Текст книги "Их двое"

Когда я – дура

Дура. Дура. Господи, какая же я дура!!!

Смотрю в окно на плотные хлопья снега, которые периодически подхватывает порывом ветра и бьет в стекло моего «патрика», и твержу без остановки:

– Дура. Дура-дура-дура-дура!!!

Много-много раз дура!

Какого хера поперлась? Какого, спрашивается, хера???

Обрадовалась, что метель стихла, а наст наверняка устоялся… Решила сгонять по-быстрому за вещами в машину. Типа, недалеко же… Типа, хоть трусы запасные возьму…

Дура.

Из дома мне удалось уйти незамеченной. Мужские голоса и ровный «тюк» топора слышались неподалеку. Я порадовалась, что никто не будет тормозить и задавать идиотские вопросы, поплотнее запахнула пуховик и шустро потопала по расчищенной тропке до просеки.

Там, правда, пришлось постараться, потому что снега намело не меньше, чем на метр, и был он, вопреки моим надеждам, не особо твердый. Но я почему-то решила, что это только здесь, а дальше пойдет тверже. Приноровлюсь, короче говоря.

Дура.

И пошла.

Чисто на своем упрямстве идиотском и надеждах на нормальную одежду и не кусачие футболки. А то от свитера по груди уже раздражение пошло.

Полпути я прошла относительно неплохо. Не сказать, что легко, периодически в снег по колено проваливалась, но в целом нормально.

А вот потом…

Потом небо заволокло тучами, подул резкий ветер… И тут бы мне на все плюнуть и скоренько метнуться обратно! Но я, распаленная фантазиями о нормальной одежде, закусила губу и упрямо потопала дальше. Идти оставалось всего ничего, я планировала обернуться до настоящей непогоды. По своим следам обратно легче же…

К тому же, может, этот ветер и тучи – разовая акция. Подует и перестанет.

Что? Ну да. Дура.

В итоге, когда метель зарядила по полной программе, а я еще даже не видела машину, стало понятно, что я… Ну да. Оно самое.

Я встала, переводя дыхание, обернулась назад, непонятно, зачем. Что я планировала увидеть? Дом свой, что ли? Идиотка.

Метель разыгрывалась все сильнее и сильнее, я уже еле стояла на ногах от резких порывов ветра.

Идти назад было реально самоубийством. Не дошла бы. Просто не дошла. Я и так еле дышала.

Пришла мысль продолжить путь, открыть «патрика» и переждать метель. Почему-то мне показалось, что она будет несерьезная. Ведь один раз прекратилась же?

Я и продолжила. Наст более-менее устоялся в том месте, кстати, и потому идти стало чуть легче. Когда не проваливаешься в снег по колено при каждом шаге, оно всегда легче, знаете ли. Смотря с чем сравнивать.

Было не холодно, наверно, даже плюсовая температура, просто очень ветрено, липкий снег в глаза набивался, в рот, меня порывами сносило с пути…

Честно, думала, что не дойду. Сил не было вообще, по щекам текла вода, я была вся мокрая и в то же время ужасно холодная.

Когда впереди показалась грустная громада моего несчастного малыша, я уже даже и радоваться не могла.

Потому что впереди был еще кусок работы. Отрыть его хотя бы со стороны водительской двери, открыть…

Не знаю, как справилась. Реально не понимаю сейчас. И не помню, если честно.

Но смогла.

Когда без сил повалилась на сиденье, закрыв за собой дверь и отгородившись таким образом от бешеных порывов ветра, даже дышать не получалось. Воздух со всхлипами в грудь заходил. Влажный и противных, им невозможно было насытить легкие. Ощущение, словно на гору поднялась.

Внутри машина вся промерзла, конечно же. Но в ней не было ветра и снега, и даже это в тот момент казалось благом.

Я на секунду прикрыла глаза, собираясь с силами… И провалилась в небытие.

А очнулась уже в полной темноте.

За окнами была метель, черный лес и ледяной воющий ужас.

А я сидела в машине, уже мало ощущая пальцы ног, смотрела в ад за окнами и оторопело думала о том…

Какая я все же дура.

Кот. Какая она дура!

– Ну че ты там, блять?

Егерь разворачивается ко мне, рычит негромко, экономя дыхание. Я в ответ смачно посылаю его нахер. Не экономя дыхание.

Потому что задолбался, если честно.

Никогда не думал, что идти по снегу, даже по чужим следам, утопая по колено в ледяной хмари, так тяжело.

Мне тяжело. Мне! С моим опытом и подготовкой! По спине течет пот, морда вся в снегу, на бороде сосульки такого размера, что скоро до ступней доставать будут!

И снег еще этот ебучий, бесконечный! В лицо! И темень! Жуткая лесная темень!

Был бы один – упал бы, нахрен, и тупо сдох. Наверно.

Но я не один. Железный, сука, человек впереди топает. Причем, топает так монотонно, размеренно и неутомимо, что меня, помимо зависти, еще и злоба дикая душит. Неконтролируемая, но яркая такая. И мотивирующая, чего уж тут скрывать.

Если этот урод может, то и я смогу!!!

В любом случае, выхода другого нет. А если нет другого выхода, то, значит, что?

Значит, используем тот, что есть! И прем в его направлении!

У нас есть только вот этот. Гребанный путь через черноту лесного космоса, освещаемую лишь фонарями.

Путь еле намечен уже ставшими небольшими и еле заметными углублениями от мелких, практически детских ступней. Интересно, какой размер таскает эта дура? Тридцать четвертый, что ли?

Следы, словно не человек прошел, а коза копытами проскакала.

Хотя, она и есть коза.

Дура.

Привычно позволяю ярости толкать себя вперед. Потому что нихрена больше не остается.

Снег в рожу, нервы на пределе, правая нога – вперед, точно в след, оставшийся от здоровенной лапы Егеря, затем левая нога вперед. Тоже в след. Тут, главное, не промахнуться, а то уже было пару раз.

Мимо ступал и проваливался в ебучий снег по самые яйца.

Егерю приходилось возвращаться и с матом меня оттуда вытаскивать.

– Ну, блять? – рычит мой персональный тафгай, пальцами убирая из глаз снег, – не отставай, ебтвоюмать! Заебал уже!

– Иди ты… – я не успеваю сказать, куда ему надо идти, потому что порыв ветра запечатывает рот снегом, и приходится долго выкашливать его, через мучительные спазмы, слезы и мат.

Клянусь, когда мы найдем эту ебанашку, я ее лично убью.

Я настолько зол на нее, что даже уже и трахать не хочу!

Редко какой бабе так удавалось вывести из себя, это, бля, особое умение!

Причем, ведь с самого начала принялась на нервы действовать! Овечка большеглазая!

Я ж ее, как увидел в дверях комнаты, так спросонья и решил, что фанатка в дом пробралась и сейчас в постель ко мне прыгнет.

И, честно говоря, ничего против не имел.

Прикольная она, хоть и не в моем вкусе, конечно. А вкус у меня имеется, что бы по этому поводу не думал Егерь! Это он считает, что я – ебарь-террорист, а я вполне себе разборчивый!

Просто вкусы разнообразные. Как у человека широких взглядов. Космополита.

Столько вокруг сладкого, ну как тут откажешься, не попробуешь все, что предлагается?

А мне предлагаться начало чуть ли не со средней школы!

Дурак я – отказываться? Не дурак!

И здесь бы не отказался… Если б девица на пороге спальни открыла рот исключительно для нужных вещей!

Но она заорала. Да так, что реально уши заложило. Потом кинула в меня какой-то мебелью. Потом… Потом я принялся ее успокаивать и успокоил бы!

Но приперся Егерь и, как всегда, всю малину испортил. Он это в совершенстве умеет делать, сибирский гребанный валенок.

В итоге девочку напугал до икоты! И я, конечно, тоже хорош. Надо было скоренько исправлять, а я чего-то подвис.

Мася… Конь ее так называл. «Мася моя», – говорил.

И было в его тоне что-то… Ну, такое. Когда слышишь и понимаешь, что чела прям цепляет. Сильно, за что-то настолько глубинное, что и не выковырять сходу. То, чему и названия нет.

Мы с Егерем всегда ржали, когда Конь по пьяни начинал слюни распускать, прикалывались, просили познакомить. Но он в такие моменты резко приходил в себя и так же резко посылал нас нахуй. Типа, не вам, уродам, смотреть своими грязными глазами на мою чистую Масю.

Мы не особо и стремились. Подумаешь, Мася у него… Чистая. Похрен.

И вот теперь имели возможность убедиться, что там за Мася. И насколько она чистая, чтоб по ней столько лет страдать.

Надо сказать, Мася с первого взгляда не впечатлила. Трахать можно, конечно, но не больше.

Со второго, кстати, тоже. Худая, мелкая какая-то. Ни сисек нормальных, ни задницы.

Одни глаза.

Глаза – да. Зачетные. Но этого мало, чтоб впечатлиться. Тем более, что характерец у Маси оказался вообще не сахарный. Истеричка она, вот что я вам скажу. Долбанная истеричная дура, никого вокруг себя не видящая. И чего Конь так по ней убивался?

Егерь, кстати, тоже бесился, рычал, раздражала она его.

Ну, я так думал по крайней мере, до того момента, пока не застал его, жадно жамкающего растерянную девку.

Причем, не просто жамкающего! Если б я не подвалил, он бы ее, скот сибирский, выебал со всей своей сибирской яростью! То есть, не слушая воплей и так, что на следующий день девка вряд ли бы ноги свела.

Он же – гребанный доисторический мамонт, бабы всегда жаловались. Не все, конечно. Больший процент – млели. Нравятся почему-то многим вот такие грубые придурки, которые даже нормально за сиську бабу не могут взять, чтоб синяков не наставить.

А сиськи у Маси оказались на высоте… Зачетные. Небольшие и красивые. Нормальная такая двоечка, с острыми розовыми сосками… И красные пятна от лап железного мудака на белой коже смотрелись очень неплохо! Чтоб мне сдохнуть, как неплохо! Настолько, что я бы… Блять, я бы и сам подключился. Потрогал…

– Живее, идиота кусок, заебало тебя из снега ковырять!

Я выдыхаю, разглядывая монументальную спину Егеря, но уже не матерюсь. Вслух, по крайней мере. На ошибках учусь потому что. Одного раза с пастью, полной снега – за глаза.

Скалюсь и молча топаю следом, рисуя в башке возбуждающие мотивирующие картинки.

Найдем эту дуру – я не я буду, если не выебу ее.

За все хорошее, блять.

Егерь. Спасение Маси

Старый кусок говна, который когда-то был новым куском говна, с гордым названием «патриот» мы замечаем чисто случайно.

Следов к тому времени уже не остается, метель крепчает, заметая все к чертям, а потому премся по тому, что должно быть дорогой.

И вот очень сильно я надеюсь, что эта дура не рванула в сторону от проторенного пути, потому что по лесу мы ее сто процентов не нароем. Да и смысла нет.

Если сошла с пути, то уже где-то упала, и ее замело снегом.

На улице хоть и плюс, но не настолько, чтоб не замерзнуть насмерть за пару часов.

Сколько мы с Котярой просидели, прежде чем обнаружили пропажу? Вот то-то.

Все возможно. Все вероятно.

Мысль эта тревожит, заставляет спину покрываться холодным потом, а это – в сочетании с испариной от физического напряга – просто комбо по ощущениям!

Патрик заметен чуть ли не по крышу и выглядит нетронутым.

В этот момент у меня сбоит сердце.

Потому что, если он нетронут, то, значит, няша сюда не добралась. А это значит, что надо возвращаться и тщательно осматривать обочины. И надеяться, сука, что еще не поздно!

Метель уже вовсю воет, силы стремительно кончаются, а сзади шумно и с напрягом дышит Кот. Еле стоит, утырок.

А все почему?

А все потому, что несоблюдение спортивного режима, выпивка, гулянки, бабы эти его бесконечные… Это все влияет! Все! Нам уже к тридцатнику скоро обоим! Нам нельзя расслабляться!

Сейчас самое активное время, надо держать уровень! А этот урод… Ладно, потом ему мозги прочищу хорошенько, потом.

Сейчас – няша.

Пусть она будет там. Пусть!

Выдыхаю, собравшись с силами, топаю дальше.

И не могу сдержать радостной улыбки, когда вижу подрытую водительскую дверь. И запотевшие стекла. Изнутри запотевшие.

Добралась, то есть, козочка моя. Доползла.

Понимание, что она – там, в машине, придает сил.

Резко стартую с места.

Ну, как стартую? Проваливаюсь тут же по жопу в снег, увязаю, позади что-то натужно хрипит Кот и тянется помочь.

– Не лезь, блять! – рычу на придурка. С ним мы вернее тут застрянем.

Выбираюсь аккуратно, ощупывая каждый сантиметр снежного покрова.

В ботинках уже столько снега, что можно их тупо снимать и топать босиком. Разницы не будет.

За шиворотом – снег, в штанах – снег! Ебучий снег!

Не, не поеду в Канаду. Там тоже снег везде, а я теперь от одного его вида блевать буду.

Рычу Коту, чтоб помогал расчищать дверь, и мы вдвоем очень даже споро пробиваем путь.

Распахиваю дверь и вижу… сука, вижу няшу! Она лежит, свернувшись клубочком на водительском, вся мокрая, в инее, холодная!

Дыхание пропадает ко всем хренам, потому что в первый момент кажется, что она уже закоченела. Совсем.

Сзади давит массой Кот, а я не могу ладонь протянуть в ней, такой маленькой, несчастной. Неживой.

Но затем перебарываю себя и аккуратно провожу пальцами по ледяной щеке… И вижу, как подрагивают ресницы!

Живая! Ебать! Живая!!!

Радость переполняет настолько, что уже не могу сдерживаться.

Сгребаю ее за шиворот и тяну на себя.

Няша распахивает свои охренительные глаза и таращится на меня так, словно я пришелец. Чужой! А она, блять, Рипли! И я ее сейчас буду жрать!

Раскрывает ротик, явно настраиваясь что-то вякнуть, но я, на радостях, не позволяю ничего лишнего, торопливо вытаскиваю ее из машины и прижимаю к себе.

– Живая, блять! – с выдохом озвучивает мое состояние Кот, стоя позади и тоже протягивая к няше лапы. Наверно, как и я, не верит своим глазам.

Няша дышит тяжко, постанывает и, кажется, плачет.

Отрываю от себя, спецом, чтоб посмотреть в глаза и убедиться в верности своей догадки.

Плачет. Дурочка.

– Дурочка ты маленькая, – опять озвучивает мои мысли Кот, и у него получается это нежно-нежно. Так, как я и не ожидал от этого потаскуна.

– Пошли домой, няша, – серьезно говорю я и разворачиваюсь вместе с ней в обратную сторону.

Но няша неожиданно начинает копошиться в моих лапах и что-то шептать.

Останавливаюсь, прислушиваюсь:

– Там… Вещи мои… Белье…

Переглядываюсь с Котом, убеждаясь, что не померещилось, и он тоже слышал этот бред.

То есть… То есть, мы сюда перлись не просто по собственной дурости. А по БОЛЬШОЙ дурости? Мы сюда перлись, потому что кое-кому понадобились чистые трусы???

Кот, осознав масштаб пиздеца, сдавленно матерится и разворачивается в обратном направлении. И даже шагает активно так, псих.

Чувствуется, что он в ярости.

А яростный Котяра – это то еще зрелище. Не для слабонервных.

Обычно, если во время игры такое происходит, то ему моя помощь в защите не требуется. Всех, нахуй, сносит со своего пути.

Вот и сейчас топает, не оглядываясь даже на нас.

И я его, блять, понимаю!

Потому что это пиздец, че такое происходит! И мы еще будет выяснять особенности этого пиздеца, обязательно! И найдем виновных! Виновную! И накажем, блять!

Но сначала надо сменить обстановку.

А то че-то совсем некомфортно.

Подхватываю слабо цепляющуюся за меня и беспрестанно бормочущую про шмотье няшу на руки и молча тащу в обратном направлении.

Сил словно прибавляется, или обратный путь кажется короче?

Но факт: добираемся мы быстрее гораздо.

Где-то на середине пути Кот разворачивает и молча берет у меня из рук уже утихомирившуюся и смирившуюся козочку, пропускает меня вперед.

До домика мы доходим уже в полной черноте, потому что фонари сдыхают напрочь.

Но мы уже у цели. Сходим с просеки, двадцать метров свободной гребли по снежному полю – и мы вваливаемся снежными колобками в сени.

– Не тащи с дом. Снимай тут все, – командую я, прекрасно понимая, сколько с нас сейчас натечет воды.

Кот ставит няшу на ноги, и она тут же оседает на пол.

Тревожно смотрим, я подхватываю, пугаясь, что она ноги отморозила себе.

Надо срочно раздеть, рассмотреть, растереть, напоить горячим и спиртным, укрыть чем-нибудь теплым.

Мы раздеваемся до штанов, вся одежда мокрая насквозь и желания прямо сейчас с ней разбираться – никакого. Бросаем прямо тут, в сенях. Здесь же стаскиваем с няши ее шмотки, оставляя в свитере и трусах. Она уже стоит, стыдливо тянет свитер ниже, но я матерюсь, потому что нашла время для стеснения, подталкиваю ее к двери в дом.

Мы заваливаемся в гостиную, и прямо ощущается, как обволакивает тепло! Это – словно по коже миллионы мелких игл. И каждая, блять, острая! До печенок достает!

Но я терплю, сжав зубы.

Киваю Коту на бутылку виски и пледы, которыми укрывались эти несколько дней здесь, внизу, и мы в четыре руки укутываем няшу в кокон. Сажаем на диван. Суем в руки стакан с чистым, неразбавленным виски.

– Залпом давай, Мася, – командует хрипло Кот, а я киваю.

Няша не сопротивляется. Смотрит на нас, стоящих в одних штанах, снизу вверх, глаза ее кажутся еще больше. И испуганные такие, потерянные. Хочется сразу ее пожалеть.

Она открывает рот, чтоб что-то сказать, но я прерываю:

– Пей, няша, пей.

И она пьет. До дна. А затем отдает нам стакан и смотрит, как мы наливаем и тоже пьем. Ощущаю, что иголки уже прошли, значит, скоро будет отходняк. И надо бы под одеяло тоже.

Но в блядском домике места нихуя нет, только та кровать здоровенная наверху, но туда пойдет няша, а мы с Котом – тут.

Сука, даже расположиться негде!

Встречаюсь взглядом с Котом:

– Ее раздеть надо. Свитер мокрый тоже.

– Не надо… – подает голос няша и этим злит меня неимоверно! Потому что дурам слова не давали! Пусть радуется, что вообще живая осталась! И мы радоваться должны. Что она живая. И мы живые.

– Няша, у тебя мазь какая-нибудь есть тут? Чтоб растереть?

– Да… – хрипит няша, уже спокойней, расслабленней. Вискарь начал действовать, не иначе. – Там, в шкафчике… В банке.

Кот лезет в шкаф, достает банку с какой-то непонятного цвета массой, нюхает:

– На масло кокосовое похоже.

– Пойдет, – решаю я, удивляясь, откуда здесь кокосовое масло, но не сильно. Это же няша. Тут что угодно может быть, блять, – снимай свитер, няш.

– Не-е-е-е…

Мое терпение на этом заканчивается и я, кивнув Коту, чтоб шел следом, молча подхватываю кокон из покрывал с неловко возящейся там куколкой и тащу по лестнице вверх. Сейчас намажем эту дуру, уложим спать и потом сами разберемся. Накатим еще, чтоб согреться.

Няша в моих руках слабо трепыхается, сопит настороженно.

На кровати тут же пытается отползти подальше, но мы с Котом, так же в четыре руки, как заворачивали, распаковываем ее и попутно стягиваем свитер.

Под которым нет ничего. Совсем. Только трусы маленькие, незаметные совсем.

Слышу, как тянет в себя воздух Кот, сам старательно отворачиваюсь, делая вид, что больше интересуюсь банкой с маслом, чем голой девочкой на кровати.

– Давай руки ей мажь, – командую Коту, – а я ноги.

Няша пищит и пытается нас отталкивать, но, естественно, бесполезно. Набираю масло, становлюсь на колени перед кроватью и мажу обе мелких ступни сразу. Блять, реально тридцать четвертый же! Моя лапа гораздо больше! Кот садится на кровати и начинает нежно натирать ладони, массировать пальцы, поднимаясь все выше и выше.

И, судя по тому, что няша затихает и только дышит тяжело, ей такая ситуация по вкусу.

Я немного смещаюсь так, чтоб угомонить каменный стояк, появившийся еще в сенях, когда голые ноги ее увидел, и сосредотачиваюсь на своем занятии.

«Это всего лишь первая помощь, Егерь, первая, мать ее, помощь», – твержу я себе, рефреном, не переставая, не допуская в голову мыли, что могу сейчас легко завалить ее на спину, провести пальцами, скользкими от масла, выше по гладким бедрам, раздвинуть их…

И, что характерно, возбужденное сопение Кота, с увлечением натирающего уже няшину спину, вообще не мешает. Заводит даже, наверно, еще сильнее. В маленькой комнате концентрированно пахнет кокосовым маслом, нашей парящей от снега и возбуждения кожей… И тонко-тонко – сладким ароматом влажных волос няши.

Голову дурит настолько сильно, что в какой-то момент теряю связь с реальностью.

Ничего вокруг нет, кроме нас троих. Мира вокруг нет, за пределами этой комнатки – ледяная пустота. Космос.

И мы – живые в нем. Единственные живые. Выжившие.

Сам не замечаю, как движения становятся все медленней, а пальцы неосознанно давят все сильнее и поднимаются все выше…

Няша затихает совсем. Не дышит, кажется.

Резко вскидываю голову и натыкаюсь на темный, безумный взгляд. Тону в нем, падаю, словно в омут, оторваться не могу. Только ладони машинально скользят и скользят по гладкой коже.

Она – ведьма, не иначе. Ведьма. Сладкая, завораживающая. С ума свела.

Это – моя последняя мысль перед тем, как няша наклоняется и целует меня.

Сама.

Безумие

За окном – снежная пустыня.

На много километров нет ничего, кажется, что во всем мире никого и ничего нет.

Все во льду, все застыло в жутком безмолвии.

Все умерло.

Кроме нас троих.

В комнатке, где я привыкла ночевать, где знаком каждый гвоздь в стене, каждое бревнышко, каждая скрипучая половица, сейчас нет ничего моего.

И я – себе не принадлежу.

Марево, сладкое, обволакивающее безумие вокруг и во мне. Оно поглотило меня полностью, сожрало все внутри!

Оно начало свою разрушающую работу еще там, внизу, когда они стояли надо мной, сверля одинаково злыми и внимательными взглядами.

А от их обнаженных торсов шел пар. Мокрые, всклокоченные волосы, мокрая борода у одного, обветренные, обкусанные чуть ли не в кровь губы у второго.

Гладкая, расписная, бугрящаяся красивыми выпуклыми мышцами грудь одного и широченная, заросшая темным жестким волосом – другого. Каменные даже на вид животы. Огромные тяжелые ладони.

И глаза. Яростные, бешеные, безумные просто – у одного.

И злые, темные, как сама мертвая пустыня за окном – у другого.

Я замерла, сжавшись в своем коконе из покрывал, в который меня только что очень тщательно замотали, а в животе, помимо ударной дозы спиртного, мягко прокатившейся до этого по горлу, пищеводу и заставившей напряженные от холода и стресса мышцы расслабиться, появилось еще что-то. Какое-то странное, сладковато-жуткое ощущение… Ожидания. Неизбежности. Судьбы, если хотите.

И не в голове – во всем теле моем появилось совершенно четкое понимание, что сейчас что-то произойдет. Случится.

То, после чего я уже никогда не буду прежней.

И они. Они тоже – не будут.

Понимание неизбежности испугало, заставило сопротивляться, отрицать… Заставило разомкнуть губы в хриплом и обреченном: «Не-е-е-е…».

Конечно, это было смешно.

Конечно, никто из них, моих яростных захватчиков-спасителей, даже не услышал моего протеста.

Они не способны были слышать.

А я не способна была на более серьезный отказ.

Наверху, когда с меня стащили вместе с покрывалами еще и мой последний оплот – колючий, насквозь промокший свитер, стало невероятно душно.

И теперь я понимаю, почему.

Комната – слишком маленькая.

А их – слишком много.

Они меня трогают. Четыре руки одновременно скользят по покрытой испариной страха и предвкушения коже, мягко гладят, разминают, наполняя тело истомой, непонятной и пугающей.

Такой, которая расслабляет напряженные мышцы практически насильно.

Я хочу сопротивляться.

Правда, хочу.

Где-то там, в глубине мозга, где еще осталось немного благоразумия. Где осталась, в клетке своих диких желаний, маленькая правильная девочка. Она боится, что совсем исчезнет под таким напором, и настойчиво дергает за ниточки сознания: нельзя, нельзя так! Нельзя позволять, нельзя…

Но руки, большие, настойчивые, грубоватые, нежные, жесткие, мягкие… Они доказывают. Что можно.

Что все хорошо, что мне нужно всего лишь закрыть глаза и довериться…

Я не могу закрыть глаза. Ведь тогда не получится смотреть на моих захватчиков!

А я хочу на них смотреть.

Очень хочу смотреть на них!

У Кота, мягко массирующего мне плечи, гладкие, невероятно красивые руки. Пальцы длинные и ловкие. Сейчас они измазаны кокосовым маслом, скользят так легко, так нежно… Невозможно оторвать взгляд, завораживает. Он отклоняется назад, теперь растирает спину, а его длинные пальцы легко обхватывают лопатки, устремляются ниже, и большие пальцы уже несколько раз коснулись груди. С двух сторон сразу. Тянет откинуться на его грудь и позволить… Позволить этим опытным пальцам скользнуть дальше. По груди – к возбужденным соскам, потянуть сладко, больно… Он за спиной воспринимается громадой, опасным, обманчиво мягким кошаком, который успокаивает самку. Перед тем, как сомкнуть клыки на ее загривке, принуждая к покорности.

У Егеря, склонившегося возле моих ног, мощные, широченные плечи, они настолько широки, что я свободно помещусь на одном и место еще останется. У него – крепкая шея, темные короткие волосы. Темная поросль на груди и предплечьях.

Он воспринимается тьмой, клубящейся у ног, мрачной, удушающе-волнительной, которой хочется позволить себя обхватить. Поглотить. Забрать полностью, без остатка.

Я не понимаю, что делаю, совсем не понимаю.

После ледяного плена, когда я уже была на сто процентов уверена в своей смерти, то, что происходит сейчас – дикий контраст. Лед, ужас серой метели – все это сон. Все это кошмар, который был не со мной.

А вот то, что происходит сейчас, здесь, в этой маленькой комнате – это и есть реальность. Она тоже не совсем реальна. Не совсем настоящая. В ней тоже есть что-то от безумия, от сладкого морока, который позволяешь себе только наедине, в глубоком полусне, и о котором никогда никому не расскажешь… Даже себе.

Егерь неожиданно резко поднимает голову и смотрит прямо мне в глаза. Ловит на стыдных мыслях, разглядывает тьму в моих глазах. Безумие, исказившее наверняка мои черты.

А я смотрю на его обкусанные губы.

И, не думая больше, поддавая черноте в своем сердце, тянусь и обхватываю их своими губами.

Это похоже на удар.

Не тепловой, который исподволь тебя убивает, а солнечный. Когда сразу и наповал.

Когда голова отключается, перегревшись и отказываясь больше воспринимать эту реальность адекватно.

Вкус его губ – горький, царапучий с металлическим призвуком. Безумие. Бог мой, это безумие в чистом виде!

Он замирает ровно на полсекунды, словно пытается осознать происходящее, а затем… Властно сгребает меня к себе ближе, одновременно подаваясь наверх, захватывает мои губы, жестко и больно целует. Мне уже знакома ярость его поцелуя, его напор, дикий и бескомпромиссный.

Мышечная память срабатывает, и я прижимаюсь ближе, со стоном позволяя терзать себя.

Руки Кота никуда не деваются, они продолжают скользить по телу, но теперь уже именно там, где мне хотелось изначально. Масляные пальцы трогают грудь, прижимают соски, больно и сладко.

И правильно. То, что сейчас происходит – правильно.

И потому, едва оторвавшись от Егеря, я тут же разворачиваюсь и подставляю губы под поцелуй Кота.

А он словно того и ждал, набрасывается не менее яростно, чем Егерь, но все равно его поцелуй другой. Меньше напора, но больше глубины. Там, где Егерь, не разбирая, прет напролом, Кот исследует, вычленяя те единственно правильные движения, от которых буквально все внутри горит. Он сводит с ума своими губами, окончательно лишает рассудка, ввергая в дикое, лихорадочное, безумное состояние.

Я вся дрожу, не соображая ничего, только чувствую, как гладкий язык сладко и нежно скользит в моем рту, как грубые пальцы стаскивают трусики, трогают между ног, раздвигают…

Слышу отдаленный восхищенный мат:

– Мокрая совсем, бля! Плохая няша, плохая…

А мне все равно. Пальцы уже внутри – и это жестко! Меня выгибает дугой, но Кот не позволяет отвлечься, не позволяет выскользнуть, он отрывается от губ, но не от меня, целует щеки, скулы, шею, кусает медленно и сладко загривок, ключицы, и это, в сочетании с тем, что делает своими пальцами внизу Егерь – добивает. Я дрожу так, что сердце буквально выскакивает из груди… И кончаю. Так кончаю, как никогда и ни с кем! Сладко, сильно, безумно долго, с тихими всхлипами, переходящими в стоны.

– Горячая, блять… – шепчет Кот, не останавливая своих мучительно медленных движений языком по моей коже, вылизывая, словно зверь свою самку, и эта животность мне сейчас необходима просто.

Потому что Егерь садится на пол и тянет меня на себя, неотвратимо, медленно… И я скольжу, покачиваясь на руках Кота, к нему, а через мгновение уже ощущаю его, такого огромного, просто невероятно большого, внутри. Он заполняет, распирает до боли сильно, так, что слезы текут из глаз, но остановиться невозможно, нереально. Егерь смотрит неотрывно, считывая каждую эмоцию, пока заполняет меня собой. И его взгляд – тоже заполняет. Переполняет.

Я не могу даже вздохнуть в этот момент.

Руки Кота исчезают, сзади слышится треск расстегиваемой молнии, но я не осознаю ничего, потому что в этот момент Егерь завершает начатое движение, рывком сажая меня на себя до упора!

И это больно! Так больно! И в то же время, если б он сейчас вышел, я бы его точно убила! Нельзя, потому что! Нельзя-нельзя-нельзя!

– Тесная такая, – шипит Егерь, – как целка. Пиздец.

Тянет меня на себя, жарко коротко целует и двигает бедрами. Снизу. Но так жестко, словно он сейчас наверху, заполняет удар за ударом, практически не выходя, раскачиваясь, коротко и мощно. Мне каждое его движение словно в солнечное сплетение бьет. Сильно и сладко.

Не могу оторваться от его черных безумных глаз, не могу осознать происходящее.

– Мася, Мася, Мася… – жаркий шепот не отвлекает от безумия, не вытаскивает из него, погружает еще больше! Кот покрывает короткими сладкими поцелуями шею и плечи, шепчет сбито и жадно, – Ма-а-ася-а-а-а… – тянет со стоном и хрипом, – возьми, а? Возьми сразу… Сдохну ведь… Ма-а-ася-а-а-а…

Я не понимаю, что он просит, чего хочет от меня, и только когда в ладонь мне утыкается горячая гладкая головка члена, приходит осознание. Он смотрит, он не может ждать… Обхватываю ее пальцами, и Кот сдавленно шипит, накрывает своей ладонью мою и начинает жестко и грубо двигать. Мне в этот момент даже в голову не приходит остановить его, настолько дико и порочно-правильно происходящее.

Егерь смотрит на меня, на то, что я делаю с Котом и, неожиданно грязно выругавшись и вбившись в меня до упора, кончает.

Кот, моментально сориентировавшись, тут же тянет меня к себе наверх и опрокидывает на спину.

Мгновение – мои ноги уже у него на плечах, а он сам – одним скользящим движением – во мне!

И в этой позе он кажется настолько большим тоже, но не болезненным, а горячим и влажным, что его быстрые, яростные, собственнические толчки принимаются моим измученным телом с благодарностью. Я покорно откидываюсь на спину, выстанывая что-то непонятное на каждое грубое движение, слезы текут по щекам, а он наклоняется и слизывает их.

Он не молчалив, в отличие от Егеря, он постоянно что-то шепчет, что-то говорит мне. Но я ни одного слова не понимаю. Руки, раскинутые, словно крылья подбитой птицы, по покрывалу, попадают в плен теплых обветренных губ.

Егерь смотрит на нас, на то, как яростно двигается во мне Кот, и целует мои пальцы. Облизывает их, прикусывает. И глаза его в этот момент – полное отражение нашего общего на троих безумия.

Я кончаю прямо так, глядя в его глаза, и одновременно ощущая жесткие глубокие толчки Кота.

И в этот раз это не нежная сладкая дрожь, а яростный распад на атомы, когда мгновение – и тебя нет. Просто не существуешь у этом мире!