Текст книги "Дегустатор"

– Мы любим ту же музыку, да, дорогая Алина?

– Что же ты врешь бедной женщине, ничего ты не своровал, ты играешь с поэтом, и как играешь! У него нет в этой песне теплых рук! И всего остального!

Это был прекрасный вечер, Алина поддалась на мои уговоры начать что-то всерьез есть, потом мы придумывали, как бы ее полечить (и решили, что лохматая мужская грудь – это почти то же самое, что целебная собачья шкура).

Я, помню, раза два бросал взгляд в окно.

Скамейка, где сидел недавно бомж, была пуста.

Но он мне не привиделся, и я не ошибся. И уже на следующий день необычные события возобновились.

10. Судьбу мяса решают доли секунды

Конечно, нет ничего странного в налете проверяющих на мирный офис. Это скучная проза нашей жизни: бизнес, который создает один человек, легко и с удовольствием разрушает другой. Но никогда еще я не видел это прославленное «маски-шоу» так близко, и никогда в нем непосредственно не участвовал.

Пахло специфической одеждой – брезентом и ремнями, видимо. Два персонажа с раздувшимися торсами (неужели бронежилеты?) сторожили вход в домик – к «Винописателю» и, соответственно, к автомобилистам. Масок, правда, ни на ком не было. Два других в дешевых костюмах, с веселыми лицами собирали наши документы в коробку, присоединяли какие-то приборы к компьютерам.

Ксению лицом вниз на ковер не укладывали, Константин торжественно и отрешенно сидел под своим загадочным тюльпаном.

– Куда? – быстро спросил меня бронированный человек.

– Ммм, – задумчиво отвечал я, – ну, вообще-то, здесь есть такой журнал – «Винописатель», хотелось кое с кем поговорить, а вы тут, собственно?..

– Можете пройти, – нейтрально сказал он (черты его лица запомнить невозможно никак, подумалось мне).

Он, правда, не сказал, можно ли мне потом будет выйти.

И, естественно, проверил мои документы. Они его не заинтересовали.

– Здравствуйте, уважаемый господин, – довольно неожиданным образом обратился ко мне Костя. И продолжил размеренным голосом, как диктор за кадром документального фильма:

– Мы поговорим несколько позже. К нам пришли с визитом господа из налоговых подразделений УВД города Москвы. Их интересует генеральный директор и прочие материально ответственные люди. Которые на данный момент отсутствуют. А еще они производят выемку документов.

– Мы пока ничего такого не производим, – не поворачиваясь, сказал человек в костюме. – Когда начнем производить, сообщим. Оставайтесь на местах.

– Хорошо, тогда я подожду, – примерно таким же, хотя все же более нормальным голосом сообщил я Косте.

Он снова вздернул голову в узких, шириной не больше сантиметра, очках и повернул ее в профиль на фоне тюльпана.

Я пошел за стекло в комнату отдыха, где меня уже ждали ребята из автомобильного журнала. Слово «суки» было самым мягким из всего, что было сказано между нами. Мы можем расходиться во взглядах насчет стилистики или иллюстраций, но враг у нас у всех общий.

Когда ситуация становится действительно дрянной, голова у меня начинает работать очень медленно и отсекает лишнее. Лишнее – это что со мной будет, если… Сейчас меня интересовало, куда девался телефон Ивана и Шуры. Они же, помнится, говорили, что за ними одна штука телефонного звонка, после которого все наезжающие отъедут? Так, вот он, этот маленький бумажник для карточек. И вот телефон.

Я пошел в туалет – подальше от братьев-автомобилистов.

– Ребята, – сказал я голосу в трубке. – Это Рокотов. Я не думал, что придется воспользоваться вашей любезностью так быстро, но у нас в журнале маски-шоу. Которого не было все пять лет его существования. И это не все. Может быть, мне пора в дурдом, начинает всякое мерещиться. Вчера вроде как за мной долго ехала какая-то машина. Номер не рассмотрел. А во дворе сидел бомж, который был непохож на бомжа. Я потом понял, что не так. У него была внешность бомжа, очень правильная такая, но посадка молодого тренированного человека. Не мешком сидел. Но это ладно. Я сейчас в журнале, они роются в компьютерах и так далее.

– Серега, – прозвучал предупреждающий голос Ивана. – Воровать рекламные деньги надо тщательнее. Кто наехал?

– Какие-то налоговые подразделения УВД города Москвы, – сказал я. – Адрес журнала…

Дальше были подробности.

Я стал размышлять – позволят ли мне сейчас выйти на улицу. Генеральный директор у нас и правда сейчас был в командировке, треть наших рекламодателей помещалась в Северной столице, вот он туда и поехал. Гендиректор – материально ответственное лицо, редакция как таковая обычно не отвечает за финансы. И, насколько я знал, в целом наши дела были вполне прозрачны, но, если налоговики все же наезжают, прозрачность эта никого не волнует. Они найдут. То, что есть, и еще – чего нет и не было.

Телефоны Кости и Ксюши аккуратно лежали рядышком под локтем того, кто рылся в компьютере.

Костя не зря главный редактор. Он, конечно, не начинал бы это предприятие, не имея нужных связей. Он потом тоже будет звонить кому надо. Но как получилось, что эти люди вообще сюда пришли? Почему не к автомобильному изданию – сюда, где я сейчас стоял? Его обороты побольше. Да наш «Винописатель» и вообще не самая крупная компания в Москве.

Уйти или не уйти?

Но все произошло с удивительной быстротой.

В кармане одного из проверяющих зазвонил мобильник. Разговор был коротким. После чего вся команда начала стремительно собираться – от наших компьютеров отключилась, бумаги и папки выложила из коробки обратно на стол, бронежилеты тут же покинули вход и сгинули на улицу.

Не прошло и двух минут, как офис оказался освобожденным от оккупантов, Костя и Ксения все так же сидели неподвижно на своих местах, боясь шевелиться, но первый из верстальщиков уже высунул голову из комнаты отдыха, посматривая на свое рабочее место.

– Мое глубокое уважение, господин винописатель, – сообщил мне Костя скрипучим голосом. Потом с хрустом размял длинные худые пальцы. – У меня это заняло бы пару дней. И, возможно, обошлось бы в некую сумму. У тебя – двадцать минут. Ксюша, смотри, наш друг и гений – человек, полный неожиданностей. За это его и ценим, очень ценим. Ты сама ничего? Валерьянки и путевки в са-на-торий не потребуешь?

– Ну, Константин Александрович, я знаю, в какой стране живу, – ответила она.

– Пра-авильно, – сказал он довольным голосом, – с трясущимися руками винный журнал не делают.

И, уже мне:

– Так, чего я от тебя хотел – готовься к поездке. Три дня даю. Книга ждет. Что-то ты не рад? Глаза боятся, а руки – что? Делают. Вот так.

Я отправился на рынок – ближе всего к Трифоновской размещается Рижский, который я не очень люблю, – и на полдороге вспомнил, что надо позвонить и поблагодарить.

– Лучшее спасибо, Серега, это то, которое булькает, – сказал мне голос. – Но мы сейчас отъедем, так что как-нибудь потом. Нас заждалась королева Нидерландов. Правда, не шучу. И это даже не секрет. Ты вот что – может, мы и не стали бы так быстро с этими друзьями разбираться, но нам как раз вчера сигнал был. Какой-то крыс попытался порыться в твоих досье. И ты же понимаешь, что он получил – фиг.

– Когда? – мрачно спросил я.

– А вот только что, чуть не вчера. Причем, как только понял, куда полез, сгинул без следов. Те ребята не успели даже сесть ему на хвост.

– Типа кого?

– А типа… ну, не налоговые парни, не ФСБ, а какие-то совсем посторонние ханурики. Может, менты или бывшие менты. Охранная структура или нечто вроде. Как только понял, куда лезет, разговор оборвал, номер его – что-то вроде ворованного мобильного. Извини, но дальше – не успели. Мы, конечно, посмотрим, кто на тебя налоговиков навел, но это кто угодно мог. По крайней мере мы к твоему звонку немножко по-другому отнеслись поэтому. Так что ты насчет бомжей и правда посматривай. И еще, Серег.

– Что?

– Звони в любое время и сколько хочешь. Это мы шутили насчет одной штуки звонка. Понял?

Рынок успокаивает, но тот же самый бомж на той же скамейке – не очень. Что ж, пора, если так.

Сначала я сделал вот что: свернул во двор, туда, где он сидел, как и в прошлый раз, в той же неубедительной позе; прошел мимо него на расстоянии примерно полуметра, спереди. Аккуратно положил свои рыночные пакетики сзади скамейки, мысленно сказав себе, что в какой-то худшей ситуации они могут и пострадать.

И сел рядом с бомжом. Совсем рядом. Посмотрел на него (он поворачивал ко мне голову как-то очень неохотно). И показал сначала на свои осенние ботинки на очень толстой подошве, потом на его колено:

– Если вот этим врезать по вот этому, ты никогда не сможешь нормально ходить, уловил?

– Ну, в чем дело? – попытался возмутиться он не очень натуральным и как бы пьяным голосом.

– Сидеть, – сказал я. – Лучше не шевелиться. Слушать. Вы с кем поиграть решили? Вы кого за идиота принимаете? Значит, так. К бомжу никто не подходит, и меньше всего кому-то хочется его обнюхивать. Даже за два метра. Но что мы имеем здесь? Крем после бритья «Нивеа». Как-то странно для бомжа, да? Еще вот эта драная куртка. Пахнет чистенько, ее недавно стирали. Еще – сладенькая дрянь, с розовым оттенком, типа пластилина, очень характерная. Хоть раз побываешь за кулисами театра – запомнишь. Нос, да? И борода? Нет, ты будешь молчать и слушать, пока не спрошу! – вдруг заорал я.

И, дергая головой, начал шипеть:

– Коленную чашечку сворачиваем на хрен уроду, ломаем щиколотку вот здесь, ходить не будешь никогда, дело – две секунды, никто не поможет – понял? Понял, я сказал? А теперь отвечать…

– Мужик, ты псих? – плаксиво спросил бомж. – Псих, да? По статье пойдешь, понял?

И вдруг, запнувшись, сорвался со скамейки и из положения полусидя рванул наискосок по двору с удивительной скоростью. Совершенно не соответствовавшей его театральному облику, седым патлам из-под лыжной шапочки и всему прочему.

Так, подумал я, собирая свои рыночные пластиковые мешочки (на самом деле волноваться всерьез я и не пытался). А что я хотел? Связать его и устроить ему допрос с пытками?

Но по крайней мере один результат от этого разговора был, и весьма очевидный.

Милиция и прочие силовые структуры тоже подсылают людей для слежки за подозреваемыми. Но такие люди, если им начинают физически грозить, ведут себя совсем по-иному. Они не боятся. Форма защищает их, даже если ее в данный момент нет. В крайнем случае они успевают достать удостоверение и объяснить, что надо поосторожнее. И обычно такой прием действует на всех. А убегать…

Это не милиция и вообще не госструктуры. Это кто-то еще.

Я бросил взгляд на свои окна. Интересно, пришло мне в голову, что подумала Алина, если она увидела эту сцену из окна: Сергей Рокотов идет к подъезду, потом рывком заходит во дворик, обходит скамейку с бомжом по кругу, садится с ним рядом, читает монолог, тот в ужасе срывается с места и несется в сторону Сущевского Вала.

В подъезд я входил, все еще посмеиваясь.

По крайней мере мясо не пострадало.

Самое сложное в таких случаях – это рассчитать все до секунды.

Тарелки, ножи и вилки уже были на столе, как и бокалы, вино и все прочее. И, пока Алина скучным голосом объясняла что-то в маленький черный телефон, я готовился к старту.

Остановиться после старта было бы никак не возможно.

Сначала – картошка, азербайджанская, восковой желтизны, тщательно отобранная, нарезанная кружочками толщиной примерно миллиметров в семь. Ее, собственно, можно было начинать готовить – вот он и дан, этот старт. Сначала довести до золотистого цвета в кипящем оливковом масле, посолить, потом проделать с ней одну очень важную и секретную процедуру, далее – ближе к финалу всей процедуры – масло сливается, и наступает апофеоз. Для которого наготове стоит пакетик французских сливок.

Соседняя сковородка – для белых грибов. Двух. Но громадных. И плотных, идеальных, со снежной сердцевинкой, ни одного червяка, нарезанных особым способом. На сковородке уже греется для них сливочное масло.

Третья сковорода, тоже со сливочным маслом, ждет своего часа – точнее, своей секунды. Это для мяса, оно беспощадно отбито молотком и готово к огню.

Бросив взгляд на всю картину, я успел выбежать в комнату и сообщить Алине:

– Едим через пять-шесть минут. Бросай всё.

Она кивнула, не глядя на меня и не отрываясь от телефона.

Моя мгновенная вылазка в комнату не привела к фатальным последствиям, ничего не подгорело, я даже успел, посматривая на сковородку, положить на каждую тарелку пару скрученных, отчаянно молоденьких листиков салата (из середины кочанчика, совсем нежные побеги) и по два азербайджанских черри. Это настоящие помидоры, они не подведут даже в феврале или марте. А сейчас тем более.

Картошка мягкая, грибы практически готовы, чуть провисают, если приподнять их ножом, – я не делал с ними ничего особенного, просто чуть-чуть жарил, белый гриб настолько хорош, что в общем решает вкусовую гамму всего ужина, его нельзя портить ничем, даже сметаной… И я выливаю масло от картошки в раковину, вытираю краешек сковородки салфеткой (чтобы сковородка не горела, когда ее вернут на огонь). Проделываю ту самую секретную процедуру с картошкой, чуть обжариваю ее почти без масла, заливаю сливками – полчашки – и делаю маленький огонь.

Вот теперь нельзя ошибиться. Сковородка с маслом уже ждет, она раскаляется до предела, потом предел этот переходит. Сейчас все решают доли секунды.

Два куска мяса ложатся в этот огненный ужас и отчаянно шипят на пределе возможного. Не ошибиться: как только на розовой верхней поверхности мяса появится намек на серость – перевернуть в то же мгновение.

Выключаются грибы, выключается картошка, перемешанная с загустевшими от этой процедуры сливками, переворачиваю мясо.

Кричу нечеловеческим голосом: «Женщина, на кухню!»

В душе – страх. Потому что каждое мгновение сейчас грозит непоправимой ошибкой.

Тыкаю мясо острым ножом – в двух местах проступают розовые капельки – снимаю его с огня, еще раз переворачиваю.

Это всё! Это всё! Неужели получилось?

Иду в раздражении снова в комнату. Алина бросает в телефон короткие фразы. Я стою и смотрю на нее.

– Алина, – говорю я очень тихо, – как можно быстрее вперед, на кухню.

Она поднимает палец предупреждающе и слушает, слушает.

– Алина, – говорю я еще тише. – Каждая секунда имеет значение. Скорее. Скорее. Скорее.

Она заканчивает разговор и быстро начинает впечатывать что-то в непонятную таблицу.

– Алина, – говорю я шепотом, – этого не может быть. Сейчас же в кухню.

Она поднимает на меня ресницы, два раза очень медленно моргает. Ее светлые глаза становятся бешеными:

– Не смей на меня кричать.

– Я кричу? Я бессильно шепчу. Алина, скорее, на ноги, быстро, быстро…

– Этот шепот страшнее крика. Я не смогу есть, если ты со мной так разговариваешь. Я не буду есть. Ты меня понял?

И тут я понимаю нечто иное, что сейчас проломлю ей голову ее же компьютером, швырну ее саму об стену, как куклу. И еще раз. И еще. И буду потом долго топтать ногами.

– Алина, – шепчу я, проталкиваю слова через сжатую глотку, – происходит что-то страшное. Сначала брось все, идем туда как можно быстрее, потом ты все поймешь.

– Я же сказала, что не буду есть.

Я сделал глубокий вдох. Последний шанс.

– Ты не понимаешь, что происходит, – сказал я, чувствуя, как тикают секунды. – Но ты поймешь, как только… Пойдем туда.

И с усилием добавил, сдерживая ярость:

– Пожалуйста.

С замерзшим бледным лицом она последовала за мной. Села боком к столу. С недоумением посмотрела на тарелку:

– Ты понимаешь, что после такой сцены человек просто физически не может есть? Я неясно выразилась? Боже мой, я только утром подумала – как у нас все невероятно хорошо, когда же это все обрушится.

– Только кусочек. Тогда все загадки решатся.

Она подергала плечами, автоматически положила в рот кусок мяса. И замерла.

– И все остальное тоже, – сказал я, с дрожью пробуя сам.

Вот теперь ничего не страшно, даже Алина.

Я не ошибся. Это классика. Это полный и потрясающий успех.

Как же это здорово хотя бы по ощущению на зубах – грибы почти поскрипывают на них, мясо упруго сопротивляется, но недолго, картошка же…

– Готов ответить на любые вопросы, – сказал я, расправляя плечи.

Она еще не начала улыбаться – просто ее лицо стало человеческим.

– Кто тебя учил так резать грибы? – наконец, явно наугад, проговорила она.

– Во всю длину, толщиной в четыре миллиметра, так, чтобы перед тобой был как бы двухмерный гриб? Японцы. В той самой единственной поездке. Это последние белые грибы в этом году. Утром они были еще в лесу. Все остальное меню я выстроил под них. Такие грибы надо делать без всего, не пытаясь глушить их вкус.

– А что это за мясо?

– Мне повезло. Не всегда бывает. Это телячья вырезка. Целиком. Две штуки.

– То есть как? Такая крошечная?

– Я же сказал – повезло. Я только чуть-чуть ее побил.

– Но откуда такой вкус? Настоящий, мясной. Тоже ничего не глушилось?

Я улыбнулся, видя, что еда исчезает с тарелки все быстрее.

– Ну нет. Это не так просто. Чуть-чуть помариновать в мелко резанном луке, минут двадцать. Намек на шашлык. Да, и полить вот этим вином. Две ложки. Кстати, ты спрашивала, почему я так редко пью вино дома. Я дома отдыхаю. Но вот это итальянское пино гриджио, очень тяжелое, с намеком на сладость. Это то белое, с которым не надо красного. Красное здесь все бы убило. Ну, может быть… пино нуар из Бургундии… Только после того как она сделала глоток, я понял, что победа – за мной, полная.

– Но картошка! – возмутилась она наконец. – А это как? Между прочим, она чуть не вкуснее всего остального. Ну, хотя я не знаю, что тут вкуснее.

– Сливки делают чудеса, – пожал я плечами. – Ну и еще кое-что.

И только сейчас улыбнулась и она. Чуть-чуть, строго и хитро. После чего я понял, что готов на все и вот-вот открою ей тот самый страшный секрет.

– Ну хорошо: сахар, – сказал я, скрывая гордость. – Неполная столовая ложка. Картошка от этого не будет сладкой. Но будет… более картофельной. Это мое открытие. Так все просто. Если действовать по строгому алгоритму, не потеряв ни секунды. Ни даже доли секунды.

Теперь ты все понимаешь? – сказал я наконец, когда на тарелках не осталось вообще, совсем, полностью ничего. – Я шел с рынка, и у меня в голове уже строились рецепты, мысли, я хотел это сделать. Я хотел это сделать именно так.

Алина молчала и медленно, по чуть-чуть пила вино.

– Кстати, оно к великим никак не относится, – скромно заметил я. – Просто правильно подобрано. Понимаешь?

– У-гу, – сказала Алина. – А ты понимаешь, что бывают в жизни ситуации, когда не до еды, когда… Для тебя что – нет ничего важнее, чем хорошо подобранное меню?

И тут я понял, что мы обсуждаем что-то важное. И она загнала меня в угол вопросом, над которым я думал, думал не раз.

– Тогда скажи что, – чуть напряженным голосом ответил я. – Что в этой жизни… что вообще может в этой жизни быть важнее? Дом, куда никто не войдет без стука. Еда, которая неповторима – потому что такие грибы будут только через год, если будут вообще. Пойми, что если этого нет, – все остальное… вся жизнь… не имеет никакого смысла.

– Время сигареты, – сказала Алина, рассматривая меня.

И потом, после паузы:

– Я в какой-то момент поняла, что совсем тебя не знаю. Всегда чистая машина. Сам – не согнуть, не сломать. То, что твои коллеги – такие, как ты, – относятся к тебе… Ты для них человек из иного мира, ты замечал? Кто-то удивляется, кто-то чуть-чуть как бы обходит тебя стороной. Поразительные таланты – ты ведь знаешь, что так готовить может только…

– Знаю, – сказал я. И улыбнулся. – Все это возможно потому, что… понимаешь, вот этот дом, – добавил я после паузы. – И этот неповторимый процесс – создать вот такую еду. Все это и есть я. А если этого нет… если на мой труд машут рукой и говорят по телефону… тогда – зачем всё? Но ты не виновата, ты просто не знала, что тебя здесь ждет.

– Спасибо, – ровным голосом сказала она.

– Ну, ты же не будешь говорить по своей шайтан-машине, если ты в опере и звучит Nessun dorma? Есть же какие-то ситуации на свете, когда телефон просто не может быть включен.

Она вздохнула глубоко и грустно.

– Ну а теперь я кое-что скажу. Если бы я сейчас сидела в опере, я поставила бы телефон на вибрацию. И вышла бы из зала, чтобы перезвонить. Это вот такая ситуация. К сожалению. Их, собственно, две, большая и маленькая. Большая: нас продают. Не журнал. Весь московский издательский дом. Очень загадочная история. Я просто не понимаю, что творится.

Я только вздохнул. Тут много таких историй. И все загадочные.

Алина, закинув голову на спинку дивана, выпустила в потолок струю дыма.

– Моя тактика – не вступать с дебилами в переговоры. Потянуть время. Дать им во всем разобраться и отстать. Это же все-таки La Mode, знаменитое русское издание, которое оказалось сильнее парижского.

– Прибыльное? – задал я ключевой вопрос.

– Как насчет – законтрактовано на полгода вперед? – чуть заметно улыбнулась Алина.

Я поднял брови.

– А у вас? – мгновенно бросила мне она.

– На четыре месяца вперед, – скромно сказал я. – В этом смысле, возможно, лучший винный журнал в России. И не только в этом.

– А мы с тобой чего-то стоим, да? – сказала она после маленькой паузы. – Мне вообще не нужен никакой издательский дом. Пусть они это поймут. Вот я и сбежала из Милана напрямую к вам, в Германию. Чтобы не общаться в очередной раз с ними. Стала бы я иначе ехать в какую-то непонятную винную поездку… с ужасами. Потом удачно заболела… очень удачно, – добавила она, мгновенно улыбаясь. – Но ведь звонят мои обозреватели. Лучшие. Лучшие в этой стране. И не только в этой. Они боятся. Я не могу… отключать телефон.

– А вторая проблема? – напомнил я.

– О-о-о, – тут Алина расслабилась и почти засмеялась. – Это я решу. Хотя не знаю как. Это, видишь ли, твоя знакомая Юля. Ой, бог ты мой.

– А что, собственно, Юля?

– Ну, когда ты загадочно исчез тогда, в Германии, она меня уговорила. Взять ее к себе. Наши зарплаты… но не в них дело, она просила дать ей шанс сделать жизнь осмысленной. После тупой газеты – что-то… такое. И уже работает неделю. Испытательный срок. Отрабатывать на прежнем месте ее не просили. Отпустили сразу.

– И как?

Хотя я, кажется, знал ответ. Алина развела руками.

– Ну, я же у тебя в квартире открыла удаленный офис. Уже посмотрела ее шедевры. И поговорила насчет того, как она там. Девочка неграмотна. Совсем. Она вообще не может писать. И не она одна. Что происходит, Сергей (она почти никогда не называет меня по имени, пришло мне в голову)? Идет какое-то новое поколение. Мертвое. Мало того что она делает ошибки. Она просто не знает ничего. Путает страны. Не знает, кто был Хрущев. Не говоря о Жаклин Кеннеди. Ведь ко мне таких рвутся десятки, все из этого поколения. Вроде с дипломами. И что я могу сделать? У нас все же La Mode.

Я наклонился к ней и сказал абсолютно серьезно:

– Алина, выгони ее. Писать и всему прочему ты ее не научишь. Она опасна. Не играй с этим.

Мы долго молчали, потом она снова посмотрела на меня этим взглядом – «я совсем тебя не знаю» – и махнула рукой с сигаретой:

– А я знаю, куда ее деть. Это я решу.

Так кончился наш первый тяжелый разговор, и еще много чего кончилось – потому что назавтра у меня был детский день, воскресенье, Алине было пора домой (и она отказалась от моих услуг, вызвав такси).

И когда такси пристроилось к моей «Нексии» под окном, настал тот самый момент, когда нам обоим надо было решать, что это с нами было и что это – с нами же – будет.

– Ты уезжаешь на три дня? – сурово спросила меня она.

Я развел руками.

– И что ты собирался мне по этому поводу сказать?

Так, отлично.

– Что я приеду в четверг. Днем. И – если ты что-то здесь забыла, то вот ключ. Вдруг тебе, кстати, захочется посидеть в абсолютной тишине? Ни меня, ни вообще кого-либо.

Лицо средневекового немецкого юноши со стены собора пару мгновений оставалось суровым, а потом она начала очень странно улыбаться – на долю секунды, снова мрачная маска, снова проблеск улыбки.

– Ты меня приглашаешь?

– Еще как.

– И я приеду. Слышишь, я приеду. Только чтобы ты здесь тоже был. Я приеду… да вот, например…

Тут она замолчала.

– Да посмотри же ты туда, – сжалился я наконец. – Твоя красная книжечка. Посмотри, а потом впиши туда: С. Р. – четверг. Это будет означать «секс с Рокотовым» в четверг. Секретарша в итоге догадается, ну и аллах с ней.

– Секс с Рокотовым, – мстительно сказала Алина. – Да, да. Вот именно в четверг.