Текст книги "Ментальность в зеркале языка. Некоторые базовые мировоззренческие концепты французов и русских"

Затем, гораздо позднее, произошли субстантивация и развитие современного значения. В современном языке сохранилась в ряде элементов толкования подспудная связь с этимоном. Определяется это слово так: «Крайний страх (трактуется через слово terreur, с нашей точки зрения, именно потому, что Пан пугал), наступающий внезапно (Пан появлялся внезапно), как правило, немотивированный (поздняя христианская или атеистическая оценка, трактующая такую причину как ирреальную) и часто овладевающий толпой». Коннотативный образ, выстраивающийся из сочетаемости этого слова, также в целом находится в русле уже описанных образов. По-французски говорят: vent de panique, semer la panique, jeter la panique, уподобляя панику семенам растения, которые разносит ветер.

Отметим еще раз, что подобная коннотация связана с коннотацией слова sentiment, то есть восходит к видовому понятию, а не является специфически родовой. Важно отметить, что во французском языке панический страх до сих пор иногда толкуется как сильный беспричинный страх (R1) вопреки даже реальному употреблению этого слова, сохранившему так надолго свою этимологическую память: считалось, что Пан как божество стихийных сил природы наводит на людей беспричинный, так называемый панический страх, особенно во время летнего полдня, когда замирают леса и поля (МС). Страх этот считался беспричинным потому, что в отличие от сегодняшних причин, способных вызывать панику, Пан никогда не причинял вреда людям.

Любопытной особенностью всего лексического поля, описывающего страх во французском языке, является тот факт, что все эти слова, за исключением effroi, женского рода, в отличие от русского языка, где ядро понятий, обозначающих страх (страх, ужас, испуг) – мужского рода. Конечно же, можно это связать исключительно с формальными признаками соответствующих существительных, но чем тогда объяснить серьезную оговорку в Историческом словаре французского языка (DHLF), назвавшем, вопреки всякого рода однозначным свидетельствам, Pavor античной богиней, а не богом. Неужели простой оплошностью?

Сопоставим описанные ряды французских и русских понятий.

Страх в русском языковом сознании, как мы это показали в общей части наших рассуждений, никак не является «популярной» русской эмоцией. В русском языке страх не имеет «своей» философии, не является основной «темой» жизни и культуры. Трактовка страха в русской традиции не содержит в себе указания на возможность возникновения немотивированного, так называемого экзистенциального страха, являющегося «любимым чувством французов», прекрасно разработанного как в народном, так и в аналитическом творчестве. В русском языке страх сопровождают две коннотации – холод и змея-спрут. Первая описывает физиологическую вегетативную реакцию человека, вторая актуализирует древние мифологические установки сознания.

Образная система синонимов всего ряда концентрируется вокруг центрального его понятия – слова страх. Боязнь – несильный протяженный во времени страх, испуг – сильный внезапный быстропроходящий страх, ужас – максимально интенсивный и в силу этого не слишком продолжительный страх. Все эти слова характеризуют само чувство, но не причину, вызывавшую его. Во французском языке и, соответственно, сознании – картина иная: центральное понятие peur, и его значение не менялось на протяжении всей истории французского языка (ситуация, характерная для немногочисленных лексических единиц, среди которых – базовые эмоции). Во французском языке peur мыслится преимущественно вне человека (это поддерживается и средневековым аллегорическим образом этого понятия), это внешняя сила, не змея, нападающая исподволь и практически не допускающая поединка, а огромное агрессивное животное, с пастью, утыканной зубами, а не жалом, таящим яд.

Effroi – сильный быстро проходящий страх, всегда связанный с объективной причиной (этимологически это слово связано с ситуацией нарушения перемирия).

Frayeur – понятие, этимологически связанное с идеей сильного шума или грохота (паралелль с русским испугом), однако Le Robert указывает на необязательно объективный характер причины страха.

Epouvante этимологически связано с состоянием сильного удивления, иначе говоря, это страх, вызванный непониманием, страх-удивление – и это можно увидеть в современной сочетаемости этого слова. Современное значение – сильный страх, вызванный чем-то необычным – подтверждает версию: необычное означает непонятное. Исходя из этого, ясно, что такой страх вызывается не человеком, а ситуацией или чем-то сверхъестественным. Все это позволяет понять, почему именно это слово изначально обозначало соответствующий жанр литературы или кино (film d’épouvanté), непременной частью которых являлся и является suspens.

Понятие angoisse, не имеющее точного эквивалента в русском языке и состоящее из двух элементов значения: страх и тревога – понятие, прошедшее существенную эволюцию во французском языке. Этимологически за этим словом стоит идея, образ сжатия, присутствующий и в некоторых других словах, описывающих негативные эмоции. Сжатие, ассоциирующееся с гипоксией и асфиксией, вызывает у человека сильнейший страх, и именно поэтому, видимо, этот термин был выбран экзистенциалистами в качестве центрального для построения собственной теории бытия. Иначе говоря, причина, вызывающая этот страх, непременно глобальна, не всегда может быть сформулирована исчерпывающим образом и касается жизненно важных для человека сфер.

Crainte, этимологически связанное с идеей дрожания, прошло через религиозные тексты, чем и может быть объяснена его «одухотворенная» коннотативная репрезентация. Сочетаемость этого слова показывает нам, что crainte бывает маленьким страхом, его ребенком, он рождается внутри человека, и человек ведет себя с ним, как ведут себя с малышом, но потом crainte вырастает и становится точно таким, как peur. Однако причина этой разновидности страха может быть, в отличие от peur, напрасной и иллюзорной.

Terreur этимологически связан с взаимоотношениями между людьми (лагг. terrere «пугать, обращать в бегство», «принуждать сделать что-либо путем устрашения»). Отсюда все специфические известные значения этого существительного. Средневековый аллегорический образ поддерживает этимологию (что бывает отнюдь не всегда): terreur – это чувство, вызываемое человеком (или чудовищем), имеющим намерение вызвать именно это чувство.

Horreur – слово, известное во французском языке с XII века и связанное с идеей вздыбливания, дрожи, это ужас от впечатления, ужас, связанный с оценкой и отвращением, так или иначе, horreur – это страх-отвращение.

Напрашивается параллель между menace и terreur, danger и épouvanté. Если danger потрясает своей омерзительностью, она вызывает horreur.

Слово и понятие panique, описывающее скорее не эмоцию, а поведение при определенной эмоции, безусловно, интересно тем, что толкование описывает мифологический сценарий полуденного появления Пана, вызывающего немотивированный страх.

Представление французов и русских о страхе

Библиография

1. Лихачев Д. С. Избранные работы. М., 1987. Т. 2. С. 425–430.

2. Апресян Ю. Д. Интегральное описание языка и системная лексикография. М., 1995. С. 369, 456.

3. Успенский В. А. О вещных коннотациях абстрактных существительных // Семиотика и информатика. Вып. 11. М., 1979. С. 146–147.

Глава четырнадцатая Гнев и радость в представлениях французов и русских. Общие выводы по восприятию базовых эмоций в двух культурах

В европейской культуре, в том числе и в русской, демонстрировать гнев и его проявления не принято (1). Точнее, такую «роскошь» может позволить себе только иерархически старший человек, глава, начальник, родитель (2). Связано это, вероятно, с табуированностью провокации на агрессию в человеческом обществе как таковом, связанной с цивилизационным инстинктом самосохранения. Почему исключение составляют высшие в социальной иерархии члены общества, понятно: на их агрессию не может последовать аналогичный ответ.

Известная поговорка «Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав» – один из способов рационализации этого, по всей видимости древнего, табу. В современной культуре никакая рационализация не представлена, просто дети воспитываются в этом запрете, при той практике, что воспитание как раз и призвано развить в человеке механизм торможения в ответ на соответствующий внешний стимул (3).

Попробуем разобраться в этом запрете с культурологической стороны.

В русском языке ряд, представляющий идею гнева, выглядит так: гнев, ярость, бешенство.

Русский гнев – чувство сильного возмущения, негодования, граничащее с утратой самообладания, этимологически связано с гнилью и гноем (ЭСРЯ) (ср. в современном жаргоне гневаться на кого-то значит злиться, сердиться). Более старшим значением может быть «состояние больного, покрытого струпьями, гноящимися ранами», отсюда значение слова «гной» – «ярость» (ИЭССРЯ).

Даль определяет гнев как сильное чувство негодования, страстный порыв, вызванный досадой (ТС) (синоним – «сердце», ср. сказать что-нибудь в сердцах, то есть исходный орган наивной анатомии у русских в этом случае – все же сердце и душа, а не печень, как у романцев). Одновременно сочетаемость русского слова гнев образно связывает его с диким зверем. Мы говорим:

укротить гнев, обуздать свой гнев;

закипеть от гнева, задыхаться от гнева (нехватка дыхания, с нашей точки зрения, связана с повышенной температурой либо тела, либо воздуха), вспышка гнева; побагроветь от гнева; глаза налились кровью от гнева; глаза горят от гнева.

Из этой сочетаемости явственно видны три коннотации слова гнев:

1) дикий зверь;

2) жар;

3) жидкость (выплеснуть); болезнь.

Все три коннотации, включая «жидкость», ассоциируют гнев с воспалительным процессом, болезнью (мы говорим: излить, выплеснуть свой гнев; ср. с устаревшим значением французского humeur – «органическая жидкость, вырабатываемая человеческим организмом», и особенно с выражением un moment d’humeur, обозначающим «приступ гнева»). Это справедливо и для коннотации «дикий зверь», в терминах которой часто мыслили и мыслят недуг: многие болезни именно нападают на человека, скручивают его, одолевают, сживают со свету и пр. Иначе говоря, демонстрация гнева, то есть болезни, лихорадочной, жестокой, гнойной, является, по сути, демонстрацией слабости, а не силы, как бы устрашающе эти проявления не выглядели. Но гнева боятся. Потому что, когда он исходит от иерархически высшего существа (гнев Божий), он выступает предвестником кары, муки, страдания, смерти. То есть, чтобы быть точными, мы должны сказать, что боятся не гнева, а того, чем он обычно сопровождается.

Аналогично гневу мыслится и злоба. По своему значению это слово устроено более сложно, нежели базовая эмоция. Даль определяет злобу так: «определенное чувство к другому, сопровождающееся желанием мучить его, доставлять ему страдания». То есть суть значения не в эмоции, а в действии.

Про злобу мы говорим:

реветь от злобы;

беситься от злобы;

неистовствовать от злобы, воспалиться, гореть злобой, кипеть от злобы и пр.

С болезнями ассоциируются многие эмоции человека, и различные эмоции походят на различные болезни. Болезни, конечно, не реальные, а мифические, вымышленные, хотя и вымышленные по аналогии: в злобе или гневе человек мечется и орет, как бешеный, как терзаемый болями, как ошпаренный кипятком. Но наиболее точно симптоматика этой воображаемой болезни совпадает именно с бешенством или желчными болезнями: жар, муки, выплескивание и успокоение.

Особой оговорки требует выражение благородный гнев, отражающее установку общества испытывать и проявлять эту эмоцию в случае нарушения социальной конвенции. В данном случае гнев является компонентом более сложной эмоции-оценки, показного поведения, не относясь к базовому изучаемому здесь набору эмоций.

Максимальной интенсивности это чувство достигает, когда причина не устраняется: гнев может перерасти в ярость или бешенство, а не наоборот.

С точки зрения влияния славянской мифологии на концепт гнева в русском языковом сознании слово ярость является ключевым.

Ярость – вышедший из-под контроля сильный гнев, эмоция, проявления которой неконтролируемы. Связь ярости с огнем еще более очевидна, чем связь гнева с огнем. Даль отмечает следующие значения прилагательного ярый (глагольные синонимы яриться – кипятиться, горячиться также выражают связь с максимально интенсивным теплоотделением человека, находящегося в состоянии ярости):

1) огненный, пылкий;

2) сердитый, злой, лютый, горячий, запальный;

3) крепкий, сильный, жестокий, резкий;

4) скорый, бойкий, неудержный, ретивый, рьяный;

5) расплавленный, плавкий, весьма горючий;

6) белый, блестящий, яркий;

7) горячий, похотливый.

Это последнее значение, находившееся на периферии употребления во времена Даля, а теперь уже исчезнувшее вовсе, позволяет нам увидеть суть русского представления о том, что такое ярость, а заодно и многое понять в метафорике двух предыдущих слов – гнева и злобы, очевидно испытавших на себе влияние этого базового концепта.

Ярость этимологически связана с ярью и яриной – растительной силой почвы, особенно переносимой на грибы и губки разного рода. Грибная ярь – бель, семя или зародыши под старыми грибами в грибных гнездах. Ассоциация яри с грибным семенем, а также тот факт, что грибы во многих культурах представляются символами мужского детородного органа (4), позволяют сделать вывод о том, что первоначально ярость мыслилась исключительно как мужское качество. Это же видно и из значений прилагательного ярый, и из особого смысла устаревшего ныне глагола ярить, связанного с действиями Ярилы – славянского мифологического и ритуального персонажа, воплощающего идею плодородия, прежде всего весеннего, и сексуальной мощи. Культ Ярилы дает материал для сложнейших мифологических и психоаналитических изысканий (в ритуалах его изображали то мужчиной, то женщиной), однако мы подчеркиваем лишь связь этого персонажа с оплодотворяющей, мужской функцией: «Волочился Ярило по всему свету, полю жито родил, людям детей плодил» (МНМ). Эта связь во многом объясняет ассоциацию ярости с огнем – также извечным символом мужского начала.

В современном языке, естественно, такая предрасположенность ярости к сочетаемости лишь со словами, обозначающими лиц мужского пола, почти утрачена, однако очевидно, что до недавнего прошлого (до середины XIX века, во всяком случае) характеристика состояния женщины через это понятие или при помощи этого эпитета была некорректной. Так, в русском сознании яриться характерно скорее для мужчины, а женщине естественнее пребывать в состоянии доброты (см. Главу шестую, где мы пишем о том, что доброта – больше женское качество, нежели мужское), покорности и кротости. Сочетаемость слова ярость поддерживает наши предположения: от нее закипают, она клокочет, вспыхивает, жжет. Ярость – это чувство, которое рождается внутри человека и представляет собой кульминацию его агрессивных намерений по отношению к другому человеку. Как и всякое чувство, она захлестывает, однако мы убеждены в том, что это «захлестывание» не внешнее, а внутреннее: применительно к эмоциям человек является одновременно и агенсом, и пациенсом, словно раздваиваясь. Между тем, ярость коннотируется и как «огненная жидкость», по-прежнему ассоциируясь с мужской силой и всем, что любит мужчина, всем, с чем он так или иначе идентифицируется. Так же и реализация ярости (дать выход ярости, излить свою ярость, выместить свою ярость на ком-то) связана либо с побоями, либо с насилием в самом примитивном, базовом варианте.

Итак, в русском мифологическом сознании ярость – это:

1) огонь;

2) сперма;

3) огненная жидкость (соединение первого и второго).

Слово бешенство практически не описано в русских словарях. Очевидна связь этого слова с бесом, трактовавшимся как ярость, бешенство, а также страх, ужас. Бешенство – это состояние, аналогичное тому, что в народе называется бес в него вселился, когда человек творит невесть что. С другой стороны, бешенство – известная издревле болезнь животных, характеризующаяся таким поражением нервной системы, при котором животное (или же заразившийся от укуса человек) проявляет безудержную агрессию и беспокойство. И с первой, и со второй точки зрения человек, находясь в состоянии бешенства, уподобляется больному животному (вселившийся бес обесчеловечивает человека, да и сам бес мыслится как некое зооморфное существо). В современном языке тема болезни-бешенства на образном уровне никак не развивается, это толкование прочно срослось с самим понятием на семантическом уровне. Единственное, что подтверждает сочетаемость – это связь бешенства с повышенной моторикой: в бешенстве человек куда-то кидается, бежит, вскакивает, подпрыгивает и пр., а также и с неким характерным физиологическим проявлением этой болезни через перифрастический контекст: он доказывал что-то с пеной у рта, то есть очень активно, находясь в неадекватном состоянии, из которого в случае непонимания, несогласия или отказа происходит выход либо в сильную дисфорию, либо в агрессию.

Французское colère (n. f.), обычно переводимое на русский язык как гнев – слово, заимствованное (XIII век) из имперской латыни: cholere – «желчная болезнь, желчь» (DE). Во французском языке значение «желчь» исчезло в XVI веке. Современное значение – «сильное аффективное негативное состояние» – связывается (с XVI века) с интерпретацией роли желчи в организме человека, в соответствии с которой повышение температуры желчи и вызывало гнев (это состояние и называлось cholere). В XVII веке, с изменением орфографии, связь с такой физиологической трактовкой разрывается. Слово это начинает широко употребляться также вместо ire и courroux, очень распространенных в старом и среднефранцузском языках.

Состязание с ire привело также к заимствованию части его образной «оболочки», которую Чезаре Рипа описывает так: «Это молодая женщина с красным или темным цветом лица – ведь именно так выглядит кожа гневливого человека, о чем свидетельствует даже Аристотель в шестой и восьмой главах Физиогномики. У женщины этой широкие плечи, раздувшееся лицо, красные глаза, круглый лоб, раздутые ноздри. Она хорошо вооружена, вместо шлема у нее на голове – медвежья голова, из которой выходят пламя и дым, в правой руке – обнаженный меч, в левой – зажженный факел, одежда ее – красного цвета. Эта женщина – молода, ведь и Аристотель писал, что именно молодые часто гневливы и готовы в любой момент вспыхнуть, поскольку они честолюбивы и не могут терпеть, когда им идут наперекор. Шлем из медвежьей головы – так как именно это животное более других склонно к гневу. Обнаженный меч символизирует действие, которое часто совершается во гневе и в результате которого проливается кровь. Зажженный факел – это сердце взбешенного человека, которое горит и сгорает. Лицо вздувается оттого, что кровь закипает, от этого же и горят глаза» (I).

В современном языке это слово определяется как сильное недовольство, сопровождающееся агрессией, сам приступ гнева (R1) и имеет следующую сочетаемость:

propension à la colère; accès, crise, mouvement de colère; etre rouge, blême de colère; suffoquer, trembler, trépigner de colère; etre dans une colère noire; s’abandonner à sa colère;

laisser exploiser sa colère (cf. décharger sa bile, sortir de ses gongs);

sentir sa colère monter;

passer sa colère sur qn, sur qch;

rentrer, retenir sa colère;

piquer, prendre une colère;

une profonde, froide colère;

la colère dévore;

provoquer, allumer, susciter, exciter, déchaîner, apaiser, calmer, désarmer, contenir, encourir la colère de; la colère tombe, se calme, s’évanouit;

entrer dans une colère;

bondir, fumer, trépigner, suffoquer, trembler, bouiller, écumer de colère;

etre enflammé, plein, rempli, rouge, pâle de colère;

une colère sourde, violente, concentrée, continue, terrible, subite, furieuse, folle (TLF, RI, DMI, DS, NDS, DGLF).

Из приведенной сочетаемости видны три четко очерченные коннотации, сопровождающие это понятие во французском языке и связанные с приведенным аллегорическим образом:

1) болезнь (с четким описанием симптомов и течения болезни);

2) дикий зверь;

3) огонь.

Отметим редкое совпадение средневековой аллегории и современной образной структуры слова, дающей прямое объяснение, в частности, таким выражениям, как désarmer la colère или une colère sourde (вспомним, что глухота – качество, которое во многих культурах приписывалось именно медведю). Отметим также особую связь эмоций во французском языке с цветом – peur bleu, colère noire, voir rouge и пр. Мы это связываем с особой символической культурой цвета в Средние века, расшифровка которой требует отдельного разговора.

Французское fureur (n. f.), обычно переводящееся на русский язык как ярость, бешество, зафиксировано в X веке и произошло от латинского furor – «безумие, помутнение разума» (DE). Цицерон утверждал, что такое состояние может овладеть даже мудрецом, в то время как insania (слабоумие) никогда не может постигнуть его (DHLF). Furor – это девербатив от furere – «быть безумным». Происхождение этого глагола не представляется ясным. Fureur во всех своих значениях сохраняет этимологический смысл «отклонения от здравомыслия», что сближает это понятие с безумием и жестокостью. Первоначально во французском языке это слово обозначает «безумный гнев», во множественном числе – «проявления безудержного гнева». Чисто этимологический смысл – «безумие, приводящее к проявлению жестокости» – вернулся в язык в XVI веке. По аналогии (отклонение от разума) furuer обозначает поэтический бред, приступы неконтролируемого вдохновения. Помимо описанных значений с XIII века это слово обозначает также страсть, что зафиксировано в выражении faire fureur– «пробуждать интерес» (XIX век) (DHLF).

В современном языке fureur определяется как безумие, толкающее на жестокость, как безмерная страсть, состояние, близкое к безумию, безумная ярость, крайнее проявление жестокости (R1) и имеет следующую сочетаемость: entrer, кtre, mettre en fureur, accиs, crise de fureur, etc. (TLF, RI).

С fureur возможна практически вся та же сочетаемость, что и с colère, за исключением тех контекстов, которые представляют ее как огонь. Нельзя сказать allumer la fureur, fumer de fureur, bouillir de fureur, être enflammé de fureur и пр. Исключена также сочетаемость, описывающая возможность изменения степени этого чувства: fureur нельзя calmer, apaiser, с ней не сочетается глагол concevoir (при этом глаголе «зародить, зачать» зачинаемый предмет мыслится как нечто маленькое) и прилагательное concentré – по двум причинам: во-первых, ярость всегда concentrée, во-вторых, fureur — это не жидкость. Ее нельзя также desarmer, и она не может быть sourde – это восходит только к аллегории colère. Также не слишком желательны сочетания, представляющие fureur как жидкость (être plein, rempli de fureur), что легко объясняется тем, что fureur никак не связана с идеей «разлившейся и разгоряченной желчи», а только с болезненными проявлениями человеческого рассудка. Иначе говоря, у этого слова существуют следующие специфические отличия: на семантическом уровне это гнев плюс безумие, на образном – ярость описывается как некая болезнь (suffoquer, frémir, trembler de fureur), но болезнь без желчно-гнойно-воспалительной симптоматики.

Furie (n. f.), обычно переводящаяся на русский язык как ярость – заимствование из латыни. Furia («бред, яростное безрассудство») в мифологии обозначало каждую из трех богинь мщения, обитающих в подземном царстве (Алекто, Мегеру и Тизифону) (МС), поэтому именно этим словом часто обозначали разъяренную женщину.

Furie во французском языке употребляется первоначально как мифологическое понятие, затем (XVII век), по расширению, применяется в отношении женщины, чья злобность граничит с бешенством и безумием (DHLF). Отметим любопытный нюанс: если в русском языке ярость была чисто мужским качеством, то furie – качество чисто женское. Если поставить перед собой задачу описать собирательные портреты женщин в изучаемых нами двух культурах, то это соображение может оказаться крайне существенным, как и то, что доброта – качество специфически русское и скорее женское.

Furie дублирует по своему значению fureur (за исключением значения «безумие») и имеет вслед за ним значения и «сильный гнев», и «безудержные проявления гнева», и «сильная страсть». В современном языке это слово обозначает, во-первых, каждую из трех фурий, в функции которых входило вымешать на преступниках божественный гнев. Переносное значение – женщина, которую злоба, ненависть и месть толкают на безумства. Во-вторых, это слово обозначает, как и fureur, безумный гнев. У этого слова отчетливо прослеживается также и значение «отвага», запечатлевшееся в выражении furie française (перевод с итальянского, выражение описывает военную отвагу и бесстрашие французов). В современном языке это слово употребляется в основном для обозначения женщины, ее характера или состояния (гнев), в остальных случаях оно практически полностью вытеснено уже описанным нами fureur (R1).

Французское rage (n. f.), как и его романские аналоги, произошло от латинского rabbia, производного от классического латинского rabies – «болезнь собак, заразная для человека», откуда переносное значение – «чувство бешенства», по аналогии с симптомами этой болезни. Первоначально это слово зафиксировано в значении «приступ ярости, бешенства», затем, по ослаблению смысла, оно обозначало безмерную страсть, которой человек не может противостоять, очень сильное желание совершить что-либо, отсюда отчасти происходит выражение faire rage, применимое как к вещи, так и к человеку, а также значение «сильная физическая боль». Последнее значение вышло из употребления, зафиксировавшись лишь в выражении rage de dents.

В современном языке слово обозначает крайне сильное состояние гнева, страстное желание сделать что-либо, острую боль (употребляется, когда речь идет об абсцессах), известную болезнь животных и человека. Сочетаемость слова rage повторяет сочетаемость слова fureur (описываются симптомы соответствующей болезни: écumer de rage, être ivre de rage) с теми отличиями от сочетаемости colère, о которых мы уже писали. Основное отличие между этими двумя синонимами (rage – fureur) все же смысловое, а не образное: в fureur акцент делается на безумии и жестокости, в rage – на бешенстве, то есть особенном животном проявлении этого состояния. Отметим, что отличие это действительно крайне незначительное и сказывается в отрицательной коннотации первого и отсутствии отрицательной коннотации второго понятия, связанного, в первую очередь, с физиологическим аспектом переживания. Отсутствие отрицательной коннотации и объясняет возможность сдвига значения в сторону «сильного желания» (la rage d’aventure).

Сопоставим полученные результаты. Итак, русский гнев этимологически связан с гнилью, гноем, с состоянием больного, покрытого гнойными ранами. Сочетаемость этого слова связывает его образно с диким зверем, с огненной стихией, действие которой испытывает на себе человек, с жидкостью эндогенного происхождения. Иначе говоря, гнев в русском языке описывается как болезнь (включая и первую коннотацию, ибо болезнь, в свою очередь, очень часто коннотируется как дикий зверь). Аналогично описывается и злоба. Гнев может перерасти в ярость или в бешенство, но не наоборот. Таким образом, русская картина мира представляет эту эмоцию градуированной по силе.

Ярость связана с огнем, с температурой (вспомним, что страх в русском языке – это холод, а гнев, ярость – огонь, лихорадка, воспаление, сопровождающееся повышением температуры). Ярость в русском языке – исходно мужское качество и уж во всяком случае не применялось для характеристики женщины до середины XIX века (ср. ярость – ярь, ярить, Ярило). Ярость – это сам огонь (мужской символ). Ярость рождается внутри человека и затем набрасывается на него же. Ярость, как и многие другие эмоции, реализует древнейший мифологический мотив: то, что человек порождает, далее побеждает его – следующее отрицает предыдущее. Ярость коннотируется также и как «огненная жидкость», по-прежнему сохраняя ассоциацию со всем, что связано с мужчиной, и с тем, что мужчина любит. Исходя из этого, понятен и цвет ярости – белый.

Бешенство – слово, мало описанное в русских словарях (очевидно, это связано с тем, что оно однокоренное со словом «бес»). Бешенство этимологически связано с соответствующей болезнью животных и людей, и образная сочетаемость этого слова описывает проявление этой эмоции именно как проявление соответствующей болезни.

Французское colère также этимологически связано с болезнью (поднятие температуры желчи). Средневековый аллегорический образ этой эмоции делает существенные расширения, и в современном языке мы находим у этого понятия три коннотации: болезнь с четким описанием симптомов, дикий зверь, огонь. В данном случае мы можем констатировать удивительное пересечение с русским аналогом, что происходит также и оттого, что и в русском, и во французском языках подобное проявление человека считают болезненным, ненормальным.

Fureur – это гнев-безумие. Безумие было таким же сильным семантическим компонентом, как и гнев, отсюда в истории развития этого понятия появились значения «бред», «приступы поэтического вдохновения», «страсть». В современном языке безумие ассоциируется скорее с жестокостью (компонент значения fureur), нежели с приступами вдохновения, а также с помешательством и безмерной страстью, от которой до жестокости – один шаг. Потеря самоконтроля в чувстве – ситуация скорее архетипически женская, чем мужская (вспомним Медею, Тизифону и пр.). Fureur, в отличие от colère, не имеет «огненной» коннотации, что, во-первых, уводит ее из ряда плотских болезней (коннегативных), а во-вторых, освобождает от мужской символики. Иначе говоря, fureur – это ментальная болезнь, которая протекает без гнойно-желчной симптоматики.

Furie – ярость, а также обозначение женщины, обладающей соответствующим характером, что окончательно возводит эту эмоцию в разряд «женских». Французское rage повторяет и этимологию, и значения русского бешенства, однако французское понятие лишено отрицательной коннотации, что позволило ему развить дополнительное значение «страстное желание», уже не имеющее ничего общего с гневом.

Итак, из проведенных описаний мы видим, что у всех этих слов общий смысловой и образный прототип – болезнь, однако в русском языке гнев на коннотативно-метафорическом уровне – плотская аномалия, плотские отправления (преимущественно мужские), в то время как во французском языке бывает гнев от болезни тела и от болезни ума. Русский ряд ассоциирован с мужским началом и описывает скорее черты мужского характера, французский – женского.