Текст книги "Ментальность в зеркале языка. Некоторые базовые мировоззренческие концепты французов и русских"

Во французском сознании эта разновидность последствий как бы существует в чреве факта, и последствия «не желают сказываться», они инертны, их приходится извлекать, прикладывая силу. У conséquence обнаруживается негативная коннотация, на образном уровне они мыслятся неодушевленными и пассивными, они – объект, но не субъект действия.

Представление французов и русских о причинах

Представление французов и русских о следствиях

Теперь рассмотрим представления о цели в двух языках. Понятно, что цель, целеполагание является причиной в рассмотренном выше смысле этого слова, но только автором этой причины является не Бог, не природа, а человек.

Русское понятие цели, обозначающее определенный элемент структуры ментальной деятельности, зафиксировано в словарях русского языка с 1731 года. Это одно из ранних славянских заимствований из средневерхненемецкого. В. Даль выделяет у слова цель три значения:

1) то, куда метят;

2) мушка;

3) конечное желание, стремление, намерение, чего кто-то силится достигнуть.

«Цель, – указывает Даль, – начало или корень дела, побуждение, за сим идет средство, способ, а вершит дело танец, цель».

В современном русском языке слово цель понимается следующим образом: «то, к чему стремятся, что надо осуществить; заранее намеченное задание, замысел».

В русском языке это слово имеет следующую сочетаемость:

стоит чего-либо, противоречит чему-либо, цель оправдывает средства;

иметь, преследовать, ставить перед собой цель, осуществить, достичь (достигнуть) цели, добиться цели;

ставить кому-то цель, иметь что-то целью, ставить себе целью;

дойти до цели, идти, стремиться, приближаться;

главная, основная, большая, заветная, определенная, конкретная, ясная, поставленная цель;

задаться целью;

метить прямо в цель.

Из приведенной сочетаемости мы видим, что коннотация, закрепившаяся за абстрактным русским существительным цель, напрямую связана с тем конкретным значением, которое ранее имело это слово – это мишень.

«Абстрактная» цель осмысливается как «конкретная» цель с двумя лишь уточнениями: к цели можно подойти, приблизиться, и тогда будет легче ее достичь, то есть в языке намечается способ, облегчающий первоначальную задачу попадания в отстоящую на некоторое расстояние цель. Также цель наделяется оправдательной и указующей ролью: она оправдывает средства, может определять, подсказывать способы ее достижения («цель наша предопределяет набор средств ее достижения») и пр., иначе говоря, начинает мыслиться активной помощницей человека, задавшегося той или иной целью.

Понятие цели актуализируется во французском языке при помощи трех слов – but, fin, objectif. Мы видим, что французский язык, в отличии от русского, классифицирует и разграничивает цель, равно как он делает это по отношению к причинам и следствиям.

Слово but (n.m.), представляющееся нам центральным в этом ряду, зафиксировано во французском языке в XIII веке и имеет неясное происхождение (DE). Это слово до XVI века употреблялось редко, в XVI веке оно означало «точка, в которую целятся», и затем, по расширению смысла, «то, чего хотят достичь, к чему стремятся». Переносное значение, также распространившееся в XVI веке, еще более обобщило смысл этого слова – «основополагающая ориентация человека в жизни, его жизненная цель». Основная сочетаемость этого слова в историческом аспекте происходила от первого значения – «цель, в которую стремятся попасть»: le but en Ыапс, toucher au but, etc. (DHLF). Иначе говоря, именно эта цель максимально близка по своему происхождению к русской цели.

В современном языке у этого слова фиксируются следующие три значения:

1) цель при стрельбе;

2) цель, которую перед собой ставит человек;

3) (перенос.) то, чего человек хочет достичь (R1).

Сегодня это слово употребляется так:

viser, poursuivre, atteindre, réaliser, indiquer, définir, deviner, découvrir, cacher, exposer, assigner un but;

répondre à un but;

donner un but à qn;

arriver à un but;

un but précis, avoué, déclaré, évident, unique, louable, blâmable, essentiel, primordial, caché (TLF, RI, DMI).

Сочетаемость этого слова однозначно показывает нам, что коннотативный образ but строится на основе образа реальной цели, мишени, которую человек хочет поразить при стрельбе или которой он хочет достигнуть в спорте (рубеж, граница), то есть but представляется как мишень. Такой коннотативный образ, однозначный и определенный, связан с ситуацией, когда поражение цели при стрельбе или достижение ее в спорте требует от человека максимальной концентрации внимания и усилий. Именно в силу совпадения конкретного образного прототипа и психологического состояния получился такой однозначный и яркий результат.

Fin (n. f.) зафиксировано во второй половине X века и произошло от латинского finis (слово неизвестного происхождения), обозначавшего «рубеж, границу поля, границу» и в переносном смысле – «цель», «высшую степень чего-либо» (DE). В X веке слово обозначало остановку некоего процесса во времени, конец жизни и по расширению – последнюю часть чего-либо, откуда– границы (DAF) – до конца XVII века. Таким образом, мы видим, что значение «цель, граница, предел» было первичным по отношению к значению fin, «конец».

В современном языке у этого слова два принципиально разных значения – конец и цель, причем именно первое значение является наиболее частотным. Значение цель имеет следующие нюансы:

1) то, что человек хочет реализовать, к чему он добровольно стремится;

2) то, к чему существо или вещь предрасположены по своей природе;

3) юридически оформленная цель (R1).

Мы видим, что fin – значительно более абстрактная, философская цель, она в большей степени осмысливается как замысел человеческий или Божий, и именно в силу этого она сопряжена с идеей ответственности человека за свои цели и может быть оформлена юридически.

В современном языке слово fin употребляется следующим образом:

arriver, en venir à ses fins; se proposer des fins;

fins cachées, secrètes; fin subjective, relative; fin en soi;

la recherche des causes (moyens) et la recherche des fins; tendre à sa fin (TLF, RI, DMI).

Из сочетаемости мы видим, что образы, сопровождающие это понятие, воспроизводят его этимологию. Это, во-первых, граница, границы участка; во-вторых, предел. Именно первое значение предопределяет употребление этого слова во множественном числе, которое имеет и смыслоразличительную нагрузку по отношению к первому значению. Мы также видим, что fin связано с разумной волей, человек сам ставит себе цель, она может быть субъективной, секретной, может заключаться в самом человеческом существе. Fin, с одной стороны, личностно-субъективна, но, с другой, эта личностность и субъективность объективизируются, соотносятся с человеческим как таковым, именно поэтому fin, а не but или objectif соотносится с cause. Важно в этой связи, что сочетаемость fin практически не повторяет сочетаемости but.

Objectif (n.m.) – субстантивированное прилагательное objectif, – ve употреблялось первоначально в оптике (эллипсис: verre objectif – objectif) для обозначения оптической системы, направленной на наблюдаемый объект. С XIX века это слово обозначает оптическую систему устройства, фиксирующего образы – объектив, позже, с развитием телевидения – оптическую систему телевизора. В современном языке существует принципиально иное значение этого слова, развитие которого нам не удалось проследить: objectif – это цель, которую человек ставит перед собой. В чем специфичность этой цели относительно описанных двух?

Objectif в этом значении определяется так:

1) цель (точка), на которую направлена стратегическая или тактическая операция; иначе говоря, это те результаты, которых хотят добиться военными действиями;

2) конкретная цель, на которую направлено действие (R1).

Иначе говоря, objectif – это цель тактическая, самая конкретная из всех трех французских целей.

Сочетаемость этого слова в небольшой части совпадает с сочетаемостью слова but и, следовательно, в небольшой степени заимствует его коннотативный образ цели-мишени. Однако, учитывая тот факт, что слово употребляется в этом значении относительно недавно (не более ста лет), легко понять, почему оно пока что не обросло самостоятельными коннотативными атрибутами.

Обобщим полученные результаты.

Во французском языке самым ранним словом, обозначающим цель, является, безусловно, fin. Значение «цель» предшествует значению «конец», которое является как бы философским доразвитием понятия цели, предела, границы. Fin – это философская цель, проистекающая из предназначения человека или вещи. Fin – это то, что человек сам ставит перед собой, исходя из обширного анализа объективной ситуации. Именно в силу ответственности перед собой и перед законом человек несет ответственность (даже юридическую) за свои цели. Fin – это слово из ряда cause и effet. Слово but пришло во французский язык значительно позже и обозначало первоначально цель при стрельбе, а затем, по расширению, цель, которой человек хочет достичь. Таким образом, but обозначает в большей степени конкретную, более близкостоящую во временном отношении цель, чем fin. But имеет четкий коннотативный образ – это образ цели-мишени. Третья разновидность французской цели – это предельно конкретная «короткая» цель – objectif, слово, употребляющееся в этом значении совсем недавно. За этим словом также угадывается коннотативный образ цели-мишени. Таким образом, мы видим, что французское сознание оказывается очень чувствительным к тонким различиям между понятиями, обозначающими ментальные категории, возможно, именно в силу того, что рациональное для него напрямую связано с практическим действием, а не является категорией чистого размышления.

Представление французов и русских о целеполагании

Обобщающие соображения о всей линейке мыслительных категорий, рассмотренных в последних трех главах

1. Французское сознание более подробно членит пространство большей части понятий: русскому знанию соответствуют connaissance и savoir, русскому размышлению – méditation и réflexion; русской причине – cause и raison, русскому следствию – effet и conséquence, русской цели – fin, but, objectif. За этим более подробным членением стоит особая чувствительность французского сознания к двойственности мира, к его подразделению на объективное, высшее, и субъективное, человеческое. За этим членением стоит, с нашей точки зрения, убеждение в наличии непреложных, объективных законов, которым подчиняется все сущее, установление которых помогает адекватно представить себе реальность и адекватно действовать в ней. Такое членение представляется нам также связанным с особым развитием судебной системы во Франции, через горнило которой прошли многие из рассматриваемых нами понятий. Нашедшее в языке отражение двойственности мира связано, с нашей точки зрения, с эпохой Просвещения и рационализма, сумевшей четко выстроить представления по этому принципу, а также расклассифицировать многие из рассмотренных нами понятий в соответствии с теми или иными критериями. Иначе говоря, мы можем констатировать, что в сфере ментальных категорий во французском сознании царит порядок, наведенный в соответствии с определенными четкими установками.

2. Следует, безусловно, отметить особенности в самой структуре некоторых понятий относительно их русских аналогов. Главное, что бросается в глаза – опора на факты, особенно пристальное внимание к достоверности, как бы закодированное во внутренней форме понятий certitude, assurance, effet, cause. Иначе говоря, рациональные эмоции типа уверенности и сомнения во французском языке более рациональны, в русском – более эмоциональны. Таким образом, французское сознание в большей степени склонно искать точное знание, нежели русское.

Различия в парах мысль/идея – pensée/idée связаны со сложным переплетением в русском сознании поствизантийских и западноевропейских традиций. Мысль – понятие исконное, но в огромной степени трансформированное под влиянием Западной Европы, идея – понятие более позднее и заимствованное, претерпевшее обрусение в связи с конкретной политической ситуацией, на фоне которой происходило это заимствование. Французское pensée – чисто французское, а не постлатинское понятие, не выравненное по античным меркам, однако все же проникнутое лирическим оттенком рационалистической эпохи, idée – понятие античное, сумевшее сохранить связь с первоосновой и далее передать ее эстафету всем европейским и воспринявшим рационализм именно через Европу культурам. С нашей точки зрения, именно этому понятию мы обязаны общим коннотативным образом зрения, сопровождающим многие ментальные категории в романских и славянских языках. Однако мы можем с уверенностью утверждать, что русские ментальные категории (за исключением этих двух) проявили известную ригидность и зачастую, заимствуя коннотативные образы из европейских языков, сохранили национально-специфическое содержание, поддерживаемое соответствующими этимонами: размышление аморфно, как и сама мысль, причина сохраняет связь с причинить и на все случаи жизни одна, уверенность восходит к вере, но не к факту, следствие, связанное с судебным разбирательством, остается зачастую неверифицируемым, цель ассоциирована с целью при стрельбе и также не подразделяется по признакам. Более того, если французские слова обиходны и частотны в употреблении, то русское языковое сознание чаще предпочитает обходиться «обезличенными суррогатами» типа «почему?», «что получилось?» и пр. Аналогичные формулы также широко используются и во французском языке, однако они не оттесняют соответствующие основные понятия на периферию употребления.

3. Легко увидеть, что оба сопоставляемых ряда находятся в пределах общего поля коннотативных образов: это вода, осязаемость и опора. Это свидетельствует о том, что русская сочетаемость – заимствованного характера, так как мы не находим никакой мифологической поддержки ни для одного из русских понятий в славянских мифологических системах. В пользу заимствования образной (но не понятийной) структуры понятий свидетельствует также отсутствие национальных традиций рационализма. Представления обо всех этих понятиях были заимствованы из переводных европейских книг. Текучесть, осязаемость и фиксированность – три фундаментальные оси, на которые нанизываются конногативные образы многих ментальных и эмоциональных понятий, это своего рода коннотативные архетипы, сопровождающие соответствующие сферы представлений. Следует также отметить заниженную коннотативную основу многих русских ментальных категорий, связанную, по нашему убеждению, именно с регламентированностью употребления соответствующих слов.

4. Важно также отметить, что так же, как в представлениях о судьбе, добре и зле, правде и лжи, французские мыслительные категории особо выделяют область практического действия, имея для нее отдельный ряд понятий. Это касается не только специальных слов, таких как raison, но выражено и в самой разработанности понятийного поля, обслуживавшего судебную практику, развитую во Франции с XII века и преимущественного трактовавшую дела о собственности.

Суммируя все вышесказанное, мы могли бы определить французский тип сознания в этой сфере как рационалистический, русский – скорее как интуитивный. В сфере соответствующих французских представлений, структурированных и отточенных, царит известный порядок, в сфере русских представлений, неструктурированных, отмечается упрощение картины ментальных категорий, невыделение, стягивание различного в одну категорию. За русскими понятиями стоят этимоны, восходящие к родовому строю, за французскими – к государственному. Возможно, отчасти именно этим определяется существенное различие в поведенческих сценариях, реализуемых представителями этих двух столь не похожих культур.

Библиография

1. Фреге Г. Логика и логическая семантика. М., 2000.

2. Бирюков Б. В., Тростников В.Н. Жар холодных чисел и пафос бесстрастной логики. М., 1988; а также Баранов А. Н. Лингвистическая теория аргументации: когнитивный подход. Дис. докт. филол. наук. М., 1990.

3. Хинтикка Я. Логико-эпистемические исследования. М., 1980; а также Ыйм X. Решения, действия и язык // Учен. зап. Тартуского ун-та. 1978. Вып. 472: Проблемы моделирования языковой интерракции. С. 61–67.

4. Blanche R., Dubuc J. La logique et son histoire. Paris, 2002.

5. Тэйлор P. Энциклопедия философии. М., 1967. С. 57.

6. Стейс У. Т. Критическая история греческой философии. М., 1934. С. 6.

7. Кант И. Критика чистого разума. СПб., 1907.

8. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. Собр. соч.: в 5 т. Т. 1. М., 1999.

Глава одиннадцатая Представление французов и русских о сомнении и уверенности

Сомнение и уверенность – это чувства, сопровождающие оценку знания-информации, и в силу этого названные два слова занимают промежуточное положение между эмоциональным и рациональным началами человеческой личности (1). Оба этих слова описывают некое когнитивное состояние, сопровождающее оценку достоверности той мыслимой реальности, с которой в данную минуту оперирует человек. И сомнение, и уверенность, с нашей точки зрения, есть чувства, связанные с реакцией человека на неполноту информации-знания, приводящую к невозможности однозначно классифицировать эту информацию как истину или как ложь.

Знание мыслится обычно как абсолют и не связывается с состояниями уверенности и сомнения (2). Сомнение возникает тогда, когда существуют основания оценивать информацию-знание как ложную, однако нет достаточной аргументации для того, чтобы эту ложность доказать. Аналогично уверенность возникает тогда, когда возникает достаточно оснований для того, чтобы считать информацию-знание истинной, но нет доказательств ее истинности (3). В русском языке слово, обозначающее первое состояние (сомнение – мнить вместе с кем-то), этимологически связывается с глаголом мнить и существительным мнение, а второе – с понятием веры (уверенность), особым образом интерпретирующим состояние человека, умеющим заменить доводы, происходящие от разума, доводами, происходящими от чувств.

Как мы только что сказали, русское слово уверенность произошло от слова вера, означавшего в древнерусском языке «верование», «правда», «вера» (с XVII века), «присяга», «клятва». Для того чтобы лучше понять специфические оттенки понятия уверенность, скажем несколько слов о слове вера. Специфичность этого русского понятия по отношению к французскому выражается также в том, что в русском языке существует производный глагол верить, описывающий иррациональное ментальное действие: считать что-то истинным, не имея при этом достаточных оснований или даже вопреки противоречащим вере аргументам. Во французском языке глагол croire – означает не только верить, но и думать, полагать, таким образом, эти два смысла в ряде контекстов как бы сосуществуют, сливаются. В русском же языке верить и полагать – в корне разные действия: верить – значит быть уверенным, не испытывать сомнения, полагать же – предполагать, допускать, то есть обнаруживать некое сомнение.

Состояние веры – иррациональное когнитивное состояние, исключающее сомнение иррациональным путем, иначе говоря, вера – это иррациональное знание. Веры требует только то, истинность чего не может быть доказана. Таким образом, вера – это способ компенсировать слабость разума, это даже способ доказать факультативность разума при решении первостепенных экзистенциальных вопросов, в сфере которых точное знание часто отсутствует (речь здесь идет о рождении, смерти, судьбе и пр.). Особая функция веры в русском сознании – и в религиозном, и в обыденном (через перенос) – необычайно высока: вера в свои силы, вера в жизнь, вера в будущее, вера в победу добра над злом, в счастливый исход дела и пр. Состояние уверенности часто граничит с состоянием веры. Важный нюанс: Даль в своем словаре приводит устаревшее значение глагола уверять, означавшего «приводить к присяге на верность, на подданство», что пересекается также с этимологическим значением слова вера. Иначе говоря, первоначально и за понятием веры, и за понятием уверенности стояло чувство преданности, чувства и обязательства по отношению к более сильному в социальном плане человеку, измена которым (изменение этих чувств) могла стоить жизни изменнику.

Уверенность трактуется Далем как состояние веры, убеждение. Уверенность в современном русском языке определяется как твердая вера в кого-либо или что-либо, убежденность в чем-либо, сознание своей силы, своих возможностей, решительность в действиях, и имеет следующую сочетаемость:

твердая, непоколебимая, несокрушимая уверенность;

чувствовать, ощущать в себе, вселять в кого-то уверенность;

подорвать, подкрепить, укрепить; поколебать; давать уверенность;

пребывать в уверенности, оставаться в уверенности;

уверенность появляется, оставляет, покидает кого-либо;

обрести уверенность;

уверенность строится на…;

уверенность пришла.

Поскольку уверенность осмысливается в терминах чувства, то с этим словом возможна вся сочетаемость, сопровождающая чувство как таковое: чувство уверенности рождается, растет, укрепляется и пр. Однако уверенность может рождаться, расти и покидать человека, в отличии, скажем, от стыда, из чего мы можем сделать вывод, что уверенность относится к особому разряду одушевляемых чувств.

Из приведенной сочетаемости мы видим, что уверенность мыслиться в основном в пределах следующих двух коннотаций:

1) опора;

2) персонифицируемая эмоция, как порождаемая человеком, так и приходящая к нему извне.

Образ опоры, сопровождающий понятие уверенности, представляется существенным при описании интерпретации человека в русском национальном сознании. Опора — это то, что помогает удержать равновесие кому-то или чему-то внутренне неустойчивому, неустойчивому в силу либо врожденного дефекта, либо благоприобретенного. Поколебать опору-уверенность означает лишить ее главного качества опоры, то есть уничтожить ее в основной ее функции. Уверенность-опора воспринимается как некая данность, а не созданное человеком себе воспомоществование. Это своего рода крепость (пребывать в уверенности и пр.), которую можно взорвать, подорвать и которая дается человеку извне. По отношению же к одушевленной уверенности человек пассивен окончательно; она рождается, растет в нем, наполняя его силами, и по независящим от своего «родителя» причинам покидает его. Персонифицируемая уверенность не описывается никакими признаками, то есть не дооформляется образно, что свидетельствует об относительной слабости этой коннотации.

Напротив, первая коннотация – опора – серьезно поддерживается признаковой сочетаемостью, а также наличием антонима уверенности – колебания, напрямую ассоциирующего неуверенность с неприятным и тревожным чувством неустойчивости.

Сомнение, определяемое В. Далем как «нерешимость, шаткое (NВ!) недоумение, колебание (NB!) мыслей, недоверие, подозрение, опасение», этимологически связано со старославянским глаголом мнить – «полагать, думать». Очевидна сохранившаяся и поныне связь мнительности и сомнения: и то, и другое связано с ощущением негативного свойства имеющейся информации. Это же видно из современного толкования слова сомнение как «неуверенности в истинности, возможности чего-либо, отсутствия твердой веры во что-либо; опасения, подозрения».

В русском языке у этого слова имеется следующая сочетаемость:

большое, неожиданное сомнение;

испытать, иметь, возбуждать, вызывать, уничтожить сомнение;

развеять, рассеять сомнение; подвергать что-либо сомнению; брать, ставить под сомнение;

сомнение появилось, берет кого-то, (не) покидает, (не) оставляет, (не) пропадает;

сомнение закралось в душу, зародилось у кого-либо;

сомнения грызут, гложут, терзают;

червь сомнения;

сомнения гнездятся;

что-то может породить сомнения;

заронить сомнение, посеять сомнение;

возбуждать сомнение;

разрешить все сомнения;

тень сомнения.

Из приведенной сочетаемости мы видим, что сомнение в русском языке ассоциируется с несколькими достаточно хорошо просматривающимися образами:

1) сомнение как туман;

2) сомнение как червь;

3) сомнение как растение.

В рамках приведенных коннотаций сомнение часто описывается как нечто постоянно существующее, что-то, что можно «возбудить». То же постоянство сомнения выражено и в образе крыши, неба, чего– то существующего над головой, подо что можно поставить практически любую уверенность. Так, мы допускаем сомнение применительно к нашим планам и намерениям (человек предполагает, а Бог располагает), часто произнося: «Если ничего не случится, я сделаю, пойду» и так далее. Русский человек из-за недискретности мира, о которой мы уже писали, в точности не знает, что именно может помешать ему совершить задуманное, поэтому он всегда много сомневается в стопроцентной реальности своих планов.

Коннотация туман поддерживается также и многими прямыми употреблениями этого слова, создающими близкие контексты, например, напустить тумана означает сделать что-либо неясным; туман, пелена перед глазами в переносном смысле означает «невозможность что-либо четко увидеть, отчего замутняется ясность знаний и четкость представлений». Четкость, ясность, прозрачность сопровождают идею знания наверняка, уверенность. Туманный обычно характеризует мысль, информацию с точки зрения ее понятности, то есть с точки зрения возможности оценить ее достоверность. В этом же смысле сомнение ассоциируется с тенью, это облако или туман, отбрасывающие тень или воспринимаемые как тень. Словарь символов сообщает нам, что туман символизирует неопределенность вещей или слияние элементов воздуха и воды и неизбежную неясность основных черт каждого аспекта и каждой фазы эволюционного процесса (СС).

Сомнение, закрадывающееся в душу и гложущее (точащее), как червь, ассоциируется со смертью, распадом, муками и является, с нашей точки зрения, типично христианской метафорой (аналогичная коннотация, вспомним, есть также и у слова совесть), основанной на осуждении сомнения христианской доктриной. Сомневаться грешно; если допускаешь в себя червь сомнения – погубишь душу. Этот христианский постулат, однако, имеет узкую сферу действия, он касается не всего спектра возможных сомнений, а только сомнения в Боге. Именно поэтому закравшееся сомнение – это зло, посланное дьяволом, чтобы погубить душу человека.

Сомнение-растение, как мы уже видели, есть коннотация, достаточно распространенная для мыслительных и, главное, эмоциональных состояний. Растение – достаточно полно разработанный в мифологии различных народов символ. В астробиологическую эру часто устанавливались связи мифических существ и растений. Растение, с его выраженным годовым циклом, часто ассоциировалось со смертью и возрождением, иначе говоря, с преобразованием жизни, а также и с плодородием полей – мощнейшим символом космической, материальной и духовной плодовитости. В данном случае таким полем является душа человека (лоно всей его эмоциональной жизни), в которую сеется сомнение и где оно плодоносит. Через коннотацию «растение» сомнение также связывается со злом.

Мы могли бы предположить, что растение-сомнение, произрастающее в человеческой душе, дает и другие всходы: сомнение сеет вражду, злобу, они нередко растут из одного корня. К этому же понятийному гнезду может быть отнесено и понятие доверие – антоним сомнения, также иррациональное состояние, являющееся симметричным иррациональным ответом на сомнение. Доверие, как и сомнение, чувствуют, доверие и сомнение борются друг с другом, доверие снисходит, покрывая собой «низ», плохую почву, где растут сорняки сомнения.

На французский язык сомнение и уверенность обычно переводятся словами doute, certitude, assurance. Рассмотрим эти понятия.

Doute (n.m.) – отглагольное существительное, прошедшее ту же историю развития, что и соответствующий глагол – douter. Этот глагол произошел от латинского dubitare, обозначавшего «колебаться между двумя вещами, быть в нерешительности» (DE). Латинский глагол восходит, в свою очередь, к числительному duo – два. Иначе говоря, за идеей французского сомнения этимологически стоит идея выбора из двух.

В старофранцузском языке глагол сначала выражал идею страха – «бояться». В современном значении – «сомневаться» – глагол начал употребляться с XII века (DAF). Соответствующее существительное прошло также определенную понятийную обработку в философских и религиозных текстах (у Декарта, например).

Мы находим лаконичное аллегорическое описание этого понятия в средневековой иконографии. Там doute изображалось в виде задумчивого обнаженного мужчины, стоящего в нерешительности на развилке перед двумя или даже тремя дорогами (I) – то есть в средние века латинский смысл был еще достаточно прозрачно виден. В этом изображении мы видим рудимент латинской этимологии и расширение философского содержания понятия: речь идет не о двух или трех вещах, из которых следует, преодолев сомнение, выбрать одну, а о вариантах жизненного пути. Иначе говоря, сомнение было первоначально связано с трудностями принятия решения, а не с абстрактной (или конкретной) оценкой достоверности информации. Это последнее значение очевидным образом появилось в результате расширения первоначального смысла в философских и теологических трудах.

В современном языке doute означает следующее:

1) состояние разума, который сомневается в реальности факта, в истинности высказывания, в поведении, которого следует придерживаться в неких особых обстоятельствах;

2) факт сомнения (R1).

В современном французском языке слово doute имеет следующую сочетаемость:

etre dans le doute; laisser qn dans le doute; cela est hors de doute / mettre qch en doute; avoir un doute; laisser planer un doute; il n’y a pas l’ombre d’un doute; cela ne fait aucun doute;

lever, éclaircir, dissiper, émettre, formuler, conserver, élever un doute;

oter, tirer qn d’un doute (vieilli);

la jalousie se nourrit dans les doutes;

un doute s’élève, naît, surgit, subsiste, persiste, plane;

un doute affreux, léger, subit (TLF, R1, DMI, DS, NDS, DGLF).

Из приведенной сочетаемости мы видим, что doute осмысливается в современном языке в пределах нескольких коннотативных образов.

1. Навес. Doute – это некоторое помещение, ограниченное пространство, в которое можно нечто поместить, положить, в котором можно нечто оставить и из которого затем можно вытянуть человека или вещь.

2. Птица, крупный летающий предмет. Видимо, именно в этом качестве французское сомнение способно отбрасывать тень. Птица или самолет могут связываться с идеей движения в воздухе, воплощать «высокую идею», находящуюся над человеком, этот же образный оттенок поддерживается выражением élever (поднять) un doute.