Текст книги "Дегустатор"

20. У нас есть еще шесть лет

А ведь это все безумно сложно. Это не совсем мой мир, хотя уж вроде бы…

И вот вам пример: я никогда раньше даже не слышал этого названия – британская компания Diageo, крупнейший, представьте, в мире производитель и продавец вина и крепких напитков. Оказывается, она готова была выкупить целиком «алкогольное подразделение» не кого-то, а того самого LVMH, владеющего, среди прочего, брендами Moet & Chandon и Dom Perignon, как сообщает британская «Телеграф».

И о чем это говорит? LVMH… да мы же беседовали о ней с Алиной… это настоящая легенда, это образец умного управления… чем? А тем самым. Винными домами и домами роскоши. Настоящей, той самой, где вызов бросается не бедности, а безвкусице. Так, да они еще и «Диором» владеют, среди прочего…

Вино и дома моды. Которые вот такие Diageo покупают друг у друга. Так-так.

О каких-то приобретениях, слияниях и прочем я и раньше слышал. Но раньше я никогда не замечал то, на что теперь Антон рекомендовал обратить внимание. Цифры. Масштабы.

Вино и коньяк принесли LVMH в прошлом году – сколько-сколько? 2,7 миллиарда евро? И Diageo предложила французам выкупить эту часть их бизнеса за 10,6 миллиарда – даже не евро, а фунтов?

Это все равно, что наблюдать тираннозавров. Размеры, поражающие воображение.

Так, а теперь «Перно Рикар», о котором сказал Антон. Эти, как я знал, не увлекались вином, у них были только крепкие напитки. «Абсолют», «Чивас регал», «Мартель» и прочее. Но и знакомый с детства «Арарат» тоже теперь их.

Годовой оборот – 7 миллиардов евро?

Прочее уже было из разряда подробностей. 335 миллионов долларов на рекламу по всему миру за год. Миллион долларов только на переоборудование линий упаковки только армянских бренди, того самого замечательного «Арарата».

Я уже начинал что-то понимать. Наш несчастный журнал, который исправно получал немалую часть своих рекламных денег и от рикаровцев тоже, о таких цифрах, как миллион долларов, и не думал. А ведь у меня… у нас был журнал с внушающими громадное уважение тиражами.

Опять тираннозавры на лужайке.

Что еще Антон настоятельно рекомендовал мне посмотреть? Ну да, кредиты дороговаты (хотя не так, как в России), а вино – дело, занимающее годы. Новый виноградник показывает результат – необязательно хороший – через десять лет. Ясно: любое винное хозяйство, а большая часть их – маленькие, уязвимы в этот десятилетний период. Они рискуют каждый день.

Но зато – вы посмотрите на другие цифры.

Уже были итоги прошлого, пятого, года. Америка пыталась бойкотировать французское вино из-за того, что лягушаны не одобряли войну в Ираке. И добойкотировалась: французское вино увеличило продажи на американском рынке. Почти на семь процентов.

Но что такое семь процентов? Ну, допустим, про Россию, с ее былыми тридцатипроцентными скачками продаж каждый год, можно пока забыть. Хотя как нас забудут лягушаны из Бордо, где позапрошлый год дал прирост в семьдесят пять – семьдесят пять! – процентов экспорта в Россию? И все же это, как видим, кончилось. Хотя – может, еще начнется снова.

Но есть, представьте себе, Китай. Прошлый год – почти сорок восемь процентов прироста продаж по вину и почти сорок восемь – по крепким напиткам.

Эти цифры означали что-то очень важное.

– Антон, – сказал я в мобильник, – я утонул в статистике и теряю ее смысл. Чтобы мне выплыть, скажи только одно: помнишь мой вопрос насчет того, что общего между вином и изделием дома мод?

– Хороший был вопрос, – раздался его голос, заглушаемый автомобильными гудками и очень странными голосами – казалось, он был в опере. – Я как раз сейчас в Милане, по настоятельной просьбе Натальи. Она ответила на твой вопрос вчера очень философски, волоча очередной бумажный пакет с очередным платьем из трех шнурков и четырех клочков ткани. Она сказала: и то и другое создается великими художниками. Это – настоящее, и цена настоящего будет расти до небес. А у прочих товаров есть пределы ценового роста. И она, как я убеждаюсь в данный момент, права. Пределов ценам на прекрасное нет. Приеду – поговорим, хорошо?

Я уже знал, о чем мы будем говорить.

Он, конечно, вспомнил. Да, у братьев Чиледжи были финансовые проблемы – но давно, весной, не этой, а прошлой. То есть как раз летом две тысячи пятого года все и происходило. И – да, какие-то типы пытались их купить, и, хотя с холма их никто все-таки не катил, ушли они ни с чем.

– Это, конечно, были какие-то совсем дикие люди, – сказал вернувшийся из Милана Антон, гладя бородку (видимо, решал, сбрить или оставить). – Но сейчас таких много ходит. Их шлют вон, хотя иногда что-то им удается. Ты все понял, по тем цифрам, что я тебе рекомендовал освоить? Идет бум. Мир взбесился, не знает, куда еще девать деньги. Компьютеры, автомобили – там бизнес почти предсказуемый. И цены в целом тоже. Но вино… и тому подобные вещи… Сейчас, когда люди поняли, что живут здесь и сейчас, что Мону Лизу в Лувре ты каждый день не пойдешь смотреть, это высокое искусство, а вот хорошее вино или хороший галстук – это повседневная и неповторимая радость… Возможно все. Нет предела росту. Любые цифры.

Что ж, мотивы ясны. Просто деньги. Громадные.

– О диких людях, Антон. Как их зовут? У них есть имена?

– Какие, к черту, имена. Там посредники, исполнители. Скупают вот этот прекрасный воздух, завтра перепродают. Непонятно кому.

– Один американец, один англичанин, один араб. Это тебе что-то говорит?

– Еще бы не говорило. Три веселых буквы. Америка, Англия, Аравия. По-английски – АЕА. У нас, соответственно, ААА. Это банкиры. Вообще-то мы сначала думали, что тут какая-то легенда. Но они что-то правда купили. Среди моих поставщиков ни одно животное не пострадало. А с другой стороны – откуда мне знать, я же покупаю, допустим, «Мартель» у самих мартелевцев, у тех, кто его делает. На винограднике. Вовсе не у «Перно Рикар», который владеет «Мартелем». А какой пакет акций у этих или тех, из трех веселых букв или десяти – мне-то что? Наоборот, мне хорошо. Они занимаются маркетингом. Рекламой. Растут мои продажи. С другой стороны, мне плохо. Потому что благодаря рекламе цены на бутылку постепенно начинают расти. И вообще-то моя главная забава здесь, в моем бизнесе, – это найти, застолбить за собой вино за пять евро, которое через десять лет станет знаменитым, и… Ну, на мой век такого хватит. Я ищу и нахожу. Просто для этого надо иметь са-амую чуточку профессионализма.

– Антон, еще одно слово. Как они находят ослабевшие винные хозяйства? Откуда они знают?..

– Я же тебе сказал – они банкиры. Через банки и находят. Банки знают все про ослабевших.

Дальше разговор наш ушел в более приятные сферы. Я поинтересовался, что у него есть из маленьких бутылок, «половинок». Нельзя же уйти от такого человека, не утащив хоть что-то по оптовой цене. А когда у меня будет с кем пить нормальную бутылку – еще неизвестно.

– А закончу работу – приду к тебе за шампанью, – пообещал я. – Нет, к черту. За хорошей франчакортой!

– Сергей, ты на редкость верный человек, – сказал с улыбкой он. – Как полюбил франчакорту, так и любишь. Как ненавидел шампанское, так и ненавидишь. А то, что в Шампани есть маленькие хозяйства – не «вдова» и не «моэт», – которые страшно уважаемы самими шампанскими виноделами, ты будто не слышал? А это, между прочим, наше новое направление. Тут настоящие открытия. Заканчивай работу, звони, поговорим об этом.

А вот и совсем весна. У метро «Аэропорт» открылся торговый центр – трехэтажный куб стекла, я с трудом втиснул «Нексию», уже с летними колесами, в щель между прочими и пошел потолкаться среди людей, музыки и смеха.

Враг приобрел имя, но лица у него так и не было. Оставалось понять не так уж много. Но, во-первых, понять – это еще достижимо, а вот что потом? Не собирался же я единолично уничтожить вот этих загадочных ААА.

А во-вторых – ну, даже если бы уничтожил, что потом?

Что я буду делать?

Ну, то есть понятно что. Начну ходит в фитнес, заодно снимать там потных женщин с крепкой попкой. А точнее, по опыту, это они будут меня снимать.

Но кроме этого?

Кукушка-кукушка, скажи, что я буду делать в этой жизни, если все, чем я начинаю заниматься, кто-то у меня отбирает и ломает?

Музыка под уходящим вверх стеклянным потолком смолкла и зазвучала снова, мягко и торжественно.

«Эй, ты, ты – дитя в моей голове, – сказал голос Элтона Джона, – ты еще не родился, твое первое слово еще не сказано. Но я знаю – ты будешь благословен!»

О чем это он, вдруг пришло мне в голову. Конечно, я давно знаю эту песню, но до сего дня я был уверен, что тут колыбельная только что родившемуся вполне конкретному карапузу. Я никогда всерьез не вдумывался в самую первую строчку, не слышал ее всерьез. И что это значит: «дитя», или «ребенок» – в голове? Это не просто о человечке в пеленках, тут все сложнее. И это очень важно.

Он мне что-то хочет сказать, ответить на мой вопрос, подумал я.

Но тут же вздохнул и пошел рассматривать выставку сувенирных рыцарей в фальшивых латах и с бесполезными мечами. Нельзя так, уважаемый Сергей Рокотов. Не надо слышать голоса в динамиках, обращающиеся лично к тебе. Не следует разговаривать с самим собой, с зеркалом или с едой на кухне. И более всего – не надо ходить взрывать Чубайса. Надо представить себе, что Чубайс – это такое сказочное создание, вроде сверкающего алмазной крошкой единорога, которого никогда не следует взрывать. И все будет хорошо.

«Я обещаю тебе это, я обещаю тебе это – ты будешь благословен!» – нежно пел голос под стеклянной крышей.

Пора подводить некоторые итоги.

Рынок моды и рынок вина – нечто растущее без предела вверх. Купи себе перспективное хозяйство сегодня – и ты продашь его через пять лет с очевидной прибылью, это даже проще – торговать воздухом, чем ждать денег от продаж вина как таковых. Хотя и второй вариант тоже неплох.

И эта торговля воздухом – вполне законное занятие, так что, если я напечатаю где-нибудь данные о том, что какая-то ААА хочет затмить да хоть Diageo – они мне только спасибо скажут.

Другое дело – методы скупки. Этим мы сейчас займемся всерьез, но ведь, как всегда, виновными будут мелкие наемные рейдеры. Да, эти ААА нанимают всякую шваль, даже попросту убийц. Таков их стиль – торопятся и жадничают. Но ты еще докажи, что эта шваль выполняла их прямые указания. Ну не тех наняли.

Кроме того, я еще всерьез ничего не знаю. Банки, говорит Антон. Какие? А если посмотреть, какой банк обслуживал замок Зоргенштайн?

Три дня поисков и визит к моим банкирам (ведь я теперь был уважаемым клиентом) дал ответ: Первый банк Гибралтара.

Ничего себе – четвертый банк Европы по объемам операций. Гигант. Тираннозавр.

Ну а теперь… раз такие вещи, оказывается, можно выяснять… перед продолжением – небольшая проверка.

– Альберт, – сказал я в трубку. – Ты жив? Ты делаешь вино? Отлично. А скажи мне, пожалуйста, возвращаясь к истории с отравлением, – тебе знаком такой Первый банк Гибралтара? Не знаешь ли ты, кого из германских виноделов он обслуживает, кроме Зоргенштайна?

И повисла странная пауза.

– Сергей, – наконец зазвучал голос в трубке. – Я могу дать тебе телефон и адрес моих банкиров во Франкфурте, если ты уж так хочешь с ними поговорить. Кого еще они обслуживают – пусть сами расскажут.

Теперь уже замолчал я.

Ресторан Альберта, вспомнил я. Который выглядел заброшенным и тихим. Вся печальная атмосфера его когда-то бурлившего хозяйства.

– Альберт, – наконец нашел я голос, – у тебя что, не было выхода? Тебя тоже купили эти негодяи? Да что бы тебе было подождать?

– Приезжай сюда, Сергей, – послышался вздох. – Давай говорить о вине, о жизни, о стихах. Я продолжаю делать свое вино – и это главное.

Вот так.

Так они работают. Банк знает о том, кто оказался в долгах. И сдает информацию… да хоть своим акционерам. Те нанимают или приличных людей, или, как в данном случае – поскольку торопятся – всякую мразь. Та, вдобавок, иногда и сама сбивает цену. Известными методами.

Допустим, я составлю список подобных приобретений господ ААА, приложу список банков, а заодно какие-нибудь газетные или даже полицейские отчеты о странных событиях, сопровождавших эти покупки. Не доказательство, но…

А дальше – хуже. В винном мире я еще как-то разберусь, но мир высокой моды… А ведь там эти ребята наверняка тоже успели натворить много интересного. Сколько придется там копаться и в какую сумму эта наука обойдется?

Зато я кое-что соображаю в некоем другом мире. Мире журналов и газет.

Допустим, эти ААА просто хотят повторить опыт LVMH, где к напиткам добавлены сумочки, платья и прочая роскошь. Все правильно говорит замечательная Наталья, жена Антона – да я же помню и никогда не забуду одно из ее платьев. Я тогда посмотрел на ее обнаженную спину и тупо замолчал. Она усмехнулась и, довольная, оставила меня стоять там, как идиота.

Да, она права, вино и высокая мода – это одно и то же, в каком-то смысле. Это красота. Это смысл жизни или один из смыслов.

Они скупают красоту.

Но я никогда не слышал, чтобы какой-то из холдингов домов вина или моды добавлял к своим владениям еще и целый букет журналов или, скажем, телеканалов.

До этого еще никто не додумался.

Так, я уже привык к этому занятию: сначала смотреть на цифры.

Вот, наугад – французский концерн Эгретт, на пару с группой Херста и российским предпринимателем Филиппом Хрулевым держит в Москве издательский дом, куда входят шесть глянцевых журналов… и так далее. Выручка (не прибыль) в России составила сто сорок два миллиона евро. Вот такие масштабы. Но для крупного банка – не проблема.

Итак, как эта штука работает?

Здесь надо четко представлять себе, что такое сегодняшнее виноделие. Там происходит революция. Есть остатки прежней эпохи – здоровенные хозяйства, куда свозят виноград со всей округи, и энологи делают так, чтобы и в этом году вкус был все тот же, знаменитый, прославленный. Ну вот эти все великие шампанские дома. Надежно, но скучно.

И – ростки новой эпохи. Мы живем в век открытия маленьких виноградников, полгектара, гектар, с каким-то неповторимым сочетанием почвы, высоты и угла к солнцу. Вино – это не стандарт, это неповторимость. Это когда каждый участочек непохож на другой, и каждый год вкус вина с него меняется. Ты научаешься отличать вслепую тот самый уникальный вкус маленького виноградника, а тут еще приходит великий год… И ты встречаешь молодое вино, обещающее чудеса, дожидаешься, когда оно достигнет пика великолепия, с грустью провожаешь его, когда великий урожай начинает терять силу. И присматриваешься к новым урожаям – а вдруг неповторимое повторится? Это мудрый мир бесконечных наслаждений. Но кто-то в этом мире работает, потом считает деньги, бледнеет – и тут приходят какие-то ААА и хвать его!

И что же происходит дальше?

Этого раньше не было. Никогда еще в истории не было такого, чтобы дом роскоши одновременно владел бы и теми… да, в общем, людьми, которые об этой роскоши пишут, пытаются ее понять и научить других. Работали с этими людьми, превращали их жизнь в сплошное удовольствие – да. Уговаривали. Уважали. Кого-то и боялись.

И это правильно. Потому что мы имеем значение. Вы не поймете великое вино, просто зря потратите деньги, если не будете к нему готовы после многих лет опыта. Это все равно что дикарь, впервые попавший в оперу: сбежит через полчаса с больной головой. К красоте идти нужно долго.

Но если говорить о вине, то тут есть… был… я и мои коллеги. Когда меня заносит, за дело, брезгливо поджав губы, берется Седов. И всегда есть Монти Уотерс, а над ним – великие и ужасные Дженсис Робинсон и Роберт Паркер. Какие бы деньги ни тратили на рекламу дома роскоши, всегда есть слепые и не слепые дегустации, где загораются новые звезды и гаснут старые.

А если нас нет? Тем более что в России нас и правда почти уже нет. Вот только получилось это случайно, по идиотизму… но представим себе, что нас нет потому, что наши журналы купили и теперь говорят нам, о каком вине писать хорошо, а о каком молчать. Долго ли продержатся Робинсон и Паркер против толпы леммингов от журналистики, тупо и упорно прославляющих то, что им скажут? Может, и продержатся. Это все же Лондон и Калифорния. Но в России, где вкусы только создаются… или в Китае, где мне уж точно не найти следов ААА, а ведь наверняка есть…

А там, где мода, там есть… была… Алина Каменева. Ее журнал тоже, судя по всему, достался вот этим безликим – ААА. И, конечно, кто же ей дал бы писать умные вещи для умных. Им нужны лемминги. Не только журналисты, но и покупатели – кто потупее. Вот потому теперь там Юля Шишкина. И ей подобные.

Мертвое поколение.

Грустные лемминги, потому что они шкурами чувствуют – никогда им не почувствовать того, что научились чувствовать мы, с нашими горькими и звездными жизнями.

Конечно, они нас ненавидят. Потому что – по словам Кости, со смехом продавшего рейдерам наш с ним журнал, – они поймали луну в реке. Они получили должности. Но никогда не получат того, что было… и есть!.. у нас. Оттого – ненавидят еще больше.

И пока это так, все эти ААА будут творить, что хотят, по всему миру.

Ведь мы говорили и об этом. И мы были правы, в общем, во всем.

Это была зима или почти зима, мы играли с Алиной в великолепную игру. Военный лагерь, я – рыцарь, она – мальчик-паж, оруженосец. Ну, на самом деле принцесса, даже та самая королева, игравшая в замке Шопена, которая пробирается в военный лагерь, переодетая мальчиком-оруженосцем.

Сначала она – то есть мальчик, исполняя свою работу, долго моет меня в теплой ванной с аквамариновым кафелем, где гудит и горит синий газовый огонь. Потом смазывает джонсоновским маслом – чтобы после этого два тела скользили бы друг о друга (а простыни ждал бы круглый зев стиральной машины).

Но сначала рыцарь со счастливым вздохом ложится на эти, пока чистые, простыни спиной, а мальчик-оруженосец, в прилипшей к телу мокрой рубашке до колен, готовится оказать ему уже совсем другую услугу. Капризничает, гримасничает, с упреком напоминает, что у него сейчас заболят челюсти, но с легким стоном опускается на колени и, чуть смущаясь, берется за дело.

А потом наступает очередь следующей игры – когда раскроются все секреты. Мальчик понуро поворачивается ко мне спиной и поднимает рубашку до талии. Дает мне полюбоваться двумя округлостями, медленно поворачивается – сначала в профиль, а потом и – совсем медленно – лукавым и торжествующим лицом, всем телом: вот с кем ты сегодня.

И приходит время удовольствий королевы.

Потом мы лежим – она головой на моем животе – и опять говорим, говорим, это уже было время, когда мы все знали друг о друге.

– Сергей, а ты понимаешь, насколько мы, наше поколение – поколение русской революции девяносто первого года, – отличается от следующего, от этих второсортных малышей, которые уже в девяносто втором пришли, все у нас отняли и все изгадили? А за ними – вот эти, совсем маленькие, поколение офисного планктона?

– Ну конечно мы лучше… А как насчет спинку почесать?

– Ну поворачивайся, поросенок. Мы не просто лучше. Мы все прожили по две жизни минимум. Мы все кем-то были раньше и стали другими потом. Результат потрясающий. Знаешь, это как поколение героев восемьсот двенадцатого года. Молодые генералы своих судеб. А эти, одномерные, нас жутко боятся и не понимают. Им с нами и говорить-то страшно.

– Ты будь рада, что не убили. Подумаешь, не понимают. Шуточное ли дело, революция ведь. Хоть без гражданской войны обошлось. Случайно. Но во всем остальном – всё как в семнадцатом.

– А я как раз недавно об этом думала. И еще о том, что лучших – вот таких, как мы, – потом добивали по второму разу, в тридцать седьмом.

– Ну… М-да… Немножко арифметики. От тридцать седьмого до семнадцатого – двадцать лет. Значит, до момента, когда этот планктон поймет, что все равно остался в дураках, с девяносто первого года… даже девяносто второго, по сути… В общем, получается, наш новый тридцать седьмой год будет в две тысячи двенадцатом. У нас есть еще шесть лет. Слушай, а вот если чесать кругами чуть пониже и не переставая, то будет хорошо…

– Ты еще похрюкай…

И никакого вам Джеймса Бонда, даже Гарри Поттера никакого. Потому что они боролись пусть с не слабым, но все же тайным злом. А тут – какие тайны?

Это не преступление – скупать красоту, дома моды или винные хозяйства.

Это не преступление – скупать журналы и газеты, превращая их затем в листки для тупых, для тех, которым потом будут продавать свой же товар.

Все законно. Спасибо, что позвонили в нашу компанию. Ваш звонок очень важен для нас. Спасибо, что заинтересовались нашим бизнесом. Мы его ни от кого не скрываем.

И тут мне пришла в голову мысль: а ведь у них есть не только голоса, есть еще лица, у этих ААА. Ведь речь о реальных людях. Ну и что это за люди такие, чьи имена я, возможно, скоро узнаю?

Классика по Юрию Олеше: трое мужчин среднего возраста, жирных, в черных фраках и цилиндрах. Бред. А кто вообще сказал, что все трое – мужчины? Может, даже целых двое из них – вполне женского пола. И очень молодые.

Перед глазами возник светлый образ… я изумился… Юли Шишкиной. И начал троиться.

А ведь абсолютно точная картина и ставит все на свои места. Вот так бы она и действовала в аналогичной ситуации.

Я вздохнул. Нет, мы не будем больше говорить с самим собой или с едой на кухне. Мы теперь будем говорить с призраком всесильной и глобальной Юли Шишкиной, единой в трех лицах. Приехали.

Но как хочется, чтобы ну хоть в одной этой, моей истории мерзавцам не казалось, что у них все легко получилось.

Просто из самоуважения. Сделать это. Уже совсем немного остается. Дело-то, в целом, раскрыто.

А раз так – не вернуться ли к нашим почти забытым двум очевидным подозреваемым. Есть такая хорошая штука, как телефон. Когда у меня еще был свой журнал, все международные звонки я делал оттуда, от Ксении. Хотя деньги в итоге все равно были моими, но тогда я как-то это не воспринимал. Итак…

– Мануэла, дорогая, как вам там всем живется? Ну, я-то отлично. Но вы ведь знаете, что произошло с Россией. Нет, пока все хуже и хуже. А кругом люди, которые и не понимают, что с нами сделали… вот когда я вспомнил, как вы тогда себя ощущали, после Зоргенштайна. Да, да. Но ведь все позади? Ну да. Кстати, мне интересно: полиция вас спрашивала, в каком порядке стояли бокалы? Я имею в виду, в котором было белое, то есть первое вино, в котором – следующее… Начинали ведь с белого? Ну да. Ах, вот как. Ну что же мы тогда можем сделать…

Так. Хорошие новости. Дело все равно что закрыто, а точнее – расследование зашло в тупик, арестов не производили. И никто, никто не спрашивал у Мануэлы, сидевшей справа от погибшего, насчет порядка бокалов. А зачем спрашивать? Полиция и так знала, где был яд.

Не спрашивали. Ну и отлично. А то было бы обидно, если бы все сделали без меня.

– …ужасное время, – привычно жаловался в трубке голос Мануэлы, с характерным акцентом английского. – Это была звезда виноделия. А теперь о них и не слышно.

Ах, вот как. Зоргенштайн продан. Ну еще бы. Зря, что ли, старались? И ведь несложно установить, кому продан. До свидания, дорогая Мануэла. Мы еще увидимся, кто знает…

Проклятый немецкий язык. Но вот и он, сайт винодельни Зоргенштайн. На сайте производятся работы. Ладно, продолжайте производить… А мы тогда позвоним еще кое-кому. Как живет наш второй подозреваемый, сидевший от Тима Скотта слева? Как там наш Монти Уотерс?

Металлический голос сообщает: номер не существует. Ладно, Монти, далеко ты от меня не убежишь, как не убежит еще кое-кто. Всегда ведь есть кто-то третий, которого никто не подозревает, правда? По крайней мере тетушка Агата Кристи – которая травила своих персонажей в том числе чистым никотином – никогда не забывала об этом третьем. Который и на месте преступления якобы не был…

Ну а пока мы будем выяснять, куда девался Монти, на какие виноградники уехал, какой у него теперь номер мобильного – что надо сделать?

Какой же я идиот. Ведь с этого надо было начинать.

Так, через русский Яндекс это не делается. Надо выйти, например, на сайт лондонского журнала Wine… он-то небось не закрылся, в отличие от его российского клона «Виноманьяка»… и… Тимоти Скотт. Отсюда – и по английским поисковым системам. Кто такой был, собственно, этот Тимоти Скотт? Кроме того, что он проходит по десяткам сообщений насчет смертельного отравления в замке Зоргенштайн.

А, как ни странно, вот же он. Биография.

И тут мои брови поползли вверх.

Да если бы я догадался залезть на эти страницы тогда же, пока сидел у Альберта в пустом гостиничном крыле. Как же все просто. Никаких больше загадок. Вот, значит, как все это было.

Может ли детектив разгадать загадку, просто сидя дома и читая газеты? Да еще как. Огюст Дюпен, или как его звали, этого героя первого в истории детективного рассказа – «Убийства на улице Морг», – вот он посидел, почитал газеты и понял, что убийцей на самом деле была большая страшная обезьяна. М-да.

Яростно-безнадежное завывание мотора под окном – кто-то старается соскочить с размокших, как серая губка, ледяных бугров.

А ведь это совсем весна. Это апрель. Скоро лед по углам исчезнет, а потом в воздухе, где-то среди голых ветвей, появится существующий как бы сам по себе намек на нежно-зеленый цвет. Потом будет май, когда… когда люди уже начинают купаться в Средиземном море.

Европейскую визу мне раньше помогала делать либо Ксения, либо те, кто меня приглашал. Что ж, пора менять привычки. Включая привычку путешествовать по миру за чужой счет. Новая жизнь. И отличная, наверное.

Пока я научусь брать штурмом посольства, проходя туда по телам турагентов, пока подам – с третьей попытки – анкету, пока получу визу, как раз будет уже настоящая весна. Почти лето. Море согреется.

Пора поехать в одно очень приятное место отдохнуть. Или почти отдохнуть.