Текст книги "Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников"

Отметим также, что:

Непростительное преступление евреев перед человечеством Ницше видел в созданной ими и воспринятой христианами морали, основанной на принципах равенства, добра и сострадания, которая внесла в историю порчу, ибо ослабила волю избранного меньшинства к власти и дала возможность слабым и неудачникам сравняться с избранными и даже превзойти их в жизненном статусе [ЭЕЭ/article/12989].

В книге «По ту сторону добра и зла: Прелюдия к философии будущего» Ницше прямо обвиняет евреев в совершении ими подмены духовных ценностей, на которых зиждется современная европейская этика и мораль:

<…> «избранный народ среди народов», как они сами говорят и думают, – евреи произвели тот фокус выворачивания ценностей наизнанку, благодаря которому жизнь на земле получила на несколько тысячелетий новую и опасную привлекательность: их пророки слили воедино «богатое», «безбожное», «злое», «насильственное», «чувственное» и впервые сделали бранным слово «мир». В этом перевороте ценностей (к которому относится и употребление слова «бедный» в качестве синонима слов: «святой» и «друг») заключается значение еврейского народа: с ним начинается восстание рабов в морали [НИЦШЕ (IV). С. 315].

В трактате «К генеалогии морали», где Ницше делает попытку проанализировать ценность самих же моральных ценностей: «нам необходима критика моральных ценностей, надо, наконец, усомнится в самой ценности этих ценностей», он утверждает, что:

Евреи, напротив, были тем священническим народом ressenti-ment[71]71
  Ressentimen (фр. Мстительность) – понятие, имеющее особое значение для генеалогического метода Ницше, в котором оно выступает в качестве движущей силы в процессе образования и структурирования моральных ценностей. Философ определяет им некую автономную атмосферу постоянной враждебности, особого рода психологическое самоотравление человеческой личности, проявляющееся в злопамятстве и мстительности, ненависти, злобе, зависти и чувстве бессилия, свойственной «морали рабов». Все эти качества по Ницше типичны для психологии христианства, заменившего этические нормы аристократизма моралью униженных и оскорбленных, заимствованной у иудаизма.


[Закрыть] par excellence[72]72
  par excellence (фр.) – по преимуществу, в массе своей.


[Закрыть], в котором жила беспримерная народно-моральная гениальность; достаточно лишь сравнить с евреями родственно-одаренные народы, скажем китайцев или немцев, чтобы почувствовать, что есть первого ранга, а что пятого. Кто же из них победил тем временем, Рим или Иудея? Но ведь об этом не может быть и речи: пусть только вспомнят, перед кем преклоняются нынче в самом Риме как перед воплощением всех высших ценностей – и не только в Риме, но почти на половине земного шара, всюду, где человек стал либо хочет стать ручным, – перед тремя евреями, как известно, и одной еврейкой (перед Иисусом из Назарета, рыбаком Петром, ковровщиком Павлом и матерью названного Иисуса, зовущейся Мария). Это весьма примечательно: Рим, без всякого сомнения, понес поражение [НИЦШЕ (IV). Т. 1. С. 436].

Однако при всех обвинениях, выдвигаемых Ницше против евреев, он всегда остается в границах присущего его мысли амбивалентного релятивизма. Более того, ряд его высказываний касательно евреев звучит в сугубо положительной тональности, в них чувствуется даже восхищение, что дает основание для «оценки Ницше как едва ли не филосемита» [ЭЕЭ/article/12989], [MITTMANN]. Вот, например, вполне юдофильские по тону и контексту фрагменты из его знаменитого сочинения «Человеческое, слишком человеческое» [НИЦШЕ (III). С. 57]:

вся проблема евреев (она же – пресловутый «еврейский вопрос». – М.У.) имеет место лишь в пределах национальных государств, так как здесь их активность и высшая интеллигентность, их от поколения к поколению накапливавшийся в школе страдания капитал ума и воли должны всюду получить перевес и возбуждать зависть и ненависть; поэтому во всех теперешних нациях – и притом чем более последние снова хотят иметь национальный вид – распространяется литературное бесчинство казнить евреев, как козлов отпущения, за всевозможные внешние и внутренние бедствия. <Но, когда> дело будет идти уже не о консервировании наций, а о создании возможно крепкой смешанной европейской расы, – еврей будет столь же пригодным и желательным элементом, как и любой другой национальный остаток. Неприятные даже опасные свойства имеется у каждой нации, у каждого человека; жестоко требовать, чтобы евреи составлял исключение. Пусть даже эти свойства имеют у него oсобо опасный устрашающий характер.

<…>

Тем не менее, я хотел бы знать, сколько снисхождения следует оказать в общем итоге народу, который не без нашей совокупной вины имел наиболее многострадальную историю среди всех народов и которому мы обязаны самым благородным человеком (Христом), самым чистым мудрецом (Спинозой), самой могущественной книгой и самым влиятельным нравственным законом в мире. Сверх того: в самую тёмную пору средневековья, когда азиатские тучи облегли Европу, именно иудейские вольнодумцы, ученые и врачи удержали знамя просвещения и духовной независимости под жесточайшим личным гнетом и защитили Европу против Азии; их усилиям мы, по меньшей мере, обязаны тем, что могло снова восторжествовать более естественное, разумное и во всяком случае не мифическое объяснение мира и что культурная цепь, которая соединяет нас теперь с просвещением греко-римской древности, осталось непорванной. Если христианство сделало все, чтобы овосточить Запад, то иудейство существенно помогало возвратной победе западного начала.

Можно добавить сюда и проеврейские высказывания Ницше [MITTMANN] из его книги «По ту сторону добра и зла» – из той самой, откуда взяты вышеприведенные цитаты явно юдофобской окраски [НИЦШЕ (V)]:

Чем обязана Европа евреям? – Многим, хорошим и дурным, и прежде всего тем, что является вместе и очень хорошим, и очень дурным: высоким стилем в морали, грозностью и величием бесконечных требований, бесконечных наставлений, всей романтикой и возвышенностью моральных вопросов, – а следовательно, всем, что есть самого привлекательного, самого обманчивого, самого отборного в этом переливе цветов, в этих приманках жизни, отблеском которых горит нынче небо нашей европейской культуры, её вечернее небо, – и, быть может, угасает. Мы, артисты среди зрителей и философов, благодарны за это – евреям. <…> Евреи же, без всякого сомнения, самая сильная, самая цепкая, самая чистая раса из всего теперешнего населения Европы; они умеют пробиваться и при наиболее дурных условиях (даже лучше, чем при благоприятных), в силу неких добродетелей, которые нынче охотно клеймятся названием пороков, – прежде всего благодаря решительной вере, которой нечего стыдиться «современных идей».

В трудах Ницше можно также встретить целый ряд выпадов против антисемитов и антисемитизма:

В самых священных местах науки можно было услышать хриплый, возмущенный лай патологически нездоровых собак, лживость и ярость «благородных» фарисеев. Я еще раз напоминаю моим читателям, имеющим уши, о том берлинском апостоле мести Евгении Дюринге, который в сегодняшней Германии использует неприличнейшую и отвратительнейшую шумиху о морали. Дюринг[73]73
  В своей книге «Еврейский вопрос как вопрос о расовом характере и его вредоносном влиянии на существование народов, на нравы и культуру» Дюринг высказывал столь одиозные для того времени антисемитские взгляды, что Энгельс обвинил его в «утрированном до карикатуры юдофобстве». Подробной критике всех мировоззренческих идей этого мыслителя Энгельс посвятил свою известную книгу «Антидюринг».


[Закрыть] – первейший горлопан из тех, кто сегодня есть среди равных ему антисемитов, – см. «К геналогии морали» [НИЦШЕ (IV). С. 494].

Что в Германии слишком достаточно евреев, что немецкому желудку, немецкой крови трудно (и еще долго будет трудно) справиться хотя бы только с этим количеством «еврея»[74]74
  Отметим, что высокие оценки еврейского интеллектуального потенциала всегда пугали антисемитов, служили как бы подтверждением того, что этого сильного и успешного народа нужно опасаться как явного конкурента, эти и по сей день способствуют разжиганию антисемитизма во многих странах мира.


[Закрыть] – как справились с ним итальянец, француз и англичанин вследствие своего более энергичного пищеварения, – это ясно подсказывает общий инстинкт, к которому надо бы прислушаться [НИЦШЕ (IV)Т. 1. С. 448].

Я еще не встречал ни одного немца <разрядка моя – М.У.>, который относился бы благосклонно к евреям; и как бы решительно ни отрекались от истинного антисемитства все осторожные и политические люди, все же эта осторожность и политика направлены не против рода самого чувства, а только против его опасной чрезмерности [НИЦШЕ (IV). С. 369].

Что евреи, если бы захотели – или если бы их к этому принудили, чего, по-видимому, хотят добиться антисемиты, – уже и теперь могли бы получить перевес, даже в буквальном смысле господство над Европой, это несомненно; что они не домогаются и не замышляют этого, также несомненно. Пока они, напротив, и даже с некоторой назойливостью, стремятся в Европе к тому, чтобы быть впитанными Европой, они жаждут возможности осесть, наконец, где-нибудь прочно, законно, пользоваться уважением и положить конец кочевой жизни, «вечному жиду [НИЦШЕ (IV). С. 370].

В личном плане Ницше также однозначно выступал против антисемитизма и антисемитов, которых по иронии судьбы вокруг него всегда было предостаточно. Это видно из его частной переписки, объясняющей такие известные факты его биографии, как разрыв отношений философа со своей сестрой – Э. Фёстер-Ницше, ее мужем, а так же боготворимым долгие годы другом – композитором Рихардом Вагнером[75]75
  Антиеврейские выступления Вагнера, сделавшие антисемитизм «культурно-респектабельным» явлением, как и труды развивавшего его идеи Х. С. Чемберлена (зять Вагнера), придавшего им нпукообразный характер, явились частью широкого антисемитского движения в Германии, а затем и Европе). Вдова Вагнера, Козима, находившаяся в дружеских отношениях с Ницше и его сестрой, поддерживала все правые антисемитские движения, в том числе национал-социалистическое, на идеологию которого, как и на мировоззрение самого Адольфа Гитлера, идеи Вагнера оказали большое влияние.


[Закрыть]. Вся эта троица была известна своими крайне антисемитскими взглядами, великий композитор без всяких натяжек относится к числу основоположников теории расового антисемитизма[76]76
  Одной из первых формулировок теории расового антисемитизма считается эссе Рихарда Вагнера «Еврейство в музыке» («Das Judenthum in der Musik»).


[Закрыть].

Чертов антисемитизм вредит всем моим расчетам: и на финансовую независимость, и на учеников, и на новых друзей и влияние, он рассорил меня с Рихардом Вагнером, он же является причиной полного разрыва между мной и моей сестрой, и т. д., и.т.д., и.т.д. Охо-х-ох! (из письма Францу Овербеку от 14 апреля 1884)[NITZSCHE (II)][77]77
  Перевод с нем. автора.


[Закрыть].

Меж тем мне черным по белому доказали, что господин доктор Фёрстер и по сию пору не порвал своих связей с антис<емитским> движением. Некий добропорядочный остолоп из Лейпцига <…> взялся теперь за эту задачу: до сих пор он регулярно, несмотря на мой энергичный протест, пересылал мне антис<емитскую> корреспонденцию (ничего более презренного я в жизни не читал – курсив мой). С тех пор мне стоит труда выказывать в отношении Тебя хоть в какой-то мере ту прежнюю нежность и трепетное чувство, которые я так долго к Тебе испытывал, разлад между нами абсурдным образом мало-помалу проявил себя именно в этом. Или Тебе совершенно невдомек, для чего я живу на свете? Желаешь ознакомиться с каталогом воззрений, которые противоположны моим? Ты с легкостью найдешь их, одно за другим, в «Откликах на П<арсифаль>» своего супруга; когда я читал их, мне пришла в голову чудовищная мысль, что Ты ничего, ровным счетом ничего не поняла в моей болезни, как и в моем болезненнейшем и ошеломляющем опыте – что человек, которого я почитал больше всех на свете <Рихард Вагнер – М.У.>, в своем отвратительном вырождении пришел именно к тому, что я больше всего на свете презирал – к махинациям с нравственными и христианскими идеалами. – Теперь дошло до того, что я должен изо всех сил защищаться, чтобы меня не приняли за антисемитскую каналью; после того, как моя собственная сестра, моя прежняя сест<ра>, а теперь еще и Видеман[78]78
  По-видимому, Пауль Генрих Видеман – общий знакомый Фридриха и Элизабет Ницше.


[Закрыть] дали повод к такой самой злосчастной из всех мыслимых ошибок. После того, как в антисемитской корреспонденции мне повстречалось даже имя З<аратустры>, мое терпение иссякло – теперь я занял глухую оборону против партии Твоего супруга. Эти проклятые антисемитские дурни не смеют прикасаться к моему идеалу!! (Из письма Э. Фёрстер-Ницше, конец декабря 1887 года) [НИЦШЕ (V)].

В огромной библиографии работ, в том числе и отечественных ученых, касающихся интерпретации и понимания идей Ницше, к сожалению, отсутствуют, исследования о влиянии его взглядов на формирование филосемитизма Горького. Не имея возможности подробно рассмотреть данный вопрос, мы коснемся его лишь отчасти – путем сопоставления высказываний Ницше (см. выше) и Горького о евреях и их кратких комментариев.

Из «Обращения Максима Горького к русскому народу» (1919 г.)

Это евреи вырастили на нашей грязной земле великолепный цветок – Христа, сына плотника-еврея, бога любви и кротости, бога, которому преклоняетесь якобы вы, ненавистники евреев. Столь же прекрасными цветами духа бы�и и апостолы Христа, рыбаки-евреи, утвердившие на земле религию христианства – религию всемирного братства народов, религию, на почве которой выросли идеи социализма, идеи интернационализма. И в борьбе за свободу Российская еврейская интеллигенция пролила крови своей не меньше, чем наша, русская, а, впрочем, разве вы знаете какими муками добыта свобода, которой вы пользуетесь ныне?

«О евреях»(1919 г.)[79]79
  Эта работа была издана в 1919 г. в Петрограде в виде отдельной брошюры, куда вошли основные статьи писателя, посвященные «еврейскому вопросу», в том числе его ответ на анкету «Об антисемитизме», подготовленную и распространявшуюся им, Леонидом Андреевым и Федором Сологубом в 1915 г. [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 155–156]. Впервые текст ответа был опубликован в газете «Утро России» от 7 марта 1915 года, затем в кн. Горький М. Статьи 1905–1916 гг. Петроград, Парус, 1918. С. 169–173. В советское время ни анкета, ни статья «О евреях» не переиздавалась.


[Закрыть]

…не брезгуя и не возмущаясь, мы носим на совести нашей позорное пятно еврейского бесправия.

В этом пятне – грязный яд клеветы, слезы и кровь бесчисленных погромов.

<…> Я не сумею говорить об антисемитизме, о юдофобстве так, как надо бы говорить об этом. Не потому не сумею, что нет сил, нет слов, а потому что мне мешает нечто, чего не могу преодолеть. Я нашел бы слова достаточно злые, тяжелые и острые, чтобы бросить их в лица человеконенавистников, но для этого я должен опуститься в какую-то грязную яму, поставить себя на один уровень с людьми, которые мне органически противны.

Я склонен думать, что антисемитизм неоспорим, как неоспоримы проказа, сифилис, и что мир будет вылечен от этой постыдной болезни только культурой, которая хотя и медленно, но все-таки освобождает нас от болезней и пороков.

Это, конечно, не снимает с меня обязанности всячески бороться против развития антисемитизма, всячески, в меру сил моих, оберегать людей от заразы юдофобства, ибо мне близок еврей сегодняшнего дня, и я чувствую себя виноватым перед ним: я один из тех русских людей, которые терпят угнетение еврейского народа. А это хороший народ; мне известно, что некоторые из крупных мыслителей Европы считают еврея, как психический тип, культурно выше, красивее русского.

<…>

Из всех племен, входящих в состав империи, евреи – племя самое близкое нам, ибо они вложили и влагают в дело благоустройства Руси наибольшее количество своего труда, они наиболее энергично служили и служат трудному и великому делу европеизации нашей полуазиатской страны. Нет области, где бы еврей на работал рядом с русским и не менее успешно, чем русский, – это неоспоримо («О евреях». Гл. II).

<…>

Все люди – равны; земля – ничья, а только Божья, человек в праве и в силе сопротивляться своей судьбе и даже с Богом может спорить, – все это написано в еврейской Библии, в одной из лучших книг мира. И заповедь любви к ближнему, тоже древняя еврейская заповедь, как и все другие: не убий, не укради.

<…>

«Иудаизм <…>требует поэтому ухода за нашими силами и способностями, совершенствования их и деятельного применения. Он запрещает поэтому всякое праздное, не основанное на труде удовольствие, праздность в надежде на помощь других».

Это прекрасно, мудро и как раз то самое, чего недостает нам, русским. Если бы мы умели воспитывать наши недюжинные силы и способности, если бы хотели деятельно применять их в нашей неустроенной, нечистоплотной жизни, страшно засоренной всяческой праздной болтовней и доморощенной философией, которая все больше и больше насыщается весьма неумной заносчивостью и ребячливым хвастовством!..

Где-то в глубине души русского человека – все равно барин он или мужик – живет маленький и скверный бес пассивного анархизма, он внушает нам небрежное и безразличное отношение к труду, обществу, народу, к самим себе.

Я уверен, что мораль иудаизма очень помогла бы нам побороть этого беса, если мы хотим побороть его.

«Несвоевременные мысли»[80]80
  В виде отдельных статей публиковались в газете Горького «Новая жизнь» с 18 апреля (1 мая) 1917 г. по 2 июля (19 июня) 1918 г.; ряд статей Горький опубликовал в книге «Революция и культура» (Берлин, 1918); далее, вне хронологической последовательности и с некоторыми изъятиями, напечатал в сборнике «Несвоевременные мысли» (Пг., 1918), см. [ГОРЬКИЙ (VI)].


[Закрыть]

Равноправие евреев – одно из прекрасных достижений нашей революции. Признав еврея равноправным русскому, мы сняли с нашей совести позорное кровавое и грязное пятно.

Я убежден, я знаю, что в массе своей евреи – к изумлению моему – обнаруживают более разумной любви к России, чем многие русские.

Я считаю нужным <…> указать, что нигде не требуется столько такта и морального чутья, как в отношении русского к еврею и еврея к явлениям русской жизни.

Отнюдь не значит, что на Руси есть факты, которых не должен критически касаться татарин или еврей, но – обязательно помнить, что даже невольная ошибка, – не говоря уже о сознательной гадости, хотя бы она была сделана из искреннего желания угодить инстинктам улицы, – может быть истолкована во вред не только одному злому или глупому еврею, но – всему еврейству.

Я не верю в успех клеветнической пропаганды антисемитизма. И я верю в разум русского народа, в его совесть, в искренность его стремления к свободе, исключающей всякое насилие над человеком. Верю, что «все минется, одна правда останется».

Меня обвиняют в том, что я «продался евреям». Тоже глупо. Конечно, я понимаю, что в стране, где все издавна привыкли подкупать и продаваться, человек, защищающий безнадежное дело, должен быть признан продажным человеком. Психология большинства требует, чтобы каждый человек был так или иначе опорочен, на каждом лежало бы темное пятно.

Я уже несколько раз указывал антисемитам, что если некоторые евреи умеют занять в жизни наиболее выгодные и сытые позиции, это объясняется их умением работать, экстазом, который они вносят в процесс труда, любовью «делать» и способностью любоваться делом. Еврей почти всегда лучший работник, чем русский, на это глупо злиться, этому надо учиться. И в деле личной наживы, и на арене общественного служения еврей носит больше страсти, чем многоглаголивый россиянин, и, в конце концов, какую бы чепуху ни пороли антисемиты, они не любят еврея только за то, что он явно лучше, ловчее, трудоспособнее их.

И все же при всем заимствовании Горьким у Ницше тех или иных жестов, идей или приемов, в Духе между ними пролегает глубокая пропасть. Ницше по натуре свой – провозвестник консервативной революции. Он призывает человечество, для которого наградивший его «рабской моралью» иудейский Бог умер, вернуться назад к «дионисийству», в – царство здорового, сильного и беспощадного язычества. В такой ретроспективе видения почва для теоретического антисемитизма уже исторически удобрена и ждет только, чтобы ее должным образом вспахали. Это, как известно, и было с большим успехом осуществлено германскими нацистами.

И Ницше и Горький отказывались в своем профетическом видение будущего от Христа, но делают это каждый по-своему. Ницше, возвещая о крахе иудео-христианской морали, зовет человечество обратиться вновь к «здоровому» язычеству арийской расы господ, под коими, однако, имеет в виду отнюдь не древних германцев, а античных греков. Вместе с тем, и Ницше и Горький любят Христа-Богочеловека. Но если для Ницше этот галилейский еврей – «идиот», в духе этического образа из одноименного романа Достоевского, то для Горького – революционер, борец за права всех униженных и оскорбленных и, как ни странно, – тот, кто «милость к падшим призывал».

Ницше ниспровергает всякий идеализм, как «заблуждение воображаемой причинности», заявляя, что обходится с ним

как с укоренившейся в инстинктах нечестностью, как со стремлением ни за что на свете не видеть реальности; каждая фраза моих произведений содержит презрение к идеализму. За всю историю человечества не было худшей напасти, чем эта вот интеллектуальная нечистоплотность; у всех реалий отняли их ценность тем, что выдумали «идеальный мир»… Вам непонятна моя задача? И что я называю словами «переоценка всех ценностей»? Почему Заратустра смотрит на добродетельных как на самую опасную породу людей? Почему он должен быть разрушителем морали? Вы забыли, что он говорит: «Сокрушите, сокрушите добрых и праведных»? (Из письма Мальвиде фон Мейзенбуг от 20 октября 1888 года) [НИЦШЕ (V)]

Горький, напротив, будучи атеистом, – человек идеи, проповедник учения, согласно которому «еще только должен родиться» новый Бог и он будет являть в своей силе «власть коллективной, разумной воли». Он убежден, что научный же социализм, как «великая позитивная религия» в состоянии не искать смысл в мире, но дать его миру. Как писал Анатолий Луначарский – его товарищ по партии и духовным исканиям на пути «богостроительства»:

Никогда не родится Бог – Абсолют, Бог всемогущий, но родится с упрочением социализма могучий коллективный разум – Человек. <…> Вместе с Ницше мы говорим: «человек! твое дело не искать смысла мира, а дать миру смысл»; Новая религия не может вести к пассивности, к которой в сущности ведет всякая религия, дающая безусловную гарантию в торжестве добра, – новая религия вся уходит в действие. <…> …начало умиленного созерцания изгоняется теперь из религии и заменяется началом неустанной активности [ЛУНАЧАРСКИЙ (II)].

Горький – глашатай модернистической революции, которая должна будет привести к возникновению нового, невиданного доселе человеческого общества и Нового Человека. Он, будучи глубоко русским, тем не менее, свое национальное лицо видит не в архетипах коллективного бессознательного, «корни которой уходят в мифопоэ-тику крестьянского труда, заложенную греческим текстом “Труды и дни” Гесиода» [ЧОНИ], а в их преодалении.

Ницше не аналитик и не систематик, он не создает ничего логически цельного в области мысли, не аргументирует и не обосновывает свою позицию. Его философия, как он писал,

является исповедью своего сочинителя, чем-то вроде memoires против воли и без обозначения жанра [НИЦШЕ (IV). Т.2. С. 244].

Кроме того, она настолько вся в себе противоречива, что никогда не дает прямого ответа на вопрос:

чего хотел Ницше? что думал Ницше? к какой системе, к какому мировоззрению он стремился? Ницше ничего не хотел: в нем наслаждается собой непреодолимая страсть к правде. Он не знает никаких «для чего?». Ницше не думает ни о том, чтобы исправлять или поучать человечество, ни о том, чтобы успокоить его и себя; <…> Ницше занимается философией как искусством [ЦВЕЙГ. С.105].

Другими словами, Ницше совсем не тот мыслитель, с которым можно полемизировать.

Горький, напротив, свои взгляды формулирует последовательно и ясно, но при этом всегда слишком прямолинейно и дидактичнон. У него, увы, начисто отсутствует так свойственная Ницше скептическая иронии по отношению к собственным высказываниям и совсем нет

той культурной легкости, того просвещенного скептицизма, которые, позволяя постукивать молоточком по медным башкам кумиров, в то же время не превращают человека в неистового молотобойца. <…> «философствовать молотом»[81]81
  «Сумерки идолов, или как философствуют молотом» (нем. «Götzen-Dämmerung oder Wie man mit dem Hammer philosophiert») – название книги Фридриха Ницше (1888 г.), состоящей из коротких эссе, развенчивающих общественное представление об авторитете различных философских понятий.


[Закрыть] – <отнюдь не> значит и в самом деле проламывать головы [ПАРАМОНОВ (II). С. 141].

Горький, посчитав за должное в 1930-х годах откреститься от Ницше, конкретно означил пункты, свидетельствующие якобы о коренном различие в их мировоззрении еще в начале его писательского пути:

«Классовая мораль» и «мораль господ» – интернациональны. Ницше проповедовал сильному: «Падающего толкни», это один из основных догматов «морали господ»; христианство Ницше называл «моралью рабов». Он указывал на вред христианства, которое якобы поддерживает «падающих», слабых, бесплодно истощая сильных. Но, во-первых, падали не только слабые, а и сильные, причём падали они потому, что «хозяева» сбивали их с ног, – это я слишком хорошо знал. Во-вторых: «хозяева» поддерживали слабых только тогда, когда слабые были совершенно безопасны – физически дряхлые, больные, нищие. <…> Наконец, я был несколько знаком с учением Маркса. «Мораль господ» была мне так же враждебна, как и «мораль рабов», у меня слагалась третья мораль: «Восстающего поддержи» [ГОРЬКИЙ (I). Т.25 С. 53].

При этом Горький предпочитает не вспоминать, что на заре ХХ века, вдохновленный визионерскими видениями Ницше о Человеке

будущего, который избавит нас от предыдущего идеала, так же, как от того, что должно вырасти из него, <…> вновь освободит волю, который вернет земле ее цель а человеку – надежду, этот противник христианства и антинигилист, этот победитель Бога и Ничто – он должен некогда явиться («К генеалогии морали», 1887 г.),

– он пропел их на свой собственный лад в своей знаменитой поэме «Человек» (1903 г.):

Настанет день – в груди моей сольются в одно великое и творческое пламя мир чувства моего с моей бессмертной Мыслью, и этим пламенем я выжгу из души все темное, жестокое и злое, и буду я подобен тем богам, что Мысль моя творила и творит! <…> …величавый и свободный, подняв высоко гордую главу, он медленно, но твердыми шагами идет по праху старых предрассудков, один в седом тумане заблуждений, за ним – пыль прошлого тяжелой тучей, а впереди – стоит толпа загадок, бесстрастно ожидающих его. Они бесчисленны, как звезды в бездне неба, и Человеку нет конца пути!

Действительно принципиальным отличием Горького от Ницше является его взгляд на «расовый вопрос». По большому счету он для него не существовал.

Хотя вслед за Ницше Горький и употребляет термин раса[82]82
  В беседах с Ницше его современники антирасисты рассматривали евреев исключительно как «немцев Моисеева закона» [KRUMMEL], а не как особую расу людей, на чем настаивали такие теоретики расового антисемитизма, как вышеупомянутые Дюринг, Фёрстер и иже с ними.


[Закрыть] по отношению к евреям, он использует его как равноценный эквивалент понятия «этнос», относя, таким образом, еврейское племя к одному из сотен «языцев», населяющих Великую Русь.

Для Ницше же евреи – элемент, хотя и желательный, приветствуемый на ниве германского государственного строительства, но, одновременно, и чужеродный немцам. Чего стоит одно только это его ядовитое утверждение о поголовной неприязни современных ему немцев к евреям[83]83
  Отметим, что в отличие от России, немецкие евреи ко второй половине ХХ в. в культурно-языковом отношении полностью ассимилировались в Германии, считались «немцами Моисеева закона» и были почти уравнены в правах с немцами-христианами. В российской же Империи евреи являлись особым этносом, подвергавшимся в языковом, культурно-религиозном и правовом отношении серьезной дискриминации во всех областях общественной жизни.


[Закрыть], цитируемое [НИЦШЕ (IV). С. 369] с разрядкой выше. Горький же, напротив, выделяет евреев как «племя самое близкое нам», русским[84]84
  Здесь представляется интересным привести рассуждение другого ницшеанца – Василия Розанова на данную тему: И за всю жизнь я был поражаем, что несмотря на побои («погромы») взгляд евреев на русских, на душу русскую, на самый даже несносный характер русских – уважителен, серьезен <…>. я часто наблюдал удивительную, рачительную любовь евреев к русскому человеку и к русской земле. <…> на самом деле евреи уважительно, любяще и трогательно относятся к русским, даже со странным против европейцев предпочтением. И на это есть причина: среди «свинства» русских есть, правда, одно дорогое качество – интимность, задушевность. Евреи – тоже. И вот этою чертою они ужасно связываются с русскими. Только русский есть пьяный задушевный человек, а еврей есть трезвый задушевный человек. – см. Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени», цитируется по [СИНЯВСКИЙ (II). С. 96–97].


[Закрыть], и, будучи жестким критиком своего племени, тем не менее, категорически отметает обвинения в антисемитизме по отношению к русскому народу в целом!

Более того, радикальный русский патриот Максим Горький мыслит великое дело построения новой морали, а вместе с ней «величавого и свободного» Богочеловека, поднять на «старых крепких дрожжах человечества» – иудействе, поскольку на его основе Маркс и Энгельс создали теорию научного социализма – «пятую великую религию, формулированную иудейством» [ЛУНАЧАРСКИЙ (III). С. 145].

И Ницше и Горький чрезвычайно высоко оценивают интеллектуальный уровень еврейской элиты и евреев, как народа, в целом. Оба они резко критически, а в случае Ницше – весьма ядовито, характеризуют всякого рода негативные высказывания на сей счет со стороны ксенофобов-националистов.

Все позитивные элементы иудейства, означенные Ницше, принимаются Горьким без какой-либо корректировки, с аналогичным Ницше чувством уважения. Но у Горького юдофильская позиция, в отличие от Ницше, заявляется, как единственно для него приемлемая, без каких-либо оговорок, или метафизических рассуждений насчет двоякой роли, которую, якобы, сыграли евреи в истории обретения духовных ценностей современного европейского сообщества.

В отличие от Ницше и других немецких философов ХIХ столетия, он видит в иудействе (иудаизме) – не досадный анахронизм, а самобытный феномен, особый, наличествующий только у еврейского народа, тип духовности, не уступающий по своей значительности современному христианству.

Общим для Ницше и Горького является также однозначное осуждение антисемитизма. Однако у Ницше это вопрос в первую очередь личного характера, связанный с отношениями с близкими ему людьми – Вагнером, сестрой и т. д. Поэтому в целом его рассуждения о евреях и антисемитизме расплывчаты и амбивалентны – это, прежде всего, метафизические размышления, преподанные в типичной для философа «конструктивно-деструктивной» манере.

Высказывания же Горького, напротив, однозначны, конкретны и пафосны, поскольку, как правило, являются органической частью его общественно-публицистической деятельности. В горьковской системе мысли антисемитизм – непременный атрибут мира, где царит социальное неравенство и национальное угнетение, и поэтому с ним надо неустанно бороться, как со всем тем, что чуждо и враждебно человеку Нового бесклассового общества.

Я не верю во вражду рас и наций. Я вижу только одну борьбу – классовую. Я не верю в существование специфической психологии, вызывающей у белого человека естественную ненависть к человеку чёрной расы, или у славян к англичанам, или у русских презрение к евреям («О евреях» [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С.115]).

Особо отметим один исключительно важный момент высказываний Горького на тему «русские и евреи». Людям, впервые читавшим книгу «Несвоевременные мысли» в 1918 г., как и сегодняшним ее читателям, не могло не броситься в глаза, что Горьким явно руководит желание специально и как можно больнее задеть «национальную гордость великороссов». И этой цели он вполне достигает, что не может не обидеть русского читателя, и неприятно – как все «через чур уж через чур», задеть читателя еврея.

Говоря «русский народ», я отнюдь не подразумеваю только рабо-че-крестьянскую, трудящуюся массу, нет, я говорю вообще о народе, о всех его классах, ибо, – невежественность и некультурность свойственны всей русской нации. Из этой многомиллионной массы темных людей, лишенных представления о ценности жизни, можно выделить лишь незначительные тысячи так называемой интеллигенции, т. е. людей, сознающих значение интеллектуального начала в историческом процессе. Эти люди, несмотря на все их недостатки, самое крупное, что создано Русью на протяжении всей ее трудной и уродливой истории, эти люди были и остаются поистине мозгом и сердцем нашей страны. Их недостатки объясняются почвой России, неплодородной на таланты интеллектуального характера. Мы все талантливо чувствуем – мы талантливо добры, талантливо жестоки, талантливо несчастны, среди нас немало героев, но – мало умных и сильных людей, способных мужественно исполнять свой гражданский долг – тяжелый долг в русских условиях. Мы любим героев – если они не против нас – но нам не ясно, что героизм требует эмоционального напряжения на один час или на день, тогда как мужество – на всю жизнь [ГОРЬКИЙ (VI)].

Ницше много и страстно говорит о своем «немецком», Горький не в меньшей степени о русском. Вслед за своим аlter ego Бердяевым он осмысливает вопросы «о национальном своеобразии русских <и> сопоставления славянской и германской рас с точки зрения исторической» [СПИРИДОНОВА (I). С. 47], поскольку в начале ХХ в. именно германский великодержавный шовинизм все громче и громче заявлял себя на общеевропейской политической арене. Вслед за Бердяевым:

в статье «Две души» Горький тоже попытался определить природу русского народа, загадочную и непостижимо сложную. Но в отличие от Н. Бердяева он видит в ней не «вечно-бабье», не кротость и смирение Платона Каратаева, а сложный конгломерат восточного и западного элементов, две души. Размышлениям Бердяева об антиномичности, проходящей через все русское бытие, о неразгаданной тайне особого соотношения «женственного и мужественного начала в русском народном характере», противостоит призыв Горького побыстрее покончить с пассивностью, обратившись к активной, деятельной работе на благо страны.

Непосредственно связанная с эволюцией взглядов Горького статья «Две души» знаменует новый этап его исторического сознания. Она становится ясной, если рассматривать ее <например, не – М.У> только в сопоставлении с книгой <идеями> Н. Бердяева, но и <со статьей П. Б. Струве – М.У.> «Великая Россия»[85]85
  Впервые опубликована в первом номере журнала «Русская мысль» за 1908 г.


[Закрыть], где речь также идет о мировых задачах и роли России в историческом процессе. Термин «Великая Россия» был заимствован из речи премьер-министра П. А. Столыпина, который на заседании Думы 10 мая 1907 г. осудил революционеров, пытавшихся изменить социальный строй, сказав: «Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия».

Идея «Великой России» широко пропагандировалась в кадетских периодических изданиях и сборнике П. Б. Струве «Patriotica». <…> Используя термины «национальное лицо», «национальное чувство», П.Б. Струве вел ожесточенную полемику с интернационализмом русской социал-демократии. Он проповедовал необходимость «завоевательного национализма», предполагавшего насильственное приобщение к русской культуре всех национальностей. Называя идею «Великой России» пагубнейшей, Горький связывал с ней рост «зоологического национализма»[86]86
  Такое понимание идеи мыслителя о «Великой России» представляется весьма спорным. Существует авторитетное мнение, что Петр Струве мечтал – увы, сему не суждено было сбыться, отнюдь не о стране, которая страшит, пугает, как тамерлановское полчище, которая уничтожает миллионами своих собственных подданных, а о великой цивлизованной стране, стране мощной, могучей, но мощь которой основана на идее права, правопорядка, независимой личности, живущей не в нищете, а в достойном достатке [КАНТОР (III)].


[Закрыть]. Он едко высмеял П. Б. Струве в V сказке цикла «Русских сказок», нарисовав сатирический портрет барина, долго искавшего и нашедшего, наконец, свое «национальное лицо», на которое, как оказалось, можно брюки надевать.

<Горький> резко отвергал попытки опоэтизировать слабость, смирение, терпение русского народа. <…> В статье «О карамазовщине» Горький писал: «Достоевский – гений, но это злой гений наш. Он изумительно глубоко почувствовал, понял и с наслаждением изобразил две болезни, воспитанные в русском человеке его уродливой историей, тяжкой и обидной жизнью: садическую жестокость во всем разочарованного нигилиста и – противоположность ее – мазохизм существа забитого, запуганного, способного наслаждаться своим страданием…». Федор Карамазов, по определению Горького, «несомненно, русская душа, бесформенная и пестрая, одновременно трусливая и дерзкая, а прежде всего – болезненно злая: душа Ивана Грозного, Салтычихи, помещика, который травил детей собаками, мужика, избивающего насмерть беременную жену, душа того мещанина, который изнасиловал свою невесту и тут же отдал ее насиловать толпе хулиганов» (там же).

Беспокойная тревога за судьбы России, боязнь, что гнилой яд этой души отравит народ, лишив его способности к творчеству, продиктовали Горькому не только полемически заостренные строки статей «О карамазовщине» и «Еще о “карамазовщине”», но и статью «Две души» (1915). Горький считал: «…для того, чтобы родился Человек, – необходимо оплодотворить людей семенем живым свободы, необходимо соитие инертной материи с творческой волею». Он по-прежнему выступает против монархии как формы государственного правления, против деспотизма единоличной власти. В статье «В пространство» (1912) он убежденно пишет: «Карфаген самодержавия должен быть разрушен», в цикле «Издалека» призывает к общечеловеческой работе обновления жизни. Но как показывает статья «Две души», писатель видит процесс обновления жизни прежде всего в борьбе против злой «карама-зовской» души, заменяя понятие классовой борьбы противоборством Востока и Запада. Центральная мысль статьи связана с его излюбленной идеей – единением интеллектуальных сил всех наций перед лицом надвигающихся грозных событий. Пытаясь побудить Русь к активным действиям, писатель характеризует Восток и Запад с точки зрения наличия в них «инертной материи» и «творческой воли». Он пишет: «Европа – вождь и хозяин своей мысли, человек Востока – раб и слуга своей фантазии. Этот древний человек был творцом большинства религий, основоположником наиболее мрачной метафизики». Чтобы доказать эту мысль, Горький выстраивает цепь аргументов: Восток покорно подчиняется всякой силе, верит в непознаваемое, склоняется перед Роком, Запад – во власти разума и науки, он не знает Рока, а непознаваемое для него лишь то, что еще не познано, он стремится сделать деяние активным состоянием своего ума. На Востоке пассивизм рождает монашество, аскетизм, скопчество, религиозность и другие формы бегства от жизни, цель европейской культуры – «быть культурой планетарной, объединить в своем труде, в своих идеях все человечество нашей планеты» [СПИРИДОНОВА (I). С. 47–48].

Борис Парамонов, как правило, стремящийся в своих культурологических эссе резко заострять обнаруживаемые им антиномии, пишет, что в книге «Несвоевременные мысли» Горьким