности, русский человек пассивен и является объектом для преследования коварной и злостной опасностью, в то время как носитель французского языкового сознания выступает по отношению к опасности активно, лишая ее возможности охотиться на себя и вероломно нападать. Активность французской трактовки связана также с возможностью самостоятельно подвергать себя опасности не ради лихачеств и удали, а ради познания жизни и приобретения выгоды.

По отношению к риску поведение носителей двух исследуемых языков также различно. Русский человек любит риск, слабо сопрягая его с идеей ответственности, по крайней мере там, где речь идет о его собственной жизни. Французы же, разработав развитую систему страховок – способа угнетения страха в ситуации окружающего со всех сторон риска, сопрягают свое поведение с идеей ответственности.

Анализ понятий, выражающих идею опасности, также свидетельствует о повышенной социализированности понятий французского ряда, ориентации его на общественную, государственную, иерархическую практику взаимоотношений и целеполаганий.

В более абстрагированном виде результаты могут быть представлены таблицей.

Библиография

1. Россия XVIII века глазами иностранцев. М., 1989; а также Масса И. Известие о Московии в нач. XVII века. ОГИЗ. 1937.

Глава шестая Представление французов и русских о добре и зле

В этой главе мы рассмотрим одну из ключевых бинарных оппозиций, представляющую собой глобальную понятийную универсалию большого «радиуса действия», представленную, так или иначе, у многих народов, если не у всех. В обобщенном виде ее можно представить как плюс и минус – положительное и отрицательное, полезное и вредное, нужное и не нужное, дающее силу и слабость и так далее. Можно сказать, что эти бинарные оппозиции задают своего рода мировоззренческие оси координат индоевропейской цивилизации, вдоль которых могут быть распределены многие другие понятия, имеющие в своих значениях элементы смыслов этих двух базовых понятий или их коннотаций. Причем не обязательно закреплены намертво, они могут флуктуировать, но при этом продолжают отчетливо соотноситься с осями.

Посмотрим на следующий набросок.

Очевидно, что фундаментально описать эти понятия – дело отдельного исследования, наша задача в данном случае – показать некоторые сходства и различия. Итак, проанализируем, как французы и русские понимают добро и зло. Для этого сопоставим русские слова и понятия добро и зло с французскими bien и mal.

Мы уже отметили, что перед нами не столько синонимические ряды, хотя они и представлены, по крайней мере, в русском языке – добро, благо, сколько антонимические пары, представляющие древнейшие оппозиции и являющиеся рудиментарными остатками так называемых дуалистических близнечных мифов (1). Это означает, что дальнейшее развитие мировоззренческих систем происходило если не под сильным влияние этих концептов, то в тесном соприкосновении с ними. Именно поэтому они и являются системой координат, осями, но, конечно, не только из-за своей древности. Как мы увидим далее, эти отвлеченные и базовые понятия не означают одно и то же в различных культурах и наполняются в зависимости от взятого языка национально специфическим смыслом.

Обратимся к определениям. Современные философские энциклопедические словари (ФЭС) так трактуют добро и зло: «…это нормативно-оценочные категории морального сознания, в предельно обобщенной форме обозначающие, с одной стороны, должное и нравственно-положительное, благо, а с другой – нравственно отрицательное и предосудительное в поступках и мотивах людей».

В интерпретации добра и зла в истории этики, начиная с древности, сталкивались различные точки зрения. Материалисты связывали их с человеческими потребностями и интересами, с законами природы или фактически с желаниями и устремлениями людей (натурализм), с наслаждением или страданием (гедонизм), с реальным социальным значением тех или иных действий. Идеалисты выводили понятия добра и зла из божественного веления и разума, из неких потусторонних идей и сущностей, в результате чего конфликту между добром и злом придавался метафизически-онтологический смысл борьбы извечных начал в мире (2). Отметим, что наши сознание и язык сочетают в себе первую и вторую точки зрения, не вызывая внутреннего конфликта и необходимости рационализировать исторически сложившиеся непримиримые подходы. Потому что в нашем сознании в большой степени правят воображение и миф, не требующие в своей развернутости логичности и последовательности, как того требовали бы построения разумные (3).

Итак, мы могли бы предложить для представленной группы слов следующий набор дифференциальных признаков: высшее, внешнее, вечное, влияющее, неконтролируемое, базовое, абсолютное, категориальное.

Абсолютное – значит непостижимое и неисчерпаемое.

Вечное – означает, что эти понятия не соотносятся с конкретной человеческой жизнью, сопровождая не жизнь человека, но жизнь рода человеческого. У каждого своя судьба, каждому представляются или не представляются различные случаи, каждому суждено повстречаться с различными опасностями и использовать или не использовать различные шансы.

Влияющее – означает, что человек не только с точки зрения актуальных мифов искушаем добром и злом, истиной и ложью, но и отвечает за свой выбор (и в человеческом суде, и в высшем).

Неконтролируемое – означает, что человек не может доминировать над этими понятиями.

Базовое – означает и присущее от века, абсолютное, и не имеющее степеней, категориальное, то есть основополагающее для классификации. Элементы значения именно этих слов обнаруживаются, как мы уже сказали, в трактовке огромного числа других понятий, являясь самым абстрактным элементом значения.

Русское представление о добре и зле

Русским понятиям добра и зла не находится никаких прямых аналогий в славянской мифологии. Происхождение слова добро неизвестно, есть версия, что оно, возможно, восходит к праславянскому корню dob, связанному с идеей времени. Существующие сегодня производные слова датированы XVII и более поздними веками и восходят к идее «добротности, доброкачественности, годности».

Активная мифологизация понятий добра и зла связана также с новым временем, развившим мотивы отождествления зла с сатаной, Люцифером, а добра – с Богом. Производные со значением «сострадательный, милосердный» возникли значительно позже других значений, что позволяет нам сделать вывод о том, что современные понятия добра и зла относительно новые, а в историческом времени – совсем молодые и могут трактоваться как специфические характеристики мышления и сознания современной цивилизации, начало которой, с согласия многих культурологов, относится именно к периоду конца XVIII века, к тому времени, когда атеизм оформился в самостоятельное и хорошо очерченное философское течение.

Сказанное не отменяет предположения о древности, исконности самой оппозиции, обозначенной в первых строках этой главы как плюс и минус.

Первое значение слова добро – вещественно. Добро – это имущество, достаток. Иной оттенок значения этого слова появляется при его соотнесении с синонимом благо. Даль отмечает что добро, благо – это то, что честно и полезно, то, чего требует от нас долг человека, гражданина, семьянина. То, что противоположно худу, злу (ТС). Здесь можно порассуждать: если имущество нажито честно, то будет хорошо, не будет плохого, от этого оно и называется добро. Но если нечестно, то добра не будет, ни в прямом, ни в переносном смысле. Добро на протяжении нескольких веков было центральным гражданственным понятием и именно в этом качестве было поставлено в соответствие пятой букве алфавита, о которой получал представление российский ребенок в возрасте пяти-семи лет. Добрый человек, по свидетельству Владимира Даля – это человек «дельный, сведующий, исправный, добро любящий, добро творящий, а также мягкосердный, жалостливый и иногда слабый умом». Доброта же – это соответствующее качество человека, относительно которого Даль приводит следующий афоризм: «Доброта без разума пуста».

Читая определения Даля, касающиеся слабого ума, современный человек может удивиться: откуда такое могло взяться? Ответ, очевидно, нужно поискать в истории русского юродства, юрод и именовался как дурак (см. слав. оуродъ – дурак, безумный (4)) и действовал постоянно вопреки корысти, совершая как бы религиозный подвиг.

Но обратимся к современному значению. Во-первых, в современном языке совершенно утерян граждаский аспект значения этого слова, во-вторых, в современном языке добро и благо существенным образом рознятся, в-третьих – добро никак в нынешнем употреблении языка не ассоциируется со слабоумием.

Понятия добро и благо были описаны в «Новом объяснительном словаре синонимов русского языка» (НОСС) под редакцией И. А. Мельчука и А. К. Жокловского, и принципиальные моменты этого описания выглядят следующим образом. Добро и благо – это то, что хорошо для людей. Синонимы различаются по следующим смысловым признакам: добро абсолютно, благо относительно, добро этически ценно и связано с доброй волей человека, благо – не этическая категория, а некий положительный результат, исход дела. Добро в отличие от блага – высшая нравственная ценность. Добро абсолютно, представление о нем может измениться только вместе со всей ценностной шкалой человека, представления о добре и рациональны, и нравственны, и интуитивны. Благо же сугубо рационально. Для добра главное – соответствующее душевное движение, для блага – холодный расчет. В основе представлений о добре и благе лежит ориентация на разные ценностные шкалы и разные субъекты оценки: представление о благе связано с человеческим судом, с точкой зрения людей вообще, подобно представлениям о справедливости и правде, а добро, подобно истине – с абсолютной, высшей, может быть, божественной точкой зрения на мир. Оно рассматривается как абсолютная ценность и поэтому способно обозначать абстракцию высокого уровня.

Мы присоединяемся к этому анализу, различая два вида добра – абсолют и характеристика, оценка нравственного поведения человека.

Посмотрим на русскую сочетаемость этого слова:

добро делают, несут, приносят, творят, сеют, настраивают на добро и пр.;

добро укореняется, разрастается, живет в человеке, разлито в мире, ходит по свету, борется со злом, побеждает, ретируется перед грубой силой, торжествует и дает всходы и пр.;

добра желают, добром отвечают на добро (зло), к добру призывают;

царство добра, «империя добра» (как антоним «империи зла»), силы добра;

свет добра, сила добра, апология добра, взаимная проницаемость добра и зла, плацдармы добра, довести до добра;

добро должно уметь себя защищать (быть с кулаками), что-то не кончится добром и пр.;

свет добра, дитя добра и света, озаренный добром и пр.;

проявляется, растворено в каждом поступке.

Рассмотрим подробнее образы, стоящие за сочетаемостью.

1. Колос/сорняк. У понятия добро отчетливо проглядывается коннотация растения (его сеют, оно укореняется, дает всходы, его жнут и так далее). Мы предполагаем, что за этим неопределенным растением может стоять колос или иное растение, дающее человеку его «хлеб». Такая ассоциация могла бы считаться базовой и системной, ибо, как мы увидим дальше, зло наделено той же коннотацией – растение (поговорка, идущая из античности: вырвать зло с корнем) – но растение это плохое, сорняк.

2. Имущество. Из этого образа логично проистекает образ предмета, объекта, имущества: добро делают, несут, принимают, отвечают добром на добро. Этот образ вплотную подходит к одному из толкований, на которое мы указывали у Даля.

3. Солнце. Прототипический образ урожая, стоящий за растением, колосом, логично влечет за собой образ солнца, света, без которого нет жизни, нет пищи. Именно поэтому добро светит, согревает, озаряет, освещает путь и так далее.

4. Вода. Вода, традиционно коннотирующая эмоциональную сферу и олицетворяющая одну из стихий (мы это увидим далее), представлена и в сочетаемости слова добро: добро разлито в мире, волны добра и т. д. В этом смысле, когда добро мыслится как внутренний процесс (добро родилось в нем), оно в метафорическом описании подобно эмоции (добрые чувства захлестнули его и т. д.). Если рассматривать сочетание добро разлито в мире, уподобляющее добро питательной среде, то здесь мы также склонны относить это к прототипической ситуации сева и урожая, которые без воды, как и без солнца, не могут быть успешными. Контексты, где добро из-за своей ассоциации с водой мыслится растворимым (добро растворено в каждом его поступке – то есть является частью их) – это производный контекст от базовой ассоциации добра с водой.

5. Войско. Представление добра как системы сил происходит из христианства и является одним из производных христианского мифа.

На содержательном уровне понятия добро существуют любопытные нюансы, приоткрываемые соответствующим прилагательным добрый. По нашему убеждению, добрый (о человеке) означает не только способный давать безвозмездно, но и умеющий проявлять жалость и всепрощение. Мы можем предположить, что в значении умеющий прощать традиционно эти качества рассматривались на Руси как чисто женские. Поэтому мы можем сказать она добрая женщина, он, она добрый человек (с немаркированным полом в слове человек), но плохо будет сказать: Он добрый мужчина – именно в силу названных особенностей значения этого слова.

Отметим, что понятия добра, доброты являются обиходными для русского языкового сознания и часто употребляются для характеристики людей, их намерений. Само это качество – доброта – социально одобряется, люди, проявляющие бескорыстное намерение помочь другому, оценочно поддерживаются социумом. Конечно, этот мировоззренческий концепт имеет даже в бытовом сознании нюансы, суммирующиеся в библейском выражении «Благими намерениями вымощена дорога в ад» или в упрощенном виде – «Не делай хорошо, чтобы не было плохо», но это уже предмет отдельного анализа, в ходе которого следовало бы обязательно указать на тот факт, что прототипически из двух братьев один всегда плохой, а другой хороший (Каин и Авель, и др.), и, как бы не разнились векторы их потенции, они все равно остаются родственниками, то есть встречаются, соединяются, пускай даже в ретроспективе.

Русское слово зло связано с древнерусским прилагательным зълъ, означавшим «дурной, плохой, низкий», существительными зъло – беда, зло, грех, и зълоба – порок, грех, вражда. Этот славянский корень связан с индоевропейским корнем со значением «изгибаться, кривиться, изворачиваться». Таким образом, зло этимологически антонимично также и правде, прямоте, правильности, правоте, и ассоциируется, через кривизну, с левизной, левым, незаконным (см. кривой договор, левый заработок и пр.).

Первоначально прилагательное было значительно более распространено, чем существительное, и применялось для характеристики человека. Злой означало «недоброжелательный, проникнутый враждой, ненавистью, желанием мучить». Иначе говоря, описывало поведение врага. Окончательная абстракция существительного произошла, по нашему убеждению, тогда же, когда и окончательная абстракция добра, с распространением и укоренением атеистического мировоззрения, когда возникла необходимость формулировать основы морали без обязательной ссылки на православную религию.

Понятия добра и зла в высокой степени симметричны: добро, как мы видели, – это то, что хорошо для человека, а зло – это то, что для него плохо, добро связано исконно с идеей богатства, зло – с войной, с враждой, и, таким образом, с потерей богатства. Добро, через абстрагирование понятия, стало обозначать высшую нравственную добродетель, зло – наивысший порок. За добром стоит Бог, который абсолютно благ. За злом – дьявол, который абсолютно злонамерен.

Многое сказанное о добре с противоположным знаком может быть отнесено ко злу, и в этом также мы видим проявление, последствие древних близнечных мифов.

В славянской мифологии история появления добра и зла представлена таким образом: серая уточка – олицетворение единого славянского бога Рода – по его научению отправилась разыскивать землю и, найдя ее (сотворя ее), снесла на ней два яйца с силами Яви и Нави (Явление и Навет), иначе говоря, с силами добра и зла. А дальше вылупившиеся из этих яиц птицы понесли добро и зло по всему свету, и стало оно само твориться и размножаться (СМ).

Славянское божество, олицетворяющее собой зло, – Мара, Маруха. Оно также «отвечало» за вражду и смерть (отсюда мор, мрак). У северных славян Мара – грубый дух, который днем невидим, а ночью открыто творит злые дела, предпочитая таиться в пещерах, на болотах, в рытвинах под берегом реки. С праславянским представлением соотносится также персонификация зла в образе беса (отсюда выражение «Бес попутал» или возглас «Черт!», называющий причину собственного или чьего-то ошибочного действия, неудачного стечения обстоятельств). У древних славян было верование, связывающее бесов, силы зла, с темнотой и холодом, а также с зимой, считавшейся временем их власти. К древним мифологическим персонажам этого ряда могут быть отнесены также и злыдни – слово, употребляемое до сих лор, иногда иронично, иногда впрямую, для обозначения злонамеренного человека. Так вот, злыдни в восточнославянской мифологии – вредоносные домовые духи, недоля, бида. Злыдни отличаются от пассивности доли, исконно касавшейся только благосостояния человека, они приносят ему несчастье. В некоторых местностях злыдней представляли в образе невидимых стариков-нищих, где они поселятся, там вечно будет беда.