Текст книги "Дегустатор"

– И ты купил вот эту машину в кредит, – сказала Алина.

– Конечно. Это уже вторая, новая.

– Была точно такая же и обязательно белая?

– Конечно. Но для кредита надо было значиться на какой-то работе.

Последнее было почти просто. Человек по имени Костя, по званию – полковник, хотя совсем не армейский, знал (и знает) в журналистике всех. Меня взяли в дрянную газетку, ту самую «Сити-экспресс», где что-то платили.

– Но ведь надо было писать, – заметила Алина, глядя на меня материнскими глазами.

– Вот уж это… – пожал я плечами. – Чего же проще – писать? Я всю жизнь писал. Да хоть письма друзьям. Стенгазеты в школе. Рассказы и театральные рецензии для юношеских журнальчиков. Писать – нормально.

– Да, да, – сказала Алина. – Я заметила. Люди с парящей в поднебесье душой на этой дегустации поняли, что еще не все пересчитаны звезды и мир наш не открыт до конца. Грациозное каберне с горчинкой на финише, похожей на укоряющий вздох. Писать – это так просто. И потом возник винный журнал?..

– Ну, главным писателем там намечался некто Игорь Седов, но он оказался не дурак и открыл свой журнал… Но прошел год, другой, и оказалось, что и об этом я могу писать. Видишь ли, неожиданно выяснилось, что у меня очень хороший нос.

Дальше мы долго молчали. А потом Алина вдруг заговорила – о том, как я лечил ее, грел и растирал ей руки и ноги, гладил ее на ночь по спине, пока она не засыпала… Да я и сам догадывался, что мерные, мягкие движения двух слившихся – живот к беззащитному животу, грудь к мягкой груди – тел… возможно, были для нее тоже нужны, но более всего ей требовалось другое, вот это: покачать потом на руках, отправить в сладкие сны, к невидимым во мраке облакам, за которыми – звезды.

А сейчас, говорила она, я заслужил долгий, настоящий, сильный массаж, если у нее не хватит силы в руках, она будет налегать на меня всем телом. И тогда я уже точно ее прощу за частных детективов и за все другое.

– Ты же не думаешь, что я откажусь? Так, ванна… А потом ты позволишь мне смазать знаменитую и богатую женщину кремом, от шеи до пяток?

Она сверкнула на меня глазами:

– Рокотов, приди в себя! Неужели тебе настолько это… насчет богатой женщины… оно ест тебя и жжет?

– Да что ты, что ты… Наоборот, так мило… Королева играла в башне замка Шопена, и, внимая Шопену, полюбил ее паж.

– Рокотов, какой ты паж! Ты рыцарь. Богатая и знаменитая… Да когда же ты перестанешь меня жрать за то, что жена упрекала тебя за бедность? Ее нет. Понимаешь, нет.

Ведьма, подумал я. Я же ничего ей так прямо не говорил. Не говорил о том, сколько раз мне объясняли дома, что дворовые бандюки уже пересаживаются с битых «бээмвэшек» на новые джипы, а славный офицер Генштаба все еще гордо моет «жигуль». Ведь не говорил, правда?

Алина подвела меня к зеркалу и сняла резинку с хвостика:

– Посмотри, у нас обоих светлые волосы до плеч. Мы жутко похожи, говорил Гриша – помнишь? Мы как брат и сестра. Я уже признавалась, что мне сначала жутко неудобно было с тобой заниматься сексом – как с братом? Ты будешь богатым. У тебя будет новая машина. Белая. Огромная. Перестань ущемляться своим… черт, как это. Статусом. Он рос, понимаешь, в бедной семье. А я – самая богатая женщина России.

Я вздохнул, обнял ее за плечи и сказал нашему отражению:

– Ну да, у меня будет новая белая машина, и я буду жить на твоей этой, как ее, Рублевке. Ты не понимаешь. Не нужна мне эта Рублевка. У меня есть все, чего я добивался. У меня все получилось. Я делаю то, что хочу. Я самый богатый человек на свете.

– И чего же ты в таком случае хочешь, если у тебя все есть? – поддразнила меня она.

– Чтобы это никогда не кончалось.

14. Великий Иерофант

Только на следующий день после разоблачения Алины я осознал смысл еще одного вчерашнего события.

Опасности нет и не было. Она распалась на части, каждая из которых ничего страшного не представляет. Слежка? Да пусть еще последят. Но, конечно, больше не будут. А тогда что остается из неразгаданных происшествий? Налет налоговых гоблинов на мирный офис? С кем ни бывает. Да ведь больше и не будет, им все сказали, они все поняли.

Значит, только странное происшествие в замке Зоргенштайн. А это, братцы мои, было давно, в сентябре, и… к счастью или к сожалению, не со мной, не мое это дело. Даже если Альберт Хайльброннер проговорился кому-то, что некий русский винный аналитик очень интересовался этой историей, то что с того? Конечно, интересовался. Работа такая.

Мотивы убийства: да, здесь явно – никакой высокой международной политики. Что-то другое. Хотя очень странная акция. Зачем было убивать дегустатора так демонстративно, на глазах у всех? Почему бы, если он отнял чью-то девушку или украл деньги, не угрохать его где-нибудь на улице ночью? Хорошие вопросы, но, боюсь, в них разберутся и без меня.

Ну, вот и все. И ничего больше.

Откуда же, в таком случае, и сейчас у меня это странное чувство угрозы, как тогда, на кокосовом пеньке во дворике военной школы? Наверное, надо просто отдохнуть?

Сейчас я сдам эту книгу и подумаю, что вообще такое отдых. Поездка на целых десять дней в такое место, где не делают вино?

Пришел детский день, моя замечательная девочка гоняла меня по всей Москве, потом мы сидели в кафе – для нее это было очень важно, побыть в кафе с папой, она вела себя как настоящая женщина: расспрашивала о моей личной жизни, грозила зацарапать любую, кто будет меня обижать. А на телеэкране над головой мелькал президент в Амстердаме, рядом с ним – приятно улыбающаяся королева в громадной грибовидной шляпе с голубой лентой и в бежевой шали на плечах. Там было еще тепло, здесь пока – тоже, но дождь бил в лицо и грозил к ночи оказаться снегом. Мы едем в Нидерланды, вспомнил я слова Ивана и Шуры, королева заждалась; но на телеэкранах такие люди, как они, не показываются.

А еще это были страшные дни – бунт арабов в Париже, они громили предместья, Гриньи и Эврё, жгли автомобили, потом с криками «Помни Багдад» двинулись к собору Парижской Богоматери. Там, во Франции, были руины и дым, там была Алина, но на телеэкранах ее тоже не виднелось.

Работать папой великолепно, возить гордого ребенка на сверкающей белизной машине – это привилегия, даже если везешь ребенка обратно в дом, который я вообще никогда не хотел бы видеть еще раз, пусть и издалека.

На Трифоновскую я ехал вдоль трамвайных путей, очень неспешно, под лиссабонские фаду Мисии, и вспоминал ту самую ночь с Алиной, ночь разоблачений, ночь нескончаемую. Мы не могли успокоиться, не могли спать, изнуряли себя оргазмами («да прекрати же это издевательство, мне утром в аэропорт»), уходили на кухню курить и говорили, не могли наговориться. Обо всем, прозвучало даже такое: Рокотов, ты когда-нибудь задумывался – зачем ты живешь на свете?

Я уже слышал этот вопрос – «зачем ты живешь», задавал его мне человек, обитающий там, в зеркале. Худой до невозможности, уже с хвостиком на затылке, хотя тогда еще коротким. Я в тот период просто зачесывал назад волосы, потому что стричься не то чтобы не было денег – иногда они случались, – но не было времени.

– Это как – зачем ты живешь? – уточнила Ольга. – Мне нужен конкретный вопрос. Очень конкретный. Мне с ним к космосу обращаться. Космос любит ясность.

В зеркале она выглядела так же, как и не в зеркале, – в мятой мужского вида рубашке на голое тело, зеленоглазая, в мелко завитых кудряшках, в общем – почти красивая. И не худая, отчего после любви она пахла… я никогда не забуду этот запах, но никогда не смогу и дать ему имя. Молочным поросенком? Что-то в этом духе.

– Конкретный вопрос, так? – задумался я. – Да получи. Зачем меня Бог создал? Для какой цели и предназначения? Можно было бы и так – почему я еще не сдох…

– Но не нужно, – весело сказала Ольга и сразу стала очень серьезной.

Колоду она тасовала медленно, указав мне предварительно глазами на телефон. Я отключил его.

Если говорить правдиво и беспощадно о том, что я тогда делал там, в ее квартире, то сегодня ответы уже иные, чем… а какой был год? Девяносто пятый. Или девяносто шестой. Или, попросту, страшный был год.

Тогда я сказал бы себе, что просто зверею от того, как она медленно, мучительно двигает тяжелыми бедрами, будто пытаясь сбросить меня на простыни рядом с собой… И кричит – рычит – вымучивает из себя – это «о-о-х».

А сегодня можно, наверное, быть честным. Днем Ольга помогала мне в моем безнадежном бизнесе. А он был такой, что разъезжаться по разным квартирам вечером уже не было сил. Особенно с учетом того, что никакой квартиры у меня тогда не было. Я подох бы без Ольги и ее дома. Подох бы, как уличная собака. И только сейчас понимаю, как же я ненавидел всю ситуацию, но не мог себе в том признаться.

По вечерам мы, по большей части, помогали уже ее бизнесу.

Она тогда была знаменита – хотя и в узком кругу. К ней бежали за помощью, и она, предварительно не забыв получить с клиента деньги, вычерчивала на своем компьютере замечательную вещь – гороскоп. Но астрологов, даже такого класса, в Москве уже тогда было не меньше десятка. И Ольга занялась новым делом – таро по системе Уайта.

Книгу, глава за главой, переводил – то есть диктовал – ей я. Тогда еще я не знал английский так, как сейчас. На Уайте, возможно, впервые подошел к языку серьезно.

На смятую простыню легли три карты рубашкой вверх.

– Вопрос заказывали? – зазвучал ее голос. – Получите. Смотри: это простой расклад, совсем простой. Вот здесь будет то, что ты имеешь от жизни сейчас. На самом деле имеешь, а не то, что тебе кажется. Последняя карта – это то, чем нынешняя ситуация кончится. А в центре, вот эта – ответ на твой вопрос. Для чего тебя Бог создал? Да-а. Не поверишь, но почему-то никогда меня об этом никто не спрашивал. Не успевают задуматься, да?

Она взялась за первую карту толстенькими пальцами и остановилась.

– Страшно чего-то. Я бы тебя попросила подобраться ко мне сзади и меня немножко погреть. Но нельзя. Вопрос задавал ты. Ты должен сидеть напротив и их видеть, потому что… Как ты уже знаешь… Прямая карта или перевернутая – это важно. Ну ладно, что ли, я уже их положила. Только открыть.

Ольга сделала это тремя быстрыми движениями и сказала «ха-ха-ха».

Теперь надо было молчать.

– Такого я еще не видела, – пробормотала она.

Тишина.

– Яснее не бывает, – добавила Ольга после паузы. – И ни одной перевернутой.

Молчание, тихое мурлыканье песенки.

– И если бы не эта карта, самая главная, тот самый твой ответ, то все было бы слишком просто, – продолжила она. – А тут у нас такой ответ… Такой ответ… Впервые вижу. Ты готов?

Я молчал, рассматривая три картинки.

– Ну, тут ты и сам все понимаешь, – зазвучал ее голос. – Текущий момент. Посмотри. Это же мы. Пятерка пентаклей. Гениальная карта.

Я с тоской смотрел на двух нищих – мужчину и женщину, – пытавшихся лбом пробить вьюгу, дотащиться куда-то.

– Ты повыше смотри, – нервно посмеялась она. – Они проходят мимо церкви. А витраж на ее окне – те самые пять пентаклей. Пять монет. Значений… ну, много. Карта кризиса, потерь, горя. Если бы по раскладу было – что ты думаешь о ситуации, то это была бы карта твоего страха. Но вопрос у нас другой, и карта показывает попросту то, что есть…

– Вижу, что это у нас и есть, – признал я.

– Еще бы не видеть, завтра тебе надо мне зарплату платить, а как? Но у тебя другой вопрос… Вот. Самым простым толкованием было бы такое. Идем мы с тобой, друг Сережа, мимо денег и их не видим. Но твой-то вопрос был не о деньгах. А о Боге. И поэтому так: мы с тобой Бога не видим. Замерзли. Устали. Видишь – уткнулись носами в землю. И идем мимо. А Бог есть. И пентакли эти не золотые. А, по твоему вопросу, духовные. Понял?

– Давно, – сказал я.

– А что мы тогда делаем, если понял? Бьемся и бьемся, как… Ну а вот третья карта – чем ситуация кончится – это, вообще-то, ужас. Знаешь, какая самая страшная карта в таро? Думаешь, смерть? У меня клиенты как ту самую смерть увидят, в обморок падают. Нет, вот она, самая страшная карта. Смерть – высший аркан, это вообще-то карта хорошая, долгожданный конец ситуации в высшем, духовном смысле. А на низовом уровне – вот она, настоящая смерть. Песец всему. Десятка мечей.

Я поскреб ногтем карту, на которой ничком лежал воин с десятью мечами, рядочком воткнутыми в позвоночник.

От шеи до крестца. Конкретнее не бывает. Никакой надежды.

– Слушай, – сказал я, – а что, оно над нами издевается, да? Ясно же, чем все кончается.

– А вот это ты видел? – Она щелчком отбила мой ноготь и устремила на карту свой. – Таро, по крайней мере по Уайту, штука оптимистическая. Видишь?

Она показывала на полоску брусничного рассвета на горизонте, за спиной поверженного рыцаря.

– Это не физическая смерть, – медленно проговорила она. – Это смерть ситуации. И не в духовном, а в конкретном смысле. Все, что у тебя сейчас есть, скоро кончится. Вообще все. Но это одновременно означает, что будет рассвет. Новая ситуация. Доволен?

– Черт его знает, – пробормотал я. – С одной стороны – да. А с другой – обидно, понимаешь. Бьешься-бьешься… с этими трусами… а тут… десятка, понимаешь, мечей.

– А не обидно, – покачала она головой. – Потому что это не отдельная карта. Это завершение вот этой ситуации, где мы с тобой бредем, согнувшись, и бога не видим. Вот она и кончится. Ну ладно, держись. Потому что сейчас надо, наконец, отвечать на твой вопрос. А мне как-то не по себе. Тут все сложно и зага-адочно. Зачем тебя, значит, Бог создал? Почему до сего дня берег? Вот зачем. Вот ты кем должен быть. Или чем.

Я с недоумением смотрел на странную карту.

– Иерофант, – с некоторой досадой сказала Ольга. – Всем кажется, что это папа римский. Похож, да?

– Меня, наверное, не изберут, – покачал я головой.

– Это точно. Так, какие у нас тут общие значения… Друг Сережа, а ты вообще понимаешь, что это такое – ты задаешь вопрос о своем предназначении, и тебе приходит высший аркан? Это как?

– Горжусь, – сказал я.

– Вот и гордись. Так вот, общие значения… Ты сам себя на этой карте где видишь? Тут три фигуры.

– Ну, как это где – вот этот, на троне, с рогами. Прочие стоят спиной. Это что же – ответ повернут ко мне спиной? Фиг.

– Согласна. Насчет рогов не пугайся – рога Изиды, владелицы всех тайн. Великий жрец, он же – и правда в том числе папа римский. Великий Иерофант.

Я посмотрел на нее с сомнением, а Ольга продолжала монолог:

– Как все было бы просто, будь она перевернутой. Тогда ответ был бы такой: ситуация вне вашего контроля, контролируют ее высшие духовные силы. И на том, как говорится, было бы спасибо, хорошо, что хоть высшие. И ведь она в окружении довольно негативных карт, а значит – только радоваться. Но вопрос твой был не на ситуацию…

Она начала уставать, сморщилась, став похожей на лисенка.

– Да если бы еще это значило скорый брак… Не дергайся, я серьезно. Есть и такое значение. Но так бывает, если… Или она иногда означает, что надо довериться старшему и мудрому. Тогда вот этот человечек у подножия трона был бы ты, а вот тот – старший товарищ. Но если бы твой вопрос был о том, что тебе делать! Ведь твой-то вопрос – на миллион долларов.

Она быстро перевернула пару страниц той самой книги, уже в ее собственной русской распечатке.

– Нет, литература только мешает. У греков это – Дионис, бог-покровитель всех плодотворных сил и соков земли. Он же Бахус, бог вина. И при чем здесь ты? Нет, мой дорогой друг Сережа. Как рогами ни крути… а вот, кстати, и рога…

Она вздохнула.

– Ну, ты же спросил, кем и чем ты должен быть, по божественному-то замыслу? – почти крикнула она. – Вот тебе ответ. Смотрит тебе в лицо. Вот этим гражданином ты должен быть. Если бы не обстоятельства. Вот этим самым.

– Так папой или не папой? Говори.

– Не папой, дурачок. Иерофант – тот, кто несет веру и знание. Идущее из живительной силы земли. И вообще веру и знание. Учитель. Проповедник. Профессор ПТУ – не хочешь?

– А еще есть ПТУ?

– Хрен знает. А вот насчет тебя – не хрен, и теперь ты знаешь. Доволен? Все, конец гадания.

Я хорошо помнил, что труд астролога должен как-то вознаграждаться. Хоть кусочком сахара. В нашем случае, впрочем, это чаще всего бывал не сахар.

Но Ольга лежала затылком на подушке и была задумчива.

– Что? – коротко осведомился я.

– А ты будто и не видишь. Посмотри на карты. Чего здесь нет?

– Вообще-то тут много чего есть.

– Кроме одного. А ты не видишь. И это само по себе тоже показательный факт. Так чего здесь нет, во всем раскладе в целом? Точнее – кого?

Молчание.

– А я, где здесь я? В нынешней ситуации – вот она я, яснее ясного. А в исходе ситуации – где там я? А на главной карте – где я? Разве что вот эти двое, которые склоняются у твоего трона. Но без лица…

– Шиза косит наши ряды, – наконец сообщил ей я.

– Косит-косит, – сказала она. – Ну ладно, пойдем-ка на кухню. Что-то я захотела сам знаешь чего. Жрать! Сгущенка осталась?

Я с тех пор верю в таро, потому что не прошло и года, как случилось много грустных событий, и на меня с неба упала квартира. А потом я ушел в газету, на копейки, но ведь жилье у меня уже было – зачем тогда слишком много денег?

И оттуда все пошло вверх и вверх.

А Ольга из моей жизни исчезла навсегда.

– Как же тебя долго не было, – сказал я Алине, со строгим и чуть вытянутым лицом вернувшейся из Парижа.

Она привезла мне сыра, выбрать к нему вино побоялась, и еще надгрызенный сбоку («нервы, очень есть хотелось») деревенский хлеб, его пекли только утром.

Ей было, очевидно, плохо. Что-то происходило. И не только бунт арабов.

Я уже знал, что делает знаменитая Алина Каменева, персонаж светской хроники, член десятка жюри и прочая, – она спасает журнал.

– В Париж подъехал Джейсон, – рассказывала она. – Весь помятый и несчастный. Он ничего не может сделать, Сергей. Там происходят странные вещи. Рынок роскоши бурлит. Как больные, скупают и перекупают дизайнеров, любые плохо лежащие марки. Что-то творится с журналами. Склоки, их тоже скупают. Мне устроили овацию в штаб-квартире La Mode в Париже, но как бы прощались со мной. Джейсон вспоминал, как приглашал меня на главного редактора – я тогда была по уши занята, работала в Британском Совете, – приглашал на встречи то в Лондон, то в Париж, наконец сделал свой выбор – и не ошибся. Сергей, он говорит, что за всю его карьеру взлет русского La Mode – самая потрясающая история. Но там сложная структура собственности. Джейсон – владелец марки. Однако…

Насколько я понял, в России купили не сам La Mode отдельно – купили издательский дом, который, по контракту, имел эксклюзивное право на издание в России этого журнала и двух десятков прочих.

Это как LVMH, объясняла мне Алина, – корпорация знаменитых брендов, от Луис Вьюттон (сумочки) до Моэт и Шандон (шампанское) и Хеннесси (коньяк). Великие предметы роскоши так и делают те же самые люди, но они давно входят в одну громадную корпорацию, которая занимается, по сути, стратегией продаж.

– Но ведь LVMH – это потрясающие люди, это вершина стиля, они приглашают в качестве знаменосцев компании Катрин Денев, Карла Лагерфельда, Олега Меньшикова. У них самый большой бутик в мире, на Елисейских Полях. А эти… нас купили какие-то загадочные уроды, Сергей. Они вообще не понимают, что творят. Сначала они требовали меня для очередного бессмысленного разговора, в основном на тему того, что надо сократить расходы, урезать зарплаты и писать попроще и потупее. Они это всем говорят, потому что больше ничего не знают. Но мы – это не все. Я посоветовала им сначала разобраться, что они приобрели. Я годами отбирала людей, лучших из лучших – что бы я делала без них? У меня работают поэты и писательницы, и как они пишут! А какие фотографы! Я что, одна бы создала из ничего лучший журнал мод в России, да и не только в России?

Алина, как я помнил по ее прежним разговорам, выбрала тактику измора. Ее требовали для тех самых очередных встреч и получали в ответ, что Алина поехала в Суздаль встречаться с принцем Майклом Кентским (и правда поехала, от моего подъезда, переодевшись в клетчатый брючный костюм). И так каждый раз, чтобы они сообразили, наконец, что речь о знаменитой на всю страну женщине и феноменально прибыльном журнале, и что прибыли эти обеспечивала Алина Каменева с ее менеджерским стилем, который уже преподавали в школах бизнеса: если в трех словах, то ставка на лучших. Элита пишет для элиты.

Она ждала, что новые хозяева сообразят, наконец: победителей не судят. Это они судят кого хотят. В конце концов, такому журналу вообще не нужен издательский дом, он сам может выбирать себе издателя.

И, поняв это, от Алины отстанут.

На время отстали. Но сейчас у Алины появилось то же чувство, что у меня, хотя по другому поводу: кушпедейра где-то рядом.

И она ездила в Париж, по сути, чтобы кто-то выкупил ее журнал у новых издателей.

И ничего не получилось.

– А ты так спокоен, так уверен! – вдруг упрекнула она меня. – А ведь это может случиться с тобой, как поет великий бард. Ведь у тебя тоже есть собственник журнала, владелец, так? И если он сменится, и если ему взбредет в голову, что ты слишком для него хорош… Ну, открой секрет: кто владелец «Винописателя»? Ты хоть его знаешь?

Последовала эффектная пауза. Я смотрел на Алину сурово и неприступно.

– Я владелец, – сказал я наконец.

Это на нее подействовало очень сильно. Мне в тот момент казалось, что я сидел в позе фараона над Нилом – руки на коленях, каменные глаза смотрят куда-то в пространство. Но подозреваю, что моя поза ее не особенно впечатлила. Не в позе было дело.

Я в ее глазах перешел в какую-то другую, высшую категорию. А она осталась там, где была. Главный редактор, но не собственник.

Тут, чтобы утешить ее, я начал объяснять, что владельцев вообще-то два, я и Костя, и у меня даже чуть меньшая доля. Но уж попасть в руки идиотам наш журнал никак не мог. Неуязвим.

– Кстати, какой у тебя тираж? – без выражения спросила она. – Тысяч пять делаете?

– Семьдесят тысяч. Самый большой в России среди винных изданий, – нежно признался я.

И Алина замолчала.

– Еще не все потеряно, – сказала она, и я снова увидел жесткие складки у углов ее губ. – Хотя не хотелось бы. Очень не хотелось… Но у меня одна жизнь. К сожалению. И придется… Мы создали свой стиль, свой вкус. Нам, в конце концов, верят люди. Ты меня понимаешь? Ты понимаешь, что дело не в моде? Что дело в том, что здесь, у нас с тобой в стране, будет? И какая будет страна?

– Я как-то догадываюсь, что твоя работа не в том, чтобы заставить нового русского купить костюмчик по цене автомобиля. Это он и без тебя сделает. И без меня.

– Роскошь – это не вызов бедности. Это вызов вульгарности.

– Алина, я тобой восхищаюсь!

– Это не я. Это Коко Шанель. Эпиграф ко всему нашему предприятию. И что же ты думал – бросаешь вызовы, и никто не замечает? Нет, вот оно. Пришло. Заметили.

Кажется, никогда еще Алина не смотрела на меня таким взглядом – грустным и гордым.

– Ну ведь ты сам, – проговорила она, – ты же занимаешься в этой жизни не рекламой великих вин, ведь нет же?

– Великому вину не нужна никакая реклама, моя дорогая. И вообще, понятно, что, если вино стоит больше тысячи рублей – оно уже будет хорошим, а если больше трех, так и тем более. У нас развитый рынок со вменяемыми ценами, это не девяностые. А вот чтобы купить хорошее вино за пятьсот, уже нужно быть человеком. И только так постепенно дорасти до того, чтобы понять – вино за десять тысяч не вызов бедности. Это вызов вульгарности. Ну как опера.

– То есть ты тоже пишешь не для богатых, а для умных, так? Тебе тоже верят люди, идут за тобой?

Она что-то важное мне хотела сказать, почти призывала к помощи, но тогда я ни черта не понял, да и как бы я смог понять и догадаться?

– Понимаешь, мне их жалко, – сказал я.

– Кого?

– А вот этих мальчиков и девочек из офисов. Только что родившийся средний класс. Они – из страшной страны, страны тупого питья водки. Ты говорила – какой из меня офицер. Все начиналось в Мозамбике. Товарищи офицеры жрали водку. На жаре. Немецкую – помню, называлось это «Водка Куголов», полтора доллара. Кто такой Куголов, черт знает. И они это жрали, от них неслась жуткая вонь. А у меня есть маленькая особенность. Я не могу много пить. Низкий порог восприятия алкоголя. Крепкого, прежде всего.

– Страшный секрет дегустатора!

– И я набрался смелости и сказал им: всё. Пусть я никогда не буду старшим лейтенантом. Алина, ты понимаешь, там ведь были эти валютные… ну, «ложа франко», две штуки на город, для иностранцев. На доллары или ранды. Беспошлинно. Продукты были из Свазиленда, а это фактически ЮАР. А еще были вина из Португалии, особенно типа винья верде – оно и правда зеленоватое, такая прелесть. Много разных. И я их покупал иногда и пил дома один, тайно. По чуть-чуть. Вот так все начиналось, наверное.

– Потрясающе. Но ты говорил – мальчики и девочки?

– Ну да, говорил. Понимаешь, это такой секрет, известный всем, кто живет в странах, где делают и пьют вино. Ты знаешь – Франция, Испания. Там нет алкоголиков. Там никто не напивается. Это же вино, оно не для этого. Оно для радости и удивления. Они там с детства привыкают с ним осторожно обращаться, это входит уже в кровь: бокал или два, больше не надо. Зато с трепетом прикасаются губами к настоящим шедеврам. Ты что-то говорила о мертвом поколении? Я хочу, чтобы новое поколение, наши мальчики и девочки, никогда не превращались в животных, жрущих водку для убийства мозга. И ведь не нужно никуда уезжать. Всё рядом. Это такая карта… пятерка пентаклей, потом объясню… проходят мимо радости и не замечают. Я хочу перевернуть ее, хочу, чтобы они вырвались из заколдованного круга – телевизор, водка, лесоповал. Вот.

Мы во время этого разговора так и сидели на кухне, никуда не спеша, потому что это был важный разговор, и только позже я понял, насколько важный.

Алина тогда загрустила и сказала:

– Но они не вырвутся. Юля твоя тупа как дерево.

– Моя? Да она даже не Гришина. А кстати, что ты с ней решила?

– О-о-о! – с радостью помахала ладошкой Алина. – Гениальное было решение. Спихнула ее в издательский дом. Тем самым, новым, хозяевам. Они подойдут друг другу. Ты знаешь что…

Тут она с недоумением запнулась.

– Это такие мальчики и девочки, эти якобы хозяева, ну вот как Юля. Странные люди. У меня ощущение… что они не настоящие, что ли. Что есть другой враг, который стоит за ними. Враг без лица.

Я мог бы тогда начать задавать ей вопросы, но успел вытянуть только, что ходят слухи о какой-то странной команде – Джейсон об этом говорил – один англичанин, один американец, один араб, и вот они-то…

Но тут разговор зашел совсем уж не туда:

– Кстати, Сергей, я обещала тебе назвать вторую причину, по которой я наняла частных сыщиков. Ну вот и скажу. Я просто не могла поверить, что ты настоящий. Слишком настоящий. Думала… ну это было бы в их стиле, этих новых хозяев, вот такие штуки, подослать мужчину…

Так, это уж слишком. Можно было бы рассердиться. Но тут мне стало Алину совсем жалко, мы сошлись на том, что если мерещатся заговоры – надо отдыхать.

И она замолчала, начала перебирать пачку бумаг у меня на столе, еще немного – и будет читать, отмахиваясь от меня. Автора, между прочим.

– Уйди-уйди, – сказал я. – Это пока страшный секрет. Мое будущее.

– О, – оживилась она. – Это же интересно. Твое будущее. Ты описываешь великое вино?

Сейчас она вытянет из меня все без всяких частных детективов, понял я, и внимательно посмотрел на нее: неподвижный взгляд, замученное лицо, пряди бледных волос, которые хочется расчесать, и я это скоро буду делать… Поговорить с ней о чем-то, отвлечь.

– Да нет же. Великие вина уже описаны, хотя всегда можно что-то сказать о новом урожае, новых работах… Нет, мечта любого винного аналитика, кроме упертого Игоря Седова, – сделать свое открытие. Новое гениальное хозяйство, чья продукция пока стоит копейки. Новый винный регион, который через два года будет знаменит. Вот тогда все вспомнят того аналитика, который это предсказал, и его жизнь будет…

Я пощелкал пальцами.

– Сергей Рокотов, а ведь ты это сделал! Дай посмотреть твою книгу. Что ты открыл? Лангедок и Русильон?

– Уже открыла Галя Лихачева, я же не знаю лягушачьего. И до нее там уже толпа паслась. Особенно англичан. Хотя Лангедок – это неплохо, но попробуй ближе и проще.

– Ну что? Венгрия с ее токаем?

– Да нет же, мой милый несчастный зверюшка. Совсем близко. Грузия, дорогая Алина, Грузия. Так просто. Так знакомо. И так ново. У них несколько новых предприятий на итальянской и французской технике. Они уже работают не по площадям, а по отдельным замечательным виноградникам. Это революция, моя дорогая. И угадай, сколько людей в России – да и в мире – всерьез знают, что там происходит, и могут об этом написать. И к кому все потом пойдут с заказами. На что угодно – колонку, лекцию.

Алина молчала, а я постукал кулаком в грудь, как горилла. И еще раз постукал, чтобы все было ясно.

– Весной книга выйдет, – сообщил, наконец, я.

– И что ты тогда сделаешь? Что ты делаешь в день триумфа?

Я улыбался. Зачем что-то делать? А потом честно признался:

– Я уеду в лес. Сяду под деревом на холме и буду курить сигару. Особую сигару. И всё.

– Назови, назови твою любимую сигару! Я хочу ее тебе подарить! Это что-то из того, что ты пишешь о вашем сигарном клубе?

– Ой, там – реклама. В этом клубе иногда спонсоры приносят откровенную ерунду. Я гадко и ненавязчиво над ней издеваюсь. Но им все равно, им надо, чтобы под текстом стояла фамилия «Рокотов», и только. Такое у них условие. Нет, моя сигара – вот она.

Я вынул кожаный футляр в виде тубы, осторожно раскрыл его.

– Ждет.

Алина начала водить пальцем по шелковистому табачному листу:

– Никогда о такой не слышала.

– Это, возможно, самая старая табакальера Кубы. В семидесятых годах девятнадцатого века считалась лучшей сигарой мира.

– Ну как же ты консервативен! Микроволновая печь и телевизор – сатанизм, да?

Не так уж я консервативен. Я вспомнил свою первую дегустацию этой гаваны: сначала легкий дым с оттенками травяного луга, а потом, потом постепенно она набирает мощь – и одно за одним: пряности, кофе, запахи лошадиной шкуры… Нет, тут дело не…

А Алина, с очками на кончике носа – в последнее время у нее было все хуже с глазами, – всматривалась в алый бант сигары. И потом захлопала в ладоши:

– Я все поняла. Название. Дело не во вкусе, признайся, Рокотов. Ты любишь ее из-за названия.

Я хотел было возмутиться. А потом посмотрел на Алину и честно, честно покивал.

Конечно, и название тоже.

El Rey del Mundo.

«Король мира».