Текст книги "Ментальность в зеркале языка. Некоторые базовые мировоззренческие концепты французов и русских"

Русская совесть (врожденное представление о добре и зле) современным сознанием воспринимается как внутренний судья, живущий в каждом из нас. Сочетаемость этого слова позволяет увидеть несколько образов, стоящих за этим понятием: существо, наделенное речью (человек или Бог), судящее и карающее, и хтоническое древнее существо, в наказание пожирающее человека (червь, змий и пр.). Иначе говоря, совесть символизирует христианскую идею Высшего суда и ада.

Понятие ума – самое широкое и употребительное из соответствующего ему синонимического ряда. Из всех синонимов лишь это слово пришло из греческого языка, возможно, именно поэтому в этом понятии много специфического славянского смысла. В современном языке, по нашим данным, ум ассоциируется в первую очередь со способностью человека принимать решение, то есть порождать новое знание. Из сочетаемости этого слова мы видим, что соответствующее понятие мыслится неодушевленным, в отличие от двух других внутренних органов – души и совести. Понятие ума сопровождают такие коннотации: ум – это инструмент и ресурс (вспомним у Тютчева: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить»); ум – это твердь, на которой стоит человек, ум – это вместилище. Инструментальность – основное в образе ума – связана с особенным образом знания в русском языке.

Синонимы слова ум – разум и рассудок – оба латинского происхождения, имеют свою специфику. Разум ассоциируется с высшей способностью, наличием базовых для человека представлений, рассудок скорее предполагает обыденное житейское знание и мысли. Слово рассудок не очень употребительно, мы можем привести в пример только такую сочетаемость, характеризующую его, с одной стороны, как предмет (лишиться рассудка, потерять рассудок), с другой стороны, как орган (здравый рассудок). Понятие разума, ассоциируемое на содержательном уровне с понятием истины, имеет некоторые общие с этим понятием коннотации (например, светило).

Русское слово интеллект – недавнее заимствование, получившее неожиданную биологическо-механистическую коннотацию, заданную мифологией нового времени: интеллект ассоциируется с мышцей, с телом и никак не вписывается в древние представления о единстве духовного и интеллектуального в человеке.

При описании соответствующих французских понятий было установлено следующее.

Французское слово âme – «душа», представление о которой, безусловно, связано и с античными, и с христианскими представлениями, мыслится во французском языке, в первую очередь, как неодушевленный предмет, с которым человек совершает ряд физических действий. Французская душа явным образом ассоциируется с тканью и одеждой, то есть с некоторой оболочкой, в оценке которой эстетический аспект находится отнюдь не на последнем месте. Французская душа также отождествляется с металлом, во всяком случае, для придания ей нужной формы с ней ведут себя так же, как с металлом. Душа в понимании французов – некоторое углубление внутри тела и, как и русская, может ассоциироваться с хлебом.

Обозначение французским понятием conscience одновременно и сознания, и совести свидетельствует о том, что частая двусмысленность, возникающая в большом количестве контекстов, не принципиальна в интересующем нас значении. Conscience трактуется как способность давать морально-этическую оценку своим действиям и подразделяется на хорошую совесть (спокойную совесть), плохую совесть (болезненную совесть) и профессиональную совесть (добросовестность). Исследованная сочетаемость позволяет нам увидеть четко оформленные коннотативные образы, сопровождающие это понятие. Эти коннотации таковы: совесть – враждебное по отношению к человеку существо, с которым человек ведет активную борьбу. В этом конфликте совесть слабая, внутренне противоречивая сторона, пугливая и готовая пойти на компромисс, подкуп, сговор. Иначе говоря, совесть – «легкий», не принципиальный противник. Совесть также и овеществляется, и в совести-предмете постоянно подчеркивается возможность приспособить этот предмет к своим нуждам. Опредмеченная совесть – это совесть-ткань, растяжимая и широкая, и совесть – твердый предмет, однако человек способен разрушить и его. Французская совесть – это также весы, подвал внутри человека. Именно в этом подвале и обитает совесть – внутренний орган, который страдает сам, но не заставляет страдать своего владельца.

Центральное понятие, описывающее во французском языке «орган мысли» – это esprit, понятие-гибрид, обозначающее в терминах русского языка одновременно и ум, и душу. Эта особенность понятия, совмещающего два полярных в русском языке начала, в полной мере отражается на его функционировании и коннотативных портретах. Основные из этих коннотаций такие: металлическая машина большого или маленького размера; крайне эмоциональное одушевленное существо, живущее внутри человека и являющееся особым объектом его заботы; емкость внутри человека, вместилище, продолговатый орган вроде руки, хобота или фаллоса. Важно отметить присутствие у этого понятия особого нюанса значения, позволяющего связать его с практической, прагматической, материальной деятельностью и включить в один ряд с другими словами, в которых мы выделяли этот аспект значения: fortune, occasion, bien, vérité и пр. Показательно также наличие классификационных признаков, показывающих рационалистическое начало французского менталитета. С такими классификациями мы столкнулись также и у слов mensonge, conscience. Какая бы коннотация не выступала на первый план, важно понимать, что esprit – внутренняя часть человека; человек является его носителем, но не пользователем, человек не работает им как инструментом.

Французское понятие intelligence (еще один эквивалент русского ума) – это понятие, с нашей точки зрения, особенно акцентирующее элемент понимания, анализа в умственной деятельности человека, способность взаимопонимания между людьми. То есть, иначе говоря, это ум особого рода. Понятие intelligence многое переняло от самого сильного понятия синонимического ряда – esprit – и обозначает также и духовную сущность, и человеческое существо, то есть тоже приобрело некоторые черты гибридности. Особо среди значений этого слова мы бы отметили третье значение – способность живого существа приспосабливаться к новым ситуациям, – связывающее также его и с идеей практического действия.

Во французском языке понятие intelligence недостаточно разработано образно, мы можем говорить лишь о некоторых фрагментах, оставшихся, возможно, от некогда существовавшей целостной картины. С какой-то точки зрения, intelligence – слой, покрывающий мозг, с какой-то другой – машина, порождающая абстрактные схемы. Однако образ, отождествляющий intelligence и машину, присутствующий также и у raison, – типичная научно-философская метафора, а не метафора, «которой мы живем».

Raison обычно воспринимается как эквивалент и русского «разума», и русского «рассудка». Особенности этого понятия в том, что оно связывается непосредственно с действием, а не с состоянием человека, за ним не проглядывается «души», а только лишь конкретный этимологически мотивированный образ счета, расчета, эталона, не допускающего множественности трактовок. Так же как и esprit, и intelligence, raison – не инструмент, а качество человека, это то, к чему взывают, raison – это данность, а не творение человека, созданное им для определенных своих целей.

Сопоставление соответствующих русских и французских понятий позволяет нам извлечь следующие выводы.

1. За русским и французским понятиями души стоит один и тот же прототипический этимон «дух, дыхание», однако понятия, произошедшие от этого этимона и трактуемые принципиально сходно, развили совершенно различные образно-ассоциативные ряды, что, с нашей точки зрения, обусловлено различиями в формировании национального самосознания и привело к четким различиям сущности национальных менталитетов. Русская душа, в большей степени связанная с представлением о психическом (и, следовательно, в большей мере являющаяся наследницей Психеи) – живой детородный орган, внутренняя суть человека, связанная с идеей «быть, а не казаться». Французская душа оказалась связанной с совершенно иным комплексом представлений – ткань, одежда, металл, предмет, что свидетельствует о приспособлении французским сознанием этого понятия для выражения целостной установки на то, что мир делается руками человека, приспосабливается им к себе, перекраивается по своим меркам.

2. Эту же тему развивает и французское conscience, имеющее идентичное происхождение с русским словом совесть: оба слова восходят к идее co-знания, к знанию, разделяемому всеми. Однако если русское сознание превращает совесть в вечно доминирующего судью и палача, иначе говоря, демонстрирует в трактовке этого понятия выраженное мазохистическое начало, то французское сознание превращает conscience в слабого, пугливого, готового пойти на сделку или отступить противника, победа над которым не вызывает сомнения. Французский менталитет вытесняет недоступное и непрактичное (истина), мистическо-эмоциональное и неконтролируемое (душа), судящее и карающее (совесть). Особое акцентирование материальной сферы жизни привело к закреплению во французском языке понятия профессиональная совесть, а особый рационализм сказался на наличии классификации состояний совести.

3. Центральным органом мышления в русском языке является ум, центральным органом мышления во французском языке является esprit. Ум – это инструмент, которым человек добывает новое знание, «открывает истины», находит выход из лабиринта и пр. Esprit, этимологически связанное с «духом и дыханием», является и мыслящим, и чувствующим началом. Esprit – не инструмент, а сущность человека, разумное начало, равно как и intelligence, делающее акцент на идее понимания, и raison, связанное с конкретным эталонным практически направленным действием человеческого разума. Иначе говоря, во французском языке не обнаруживается точного эквивалента русскому уму, равно как и русский ум, а также разум и рассудок, «не знают» такой особой классификации и стратификации, как французское esprit, и такой особенной выделенности и разработанности понятия «практического ума», имеющего во французском языке даже возможность образно ассоциироваться с наличными деньгами. Такая особенная отмеченность присутствует во французском языке во всех словах, обозначающих орган мышления. В русском же языке нет ни особой классификации, ни особой отмеченности ни одного из понятий. Слово рассудок, имевшее было такую отмеченность, уже почти вышло из употребления, а слово разум не наделено в русском языке особыми возможностями образовывать понятийно-образные ряды.

Представим результаты сопоставления в обобщенном виде.

Представления французов и русских о душе

Представления французов и русских о совести

Представление французов и русских об уме

Общекультурного свойства выводы из всего сказанного выглядят так.

1. Французское сознание не приняло и не закрепило за органами наивной анатомии человека высшей функции. Носитель французского языка покорил душу и совесть, приписав основную жизненную энергию органу мысли – esprit, оказавшемуся «больше» и души, и совести и ставшему основным символом человеческой сущности.

2. Для французского сознания установки античного мировоззрения в сфере «внутреннего мира» оказались более значимыми и поэтому стойкими, нежели христианского, не слишком подходящего для стимулирования активности и развития общественного и личного прогресса – главных буржуазных ценностей, а также являющегося основой для рефлексии, мешающей практическому действию. Такие же источники имеет и крайне неожиданный для русского сознания образ души как ткани, оболочки, одежды, традиционно презираемых русским одухотворенным видением мира, делающим выбор не в пользу кажущегося, а в пользу сущностного (по христианской модели), в отличие от сознания французского, выработавшего культ внешнего, кажущегося, формального, выразившегося и в формах этикета, и в роли моды в обществе, и в отношении к искусству.

3. Для русского сознания христианство оказалось единственно доступной и данной религией, поэтому оно пропиталось особым духом страдательности и мистицизма. Русский человек чувствует себя естественно, живя внутри с судьей и палачом, имея четко очерченный одушевленный источник эмоций, трактующихся в терминах стихии, равно как и многое из того, что эти эмоции вызывает (см. Главу вторую о русских понятиях опасности и угрозы).

4. Носитель французского языка активно преобразует то, что ему мешает, где бы ни находился источник этой помехи; носитель русского языка с помехой уживается. Это напрямую связано с отношением к активности и пассивности, к ответственности и безответственности, с любовью к благу и процветанию. Особое место среди этих оценок и установок занимает уникальный русский ум, инструмент для поиска выхода из сложнейших жизненных ситуаций. Не потому ли именно русские всегда были способны выживать в тяжелейших условиях, придумывая нетривиальные решения и используя все не по назначению, но поистине гениально? Не потому ли именно «русские мозги» так высоко ценятся и представляют собой дорогостоящий, но искомый товар для цивилизаций, держащихся за прагматические принципы? И не в силу ли названных ранее причин русские сами не понимают или не желают понять, какой замечательной вещью они обладают, и не могут оценить ее по достоинству?

Библиография

1. Бергсон А. Философская интуиция. Новые идеи в философии. Сб. № 1. СПб., 1912.

2. Урысон Е. В. Фундаментальные способности человека и «наивная анатомия» // Вопросы языкознания. 1995. № 7. С. 3–16.

3. Фуко М. История безумия в классическую эпоху. СПб., 1997; Фуко М. История клиники. М., 2002; Фуко М. Надзирать и наказывать. М., 1999.

4. Фрейд 3. Введение в психоанализ. М., 1996. С. ЗЗ8-349.

5. Лосев А. Ф. История античной эстетики (итоги тысячелетнего развития). М., 1992.

6. Тейлор Э. Б. Первобытная культура. М., 1939.

7. Лосев А. Ф. Бытие, имя, космос. М., 1993. С. 73.

8. Адбильдин Ж. М. Диалектика Канта. Алма-Ата, 1974. С. 30–145.

9. Кант И. Сочинения. М., 1964. С. 340.

10. Терновская О. А. Бабочка в народной демонологии славян: «душа-предок» и «демон». Мат-лы к VI междунар. конгрессу по изучению стран юго-восточной Европы. М., 1989. С. 151–160.

11. Максимов С. В. Нечистая, невидимая и крестная сила. СПб., 1903.

12. Апресян Ю. Д. Образ человека по данным языка // Вопросы языкознания. 1996. № 1. С. 37–68.

13. Frazer J. G. Myths of the origin of fire. London, 1930.

14. Мифологическая энциклопедия: Животные в мифологии. М., 1999. С. 89–92.

15. Платон. Соч.: В 3 т. Т. 3. Ч. 1. М., 1968. С. 455–593.

16. Аристотель. Соч.: В 4 т. Т. 1. М., 1981. С. 369–450.

Глава девятая Представление французов и русских о том, как они мыслят. Размышление, знание и идея в зеркале двух менталитетов

В этой и следующих главах мы будем сопоставлять мыслительные категории во французском и русском языках. Мы будем говорить о том, как французы и русские определяют для себя знание, причину и следствие, сомнение и уверенность, целеполагание.

Общая характеристика слов этой группы связывается для носителя русского языка с понятием мышление – понятием глубоко неординарным и немедленно обозначающим взаимную специфичность изучаемых культур: эквивалента русскому понятию мышление во французском языке отыскать трудно. Однако трактовка этого понятия в русских толковых словарях (за исключением одного лишь Даля) непременно оперирует термином отражение – термином, заимствованным из западной культуры (именно через этот образ западноевропейская традиция, подхватывая античную, трактует умственные процессы) и глубоко чуждым носителям русского языкового сознания.

«Мышление – это высшая форма активного отражения объективной реальности…» – читаем мы не только в философском словаре, но и во многих других, в то время как изучение сочетаемости этого слова показывает полное отсутствие каком-либо связи этих двух понятий в представлениях людей. Факт, отсылающий к истокам формирования этого понятийного поля: в России – через переводную литературу, приводящую к заимствованиям и наполняющую исконные слова «инородным» смыслом (как это было в случае с мышлением), в Европе – через уже в который раз реанимировавшуюся античность, «сказавшую свое слово в этом вопросе», и через вдыхание в эту античную непотопляемой строгости романской рационалистическо-просветительской души.

Эквивалента русскому мышлению во французском языке быть и не могло, за русским мышлением «стоит» исконная русская мысль, со всей ее обтекаемостью и прочими нетривиальными свойствами. В свою очередь, русские мысль и мышление в целом оказались совершенно неспособными к отражению (не в этом ли одна из причин тех огромных трудностей, которые сопровождали массовое распространение идей объеетивного материализма и марксизма?), а сознание в целом – не способно воспринять в полной мере европейский рационализм.

Однако для современного общеевропейского сознания, специфической частью которого теперь уже, несомненно, является и современное русское сознание, необычайно важны общие истоки представлений об интеллектуальной деятельности человека, особенно учитывая первоначально несамостоятельную «проработку» соответствующих терминов в русской культуре (1). Античная мифология и философия, французский и английский рационализм, Просвещение, немецкая диалектика, марксизм – все это общий фонд современного понимания того, что такое идея, причина, следствие, знание, цель и пр. Понимания, но не представления, в первую очередь потому, что все эти понятия мыслятся как продукты деятельности тех самых интеллектуальных органов наивной анатомии, о которых мы писали в предыдущей главе и которые очень по-разному мыслятся в двух изучаемых нами культурах.

Последние десятилетия о мышлении в философии, психологии и лингвистике писали преимущественно в терминах деятельности, именно поэтому (в том числе в последнее время) появилось множество работ, описывающих те или иные группы предикатов ментального действия. Классификациям также подвергались в первую очередь предикаты. Мы приводим здесь классификацию, предложенную В. Г. Гаком в статье «Пространство мысли (опыт систематизации слов ментального поля)» (2), так как полностью разделяем как высказанные в ней мысли, так и предпосылки, лежащие в ее основе, поскольку она не опирается исключительно на предикаты и поскольку мы с легкостью можем указать место изучаемых и сопоставляемых нами понятий в этой классификации. В. Г. Гак постулирует: «Все лексические единицы, соотносящиеся с понятием мыслить, образуют ментальное поле…» В плане языковой формы необходимо выявить все слова и значения слов, связанные с понятием мысли.

С этой целью исследуются:

1) слова с первичным ментальным значением, со всей их многозначностью;

2) переносные значения иных семантических полей;

3) словопроизводство;

4) словосочетания со словами ментального поля;

5) этимология слов ментального поля.

Важно, наконец, еще одно замечание В. Г. Гака: «Ментальное поле представляет собой нечетко очерченное поле…».

В центре ментального поля в русском языке находится глагол думать и существительное мысль, во французском соответственно – penser, pensée, idée. У глаголов думать и penser словари выделяют ряд общих значений (мыслить, иметь мнение, полагать, считать, намереваться, представлять себе, подозревать, помнить, рассчитывать, заботиться). Основные параметры и секторы поля и соответственные группировки лексических единиц такие:

1) ситуация ментального процесса: иметь знания, высказывать суждения и пр.;

2) познание (узнавать, придумать, выдумать, мысль – последние три слова связаны с идеей нового знания);

3) сохранение познанного: знать, память;

4) соотнесенность фактов по их признакам: различать, сравнивать, обобщать, идентифицировать, классифицировать и пр.;

5) выявление причинно-следственных связей: понимать, делать вывод, объяснять;

6) степень адекватности действия, то есть оценка знания с точки зрения истинности: знать, истина, правда, сомневаться, верить, считать, предполагать, придумывать, лгать, воображение, иллюзии;

7) временной аспект:

а) направленность в прошлое: вспоминать, узнавать;

б) направленность в будущее: предвидеть, предусматривать и пр.

В рамках описанных секторов могут происходить различные модификации, которые могут касаться как модуса высказывания, так и диктума. Эти модификации, относящиеся к диктуму, характеризуют сам процесс (фазы: узнать – знать – забыть; временная протяженность: размышлять, подумать немного, додумать и пр.; интенсивность: продумывать, думы, мечтания, медитация; актантно-залоговые модификации: помнить – напоминать, знать – сообщать, понимать – объяснять и пр.; интерперсональность: обсуждение, обмен мнениями, спор и пр.), а относящиеся к модусу характеризуют отношение субъекта к процессу (отрицание: согласие – отрицание, надеяться – отчаиваться и пр.; эмоционально-оценочный компонент: уверенность, надежда, подозревать, сожалеть и пр.; отношение: свободомыслие, инакомыслие, конформизм и пр.).

Для анализа и сопоставления мы взяли следующие слова, описывающие, с нашей точки зрения, центральную часть ментального поля: знание, мысль, идея, размышление, причина, следствие, сомнение, уверенность, цель и французские переводные эквиваленты этих слов. Выбор именно этих слов для анализа был продиктован, помимо необходимости ограничения их списка, который, как мы видели, огромен, следующими причинами:

1) это центральные элементы мыслительного поля, имена, называющие основные фазы и предпосылки мыслительного процесса: знание – база мыслительной деятельности, причина, следствие – операция анализа, связанная с пониманием, мысль, идея – операция синтеза, связанная с порождением нового знания, сомнение, уверенность – оценка знания, идеи, цель – импульс, приводящий в действие мыслительные механизмы; таким образом, в крайне сжатом виде именно этот набор понятий позволит нам увидеть отражение в двух языках самой сути мыслительного процесса;

2) мы преднамеренно не включили в этот список слова, связанные с речевой деятельностью, так как хотели получить представление о мыслительном процессе в «чистом» виде;

3) именно этот набор понятий, будучи центральным, должен предопределять специфически-национальные сдвиги в представлениях о других элементах этого поля;

4) этот минимальный набор понятий сразу же показал удачность выбора: каждому русскому понятию соответствует минимум два французских, что само по себе свидетельствует о различном членении рассматриваемой ситуации, а следовательно – о взаимной специфичности понятий не только на мифологически-образном уровне (уровень представления), но и на концептуальном (уровень понимания).

Русские понятия знание, мысль, идея

Не только в христианской, но и во многих других религиозных и философских системах знание мыслилось в терминах запретного плода, признавалось существующим отдельно от человека в некотором чистом абсолютном виде, связывалось с идеей трудности овладения им и зачастую порочным желанием человека завоевать его, после чего человек получил бы «ключи от мироздания» и сделался подобным Богу. Знать – прерогатива высшего начала, а не возгордившегося человека, который непременно будет наказан за свою гордыню или так, как был наказан Эдип, или так, как были наказаны Адам и Ева. В такой универсальной мировоззренческой установке мы видим отражение четкого представления о том, что знание есть власть, а власть – атрибут избранных и немногих. Часть из этих представлений сохраняется в языках, в частности в русском, где самое это слово – отглагольное существительное знание – зафиксировано с XI века и связано с идеей узнавания кого-то или чего-то или соблюдения известных человеку правил. Это слово однозначно связывается с греческим прототипом, таким образом, можно тем или иным способом связывать его появление в русском языке с развитием в русском сознании христианских идей. Окончательной версии происхождения этого слова в греческом (гносис) в данный момент пока что не существует, поэтому мы не может соотнести глаголы знать, узнавать этимологически ни с каким конкретным действием.

Даль определяет знание как состояние знающего человека, как ведомость, сведение, знакомство, а также как плод учения и опыта. Отметим здесь не случайность метафоры знание-плод, соотносящейся и с христианской метафорой, и с более широкой ассоциацией деятельности человека с землепашеством и садоводством. Знание-плод — двоякая метафора, позволяющая увидеть в знании и запретный плод, и плод, которым питается человек и которым вознаграждает его природа за усилия.

В современном языке слово знание понимается как:

1) обладание сведениями, осведомленность в какой-либо области;

2) во множественном числе – совокупность сведений, познаний в какой-либо области.

В русском языке слово знание имеет следующую сочетаемость:

хорошее, глубокое, плохое, слабое, поверхностное, большое, огромное, блестящее, прочные, обширные, разностороннее, слабое знание/знания;

показать, продемонстрировать, обладать, овладевать, пользоваться знанием;

знание помогает, способствует кому-либо сделать что-либо;

область, глубина, уровень, объем, качество, прочность, проверка, оценка, жажда знаний;

стремление, тяга, любовь, интерес к знаниям;

иметь, получать, приобретать, почерпнуть, углублять, расширять, растерять, дать кому-либо, передать кому-либо, проверять, контролировать, оценивать, использовать, применять свои знания;

тянуться, стремиться к знаниям.

Из приведенной сочетаемости видно, что знание/знания мыслятся как пассивный предмет и овеществляются в пределах нескольких коннотаций.

1. Знание/знания ассоциируются с водой, водоемом: их отсутствие вызывает жажду, они могут быть глубокими – то есть хорошими, и поверхностными – плохими, уровень их может быть различным, как и уровень воды, знания можно почерпнуть, расширить, углубить, в них можно даже утонуть, когда их слишком много, и т. д. О воде мы уже много писали в нашей работе, что позволяет поставить знание в один ряд с жизнью и смертью, рождением и трансформацией и прочими базисными идеями, связанными с движением и жизнью всего, способного эволюционировать. Вторичное значение символа воды однозначно отождествляется с интуитивным знанием, мудростью. В космогонии месопотамских народов глубины вод рассматривались как символ неизмеримой, безличной Мудрости. Один из древнеирландских богов носил имя Домну, что означает «морская глубина».

Представляется, что в доисторические времена слово, обозначавшее пучину, обозначалось для именования всего безмерного и таинственного (3). Мы полагаем, что метафоризация знания, связанная с водой, не нуждается в дальнейшем раскрытии в силу своей очевидности – без малейшей натяжки все может быть приведено в качестве мотивировки такой метафоры: вода и влечет, будучи исходной средой обитания, и страшит, тая в себе опасность, глубина ее таинственна, в толще ее скрываются невидимые миры, а также и многое другое, включая и идею опасности, и идею скрытой сути.

2. Пашня, женщина. Знание родящее, животворящее, хаотическое, лишенное четкой формы, предопределяет и поведение человека-мужчины по отношению к знанию: овладеть, завоевать, обладать. Этот образ напрямую связан с образом воды, которая, как мы многократно указывали, ассоциируется основными мифологическими системами с женским началом.

3. Предмет-опора. Знание-опора должно быть прочным, качественным, его можно проверять и оценивать. Именно с образом опоры связан и образ хромоты, о котором мы писали, когда анализировали понятие лжи: «знания хромают» именно тогда, когда они несовершенны, когда их не хватает; аналогично хромает и человек, лишенный знаний. В качестве предмета-опоры знания можно приобрести, растерять, передать и пр.

Если обобщить полученный образ, то на мифологическом языке образ знания может быть представлен следующим образом: «Знание имеет женскую сущность, отсюда коннотации и воды, и пашни. Когда мужчина познает женщину, она получает, зачинает от него знания, которые становятся ей опорой».

В русском языке нет сочетаемости, особо поддерживающей образ знания-клада, знания за семью печатями, знания-тайны. Этот образ едва проглядывает в выражениях добывать знания, делать открытие (открывать закрытое), однако такое представление все же сохраняется и укрепляется образом русского ума, ума – изощренного инструмента, лопаты, отмычки, дающей возможность добывать драгоценное знание, истинная сокровищница которого локализуется по-разному в зависимости от устоявшейся идеологии в тот или иной момент российской (или всеобщей) истории: ее хранят то мудрецы (или младенцы), то лоно природы, то способность человека чувствовать или анализировать.

Исконное славянско-греческое понятие, обозначающее некий продукт интеллектуальной деятельности человека – мысль, оно связано с глаголом мыслить и специфическим понятием мышление, с рассуждения о котором мы начали эту главу. Слово и понятие мысль существовали в старославянском языке, связаны с индо-европейским корнем, обозначавшем «стремиться к кому-либо или чему-либо» (именно этот факт позволил М. М. Маковскому в своем словаре сделать предположение об этимологической связи мудрости с обозначением части мужских гениталий), а также древнегреческим мудос – речь, слово, замысел, слух, сказание, сказка.

В. Даль определяет мысль как «всякое одиночное действие ума, разума, рассудка; представление чего-то в уме; идея; суждение; мнение; соображение; заключение; предположение; выдумка; думка» и пр. Помимо известных нам значений Даль приводит специальное кулинарное значение: мысли – «ядра, ятра животных, идущие в пищу», а также, с пометой «архаичное» – «догадка, сметка, толк, сказание». Из того факта, что Даль все же приводит это второе значение, следует, что «греческий смысл» сохранялся у русского слова достаточно долгое время.

Древнегреческая мифология, вскормившая в известном смысле христианскую и отрицаемая последней на многих уровнях, давшая свои ростки в обеих рассматриваемых культурах, достаточно полно «проработала» образы персонажей, воплотивших идею мысли.

Центральные персонажи, в большой мере определившие образную трактовку понятий мысль и идея, – это Метида, Афина и София, о каждой из которых скажем несколько слов. Метида (Метис – «мысль») в греческой мифологии – мудрая богиня, первая супруга Зевса, сумевшая ему помочь извлечь из утробы Кроноса (символа неумолимого времени) своих братьев и сестер при помощи приготовленного ею зелья. Впоследствии Зевс проглотил свою беременную жену Метиду, так как узнал, что их общий сын лишит его власти. После этого акта из головы Зевса родилась Афина, соединившая в себе мудрость отца и матери. Рождение ее произошло при помощи Гефеста (или Прометея), топором расколовшего Зевсу голову, из которой немедленно вышла на свет Афина в полном боевом вооружении и с воинственным кличем (мы можем увидеть аналогию между этим образом и русским выражением «у меня раскалывается голова», обозначающим перегруженность головы мыслями, головную боль). Афина – одна из центральных и древнейших фигур древнегреческой мифологии. Культ ее связан с периодом матриархата, возможно, именно поэтому она является богиней не только мудрости и войны, но и целомудрия. На древнее зооморфическое происхождение богини указывают ее постоянные атрибуты – змея и сова (оба этих животных до сих пор являются символами мудрости во многих культурах, в том числе русской). Афина связана со множеством стихий: ее рождение сопровождалось золотым дождем, она хранит молнии Зевса, ее изображение упало с неба, она отождествлялась с дочерьми Кекропа Пандросой («всевлажной») и Аглаврой («световоздушной»). Об Афине написано множество исследований. Отметим лишь важные для нас их аспекты: рождение ее из головы, ассоциация ее с хтоническими животным, связь ее с женским детородным культом, осмысление ее в ипостаси богини войны помогают нам понять многие из аллегорических атрибутов, сопровождающих все, что связано с интеллектуальной деятельностью (вплоть до метафоры «спор – это война», столь подробно рассматриваемой в знаменитой и уже цитировавшейся книге Лакоффа и Джонсона «Метафоры, которыми мы живем»). Несомненно, что именно образ Афины определяет принципиальную общность образной системы, сопровождающей в европейских языках базовые понятия мысли и идеи и многие из производных (в смысловом отношении) от них понятий.