Текст книги "Черная Леди"

Глава 2

Аукцион только начинался, когда мы снова присоединились к Рейберну. Он оживленно беседовал с пожилой дамой с зелеными волосами, выкрашенными в тон к ее изумрудам. Я был весьма спокоен, но видел, что Тай Чонг все еще кипит от гнева на охранника.

– Уважаемые гости, – провозгласил аукционист. – Добро пожаловать на третий полугодовой аукцион Галереи Одиссей! Сегодня на ваше рассмотрение будет представлено 143 работы, большинство из них – из миров скоплений Альбион и Квинелл. И разумеется, главный объект сегодняшних торгов: три скульптуры бессмертного Феликса Мориты, предоставленные правительством Аргентины III. Должен добавить, что вся прибыль от их продажи пойдет на борьбу с вирусом-мутантом, причинившим столько бедствий в системе Аргентины, и что Галерея Одиссей жертвует треть всех комиссионных, заработанных сегодня, в фонд помощи Аргентине III.

– Они и так заработают в десять раз больше, чем получили бы без Мориты, – с понимающей улыбкой шепнул Рейберн. – Вероятно, так и было условлено.

Аукционист подождал, пока смолкнут вежливые аплодисменты.

– Итак, мы начинаем торги великолепным экземпляром, произведением с самой Земли.

Вынесли древнюю скульптуру из хрома. Она была выполнена в Уганде, в 2908 Р.Х. (-2 Г.Э.), через сто лет каким-то образом оказалась на Спике II, а позднее пополнила коллекцию Андреа Барос, знаменитой актрисы эры Поздней Республики. Но, при всей ее захватывающей истории, собственные качества скульптуры явно оставляли желать лучшего, и вскоре, несмотря на тщетные потуги аукциониста, цена застыла, поднимаясь не больше, чем на тысячу кредитов за раз.

Тай Чонг с минуту внимательно наблюдала за торгом, затем повернулась ко мне.

– Останьтесь с Гектором, – сказала она, и я заметил, что ярость ее не угасла. – Я скоро вернусь.

– Надеюсь, вы не собираетесь заявить протест от моего имени, Достойная Леди?

– Именно это я и собираюсь сделать.

– Мне не хотелось бы этого.

– Но почему? Политика музея не имеет оправданий!

– Достойная Леди, – ответил я. – Быть инопланетянином в этом обществе само по себе достаточно трудно. Зачем привлекать к себе излишнее внимание, жалуясь на ваше обращение с гостями других рас?

– Но вы не из тех рас, с которыми вы воюем, – возразила она. – Вы…

Она вдруг запнулась.

– Покорны? – подсказал я.

– С вами у нас всегда были мирные и гармоничные отношения, – ответила она смущенно.

– В галактике более двух тысяч разумных рас, Достойная Леди, – заметил я. – Ни от одного охранника нельзя требовать, чтобы он узнавал больше, чем ничтожную часть из них, а поскольку Олигархия воюет…

– Олигархия всегда с кем-нибудь воюет, – перебила она.

– При данных условиях такая политика разумна.

– Не говоря уже том, что оскорбительна для вас лично.

– Личность не имеет значения, – возразил я.

– Значение имеет только личность, – решительно заявила Тай Чонг, и снова я почувствовал, что она-то и есть настоящая инопланетянка.

Мы уже привлекали к себе удивленные взгляды, и Тай Чонг, заметив, как неловко я себя чувствую в центре внимания, понизила голос:

– Мне очень жаль, Леонардо, но я обязана заявить протест. Оскорбив одного из сотрудников Клейборна, они оскорбляют Клейборн. Я должна защищать своих служащих, даже если они сами не желают защищаться.

Я понял, что спорить дальше бессмысленно, и остался молча стоять, а она вышла искать директора галереи. Я заставил себя сосредоточиться на торгах и попытался не думать о последствиях ее действий.

Следующим лотом аукциона был Яблонски. Услышав стартовую цену 200 тысяч кредитов, я понял, что был прав, прикидывая окончательную оценку.

Частный коллекционер из сектора Антарес начал торговаться с четырехсот пятидесяти тысяч, и в конце концов отбил ее у местного музея за 575.

– В яблочко, – отметил Рейберн. – Вы знаете свое дело, Леонардо.

– Благодарю вас, друг Гектор, – ответил я, ярко просияв от гордости, вопреки стеснению из-за протеста Тай Чонг.

Он задумчиво взглянул на меня.

– Вы действительно думаете, что мы сможем взять этот портрет за пятьдесят тысяч?

Мой узор двусмысленно потемнел.

– Возможно, что он хорошо известен на Бортаи или на соседних мирах. В таком случае цена может подняться до шестидесяти тысяч кредитов.

Следующим шел Примроуз, и хотя данное произведение было типично для его Плоскоугольного периода, цена не поднялась выше разочаровывающей цифры 190 тысяч кредитов, что подтверждало упадок его славы.

Вернулась Тай Чонг, очень довольная собой, и мы без особого интереса наблюдали, как следующие три лота уходят по весьма средней цене.

Затем была выставлена первая из работ Мориты.

– Физические ограничения подиума не позволяют выставить ее здесь, – объявил аукционист, – но я надеюсь, что все вы воспользовались случаем увидеть ее в оригинале. Это произведение Мориты значится у вас в каталогах под номером 7, потрясающая мозаика из огненного камня и солнечных кристаллов под названием «Рассвет». Стартовая цена – полмиллиона кредитов.

Меньше, чем за минуту, цена подскочила до трех миллионов. На четырех миллионах в торги вступил канфорит, но в итоге лот был продан большому музею Делуроса VIII за шесть с половиной миллионов кредитов. Тай Чонг тут же уверила меня, что для Мориты такая цена – не предел, хотя аукционист объявил, что для Дальнего Лондона это настоящий рекорд, который, по его мнению, продержится не дольше сорока минут, когда на продажу будет выставлено следующее произведение великого Мориты.

Тай Чонг поторговалась за маленькую голограмму и проиграла ее канфориту, затем купила изысканный натюрморт с Терразаны.

Через несколько минут Рейберн похлопал меня по плечу.

– Сейчас выставят ваш портрет, – шепнул он. – Попробую взять.

И добавил после паузы:

– Пятьдесят тысяч максимум, да?

– Это моя оценка, друг Гектор, – ответил я.

– Следующий лот, – объявил аукционист, когда полотно вынесли на подиум. – Портрет неизвестной, автор – Кристофер Килкуллен, прославившийся как флотоводец, силы которого разбили значительно превосходящего противника во время восстания джагонов, в 4306 году Г.Э.

Он сделал паузу, заглянув в свои записи.

– Уйдя в отставку, командор Килкуллен занялся живописью, и хотя он создал не много, его произведения сейчас выставлены в музеях на Спике II и Лодине XI, а также на его родине, Бортаи. Данное полотно пожертвовано из имущества покойного Генриха Фолльмайра, губернатора Мирзама X, с резервом двадцать тысяч кредитов.

– Я не знаком с этим термином, друг Гектор, – прошептал я.

– Резерв? – переспросил он. – Это значит, что владелец, в данном случае его душеприказчики, объявили минимальную сумму в 20 тысяч кредитов, за которую они выкупят картину, если цена не поднимется выше.

– И галерея получит из них комиссионные? – поинтересовался я.

– Именно так. Готов спорить, что Аргентина III не упустит ни кредита, когда речь идет о собственных резервах.

Почти минуту стояла тишина, затем Рейберн кивнул одному из помощников аукциониста.

– Двадцать тысяч от галереи Клейборн, – объявил аукционист. – Кто даст двадцать пять?

Он оглядел зал.

– Двадцать пять тысяч?

Прошло еще полминуты.

– Последнее предложение! – объявил он. – Кто готов дать двадцать пять тысяч?

И вдруг улыбнулся кому-то в противоположном от нас конце зала.

– Малькольм Аберкромби дает двадцать пять тысяч. Кто даст тридцать?

Рейберн утвердительно кивнул.

– Есть тридцать. Кто даст тридцать пять?

Я посмотрел через зал и увидел седовласого джентльмена с густыми кустистыми бровями и глубокими морщинами у глаз. Он поднял четыре тонких пальца и сжал их в кулак. Пигментные пятна на коже руки выделялись резче, чем гладкое платиновое кольцо.

– Кто это, Достойная Леди? – спросил я у Тай Чонг.

– Это Малькольм Аберкромби, – ответила она.

– От какой он галереи? – спросил я снова. – Его имя мне не знакомо.

– Он коллекционер. Я мало о нем знаю. Он живет здесь, на Дальнем Лондоне, и слывет затворником.

– Мистер Аберкромби предлагает сорок тысяч, – аукционист повернулся к Рейберну. – Кто скажет пятьдесят?

После долгой паузы Рейберн еле заметно кивнул.

– Есть пятьдесят тысяч. Кто больше?

Аберкромби поднял пять пальцев, сложил кулак и выставил указательный.

Аукционист непонимающе посмотрел на него и наконец спросил:

– Простите, мистер Аберкромби, это означает пятьдесят один или шестьдесят?

– Как хотите, – произнес Аберкромби громким, скрипучим голосом.

Многие в зале засмеялись.

– Я так не могу, сэр, – смутился аукционист. – Пожалуйста, назовите свою цену.

– Шестьдесят, – ответил Аберкромби, и в зале раздались спонтанные аплодисменты.

– Есть шестьдесят тысяч кредитов, – аукционист смотрел прямо на Рейберна. – Кто больше?

– Это предел? – тихо спросил Рейберн.

– Для инвестиции – да, друг Гектор, – ответил я.

Гектор помолчал, затем глянул на аукциониста и отрицательно качнул головой.

– Кто даст шестьдесят пять тысяч? – спросил аукционист, без особой надежды оглядывая зал. – Последний раз – кто даст больше?

– Семьдесят пять, – раздался голос в конце зала, и все взгляды повернулись в ту сторону.

– Семьдесят пять тысяч кредитов от Рубена Венциа, – произнес аукционист, а маленький черноусый мужчина с оливковой кожей нервно кивнул в подтверждение.

– А это кто, черт возьми? – спросил Рейберн.

Тай Чонг что-то прошептала стоявшей рядом даме, та шепнула что-то в ответ.

– Это весьма преуспевающий бизнесмен с Деклана IV.

– Еще один коллекционер?

Тай Чонг снова пошепталась с дамой.

– Недавно он купил художественную галерею в системе Дедала.

– Он долго не протянет, если будет добавлять по двадцать процентов за раз, – заметил Рейберн. – Где, интересно, он найдет покупателя за такую цену?

– Сто тысяч дает Малькольм Аберкромби, – объявил аукционист.

– Может быть, он собирается продать ее мистеру Аберкромби? – ехидно заметила Тай Чонг.

Венциа сделал быстрый жест рукой.

– Мистер Венциа дает 125 тысяч кредитов.

Рейберн повернулся ко мне.

– Что происходит? – недоумевающе спросил он. – Мне казалось, вы говорили, что вещь вытянет на пятьдесят или шестьдесят.

– Она должна была столько стоить, друг Гектор, – ответил я, приобретая Оттенок Замешательства. – Я не в силах объяснить, что здесь происходит.

Через две минуты, когда цена выросла до трехсот тысяч, я все еще не мог ничего понять.

– Картина вовсе не настолько хороша! – пробормотал явно сбитый с толку Рейберн.

– Леонардо, – поинтересовалась Тай Чонг, – что вы знаете об этом Килкуллене?

– Я вообще не слышал о нем до сегодняшнего вечера, Достойная Леди.

– Но если бы он жил в скоплении Альбион, и его работа действительно стоила 300 тысяч кредитов, вы бы знали о нем?

– Безусловно, – ответил я.

– Все любопытственее и любопытственнее, – пробормотала она, когда Аберкромби предложил 375 тысяч кредитов.

– Кто даст 400 тысяч? – спросил аукционист.

Венциа кивнул, но через секунду к аукционисту подошла хорошо одетая молодая женщина и что-то ему шепнула.

– Аукцион прерывается на шестьдесят секунд, – объявил аукционист и поискал глазами человека с оливковой кожей. – Мистер Венциа, будьте любезны, подойдите ко мне на подиум.

– Это еще что? – удивился Рейберн.

Венциа взошел на подиум и вступил в оживленный разговор с аукционистом и двумя заместителями директора галереи Одиссея. Через несколько секунд он явно вышел из себя, а еще через мгновение удалился из главного зала, позеленев от гнева.

– Заявка мистера Венциа в 400 тысяч кредитов аннулирована, – заявил аукционист. – Есть желающие продолжить торг?

Он оглядел зал.

– Нет? Отлично. Картина продана мистеру Аберкромби за 375 тысяч кредитов.

Под шум одобрительных аплодисментов Аберкромби вышел вперед, чтобы скрепить покупку подписью.

– Ничего не понимаю, – удивленно прошептал Рейберн и вдруг повернулся к Тай Чонг. – Я хочу еще раз на нее взглянуть.

– Сколько угодно.

– Можно взять с собой Леонардо?

– Еще бы, – ответила она. – В конце концов, он нам ее оценивал.

– Идемте, Леонардо.

Рейберн большими шагами направился в маленькую боковую галерею, временно превращенную в комнату для посетителей, а я постарался не отстать от него.

Когда мы вошли, Венциа уже был там, и спорил с Аберкромби, который был подчеркнуто равнодушен.

– Вы купили ее нечестно! – протестовал Венциа.

– Если на вашем местном депозите нет денег, это вряд ли моя вина, – резко ответил Аберкромби, крепче сжав картину, словно опасался, что Венциа тут же бросится ее отнимать.

– Триста пятьдесят тысяч кредитов хватило бы на эту картину и еще полдюжины Килкулленов в придачу!

– Но не хватило же, – сказал Аберкромби.

– Хотелось бы знать, почему! – настаивал Венциа. – Мы оба прекрасно знаем, что это чертово полотно не стоит и шестидесяти тысяч кредитов.

– Если вы это знаете, почему вы подняли цену до четырехсот тысяч?

– У меня на то есть причины!

– Что ж, меня они не касаются, – спокойно ответил Аберкромби.

– Послушайте, – предложил Венциа. – Я уплачу вам за нее полмиллиона, прямо сейчас.

– У вас нет полумиллиона.

– У меня нет полумиллиона на депозите! – зашипел Венциа. – Мой банк выдаст поручительство.

– Ваше предложение меня не интересует, – с некоторым раздражением ответил Аберкромби. – Уходите, пока я не вызвал охранников, чтобы выпроводить вас. Я занят.

Венциа бросил на него злобный взгляд, повернулся на каблуке и зашагал к главному выходу.

Тут Аберкромби заметил Рейберна и уставился прямо на него.

– Вы тоже собираетесь обвинить меня в жульничестве?

– Вовсе нет, мистер Аберкромби, – сказал Рейберн, делая шаг к нему. – Я просто заглянул, чтобы поздравить вас с приобретением.

– Слишком дорого оно мне обошлось, – сердито буркнул Аберкромби, словно не замечая протянутой руки Рейберна.

– На семьсот процентов выше, чем предполагали мы, – согласился Рейберн. – Зачем вы ее купили?

– Потому что она мне нужна, – ответил Аберкромби. – Если у вас еще есть вопросы, давайте быстрее. Мне еще надо договориться о доставке.

– Вы не будете возражать, если мой коллега еще раз взглянет на нее?

– Ваш коллега? – удивился Аберкромби и ткнул пальцем в мою сторону.

– Вот это?

– Это Леонардо, – объяснил Рейберн. – Наш эксперт по скоплению Альбион.

Я церемонно поклонился и двинулся к картине.

– Ближе не подходите, – угрожающе произнес Аберкромби, когда мне оставалось до него футов десять.

– Что-нибудь не так, друг Малькольм? – спросил я.

Холодные голубые глаза уперлись в меня.

– Не имею дел с инопланетянами. Не имел и не буду иметь.

– Тогда я удовлетворюсь осмотром картины отсюда, друг Малькольм, – произнес я.

– Я вам не друг, – отрезал Аберкромби.

С минуту я изучал картину, потом Рейберн спросил:

– Вы изменили свое мнение, Леонардо?

– Нет, друг Гектор, – ответил я. – Своего мнения я не изменил.

– А теперь, если вы закончили, – сказал Аберкромби, – я тороплюсь.

– Мы закончили, – сказал Рейберн. Аберкромби стал наблюдать за упаковкой картины, а Рейберн повернулся ко мне.

– Вы уверены, что никогда раньше не видели работ Килкуллена?

– Нет, друг Гектор.

– Эта работа не напоминает вам ни одного художника из скопления Альбион, картину которого можно оценить в такую сумму?

– Нет, друг Гектор.

– А теперь слушайте, Леонардо. Два разных человека оценили эту картину в 350 тысяч кредитов, даже больше, и прежде, чем участвовать в дальнейших торгах за произведения из скопления Альбион, я хотел бы знать, почему их оценка так отличается от вашей. Возможно, мистер Аберкромби – коллекционер, который просто влюбился именно в эту картину, но Венциа – владелец галереи, и я повторяю свой вопрос: есть ли хоть какое-то сходство между этой работой и любым другим произведением из скопления Альбион, которое может быть продано за шестизначную сумму?

– Никакого, друг Гектор. Я не хочу обидеть мистера Аберкромби, но эта картина просто не стоит таких денег. Единственное, чем она может напоминать более достойную работу – это поразительное сходство объекта с изображением на голограмме с Байндера X, которая была продана около двух лет назад, за 150 тысяч кредитов.

Аберкромби развернулся в мою сторону.

– Говоря «объект», вы имеете в виду модель?

– Да, друг Малькольм.

– И вы видели эту модель раньше? – допытывался он.

– Не уверен, друг Малькольм, – ответил я. – Я заметил разительное подобие натуры на этой картине и на голограмме с Байндера X. Но я видел сходное изображение и на патагонской картине, а Патагония IV была покинута за 308 лет до рождения Килкуллена.

– Вам, наверное, все люди кажутся одинаковыми, – предположил Аберкромби, и мне показалось, что он напряженно следит за моей реакцией.

– Нет, друг Малькольм, – ответил я. – Я нахожу человеческие лица вполне различимыми. Иначе я не выбрал бы искусство скопления Альбион своей специальностью.

Он задержал на мне долгий взгляд. Я чувствовал его внутреннюю неприязнь, хотя не мог найти ей логическое объяснение. Наконец он обратился к Рейберну.

– Я хочу переговорить с вами, – сказал он. – Наедине.

– Почему бы нет? – откликнулся Рейберн и повернулся ко мне. – Не пойти ли вам к мадам Чонг, Леонардо? Я вернусь через пару минут.

– Хорошо, друг Гектор, – сказал я и вернулся в главную галерею, радуясь, что наконец избавился от малоприятного присутствия Аберкромби.

– А где Гектор? – поинтересовалась Тай Чонг, увидев меня одного.

– Беседует с мистером Аберкромби, у которого я, похоже, вызвал глубокую неприязнь, – объяснил я. – Но право, я ничем не оскорбил его, Достойная Леди.

– Уверена, что нет, – успокоила она меня. – И очень надеюсь, что вы не станете судить обо всех людях по сегодняшнему вечеру.

– Я вообще их не сужу, Госпожа, – ответил я.

– А стоило бы.

Она замолчала, рассеянно глядя, как уходит по умеренной цене маленький трехмерный космический пейзаж с Тамаалики II, и как продают раннего Камати, несколько дороже, чем я предполагал, ибо он не отличался изяществом линий. Затем вернулся Рейберн, с забавным выражением на лице.

– Ну? – потребовала объяснений Тай Чонг.

– Он только что сделал самое идиотское предложение из всех, которые мне приходилось слышать!

– Что именно? – спросила она.

– Сейчас, – ответил он и взглянул на меня. – Леонардо, я хочу знать правду, и немедленно: что вы думаете о Малькольме Аберкромби?

– Я думаю, что из-за аукциона он, вероятно, находится в состоянии значительного нервного напряжения, друг Гектор.

– Бросьте, – фыркнул Рейберн. – Я же сказал – правду.

– Я думаю, что он – узколобый ксенофоб с совершенно недостаточным знанием современных цен на рынке искусств, – произнес я, почувствовав, как приобретаю Оттенок Абсолютной Честности.

– Это уже похоже на правду, – со смешком подтвердил Рейберн. – Он о вас думает еще хуже.

– К делу, Гектор, – раздраженно сказала Тай Чонг.

– Дело в следующем, мадам Чонг, – сказал Рейберн. – Малькольм Аберкромби только что предложил галерее Клейборн на выбор: набросок тушью раннего Сабаи либо пятьдесят тысяч кредитов.

– За что?

Рейберн довольно ухмыльнулся.

– За неделю работы Леонардо.

Глава 3

Я сидел один в кабинете Малькольма Аберкромби и чувствовал себя очень неловко.

Я прибыл почти на десять минут раньше назначенного времени и девять минут ждал на оживленной, шумной улице, рассматривая четкие очертания его огромного дома, математическую точность газонов, любуясь изяществом двух больших, красивых каменных фонтанов у западного и восточного крыльев здания.

Наконец, будучи уверен, что уже не принесу никаких хлопот, явившись раньше назначенного срока, я ступил на движущуюся дорожку, приготовился к тому, что она мгновенно доставит меня к парадным дверям и – ничего не произошло.

Меня охватило чувство нарастающей паники. Дом отстоял от улицы почти на пятьсот футов, а при моем физическом строении и довольно большой силе тяжести на Дальнем Лондоне я просто не мог преодолеть это расстояние за оставшуюся минуту. У меня было три дня, чтобы подготовиться к встрече, и все-таки я опаздываю.

Мне не оставалось ничего другого, как пойти пешком, но не успел я сделать и шага, как механический голос спросил, куда меня доставить – к парадной двери, служебному входу или входу в крыло для гостей.

– К парадному входу, пожалуйста, – с чувством огромного облегчения произнес я.

– Прошу прощения, – ответил голос без всякого выражения. – Моя программа не позволяет мне транспортировать представителей нечеловеческих рас к парадной двери. Будьте добры сделать другой выбор.

– Мне назначил встречу мистер Аберкромби, – пояснил я. – Я еще не знаю, буду ли я принят в качестве гостя или слуги.

– Моя программа не позволяет мне транспортировать представителей нечеловеческих рас к входу в крыло для гостей. Вы хотите войти через служебный вход?

– Да, – ответил я. – И пожалуйста, поспешите. Мне надо быть там через тридцать секунд.

– Я запрограммирована на движение с одной скоростью. Пожалуйста, приготовьтесь, транспортировка начнется через 10 секунд.

Я вздохнул, расставил ноги поустойчивее, и дорожка медленно и плавно поползла к дому.

– Здесь сходить нельзя, – объявила она, когда мы миновали парадную дверь, и повторила свой запрет минуту спустя, когда мы огибали восточное крыло дома. Наконец дорожка остановилась у более скромной двери и попросила меня войти в дом.

Я вошел, и ко мне подкатился сверкающий, обтекаемый робот. Это был всего третий робот, увиденный мной на Дальнем Лондоне.

– Вы Леонардо? – спросил он.

– Да, – ответил я.

– Вас ждут. Следуйте за мной, пожалуйста.

Робот развернулся кругом и покатился по обшитому панелями коридору, затем остановился и подождал меня.

– Войдите в этот кабинет, – сказал он, открывая передо мной дверь.

– Мистер Аберкромби скоро присоединится к вам.

Я прошел в кабинет, настолько обрадованный тем, что мое опоздание прошло относительно незамеченным, что сначала почти не почувствовал инстинктивного беспокойства, охватившего меня, когда закрылась дверь и я остался совершенно один в замкнутом пространстве. Я принялся разглядывать все, что меня окружало, и приготовился к немедленному появлению Малькольма Аберкромби.

Прошло сорок пять минут, и теперь я чувствовал себя очень одиноким и заброшенным.

Кабинет в точности подтверждал мое представление об этом человеке:

Холодный, богатый, надменный. Он был велик, даже слишком велик, с несколькими дверями и удивительно пустыми стенами – ни картин, ни голограмм. Против двери, в которую я вошел, стоял полированный письменный стол, но на нем, кроме пепельницы и не бывшего в употреблении письменного прибора, не было ничего: ни бумаг, ни компьютера – совершенно ничего. Стул за столом был высоким и узким; обойдя стол, я заметил на сидении стула подушечку. Вдоль одной стены стояли три кожаных стула с высокими спинками, дорогие, но неудобные. Между двумя из них на ониксовой подставке – небольшая хрустальная чаша альтаирской работы.

Окна за столом выходили в сад – акр зеленого лабиринта из тщательно подстриженных кустарников.

Чтобы постоянно не возвращаться мыслями к собственной изолированности, я еще раз обдумал, как же лучше заговорить с хозяином, когда он, наконец, явится. Он уже выразил некое недовольство диалектом Дружбы и Симпатии, а от Просительного диалекта я отказался сам, поскольку не я просил об этой встрече. Дело в том, что я не знал, кто я: гость, который заговорит на диалекте Почетных Гостей, или платный консультант, который прибегнет к диалекту Равных. И, конечно, была возможность того, что я окажусь всего лишь нанятым на неделю служащим, и тогда допустим диалект Наемных Работников, либо (если наш разговор будет касаться исключительно дел) Деловой диалект.

Я все еще бился над этой проблемой, когда дверь отворилась, вошел Малькольм Аберкромби и направился к своему столу. Цвет его одежды – коричневый с янтарным – прекрасно дополнял декор кабинета, во рту торчал массивный золотой мундштук с сладковато пахнущей сигаретой со Спики.

Он сел, последний раз затянулся, вынул сигарету из мундштука и смял ее в пепельнице. Потом откинулся на стуле, сложил руки на животе и принялся меня рассматривать. Я стоял совершенно неподвижно, стараясь произвести впечатление полного спокойствия.

– Леонардо, да? – произнес он наконец.

– Вы правы, Малькольм, – отозвался я.

Он нахмурился.

– Мистер Аберкромби.

Вот вам и диалект Равных. Я тут же перешел на диалект Наемных Работников.

– Как пожелаете, мистер Аберкромби. Уверяю, я не хотел вас обидеть.

– Я скажу, когда обижусь, – ответил он и снова посмотрел на меня. – Похоже, тебе неудобно стоять. Возьми стул, не торчи.

– Простите, не понял?

– Садитесь, – сказал он с недовольным видом. – Если только ваша раса не любит стоять. Мне все равно.

Я повернулся к трем кожаным стульям с высокими спинками, которые стояли у стены, и подошел к одному из них.

– Подвинуть стул к вашему столу, чтобы было удобнее беседовать? – предложил я.

– Оставьте, где стоит, – грубо оборвал он меня. – Если понадобится, будем говорить громче.

– Как пожелаете, – сказал я, осторожно усаживаясь на стул.

– Наверное, вам надо предложить выпить или еще чего-нибудь? – сказал Аберкромби. – Вы вообще что-нибудь пьете?

– Я уже принял дневную порцию воды, – ответил я. – А человеческие стимуляторы и одурманивающие не совместимы с моим обменом веществ.

– Ну и ладно, – он пожал плечами и снова стал меня рассматривать. – Знаете, вы первый инопланетянин, кого я допустил в этот дом.

– Для меня это большая честь, мистер Аберкромби, – сказал я, решив, что диалект Наемного работника – действительно самый подходящий, поскольку диалект Равных исключает ложь в общении.

– Кроме пары слуг, которые и работать толком не умели, – добавил он. – В конце концов пришлось дать им пинка под зад.

– Прискорбно слышать.

Он пожал плечами.

– Я сам виноват. Не надо было нанимать инопланетян.

– Но вы наняли меня, – подчеркнул я.

– Временно.

Минуту мы сидели молча. Он вставил новую сигарету в мундштук, закурил.

– А откуда у вас имя Леонардо? – спросил он неожиданно.

– Когда я был молод, то мечтал стать художником, – объяснил я. – Мне не хватало таланта, но я всегда носил с собой образцы своих работ, время от времени пополняя их. Вскоре после того, как я попал в Галерею Клейборн по программе обмена специалистами, я показал свои работы Гектору Рейберну. Там была интерпретация «Моны Лизы» да Винчи в твенистской манере, которая ему понравилась, и поскольку мое имя непроизносимо для людей, Гектор решил называть меня Леонардо.

– Дурацкое имя.

Диалект Наемного работника не позволил мне возразить своему нанимателю на заявление, сделанное таким убежденным тоном, так что я промолчал.

– Оно подходит бородатому мужику, заляпанному краской, – продолжал он, – а не полосатому чудищу с оранжевыми глазами и свороченным на сторону носом.

– Это существенная часть моего Узора, – объяснил я. – Дыхательное отверстие находится у меня между глаз. Возможно, с такого расстояния вам не видно.

– Оставим в покое расстояние, – сказал он. – Созерцание вашего носа для меня не есть первоочередная задача.

– Я останусь на месте, – уверил я его. – Не надо меня бояться.

– Бояться? – презрительно фыркнул он. – Черт, да я потерял счет убитым мной инопланетянам! Я был в битве на Канфоре IV, три года на Раболианской Войне. Может, мне и приходится терпеть отдельных наглых выродков, которые напяливают человеческую одежду, учат человеческий язык и вообще воображают себя людьми, но я не обязан любить вас и не собираюсь с вами обниматься. Знайте свое место, и мы отлично поладим.

Мое присутствие так явно не доставляло ему удовольствия, что мне стало еще интереснее, зачем же он требовал встречи, и я попробовал сформулировать свой вопрос настолько тонко и безобидно, насколько позволял диалект Работника. Он понял меня лишь с третьей попытки.

– У меня есть причины думать, что вы можете быть мне полезны, – ответил он.

– В каком качестве? – спросил я.

– Кто кого нанимает, вы или я? – сказал он раздраженно.

– Вы, мистер Аберкромби.

Он выпустил облачко дыма, наклонился вперед, оперся локтями на стол и устремил на меня пристальный взгляд.

– Как вы думаете, какое у меня состояние?

– Понятия не имею, – ответил я, удивленный таким вопросом.

– Почти 600 миллионов кредитов, – сказал он, внимательно глядя за моей реакцией. – Если вы сделаете свою работу, вы увидите, что я бываю щедрым даже к инопланетянам.

Он смотрел на меня, не мигая.

– Но я хочу, чтоб вы знали и другое: когда меня пытаются водить за нос, я самая злопамятная сволочь в мире. Если вы стащите у меня одну-единственную пепельницу, я потрачу все 600 миллионов до последнего кредита, чтобы изловить вас. Понятно?

К счастью для нас обоих, я не воспользовался диалектом Равных, не то мой ответ глубоко бы его оскорбил, а возможная реакция стоила бы мне острых физических неудобств. Я просто сказал:

– Бъйорнны не крадут, мистер Аберкромби. Это противоречит гражданским и моральным законам.

– Война тоже противоречит, и все воюют, – сказал он. – Я сорок лет собирал свою коллекцию, и прежде чем вас к ней допустить, хочу знать о вас побольше.

– Если вы так обеспокоены сохранностью своей коллекции, то нет необходимости мне ее показывать, – сказал я.

– Нет, есть, – возразил он.

– У вас наверняка есть система охраны, – предположил я, а мой цвет стал насыщеннее от предвкушения знакомства с баснословной частной коллекцией.

– Инопланетянам не впервой обходить систему, рассчитанную на человека.

Он присмотрелся и нахмурился.

– Почему вы без конца меняете цвета?

– Меняется только интенсивность, – пояснил я. – Сам цвет не меняется.

– Отвечайте на вопрос.

– Это непроизвольное выражение эмоционального состояния бъйорннов.

– А что значит именно это выражение? – не унимался он.

– Что я в восторге от возможности увидеть вашу коллекцию, – ответил я. – Надеюсь, усиление моего цвета вас не беспокоит?

– Меня беспокоит все, чего я не понимаю. А полоски? Они тоже меняются?

– Нет, – пояснил я. – Они, как и знак на моем лице, о котором вы упомянули ранее, являются существенными элементами Узора Дома Крстхъонн.

– Что-то вроде татуировки?

– Да, – солгал я. В конце концов, как объяснить наследственный Узор человеку, презирающему все цвета и узоры, кроме своих собственных?

– И сколько лет вам было, когда вы получили свой узор?

– Я был совсем мал, – честно ответил я.

– Вам его дали, когда вы вошли в Дом Крстхъонн?

– Нет, мистер Аберкромби, – сказал я, стараясь отвечать попроще и по возможности правдивее. – Я стал членом Дома Крстхъонн уже после того, как обрел свой Узор.

– Нечто вроде инициации? – спросил он.

– Не совсем.

Он решил перейти на параллельную тему.

– А ваша жена? У нее тоже – узор?

– Да.

– И на что он похож?

– Вероятно, он очень похож на мой. Я ее до сих пор не видел.

Он моргнул.

– Вы никогда не видели свою жену?

– Нет, мистер Аберкромби.