Текст книги "Парк юрского периода"

Аэропорт

Льюис Доджсон вошел в кафе при зале ожидания для отбывающих пассажиров аэропорта Сан-Франциско и быстро огляделся по сторонам. Его человек уже был на месте, ждал у стойки бара. Доджсон присел рядом с ним и поставил кейс на пол между стульями.

– А ты подзадержался, приятель, – упрекнул ожидавший его человек. Потом посмотрел на соломенную шляпу на голове у Доджсона и рассмеялся: – А это ты зачем нацепил? Для маскировки?

– Предосторожность никогда не помешает, – проговорил Доджсон, усмиряя свой гнев. Он в течение шести месяцев с адским терпением и упорством обрабатывал этого человека, который с каждой следующей встречей становился все несноснее и самонадеяннее. Но Доджсон ничего не мог с этим поделать – оба прекрасно понимали, насколько высоки ставки в этой игре.

ДНК, полученная методами генной инженерии, была самым дорогостоящим товаром в мире на единицу веса. Единственная микроскопическая бактерия, такая маленькая, что ее даже не увидишь невооруженным глазом, но содержащая в себе гены противоангинозного фермента, стрептокиназы, или «антихолода», который предохраняет от подмерзания садовые растения, могла обойтись непосредственному покупателю в сумму более пяти миллионов долларов.

Такая вот правда жизни породила новый, причудливый мир промышленного шпионажа. И Доджсон на этом поприще был далеко не из последних. В 1987 году Доджсон уговорил одну обиженную начальством женщину-генетика уволиться из «Цетуса» и перейти в «Биосин», прихватив с собой пять новых штаммов бактерий, полученных методами генной инженерии. Эта смышленая дамочка попросту ввела по капле раствора с бактериями под каждый ноготь на руке и ушла из компании.

Но «ИнГен» подкинул Доджсону задачку потруднее. Теперь ему нужно было нечто большее, чем ДНК бактерий. Он хотел заполучить замороженные эмбрионы, зная, что «ИнГен» стережет их с помощью самых совершенных систем охраны. Чтобы получить вожделенные эмбрионы, Доджсону нужен был сотрудник «ИнГен», имеющий к ним доступ, который к тому же мог как-то обойти охранные приспособления. А найти такого человека не так-то просто.

Доджсон отыскал подходящего работника «ИнГен» только в этом году. Хотя этот человек и не имел непосредственного доступа к эмбрионам динозавров, Доджсон все равно постоянно поддерживал с ним связь, встречался с ним – как правило, у Карлоса и Чарли в Силиконовой долине – и время от времени оказывал ему небольшие услуги. И вот теперь компания «ИнГен» пригласила на остров консультантов и подрядчиков – это был как раз тот случай, которого Доджсон так долго ждал. Под шумок его человек смог бы добраться до строго охраняемых эмбрионов.

– Давай поближе к делу, приятель, – сказал тот. – А то у меня самолет через десять минут.

– Ты что, хочешь, чтобы я снова все тебе пересказал?

– Да нет же, черт возьми, доктор Доджсон! Я хочу наконец увидеть свои денежки.

Доджсон отщелкнул застежки кейса и немного приоткрыл его. Его сосед с нескрываемым интересом заглянул внутрь.

– Это что, все?

– Нет, только половина. Семьсот пятьдесят тысяч долларов.

– О’кей! Нормально… – Мужчина повернулся к стойке и допил свой кофе. – Все нормально, доктор Доджсон.

Доджсон быстро застегнул кейс.

– Это – за все пятнадцать образцов, не забыл?

– Да помню я, помню. Пятнадцать штук замороженных эмбрионов. И как я, по-вашему, должен их вам отвезти?

Доджсон передал ему большой флакон пены для бритья фирмы «Жиллетт».

– В этом, что ли?

– В этом.

– Но они могут проверить мой багаж…

Доджсон передернул плечами:

– Нажми на верхушку.

Тот нажал, и на руку ему брызнула обычная белая пена для бритья. Он вытер руку о край своей тарелки и сказал:

– Недурно. Совсем недурно.

– Вообще-то флакон немного тяжелее обычного.

Последние два дня доджсоновская команда техников не покладая рук работала над этим флаконом. Доджсон быстро показал своему человеку, как им пользоваться.

– А сколько там внутри охлаждающего газа?

– Хватит на тридцать шесть часов. За это время эмбрионы должны быть доставлены в Сан-Хосе.

– Это уже забота твоего парня, который будет в лодке. Лучше присмотри, чтобы у него на борту оказался портативный морозильник.

– Я об этом позабочусь, – сказал Доджсон.

– И давай еще раз просмотрим наши условия…

– Сделка остается прежней, – твердо сказал Доджсон. – Пятьдесят тысяч долларов за доставку каждого эмбриона. Если они окажутся жизнеспособными – то еще по пятьдесят тысяч сверху за каждый.

– Все нормально, я не спорю. Но только чтоб в пятницу ночью меня обязательно ждала лодка у восточного берега острова. Не в северной бухте, куда причаливают большие корабли. В восточной бухте. Там есть маленький причал для хозяйственных нужд. Ты все понял?

– Понял. Когда ты снова будешь в Сан-Хосе?

– Наверное, в воскресенье. – Мужчина встал.

Доджсон забеспокоился:

– Ты точно умеешь управляться с…

– Умею. Уж поверь мне – умею.

– А еще мы считаем, что остров поддерживает постоянную радиосвязь со штаб-квартирой корпорации в Калифорнии, так что…

– Слушай, не суетись, я обо всем позабочусь. Расслабься и держи мои деньги наготове. Я приду за ними в воскресенье утром, в аэропорт Сан-Хосе. И смотри, чтобы все было в мелких купюрах!

– Не беспокойся, – сказал Доджсон. – Я буду тебя ждать.

Малкольм

Незадолго до полуночи он взошел на борт самолета в Далласском аэропорту – высокий, худощавый мужчина тридцати пяти лет, с редеющими волосами, одетый во все черное: черную рубашку, черные брюки, черные носки, черные спортивные туфли.

– О, доктор Малкольм! – привычно улыбаясь, воскликнул Джон Хаммонд.

Малкольм тоже улыбнулся:

– Привет, Джон. Да, боюсь, твоя извечная «немезида» снова с тобой.

Малкольм поздоровался за руку со всеми присутствующими, сопровождая рукопожатие словами:

– Я – Ян Малкольм. Как дела? А мое дело – математика.

Гранту показалось, что неожиданное приглашение на остров удивило Малкольма даже больше, чем всех остальных.

Грант, конечно же, много о нем слышал. Малкольм был одним из самых известных математиков последнего поколения, которых очень интересовало, «как устроен реальный мир». Эти ученые по многим важным направлениям изменили старые традиции математической науки. Во-первых, они постоянно использовали в работе компьютеры, за что математики старой школы недовольно на них косились. Во-вторых, они работали практически только с нелинейными зависимостями, которые в целом назывались теорией хаоса. В-третьих, эти математики были живо заинтересованы в том, чтобы их вычисления описывали только то, что действительно существует в реальном мире. И, наконец, чтобы подчеркнуть свою принадлежность к живому, настоящему миру, а не к миру сухой отвлеченной науки, они одевались и вели себя с «отвратительным избытком индивидуализма», как назвал их стиль один пожилой академик. Короче говоря, эти молодые математики зачастую держались, как звезды эстрады.

Малкольм уселся в глубокое кожаное кресло. Стюардесса предложила ему напитки. Он попросил:

– Диетическую колу. Размешайте, но не взбалтывайте!

Влажный воздух Далласа просочился в салон через открытые иллюминаторы.

– Разве сегодня не слишком жарко для черного? – спросила Элли.

– Вы ужасно милы, доктор Саттлер, – откликнулся Ян Малкольм. – Я целый день буду смотреть только на ваши стройные ножки. Но – нет, черный цвет очень подходит для жаркой погоды. Если вспомнить об излучении черных тел, то придется признать, что черный – вообще самый лучший цвет в жару. Он излучает наиболее интенсивно. Как бы то ни было, я вообще одеваюсь только в два цвета – черный и серый.

Элли уставилась на него, раскрыв рот от удивления.

– Эти два цвета прекрасно подходят к любой ситуации, – продолжал разглагольствовать Малкольм. – И они неплохо сочетаются – я не буду выглядеть нелепо, если по ошибке надену серые носки с черными брюками.

– А вам не скучно все время носить только черное и серое?

– Ничуть! Напротив, так я чувствую себя более свободным. Я очень ценю свою жизнь и свое время и не желаю тратить его попусту, на раздумья об одежде. Я не хочу думать каждый день о том, что же мне надеть на следующее утро. И вообще, по-моему, в мире нет ничего скучнее моды. Разве что профессиональный спорт. Подумать только – взрослые люди играют друг с другом в мячик, а весь остальной мир платит бешеные деньги за то, чтобы им поаплодировать. Но в целом мода даже скучнее спорта. И утомительнее.

– У доктора Малкольма на все свои взгляды, – пояснил Хаммонд. – Он – человек твердых убеждений.

– И странный, как сумасшедший шляпник, – весело добавил Малкольм. – Но вы должны признать, что это далеко не маловажный вопрос. Мы живем в мире чудовищных условностей. Людям приходится вести себя так, а не иначе – потому что так принято! Они вынуждены беспокоиться о чем-то – только потому, что так принято. И никому не приходит в голову – почему это так? Ну, скажите, разве это не удивительно? В нашем обществе, перенасыщенном информацией, практически никто не думает своей головой. Нам следовало бы отмахиваться от ненужных бумаг, а мы отмахиваемся от мыслей.

Хаммонд повернулся к Дженнаро и поднял руки:

– Это все вы – вы его пригласили.

– И вам повезло, что меня пригласили, – сказал Малкольм. – Потому что у вас, похоже, крупные неприятности.

– У нас все в порядке, – быстро ответил Хаммонд.

– Я всегда говорил, что с этим островом у вас ничего не выгорит, – нимало не смущаясь, продолжал Малкольм. – Я предрекал это с самого начала. – Он открыл свой кейс из мягкой кожи и достал оттуда какие-то бумаги. – И теперь, я уверен, все мы понимаем, что это будет за увеселительная прогулка в выходные. Похоже, вам придется по-быстрому прикрыть все это дело.

– Прикрыть дело? – Хаммонд в гневе вскочил со своего места. – Да вы что, это же просто смешно!

Малкольм пожал плечами – его совершенно не тронула вспышка старика Хаммонда.

– Я прихватил с собой копии моих выкладок, чтобы вы тоже могли взглянуть, – сказал он. – А оригинал аналитического отчета я отправил в «ИнГен». Математические расчеты понять так сразу непросто, но я помогу вам разобраться, чтобы вы в них не увязли. Вы что, куда-то уходите?

– Мне надо еще кое-кому позвонить, – отговорился Хаммонд и вышел из салона в смежную кабинку.

– Ну, ничего, лететь нам еще долго, – заявил Малкольм, обращаясь к остальным. – По крайней мере, мои бумаги хоть как-то вас развлекут.

…Самолет летел сквозь ночь.

Грант знал, что те, кто плохо отзывается о Яне Малкольме, не так уж и неправы, и мог понять тех, кто считает, что Малкольм ведет себя чрезмерно грубо и бесцеремонно и слишком боек в практическом применении теории хаоса. И все-таки Алан взялся просматривать его бумаги, стараясь вникнуть в смысл уравнений.

Дженнаро спросил:

– Ваши расчеты доказывают, что затея Хаммонда с этим островом обречена на провал?

– Совершенно верно.

– Согласно теории хаоса?

– Именно. Если быть более точным – согласно поведению системы в фазовом пространстве.

Дженнаро отложил бумаги в сторону и сказал:

– Можете теперь объяснить мне все это простым английским языком?

– Конечно! – сказал Малкольм. – Только сперва давайте определимся, с чего мне начинать. Вы вообще имеете хоть какое-то представление о нелинейных зависимостях?

– Нет.

– А о притяжении случайностей?

– Нет.

– Прекрасно. Тогда начнем с самого начала. – Он задумался, глядя в потолок. – Физики достигли значительных успехов в описании закономерностей поведения некоторых объектов – таких, например, как вращение планет по их орбитам, полет космических кораблей к Луне, движение маятников, пружин, катящихся шаров и тому подобных штук. Все это – объекты, движение которых подчиняется простым закономерностям. Оно описывается так называемыми линейными уравнениями, которые математики с легкостью разрешают. Мы делаем это уже много сотен лет.

– Пока понятно, – сказал Дженнаро.

– Но есть и другие виды поведения физических объектов, которые физики почти не в состоянии описать. Например, турбулентные завихрения потоков. Так ведет себя вода, вытекающая из трубы. Воздух, обтекающий крыло самолета. Погода. Кровь, протекающая через сердце. Турбулентные явления описываются нелинейными уравнениями. А их очень трудно решить – практически невозможно. Поэтому физики так до конца и не понимают сущности подобных явлений. Как не понимали и десять тысяч лет назад. Новая теория, которая объясняет нелинейные уравнения, называется теорией хаоса. Собственно говоря, эта теория впервые появилась при попытке создать компьютерную модель изменений погоды, еще в шестидесятые годы. Погода представляет собой большую и сложную систему, а именно атмосферу Земли в ее взаимодействии с земной поверхностью и солнцем. Поведение этой большой и сложной системы всегда было очень трудно понять. И, соответственно, люди никогда не могли как следует предугадывать погоду. Но главное, что вынесли исследователи из неудачных компьютерных моделей погоды, – это то, что, даже если можно понять поведение системы, предугадать его все равно нельзя. Предсказание погоды невозможно в принципе. А причина в том, что поведение такой системы очень сильно зависит от изначальных условий.

– Что-то я потерял ход мысли… – сказал Дженнаро.

– Если выстрелить из пушки ядром определенной массы, с определенной скоростью и под определенным углом к горизонту, а потом зарядить второе ядро, почти такой же массы, и снова выстрелить с такой же начальной скоростью и под тем же углом – что получится?

– Два ядра упадут примерно в одном и том же месте.

– Правильно, – похвалил Малкольм. – Так вот, это – линейная динамика.

– Понятно.

– Но если взять и запустить систему погоды с определенными начальными значениями температуры, скорости ветра и влажности, а потом повторить опыт с другой погодной системой, которая по исходным условиям практически не отличается от первой, то вторая система будет вести себя вовсе не так, как первая. Со временем их поведение будет различаться все сильнее и сильнее, и очень скоро это будут две совсем разные, нисколько не похожие одна на другую системы. Шторм с громом и молниями вместо спокойной солнечной погоды. Так вот, это – пример нелинейной динамики. Такие системы крайне чувствительны к исходным условиям – малейшие отклонения со временем усиливаются.

– Похоже, я понял, – сказал Дженнаро.

– Чаще всего в качестве примера приводят «эффект бабочки». Бабочка взмахнула крыльями где-то в Пекине – и погода в Нью-Йорке резко испортилась.

– Значит, хаос – это все случайное и непредсказуемое? Я правильно понимаю? – спросил Дженнаро.

– Нет. На самом деле мы находим скрытые закономерности в совокупности изменений состояния сложных систем. Поэтому теория хаоса сейчас так широко применяется – ее используют для изучения буквально всего, от рынков сбыта и психологии взбунтовавшейся толпы до энцефалограммы больных во время эпилептических припадков. Любые сложные системы, изменения в которых развиваются непредсказуемо. Мы находим в них скрытые закономерности. Теперь понятно?

– Понятно, – кивнул Дженнаро. – Но что это за скрытые закономерности?

– Они описывают поведение системы в фазовом пространстве.

– О господи! Все, что я хотел от вас узнать, – это почему остров Хаммонда обречен на провал! – не выдержал Дженнаро.

– Я понимаю, – сказал Малкольм. – Я вывел это. Теория хаоса состоит из двух положений. Первое – сложные системы вроде погоды всегда подчиняются скрытым закономерностям. Второе, как бы обратная сторона первого, – простые системы могут вести себя как очень сложные. Возьмем, к примеру, бильярдные шары. Вы ударяете бильярдный шар кием, и он начинает кататься по столу, отскакивая от бортов. Теоретически это крайне простая система, почти ньютоновская. И если точно знать силу, с которой ударили шар, массу шара и угол, под которым этот шар ударяется о стенки, то можно легко просчитать дальнейшее поведение шара. В теории мы можем предсказать поведение шара на очень долгое время, если он все время будет ударяться о борта стола, – вплоть до того, что можно точно определить местонахождение шара, скажем, хоть через три часа от исходной точки.

– Понятно, – кивнул Дженнаро.

– Но на самом деле оказывается, что достоверно предсказать поведение шара можно только на несколько секунд, – продолжал Малкольм. – Потому что практически сразу же на поведение шара начинают оказывать воздействие очень малые случайности – неровности на его поверхности, мелкие включения в шерстяном покрытии стола… И очень скоро эти случайные мелочи разрушают все ваши самые точные расчеты. Вот так и получается, что даже очень простая система бильярдных шаров на столе ведет себя практически непредсказуемо.

– Да…

– А проект Хаммонда – животные внутри зоопарка – это всего лишь еще одна простая система, которая вскоре обязательно станет вести себя непредсказуемо.

– Так вы вывели это…

– Теоретически, – сказал Малкольм.

– Но разве не лучше самому осмотреть остров, чтобы узнать, что удалось Хаммонду на самом деле?

– Нет. Это совершенно необязательно. Подробности не имеют значения. Теория и так ясно говорит мне, что на этом острове очень скоро начнут происходить непредсказуемые случайности.

– И вы полностью полагаетесь на эту вашу теорию?

– Да, конечно, – сказал Малкольм. – Она совершенно достоверна. – Он поудобнее устроился в своем кресле. – На острове уже возникли проблемы. Значит, скоро начнут происходить всякие случайности.

Исла-Нублар

Винты вертолета завертелись над головой, со свистом рассекая воздух и отбрасывая длинные тени на посадочную площадку аэропорта Сан-Хосе. Грант вслушивался в треск наушников, пока пилот разговаривал с диспетчером.

В Сан-Хосе к ним присоединился еще один пассажир, человек по имени Деннис Недри, который прилетел специально, чтобы их встретить. Толстый и неопрятный, Недри жевал шоколадный батончик, и пальцы у него были перемазаны липким шоколадом, а на рубашке повисли обрывки фольги от конфетной обертки. Здороваясь, Недри пробормотал что-то о том, что он следит за компьютерами на острове, а протянуть руку для рукопожатия не додумался.

Сквозь плексигласовый колпак кабины Грант смотрел, как уходит из-под ног бетонная площадка аэродрома и одинокая тень вертолета скользит по земле, – они полетели на запад, к горному хребту.

– Нам лететь примерно сорок минут, – сообщил Хаммонд, который устроился на одном из задних сидений.

Внизу проплывали невысокие холмы, но вскоре их не стало видно – вертолет взлетел выше пелены облаков, под яркое утреннее солнце. Сквозь облака поднимались утесы гор – Грант поразился, как много здесь вырублено лесов. Оголенные, искалеченные пустые пространства тянулись вдаль на многие километры.

– В Коста-Рике самый лучший контроль за численностью населения среди стран Центральной Америки, – сказал Хаммонд. – Но леса у них вырубаются совершенно бесконтрольно. Коста-Рика потеряла огромную часть своих лесных богатств, причем в основном в последние десять лет.

Вертолет перевалил через горный хребет и снова опустился ниже облаков по другую сторону гор. Грант увидел роскошные пляжи западного побережья. Внизу промелькнула маленькая прибрежная деревушка.

– Бахья-Анаско, – сообщил пилот. – Рыбацкий поселок. – Он показал на север: – А вон там, чуть севернее, – заповедник Кабо-Бланко. У них там шикарные пляжи.

Пилот повел машину прямо на запад, над океанскими водами. Понемногу лазурная вода сменилась зеленой, а потом стала глубокого аквамаринового цвета. На волнах сверкали солнечные блики. Было около десяти часов утра.

– Еще несколько минут, и покажется наш остров, Исла-Нублар, – сказал Хаммонд.

Исла-Нублар, как пояснил Хаммонд, это не совсем остров. Скорее, это нечто вроде горы в океане – поднятый на поверхность в результате вулканических процессов участок океанского дна.

– Вулканическое происхождение острова заметно сразу, – рассказывал старик. – Во многих местах земля под ногами теплая от вулканического жара, кое-где есть действующие гейзеры. Из-за этого и еще из-за преобладающих океанских течений Исла-Нублар постоянно окутан туманом. Когда прибудем на место, вы сами увидите… А вот и остров!

Вертолет рванулся вперед и вниз, к воде. Впереди действительно показался остров, гористый, с отвесными скалами и утесами, которые вздымались из воды.

– Господи, да он похож на Алькатрас![11]11
  Алькатрас – бывшая тюрьма на острове с тем же названием вблизи Сан-Франциско. (Примеч. пер.)


[Закрыть] – воскликнул Малкольм.

Поросшие лесом утесы утопали в густом тумане, придавая острову довольно таинственный вид.

– Что вы, он гораздо больше, – возразил Хаммонд. – Восемь миль в длину и три мили в ширину в самом широком месте, общая площадь примерно двадцать две квадратные мили. Это будет самый большой частный зоопарк во всей Северной Америке.

Вертолет снова начал набирать высоту и повернул к северной оконечности острова. Грант пытался рассмотреть что-нибудь сквозь густую завесу тумана.

– Обычно туман не такой плотный, – сказал Хаммонд. В голосе его ясно слышалось беспокойство.

На северной оконечности острова горы поднимались выше всего – более шестисот метров над уровнем океана. Вершины прибрежных скал терялись в молочно-белом тумане, и все же Грант рассмотрел острые выступы утесов и бурлящие океанские волны под ними. Вертолет перелетел через горы.

– К сожалению, нам придется приземляться на острове, – сказал Хаммонд. – Я этого не люблю – лишний раз беспокоить животных… Кроме того, это иногда немного страшновато…

Хаммонд замолк, потому что заговорил пилот:

– Начинаем снижаться! Пристегните ремни, ребята.

Вертолет пошел вниз и в одно мгновение оказался внутри плотной завесы тумана. Грант слышал в наушниках ритмичный писк электронных приборов, но абсолютно ничего вокруг не видел. Потом туман немного поредел, так что сквозь него уже можно было различить очертания темно-зеленых ветвей, выступающих из молочно-белой дымки. Некоторые ветви находились совсем близко.

– Как, черт возьми, он это делает? – спросил Малкольм, но никто ему не ответил.

Пилот быстро переводил взгляд то направо, то налево, выискивая ориентир – хвойный лес. Деревья по-прежнему были на опасно близком расстоянии. Вертолет продолжал снижаться.

– Господи… – пробормотал Малкольм.

Писк в наушниках стал громче. Грант взглянул на пилота. Тот был полностью сосредоточен на управлении машиной. Грант посмотрел вниз через прозрачный колпак вертолета и различил на земле огромный флюоресцирующий крест. По углам креста горели сигнальные огни. Пилот немного скорректировал курс и мягко опустил машину на посадочную площадку. Шум моторов начал понемногу затихать и вскоре прекратился совсем.

Грант вздохнул с облегчением и отстегнул ремни безопасности.

– Надо выходить побыстрее, вот в эту сторону, – заторопил всех Хаммонд. – Потому что здесь, на этой вершине, бывает такой порывистый ветер, что… Ну вот, наконец мы в безопасности.

К вертолету подбежал какой-то человек – рыжеволосый мужчина в бейсбольной кепке. Он открыл дверцу и сказал:

– Привет всем, я – Эд Регис. Добро пожаловать на Исла-Нублар! И, пожалуйста, внимательно смотрите под ноги, когда будете идти.

Вниз по склону горы вилась узкая дорожка. Воздух был сырой и промозглый. Когда они спустились пониже, туман понемногу развеялся, и Грант смог лучше разглядеть окружающую природу. Он подумал про себя, что этот остров с виду напоминает скорее северо-запад Тихого океана, например – Олимпийский полуостров.

Регис подтвердил его догадки:

– Исходная экологическая система острова представляла собой лиственные дождевые леса – совсем не то, что на континенте, там почти повсюду классические дождевые леса. Но такой микроклимат у нас только на возвышенностях – на склонах северных гор. Флора остальных частей острова представлена в основном тропическими лесами.

Далеко внизу виднелись белые крыши каких-то больших зданий, утопающих в буйной зелени. Грант даже удивился – он не ожидал увидеть здесь такие современные, прекрасно спроектированные строения. Путники спустились еще ниже, завеса тумана осталась позади, и перед ними во всем своем великолепии открылась панорама острова, простирающегося далеко на юг. Как и сказал Регис, остров по большей части был покрыт непроходимыми тропическими лесами.

Глядя на юг, Грант заметил возвышающийся над пальмовой рощей необычный ствол дерева – голый, совсем без веток и листьев, просто длинный и толстый изогнутый обрубок. Но внезапно этот ствол зашевелился и развернулся вершиной к путникам. И тут Грант понял, что перед ним – вовсе никакое не дерево.

Это была длинная и толстая, изящно изогнутая шея гигантского животного, поднятая на пять метров от земли.

Это был живой динозавр.