Текст книги "Черная Леди"

– Но когда-нибудь вы ее увидите?

– Конечно, – сказал я. – Как же иначе нам размножаться?

– Черт его знает. Откуда мне знать, как вы размножаетесь?

– Я мог бы вам это объяснить, – предложил я.

– Избавьте меня от подробностей, – сказал он. Черты лица исказились в гримасе.

– Как пожелаете, – ответил я. – Я не хотел вас обидеть. Для Бъйорнна акт размножения – естественная функция, как прием пищи и экскреция.

– Довольно! – рявкнул он. – Я вас звал не затем, чтобы слушать, чем вы занимаетесь в туалете.

– Хорошо, мистер Аберкромби.

– Это отвратительно и противоестественно.

– Жаль, что у вас складывается такое мнение, – сказал я. – Я, наверное, не так выразился.

Он долго смотрел на меня.

– Не очень-то ты гордый, а?

– Не понимаю вас, мистер Аберкромби.

– Я бы никому не позволил бы говорить со мной так, как я говорю с вами. Я бы плюнул ему в рожу и хлопнул дверью.

– Вы предложили заплатить галерее Клейборн за мои услуги, – объяснил я. – Я навлеку бесчестие на мой Дом, если не исполню свои обязательства со всей добросовестностью.

– Но ты бы с удовольствием мне двинул, правильно? – продолжал он.

– Нет, мистер Аберкромби. Не думаю, чтобы это доставило мне удовольствие.

– Господи! – презрительно пробормотал он. – Канфориты, те хоть сражались. Что вы за народ такой?

– Возможно, дело в том, что бъйорнны, в отличие от землян и обитателей Канфора VII, происходят не от плотоядных, и поэтому им не хватает ваших агрессивных свойств.

Он еще посмотрел на меня и пожал плечами.

– Ладно, – заключил он. – Перейдем к делу.

– Значит, мои ответы вас удовлетворили?

– Не совсем. Но я убедился, что у вас духу не хватит меня ограбить, – он встал. – Идите за мной.

– На каком расстоянии? – поинтересовался я, вспомнив строгое требование не подходить близко.

– Заткнитесь и выполняйте, – проворчал он, направляясь к двери.

Он открыл дверь, когда я с ним поравнялся, и я вошел вслед за ним в большую, хорошо освещенную галерею около семидесяти футов длиной и двадцати шириной. На темных деревянных стенах висело около пятидесяти картин и голограмм, все известных авторов.

– Изумительно! – воскликнул я, рассматривая пейзаж Ламотти, из ее позднего лилового периода. – Какая элегантная манера письма!

– Вы знакомы со всеми этими картинами? – спросил он.

– Нет, – признался я. – Многие из них мне неизвестны.

– Но вы знаете этих художников?

Я обвел взглядом галерею.

– Да.

– Три из них – подделки. Укажите, которые.

– Сколько времени вы мне даете? – спросил я.

– Сколько хотите, – он помолчал. – Вы опять сияете.

– Радуюсь профессиональному вызову, – ответил я и тут же интенсивность моей окраски пропала – я сообразил, насколько эгоцентричное выражение себе позволил.

Я прошел по галерее до конца и обратно, останавливаясь перед каждой картиной и голограммой, анализируя их так быстро, как мог. Наконец вернулся к Аберкромби, из осторожности остановившись футах в десяти от него.

– Вы пытались перехитрить меня, мистер Аберкромби, – произнес я с улыбкой. – Здесь четыре поддельных работы.

– Черта с два! Как четыре? – обозлился он.

– Портрет Скарлоса, натюрморт Нгони, голограмма Перкинса и обнаженная Менке – копии.

– Я отдал за Нгони 800 тысяч!

– Значит, вас обманули, – мягко сказал я. – Нгони жил на Нью Кении пять столетий назад, а краске не более трехсот лет.

– Откуда вы знаете?

Я попытался ему объяснить, как бъйорнны анализируют химический состав красок и всевозможные структуры холстов, дерева и электромагнитных панелей, но поскольку человеческий глаз не в состоянии видеть инфракрасный и ультрафиолетовый спектры, это оказалось выше его понимания. Кроме того, ни в одном диалекте не нашлось бы эквивалентных земных терминов, да их просто и не существовало.

– Хорошо, – сказал он. – Я вам верю.

Он задумался ненадолго, потом поднял взгляд.

– Я пошлю картину в Одиссей на экспертизу, и если она не пройдет, мой агент на Нью Кении пожалеет, что родился на свет.

– Я не ошибся относительно трех других?

Он кивнул.

– Могу ли я, таким образом, сделать вывод, что я нахожусь здесь для установления подлинности купленных вами работ, или тех, которые вы собираетесь приобрести?

– Нет, – ответил он. – Я хотел проверить, знаете ли вы свое дело.

И сделав паузу, неохотно добавил:

– Дело вы знаете.

– Благодарю вас, мистер Аберкромби.

– Идемте в следующую комнату.

Он открыл дверь в конце галереи. Я прошел за ним в небольшое помещение – во всяком случае, небольшое для этого дома – и оказался в зале без окон. На стенах размещалось семнадцать картин и пять голограмм, кроме того, две изумительных камеи и статуэтка. Все они изображали женщину, подобную той, что была на картине Килкуллена.

– Ну? – спросил он, дав мне бегло осмотреться.

– Очень сильное впечатление, – сказал я, и цвет мой снова стал гуще. – По-моему, четыре из этих картин написаны еще до Галактической эры.

– Именно, – откликнулся он. – А статуэтка сделана до рождества Христова.

– Какую религию она представляет? – поинтересовался я.

– Никакой.

Я смутился.

– Но появление одного и того же женского образа в произведениях искусства, разделенных тысячелетиями и триллионами миль, наверняка означает, что она является весьма заметной мифической фигурой в истории вашей культуры?

Аберкромби был непоколебим.

– Она не имеет никакого отношения к истории моей культуры.

– Тогда как объяснить, почему ее образ появляется в столь многих и столь разнообразных произведениях?

– Понятия не имею.

– В высшей степени любопытно, – сказал я, отступая от картин и сравнивая три ближайшие. – Несомненно, это одна и та же женщина. Она везде одета в черное, и на каждом изображении у нее одно и то же неотступное печальное выражение.

– Надеюсь, вы не хотите сказать, что она сама позировала каждому из художников, – раздраженно произнес Аберкромби. – Между самой первой и последней семь тысячелетий. Среди людей встречаются долгожители, но рано или поздно мы все умираем. Как правило, рано.

– Я просто предполагаю, что у них может быть общий источник, древняя картина или скульптура, а все это – просто его интерпретации.

– Может быть, – произнес он с сомнением. – Но пока я ни черта не смог его обнаружить.

Я медленно обошел зал еще раз, изучая каждую работу в отдельности.

– У них есть еще одна интересная общая особенность, – сообщил я.

– Какая?

– Ни одна из них не принадлежит автору с именем.

– Вам никогда раньше не попадался ни один из этих художников? – удивился он.

– Нет, – ответил я.

– А Килкуллен?

– Я не знал его имени до аукциона.

– Так как же вы оценили картину в пятьдесят тысяч кредитов? – вспылил он.

– Я проанализировал возраст картины, место создания, школу, качество письма, и принял во внимание относительную неизвестность художника, – пояснил я.

Некоторое время он, кажется, обдумывал сказанное мной, затем кивнул.

– Вы видите у них еще что-нибудь общее?

– Еще одно, что их связывает – это вы, – ответил я. Поколебался, допуская, что он может обидеться на мой следующий вопрос, но решил все-таки его задать. – Могу я поинтересоваться, что вас в них привлекает, мистер Аберкромби? Одна и та же модель на столь многих портретах, безусловно, интригующая тайна, но я должен обратить ваше внимание на то, что многие из них написаны сравнительно грубо и по-любительски.

– Я коллекционер, – заявил он с легким раздражением.

– Значит, для вас имеет значение она, – предположил я.

– Мне нравится ее лицо, – был ответ.

– Прекрасное лицо, – согласился я. – Но у вас, безусловно, должны быть и другие причины.

– Почему вы так думаете?

– Позавчера вечером я видел, как вы предложили 375 тысяч кредитов за картину, которая совершенно очевидно стоит 50 тысяч.

– Ну и что?

– Я просто заключаю, что помимо восхищения ее красотой у вас были и другие причины предлагать такую крупную сумму.

Он минуту вглядывался в меня, затем заговорил:

– Мне восемьдесят два, здоровье ни к черту, жена умерла, два сына убиты в Сеттской Войне, я не видел свою дочь и не говорил с ней почти тридцать лет, у меня одна внучка и ту я терпеть не могу, а мое состояние оценивается в 600 миллионов кредитов. Что, по-вашему, мне делать с деньгами – оставить их женщине, которую я при встрече не узнаю, или другой, чьего вида я не выношу?

Я невольно попятился, ошеломленный легкостью, с какой он отрекается от устоев Дома и Семьи, и от тех обязательств, которые они накладывают. А он продолжал:

– 50 тысяч, 375 тысяч, какая, к черту, разница? Я отдал бы за Килкуллена и пять миллионов, если б понадобилось. Я могу позволить себе купить все, что угодно, если захочу, черт возьми. Все равно, когда я окажусь в могиле, от денег толку не будет.

Он помолчал.

– И вот тут появляетесь вы.

– Пожалуйста, объясните, мистер Аберкромби.

– В тот вечер вы проговорились, что уже видели эту модель, – жест в сторону одной из картин, – раньше. Дважды.

– Это верно.

– Вы сказали, картина и голограмма.

– Да. Картина с Патагонии IV, хотя ее купил житель Нью Родезии, а голограмма – с Байндера X.

– Мне они нужны. И любые другие, которые сможете разыскать.

– Я не слышал о других, мистер Аберкромби.

– Они наверняка есть, – убежденно сказал он. – Я охочусь за ними уже 25 лет, и не знал о тех двух, которые вы видели.

– Я даже не знаю, как и где начинать поиск, – сказал я.

– Вы знаете, где искать эти две, – возразил он. – Знаете, где их продали, и можете выяснить, кто их купил.

– Предположим, это я смогу, – согласился я. – Но это не значит, что новые владельцы согласятся расстаться с ними.

– Продадут, никуда не денутся, – пообещал Аберкромби. – Вы их мне только найдите, а уж оттуда я их добуду.

Он выдвинул челюсть.

– Потом поохотимся и за остальными.

– Весьма сомневаюсь, что смогу за неделю найти даже те две работы, что я видел, мистер Аберкромби, – произнес я.

– Найдете за месяц, – сказал он. – Что здесь такого?

– Вы наняли меня всего на неделю, – возразил я.

– Я нанял вас на столько, сколько понадобится, – резко отозвался он.

– Но у меня обязательства перед галерей Клейборн, – возразил я.

– Предоставьте галерею Клейборн мне.

– Я не хочу показаться дерзким, мистер Аберкромби, но я приехал на Дальний Лондон по программе обмена, и я должен…

– Послушайте, – прервал он меня. – Если мне придется купить Клейборн со всеми потрохами, чтобы получить то, что я хочу, я куплю его! Ясно?

Мне в голову не пришло, что ответить, и я промолчал.

– Вам заплатят, – продолжал он чуть мягче. – Оклад, расходы, сами скажите, сколько.

– Но я здесь, чтобы приобрести знания о работе галереи Клейборн, чтобы поделиться ими впоследствии с другими членами моего Дома, и точно так же один человек из сотрудников Клейборна в данный момент учится у Дома Крстхъонн.

– Ваш Дом занимается бизнесом, чтобы делать деньги, правильно?

– Да, разумеется.

– Тогда я буду платить вашему Дому 10 тысяч кредитов в месяц в течение всего срока вашей работы. Это с головой покрывает ваш личный доход. Проблема решена?

– Право, не знаю… – я растерялся, мой цвет бешено переливался. – Мне надо тщательно обдумать ваше предложение.

– Я облегчу вам задачу. Если вы отказываетесь, я вас немедленно увольняю, вы теряете работу, а ваш Дом не получит денег. Как это укладывается в вашу драгоценную идею бесчестия?

– Вы так не поступите, мистер Аберкромби?!

Он смерил меня холодным взглядом.

– А ты проверь, – сказал он ровным голосом. – Я не угрожаю попусту, и всегда добиваюсь того, что хочу.

– Значит, у меня нет выбора, – печально ответил я. – Придется принять ваше предложение.

– Отлично. Все улажено. Во второй половине дня я свяжусь с Рейберном и сообщу ему о нашем новом договоре.

– Гектор Рейберн мой коллега. Менеджер галереи Клейборн – Тай Чонг.

– Мадам Чонг, – повторил он хищно. – Я знаю ее, как облупленную.

– Она очень знающий специалист.

– Она еще и жалостливая обожательница инопланетян, которая иногда забывает о своей собственной расе.

– Не смейте так говорить о моей Достойной Леди! – воскликнул я, как мог, решительно.

– Ага! Значит, немного пороха все-таки нашлось, – заметил он, улыбаясь. – Разрешите дать вам один совет, Леонардо. Поберегите его для себя и не тратьте на нее. Она из тех, чьей жалости хватает на одни выходные, а это самый худший вариант.

– Я вас не понял.

– Мадам Чонг из тех, кто прилетает в один из ваших миров на воскресенье, болтается с вами по улицам, требует той же чертовщины, что требуете вы, но приходит понедельник, в действие вступает Флот и летят головы, а она возвращается на Дальний Лондон с чувством выполненного долга, прикидывая, кого бы еще освободить в следующий выходной.

– Я не хочу больше слушать ничего подобного! Моя Достойная Леди всегда была ко мне добра и заботлива, – запротестовал я, отчаянно мигая цветами.

– Доброту на счет не положишь и в ваш Дом не отправишь. Я плачу вам звонкой монетой – и никто не указывает мне, что говорить в моем собственном доме.

Я снова не знал, что ответить.

– Вот и ладно, – подвел он итог. – Все решено.

– Когда мне начинать? – выдавил я наконец.

– Вы уже начали.

– Но я должен получить разрешение мадам Чонг.

– Это я беру на себя, – бросил он.

– Но…

– Вы не верите моему слову? – грозно поинтересовался он.

– Нет, мистер Аберкромби, – смиренно вздохнул я, – Где я буду работать?

– Где потребуется. Надо в библиотеку – идите в библиотеку. Надо будет слетать в скопление Альбион – летите. Надо будет что-нибудь купить – покупайте. Все счета отправляйте на мое имя. Я позвоню в банк, оформлю на вас доверенность.

– А если понадобится изучить вашу коллекцию?

– Я прикажу роботам пропускать вас в любое время дня и ночи – но только в коллекцию. Остальной дом для вас закрыт. Вам ясно?

– Да, мистер Аберкромби.

– Еще одно.

– Я слушаю.

– Человек по имени Венциа, который в тот вечер поднял цену за Килкуллена до 350 тысяч, и взвинтил бы сумму гораздо выше, не напутай он со своим депозитом. Попробуйте выяснить, зачем.

– Возможно, он, как и вы, очарован лицом модели, – предположил я.

– Сомневаюсь.

– Можно поинтересоваться, почему?

– Потому что я никогда не пытался держать свои покупки в тайне, а он до сих пор ни разу не попытался ничего у меня перекупить.

– Я займусь этим делом, мистер Аберкромби, – пообещал я.

– Не забудьте, – произнес он, отпуская меня.

Вот так я покинул работу у Тай Чонг, которая сочувствовала всем расам, и поступил на службу к Малькольму Аберкромби, который равно ненавидел все расы, включая, по-моему, и свою.

Глава 4

Дорогая Мать Узора!

За шесть недель, пока я был на службе у мистера Малькольма Аберкромби, случилось очень многое, и теперь, вновь оказавшись на Дальнем Лондоне, я хочу изложить вам все подробно.

Но сначала, наверное, я должен остановиться на самом мистере Аберкромби, ибо ознакомившись с моим первым описанием, вы выражали некоторую тревогу по поводу моего поступления к нему на службу.

Он в самом деле весьма необычный человек. Первоначально мне казалось, что он расист, но я ошибся. Вернее будет сказать, что он равно ненавидит все расы, включая и человеческую. Однако я больше не чувствую себя неловко в его обществе, вероятно, потому, что ко мне он относится так же черство, как ко всем остальным, даже к собственной внучке.

И словно в опровержение моего суждения, он способен на проявления безграничной щедрости и лояльности, хотя не любит, чтоб его за это благодарили, и в тех случаях, когда я пытался, он становился очень суров.

Например, по делам мистера Аберкромби я должен был отправиться на Байндер X. Поскольку Байндер почти не торгует с Внутренней Границей, с Дальнего Лондона туда уходит всего один пассажирский корабль в неделю, и когда я обратился за проездными документами, мне сказали, что все места второго класса уже заняты, а инопланетянам (это человеческий термин для не-людей, несколько странный, ведь сами люди являются инопланетянами более, чем на миллионе планет) не разрешено занимать каюты первого класса, хотя я был в состоянии оплатить такую каюту, и продана была лишь половина из них. Я доложил о своем затруднении мистеру Аберкромби, он сделал один-единственный звонок – и вдруг я получил не просто каюту, а двухкомнатный люкс! Это была такое проявление щедрости, что у меня язык не повернулся признаться, что сразу после старта я ушел из каюты и почти все путешествие провел в салоне второго класса, общаясь с другими не-людьми. Если он не в силах понять сути Дома, как же объяснить ему тепло и защиту Стада?

Когда я поблагодарил его за избавление от уже представлявшегося мне унижения, он ответил, что я у него на службе, и следовательно, оскорблен был он. Его обеспокоило не отношение к инопланетянам, как к существам низшего сорта; напротив, с этой концепцией он полностью согласен. Но он не терпит обращения со своими подчиненными, как с низшими существами, даже если этот подчиненный – я.

Воистину, этот человек создан из одних противоречий. Один из богатейших людей на Дальнем Лондоне, он может приобрести все, что пожелает, и тем не менее, деньги его, похоже, не радуют. Его познания в искусстве в лучшем случае весьма ограничены, однако он потратил на искусство значительную часть своего состояния. Большинство людей отказываются от использования роботов и найма на службу не-землян, опасаясь посягательств первых и презирая вторых, но домом мистера Аберкромби управляют три робота, а я – единственное одушевленное существо, допущенное в этот дом. Мистер Аберкромби вложил огромные средства в местную больницу от имени одного из погибших сыновей, но сам настолько не доверяет врачам, что предпочитает скорее страдать от очень болезненной опухоли в нижней части позвоночника, чем позволить им удалить ее. Он отказывается говорить о своих покойных сыновьях, хотя я уверен, что он любил их, и постоянно говорит о своих дочери и внучке, которых – и в это трудно поверить – он ненавидит. Он тратит тысячи кредитов на свои сады, но ни разу не вышел туда, ни разу не взглянул в окно. Его манера обращения ко мне крайне оскорбительна, но я уверен, что он не позволит никому из людей обращаться со мной так же, во всяком случае, пока я у него на службе. Он платит мне лично так, что едва хватает на существование, но я знаю, что он заключил очень щедрые соглашения как с галереей Клейборн, так и с Домом Крстхъонн. Он владеет огромным запасом вина, виски и прочих человеческих стимуляторов, но я ни разу не видел, чтобы он употреблял их сам; не предназначено это и для посетителей, которых у него не бывает вовсе.

У него нет своей библиотеки, ни книг, ни пленок, в доме нет и развлекательного центра, однако он практически не выходит из дома, предпочитая контролировать свои фонды и отдавать распоряжения по компьютеру. Он утверждает, что ему нет дела до инопланетных рас, и в то же время, стоит мне упомянуть бъйорннов, всегда о них расспрашивает. Его особенно интересует структура нашего Дома, но он, похоже, абсолютно не способен понять, что Дом определяется Узором, а не наоборот. Понятия кровной матери и Матери Узора то удивляют, то возмущают его, и пренебрегая обществом собственной дочери, он одновременно не может понять, почему я совершенно равнодушен к своей кровной матери. Он безумно зол на дочь, за то, что она вышла замуж за человека, который ему не нравился, что вполне объяснимо, и в то же время для него – загадка, почему я принимаю, как должное, Узорную Пару, которую Дом подобрал мне, когда я был ребенком.

Но пожалуй, самое удивительное в этом удивительно своеобразном человеке – его одержимое увлечение женщиной, которой, может быть, никогда не существовало, а если она и жила на свете, то умерла семь тысяч лет назад, или еще раньше.

Именно эта одержимость привела меня к нынешней работе, ибо в поисках произведений искусства, запечатлевших эту женщину, мистер Аберкромби пригласил меня в двойном качестве, исследователя и торгового уполномоченного.

Моим первым заданием было лететь на Байндер X и добыть голограмму с изображением этой женщины. Пять дней пути прошли без приключений. В полете я познакомился с рядом декланитов и дарбинцев, которые налаживали связи своих далеких планет с Байндером.

Оказавшись на Байндере X, я два дня занимался поисками голограммы, и наконец, смог представиться ее владелице, женщине по имени Ханна Комсток. Несколько лет назад, когда продали эту голограмму, я присутствовал на торгах, и покупателем была не она. По-видимому, она приобрела ее частным образом, позднее.

В мирах Внутренней Границы отношение к не-землянам гораздо либеральнее, и мне не составило труда получить приглашение к ней в дом, милях в пяти от центра Форт Родригеса, самого малого из пяти городов на Байндере X.

Прибыв, я объяснил цель своей миссии – я был уполномочен приобрести голограмму для Малькольма Аберкромби. После первых возражений и уверений, что она слишком любит эту работу и никогда с ней не расстанется, миссис Комсток назвала цену, которую я счел примерно вдвое меньшей ее реальной стоимости. Я передал информацию мистеру Аберкромби, он сам связался с владелицей и совершил покупку, пока я спал у себя в отеле.

Явившись в дом миссис Комсток на следующее утро, чтобы забрать голограмму, я спросил ее, не знает ли она что-нибудь об ее истории. Она не знала, но купила ее из-за художника, человека по имени Петер Клипштайн. Его имя было мне незнакомо, и она объяснила, что он открыл систему Ворона для земной колонизации, и они считают его великим героем.

Поэтому она решила, что имя Клипштайна придает голограмме большую ценность, во всяком случае, для колонистов на Вороне, и приобрела ее прежде всего с целью выгодного вложения средств.

Я поинтересовался, не знает ли она о других голограммах Клипштайна, но она не подозревала о существовании таковых, и сама была удивлена, когда узнала, что он создал эту, хотя проверила подлинность картины прежде, чем совершила покупку.

Поскольку на Нью Родезию, мой следующий пункт назначения, корабль отправлялся только через день, я задержался в местной библиотеке и вызвал через местный компьютер биографические данные Клипштайна. Это было ошибкой с моей стороны, ибо в библиотеке оказалось не менее двадцати семи полных биографий героя. В конце концов я заставил компьютер просеять биографические сведения и выдать мне историю жизни этого человека объемом в десять тысяч слов. Сейчас я изложу ее вам в еще более сжатом виде.

Петер Клипштайн входил в корпус Пионеров Вселенной, подчинявшийся Правительству. Задача корпуса была составлять карты новых миров и исследовать возможности их колонизации землянами в ранние годы Республики, примерно 25 столетий назад. (Очевидно, Корпус Пионеров был создан на заре Галактической Эры, просуществовал в годы Республики и Демократии, и был распущен только после прихода к власти Олигархии, лет четыреста назад).

Нанеся на карту четыре новых мира, Клипштайн прибыл на Ворон, где обнаружил один обитаемый мир, Ворон II, и руководил терраформированием второго, Ворона III.

В возрасте 47 лет он вышел в отставку, покинул корпус Пионеров, поселился на Вороне III, купил огромный участок земли, негодный для земледелия, и зажил в немыслимой изоляции, удалившись от семьи и друзей.

Демократия была неспособна постоянно следить за всеми пограничными мирами, которые заселила, и когда Ворон III подвергся нападению клоканни, ее Флот оказался не в состоянии прийти на помощь воюющим колонистам. Планета была покорена менее, чем за три дня, и тогда Клипштайн начал единоличную кампанию саботажа и терроризма, в результате чего клоканни оставили Ворон III. Когда все кончилось, ему предложили чин губернатора Ворона III, который теперь назвали Клипштайн. Он отказался и вернулся в свое поместье, где и провел в одиночестве остаток лет. Ни в одной биографии не было сведений о его творчестве, как художника. Я подозреваю, что создал он ничтожно мало: хотя произведение, о котором идет речь, выполнено явно с помощью компьютера, оно поразительно, и если бы он использовал свой компьютер для создания большего числа подобных работ, он, без сомнения, получил бы определенное признание в данной области.

Второй моей обязанностью, кроме приобретения портретов женщины, которая так увлекла мистера Аберкромби, является поиск других произведений искусства с ее изображением. Появление ее образа на картинах, созданных с разницей в тысячи лет и на расстоянии триллионов миль друг от друга по-прежнему остается загадкой. Я надеялся, что смогу что-нибудь прояснить, если найду у столь разных художников хоть что-то общее.

Поэтому я поставил главному компьютеру библиотеки задачу: попытаться определить, какой опыт, или какие события в жизни Клипштайна объединяют его с Кристофером Килкулленом, художником, чей портрет этой женщины был продан недавно на аукционе в Дальнем Лондоне.

Ответ был обескураживающим. Клипштайн умер за две тысячи лет до Килкуллена. Они жили на расстоянии 55 тысяч световых лет друг от друга.

Клипштайн был исследователем и картографом, Килкуллен – кадровым офицером флота. Хотя ни тот, ни другой не получили художественного образования, однако было очевидно, что голограмма Клипштайна осталась его единственной серьезной попыткой в этой области, в то время как Килкуллен ко времени своей кончины зарекомендовал себя достаточно известным художником. Клипштайн был атеистом, Килкуллен – ревностным членом мелкой христианской секты. Клипштайн не женился, и его биографы предполагают, что он жил целомудренной жизнью; Килкуллен был женат четыре раза, развелся с первой женой и пережил трех последующих. Их судьбы оказались настолько различны, что я смог найти лишь одну особенность: каждый из них в определенный момент жизни сражался с превосходящими силами противника, проявив при этом удивительное мужество, и даже героизм.

Это привело меня к мысли о том, что объект моих поисков, возможно, был не реально существовавшей женщиной, а скорее некоей древней богиней войны. Однако компьютер не смог найти темноволосую богиню войны в мифологии человечества. Я заставил его проверить, не было ли темноволосой женщины среди основателей флота, или его святых покровительниц, и получил отрицательный ответ, что меня не удивило, учитывая, что партизанскую войну Клипштайна вряд ли можно считать военными действиями флота.

Я провел в библиотеке на Байндере X все оставшееся время, пытаясь найти между ними хоть какую-то связь, кроме боевого опыта, но компьютер продолжал настаивать, что такой связи не существует.

В конце концов настало время отправляться на Нью Родезию, и я поднялся на борт маленького пассажирского корабля, так и не получив ответа на свои вопросы. К счастью, на этом корабле тоже оказался отсек для не-землян, и большую часть путешествия я смог провести среди них. Мне пришлось сделать пересадку в маленьком колониальном мире на Мориоте II.

Последнюю часть пути я еле выдержал, потому что кроме меня, на корабле было всего шесть пассажиров, пять людей и один канфорит, и весь полет они не покидали своих кают. Ко времени посадки я пришел к выводу, что Клипштайн был совсем сумасшедшим, ибо ни одно разумное существо не станет по своей воле отгораживаться от теплого и вселяющего уверенность окружения себе подобных.

(В самом деле, достопочтенная Мать Узора, мне подумалось, что Галактикой владеет совершенно безумная раса: кто, кроме человека, способен превозносить пугающую концепцию уединения? Этот тезис наверняка можно обосновать подробнее.) Нью Родезия – красивый сине-зеленый мир. Северный континент планеты почти весь гористый, с густыми лесами, а два южных континента, равнинных и пересеченных сотнями рек, идеально подходят для земледелия. Планета заключила уникальное торговое соглашение со своим родственным миром Нью Зимбабве, отстоящим примерно на семь световых лет, и теперь получает оттуда все металлы и ядерные материалы в обмен на зерно и мясо. Более того, эти два мира объединили свои ресурсы в общий фонд и образовали экономический кооператив для торговли со всеми прочими мирами Олигархии.

В космопорте меня встретил посол-лодинит (на Нью Родезии из всех нечеловеческих миров посольства есть только у Лодина XI, Канфора VI, Канфора VII и Галагена IX). С помощью посла я определил местопребывание владельца картины, которую я искал, менее, чем за час, поскольку Нью Родезия – мир преимущественно земледельческий и гораздо менее населен, чем Нью Зимбабве, где живет почти 80% населения этого уникального экономического кооператива. Посол предупредил меня, что нью-родезианцы более ксенофобы, чем прочие обитатели пограничья, и, даже с его вмешательством в мою защиту, я целый день продирался сквозь бесчисленные ограничения и предписания, прежде чем получил разрешение покинуть космопорт и продолжить путь к цели.

Человека, к которому я направился, звали Орест Миннеола, он был химиком-диетологом на пенсии. Жил он в роскошной квартире в Солсбери, оживленном городе примерно в двухстах милях от космопорта. Он пригласил меня в гостиную и был вежлив, но было заметно, что мое присутствие его стесняет. Узнав о цели моего визита, он разрешил мне осмотреть картину, которая висела в соседней комнате, но заявил, что она не продается, потому что слишком дорога для него, и ее ценность измеряется не деньгами. Я объяснил, что мистер Аберкромби готов заплатить намного больше, чем он сам на нее потратил, но Миннеола был непоколебим.

В конце концов, убедившись, что он не просто агрессивно торгуется, а в самом деле не имеет намерения расставаться с картиной, я спросил его, почему именно он так привязан к этой вещи. Он ответил, что автор, Рафаэль Джамал, является одним из его героев, и, как утверждают, работал над этой картиной последние несколько лет своей жизни.

Это, казалось, подтверждало мое предположение о том, что, что натура действительно происходит из древнего боевого мифа, и я спросил, не сражался ли Джамал во флоте, или в каких-нибудь независимых войсках.

Мистер Миннеола, кажется, был озадачен вопросом, и наконец признался, что понятия не имеет, служил ли Джамал в армии.

Теперь я, в свою очередь, был озадачен, ибо ни разу не слышал, чтобы человека называли героем, если он не прославился в военных действиях.

Хозяин растолковал мне, что я ошибаюсь, вышел на минуту из комнаты и вернулся с альбомом цирковых афиш со всей галактики. Он объяснил, что является восторженным почитателем цирков и изучает историю цирка.

Перелистав альбом, он нашел яркую, хотя и плохого качества, афишу с изображением совсем юного атлета в трико с блестками, качавшегося на снаряде, который называется трапеция. Это и был Джамал, по словам мистера Миннеолы, знаменитый циркач, коронным номером которого было пятикратное сальто с одной трапеции на другую без страховочной сетки.