Текст книги "Черная Леди"

– Это лучший выход, если вы невиновны, – ответил он, улыбаясь. – Увы, я сделал именно то, в чем меня подозревают.

Он сделал паузу.

– Мне в самом деле очень не хочется причинять вам такие неудобства, Леонардо, но это всего на несколько часов. Как только снаружи стемнеет, я от них без труда ускользну.

– Вы кого-нибудь убили? – спросил я, отодвигаясь от него.

– Ну что вы, нет! Я не убийца, я всего лишь предприимчивый человек.

Неожиданно мне в голову пришла новая мысль.

– А картина – она краденая?

– Никогда не стал бы красть такую ординарную вещь, – ответил он. – Весьма банально написана, знаете ли.

– Но вы крадете картины?

Он отхлебнул из бокала и взглянул на меня так, словно я его забавлял.

– Я уже начинаю чувствовать себя музейным вором, Леонардо.

– А на самом деле?

– Нет.

– Постойте, – сказал я с некоторым облегчением, но все еще готовый броситься наутек, если понадобится. – Мне показалось, что вы в некотором роде несете ответственность за закрытие художественного музея.

– Несу, – спокойно ответил он.

– И вы еще говорите, что вы не музейный вор!

– Музейный вор – слишком узкое определение. Я краду и драгоценности, и прочие красивые вещи.

Он помолчал.

– Я предпочитаю считать себя мастером преступных дел. Звучит гораздо профессиональнее.

– Почему вы мне это рассказываете? – спросил я.

– Потому что я навязался к вам в гости, – ответил он. – И потому, что на Шарлемане инопланетянин не может свидетельствовать против человека.

– Но я могу сообщить полиции то, что знаю.

Он пожал плечами.

– Они и так знают, что я сделал. А доказать – совсем другой вопрос, – тут он мне улыбнулся. – Кроме того, мы ведь собираемся стать друзьями, а поступить так было бы решительно не по-дружески.

– Я не могу стать другом вора, – твердо сказал я.

– Еще как можете. Я, в общем-то, очень симпатичный парень. Более того, это мой капитал. Без этого мне было бы гораздо труднее работать по профессии.

– Но зачем вообще быть вором?

– В этом виноваты мои родители. Я лично считаю себя не столько вором, сколько ограбленным.

– И какое отношение имеют к этому ваши родители?

– Они растратили слишком много денег.

Он осушил бокал и откинулся в кресле.

– Видите ли, семья Хитов была богатой на протяжении стольких поколений, что даже трудно себе представить, и конечно, никто из Хитов не опустится до того, чтобы работать ради куска хлеба. Мое воспитание научило меня только одному – как промотать семейное состояние, и представьте мое разочарование, когда оказалось, что из-за папиных увлечений женщинами и маминой страсти к азартным играм проматывать мне уже нечего.

Он сделал паузу.

– Я был совершенно неприспособлен даже для самой непритязательной работы – но у меня прекрасно развитый и изысканно воспитанный вкус, если позволите… и поскольку меня научили ожидать от жизни определенных удовольствий, то вполне естественно, что судьба привела меня в профессию, к которой я подхожу по характеру.

– Что же в вашем характере подходит к занятию вора? – спросил я.

– Как всех испорченных детей, меня, естественно, научили не заботиться ни о ком, кроме себя, – ответил он. – Если бы я уважал права других, я бы каждый раз, занимаясь своим ремеслом, переживал чудовищный моральный конфликт. К счастью, я не страдаю от подобных приступов.

Кстати, не будь таких, как я, в страховой отрасли вскоре наступил бы серьезный спад, так что в некотором роде я даже способствую развитию экономики.

– Я слыхал, что в некоторых инопланетных мирах есть воры, – сказал я, – но никогда не ожидал встретить вора, который бы так гордился своей работой.

– Почему же не гордиться тем, что делаешь? Это тоже форма искусства, и вор из меня безусловно лучший, чем художник из Серджио Маллаки.

– Мне кажется, стоит уведомить вас, что у меня нет при себе наличных денег, – сказал я.

– Никогда не краду наличности, – произнес он презрительно. – Слишком легко проследить номера серий.

– Еще легче выследить украденный портрет, – заметил я.

– А! – улыбнулся он. – Но люди тратят наличность. А сокровища искусств держат под семью замками. Фокус в том, чтобы украсть вещь настолько знаменитую, чтобы ее новый владелец никогда не выставил ее на публику. Поэтому я работаю только с коллекционерами и не имею никаких дел с публичными аукционами.

Он замолчал и задумался.

– Конечно, в моем бизнесе я поставляю коллекционерам все, что они хотят, включая честно добытые произведения, и часто действую, как посредник. А иногда, – закончил он, – даже выступаю консультантом, если у клиента слишком много денег и слишком мало вкуса. В таких случаях я обычно устраиваю им покупку вот таких картин.

Он указал на чрезвычайно плохое абстрактное полотно, висевшее над кушеткой.

– Но если вы честно приобрели портрет Маллаки, вы могли бы выставить его на аукцион, – намекнул я.

– Тогда другие заинтересовались бы, почему я не выставляю на аукцион все остальное. Может быть, постоянство – пугало для мелких умишек, но непостоянство имеет тенденцию привлекать внимание полицейских компьютеров.

– Я даже не знаю, стоит ли вообще с вами разговаривать, – сказал я, чувствуя неловкость от того, что покорен его обаянием, и что мои страхи и опасения улетучились. – Вы воплощенная аморальность, распущенность и бесчестье.

– Вы мне льстите, Леонардо, – небрежно заметил он. – Я всего лишь человек, который пользуется подвернувшимся случаем, не более. Если уж на то пошло, вы должны были бы мне посочувствовать – я работаю больше, чем любой Хит за прошедшие пятьсот лет, изо всех сил стараясь восполнить опустошенную семейную казну.

Он замолчал и, как мне показалось, впервые обвел взглядом то, что нас окружало.

– Бог мой, какой ужасный вкус у оформителя! Голые стены были бы лучше этого уродливого металлопокрытия! – он покачал головой. – Держу пари, что в спальне они повесили фривольные гравюры.

– А что вы украли из музея? – спросил я.

– Всего одну работу, – сказал он, пожав плечами. – Подумать только, что полиция так разъярилась из-за одной-единственной вещи!

– Смотря, какая вещь, – сказал я.

– Скульптура Мориты, – ответил он.

– Произведение Мориты! – воскликнул я.

Он кивнул, весьма довольный собой.

– Одно из самых модернистских.

– Но ведь полиция наверняка найдет его, обыскав ваш дом!

– Все зависит от того, какой дом они обыщут, – сказал Хит, совершенно не выказывая озабоченности. – У меня их одиннадцать, все оформлены на разные имена, и только три – на Шарлемане. Вы разрешите, я себе еще налью?

Он встал и пошел к бару.

– Вы действительно не хотите со мной выпить?

– Нет.

– Как хотите, – он снова улыбнулся. – Но я забыл о хороших манерах.

Может быть, заказать для вас какой-нибудь национальный бъйорннский напиток? В обслуживании предусмотрен приличный выбор.

– Спасибо, я не хочу пить.

В этот момент в дверь постучал носильщик.

– Войдите, – громко сказал Хит, и через мгновение дверь открылась.

– Поставьте все это в спальне, – приказал он, направив носильщика в спальню, а когда тот вышел, дал ему чаевые.

– Спасибо, мистер Леонардо, – произнес носильщик. – Желаю приятно провести время в Океане.

– Непременно, – ответил Хит и приказал двери закрыться.

– Но Леонардо – это я! – возмутился я.

– Верно, – согласился Хит. – Но алиби нужно мне.

– Зачем?

– Кто знает? День еще не кончился.

– Вы достойны всяческого порицания.

Он улыбнулся.

– Зато я обаятелен. Папаша Хит всегда утверждал: если нельзя создать состояние, надо создать хотя бы иллюзию такового – а для этого, конечно, требуется обаяние.

– У Малькольма Аберкромби есть состояние, но он, наверное, самый необаятельный человек из тех, кого я знаю, – сказал я.

– Аберкромби? Это тот, которому нужен портрет Черной Леди, если я не ошибаюсь?

– Да.

– Зачем он ему? Ужасное произведение. Мне было почти стыдно предлагать его Тай Чонг, но у моих кредиторов дорогие вкусы, и на этой неделе мне непременно нужно было сделать хоть немного денег.

– Он собирает ее портреты.

– Я не знал, что она позировала другим художникам.

– Она не позировала и для портрета, который вы предлагаете, – сказал я. – Она умерла более шести тысяч лет назад.

– Ерунда, – фыркнул он. – Она была любовницей Маллаки. Насколько мне известно, она и сейчас его любовница.

– Наверно, вы ошибаетесь, – сказал я. – Я видел ее фотографию, тех времен, когда человечество еще не покидало Землю.

Он покачал головой.

– Может быть, вы видели кого-нибудь похожего на нее.

– Я не мог ошибиться. Я видел доказательства.

– А я не думаю, чтобы ошибался Маллаки, – ответил Хит. – В конце концов, он писал с нее.

– Интересно, удастся ли мне поговорить с этим Маллаки, – сказал я.

– Не вижу причин, почему бы нет, – откликнулся Хит. – Конечно, его придется разыскивать. Он живет не на Шарлемане.

– Я был бы очень благодарен.

– Подумаю, что можно сделать, – сказал Хит. – Между прочим, сколько портретов Черной Леди у Аберкромби?

– Двадцать семь.

По лицу Хита скользнуло хищное выражение.

– Среди них есть работы знаменитых художников?

– Зачем вы хотите это знать? – спросил я.

Он обезоруживающе улыбнулся.

– Я просто поддерживаю наш разговор. Хотя может быть, вы предпочитаете сидеть молча до самого вечера?

– Вы признались, что вы – музейный вор, – ответил я. – И я не знаю, могу ли я ответить на ваш вопрос.

– Вы оскорбляете меня в лучших чувствах, Леонардо.

– Очень жаль, если так.

– Я очень ранимый человек.

– Не сомневаюсь, – ответил я.

– И тем не менее не хотите ничего сказать мне о коллекции Аберкромби?

– Прежде чем ответить, мне потребуется этическое наставление от Дома Крстхъонн.

– Крстхъонн? – повторил он. – Раньше вы назвали другое слово.

– Крстхъонн – это мой дом. Ранее я говорил о Доме Илстхни.

– Действительно, – вспомнил он. – Они ювелиры, а вы искусствоведы.

Он помолчал.

– Скажите мне кое-что, Леонардо.

– Если смогу.

– Почему вы так отличаетесь от тех ювелиров? Вы же, в конце концов, одной расы.

– Физически мы так же похожи друг на друга, как и люди, – ответил я.

– Может быть, у вас одно строение, но вы оранжевый с фиолетовым, и у вас по всему телу широкие полосы. Другие бъйорнны были зеленые с черным, с кругами.

– Люди бывают разных цветов, и все-таки все вы – люди. Наш Узор и цвет определяют, в какой Дом из тридцати одного мы войдем, но все мы – бъйорнны.

– Вы хотите сказать, что привязаны к профессии в зависимости от узоров, с которыми рождаетесь?

– А разве вы, по собственному признанию, не были вынуждены заняться своей аморальной профессией, неудачно родившись?

– Туше, – он усмехнулся и помедлил. – Но все же, если бы родители не промотали мое наследство, передо мной открылся бы широкий выбор. А перед вами, очевидно, нет.

– Вы говорите так, словно это ограничение; уверяю вас, что на самом деле это не так. В каждой профессии множество занятий и дисциплин, с ней связанных.

– Но вы должны работать именно в этой профессии, – настаивал он.

– Мы становимся частью Дома, – сказал я. – В этом разница.

– Я ее не вижу.

– В отличие от вас, мы происходим от стадных животных, поэтому в нас преобладает инстинкт стада, мы должны чувствовать себя частью семьи.

Величайшая трагедия, которая может обрушиться на бъйорнна – родиться с Узором, который не соответствует Узорам тридцати одного Дома.

– И часто такое случается? – спросил Хит.

– Может быть, один раз на две тысячи, – ответил я. – Такой ребенок изгоняется и почти сразу умирает.

– По-моему, это варварство.

– Напротив. Раса стремится сохранить генетическую чистоту, а допустить в общество без-Узорного означает накликать беду.

– Сколько же поколений у вас существует инбридинг? – спросил он.

– Вы все еще не понимаете, – сказал я. – Спаривание часто происходит между членами разных Домов, именно для того, чтобы избежать нежелательных последствий интенсивного узкородственного размножения. Я так появился. Моя мать была из Дома Крилкен, а отец, чью модель я ношу – из Дома Крстхъонн.

– Значит, вас воспитывал он?

– Меня воспитала Мать Узора.

– Я совсем запутался, – сказал Хит. – Мне казалось, что у вашей мамы была другая модель.

– Правильно, другая. Меня передали матриарху Дома Крстхъонн – моей Матери Узора, и ее обязанностью было проследить, чтобы обо мне заботились и воспитывали в духе и традициях Дома Крстхъонн.

– А ваш отец?

– Что отец?

– Он имел к этому какое-нибудь отношение?

– Я никогда его не видел. Он покинул Бенитар II еще до того, как я родился.

– Почему? Он нарушил закон, или им не понравился его выбор жены?

– Ни то, ни другое, – объяснил я. – Общество бъйорннов матриархально. Мужчины появляются и исчезают; женщины Дома – источник силы и стабильности. Поэтому все мужчины по достижении совершеннолетия покидают Дом, и обычно планету тоже, чтобы не вносить раскол в упорядоченную жизнь Дома.

– Судя по вашим словам, они, наверное, скучают по жизни в родимом стаде.

– Отчаянно.

– Они когда-нибудь возвращаются?

– Только для размножения, или чтоб получить дальнейшие наставления Дома, – я посмотрел прямо в глаза Хиту. – Путешествуя по галактике, подвергаешься стольким разлагающим влияниям, что время от времени надо возвращаться домой и очищаться в нравственных императивах бъйорннов.

Слушая меня, Хит, похоже, забавлялся.

– По-моему, меня только что оскорбили.

– Если так, нижайше приношу извинения.

– Снисходительно принимаю. Не хотите ли вернуться к разговору об Аберкромби и его коллекции?

– Из этических соображений – не могу.

– Этика может быть такой занудной! – ехидно заметил он. – Наверное, для бъйорнна особенно.

– Я вырос в очень гармоничном и добропорядочном обществе, – ответил я. – Несомненно, мой рассказ был недостаточно точным.

– Вряд ли. У меня создалось определенное впечатление, что оно подавляет некоторые проявления личной инициативы.

– Личность – ничто. Дом – все.

– Вы действительно верите этой чепухе? – спросил он.

– Абсолютно.

– Ну, через пару недель со мной у вас появится более практический взгляд на вещи.

– Мы не пробудем вместе так долго.

– Еще как пробудем, – беспечно ответил он. – Вам надо посмотреть картину, потом вы хотели встретиться с Маллаки. Это уже четыре или пять дней.

– Но вы сказали две недели, – уточнил я.

– Сказал.

– На что уйдет остальное время?

– О, я уверен, мы что-нибудь придумаем, – доверительно произнес он, и почему-то я понял, что услышу еще не один вопрос о Малькольме Аберкромби и его коллекции.

Глава 9

Наступил вечер, а я все еще не составил мнения о Валентине Хите. Он был человеком интересным, с ним было весело, он обращался ко мне вежливо и с уважением, но если ему верить (а я не видел причин сомневаться в его словах), он был совершенно аморальным преступником, который в настоящее время скрывает украденные произведения искусства, и без сомнения, вскорости продаст некоторые из них ничего не подозревающей Тай Чонг. Еще прежде, чем мы спустились на первый этаж отеля «Эксцельсиор», я решил задержаться в его обществе ровно столько, сколько понадобится на приобретение картины Маллаки, а затем как можно быстрее вернуться на Дальний Лондон.

– Мы наймем автомобиль, или вы предпочитаете какой-нибудь местный общественный транспорт? – спросил я, когда мы подошли к парадной двери.

– Общественный транспорт? – переспросил он с насмешливой гримасой.

– Толкаться среди пролетариев, которые дышат вам в лицо чесноком и дымом? Прикусите язык, Леонардо.

– Тогда я остановлю машину, – сказал я, выходя наружу.

– Позвольте мне, – сказал он, сделав знак роскошной серебристой машине, стоявшей за полквартала от отеля.

Машина немедленно завелась и подкатила к двери.

– Моя краса и гордость, – сказал он, открывая передо мной дверцу. – Даже зажигалка на атомной энергии. Что вы о ней думаете?

– Очень просторно, – заметил я, взбираясь на необъятное заднее сиденье.

– Если захочется пить, есть встроенный бар, – сказал он, присоединяясь ко мне и нажимая кнопку. Между нами вырос шкафчик с напитками.

– Нет, спасибо.

– А еще видео с октафоническим звуком, – продолжал он.

– Как интересно.

Он нажал еще одну кнопку, и я чуть не взвизгнул, потому что все сиденье начало вибрировать.

– Чтобы не отсидеть себе все на свете, когда слишком долго удираешь от полиции, – пояснил он.

Потом он постучал в светонепроницаемое стекло, отделявшее нас от переднего сиденья, и водитель-моллютеец опустил заслон.

– Да, мистер Хит? – произнес он через блок-транслятор, который перевел его речь на чистейший земной.

– В подземный пентхауз, Джеймс, – приказал Хит.

– Слушаюсь, мистер Хит, – ответил моллютеец, снова закрываясь стеклом.

– Что такое подземный пентхауз? – спросил я.

– Квартира под землей, – усмехнулся Хит.

– Я заметил, что вы называете водителя Джеймсом, – сказал я. – Не думал, что у моллютейцев бывают человеческие имена.

– Не бывает. Но его настоящее имя я вовсе не могу выговорить, так что зову его Джеймсом.

Он помолчал и добавил:

– Если я правильно помню, его предшественника звали Оскар.

– Очень приятно узнать, что вы охотно нанимаете не-землян.

– По-моему, я уже говорил, что на Шарлемане их нельзя использовать в качестве свидетелей, – ответил Хит и опять сделал паузу. – Кроме того, им можно платить меньше, чем людям, а я постоянно пытаюсь сократить расходы – правда, без особого успеха. Мое воспитание не позволяет мне довольствоваться вторым сортом, но увы, никто не подумал научить меня, как обеспечить себе первый. Моя профессиональная жизнь – сплошная цепь проб и ошибок.

– Очевидно, вы сделали не так уж много ошибок, – заметил я, – поскольку вы до сих пор на свободе.

– О, ошибок у меня хватало, – беспечно ответил он. – Но и у полиции тоже. Просто удивительно, как много времени требуется, чтобы понять, что при моем положении можно быть вором. Жульничество на бирже, махинации с правительственными контрактами, политический подкуп – такого можно ожидать от человека явно богатого и хорошо воспитанного, но вор в ночи?

По-моему, это никогда не приходит им в голову.

– Тогда почему вам пришлось скрываться у меня в номере? – спросил я.

– Почти никогда, – внес он поправку. – Разумеется, к тому времени, как они меня поймают, Морита уже попадет к человеку, у которого еще меньше причин афишировать свое приобретение, чем у меня. А потом я получу официальное карантинное свидетельство, множество многословных извинений, и полиция очень нескоро заподозрит меня в следующей краже.

– Это, кажется, весьма удобно, – неодобрительно отозвался я.

– Не говоря уже о логике, – добавил он. – Подумайте, как глупо арестовывать обычного подонка-неудачника за кражу драгоценного камня или редкой картины. У него же еле хватает средств на чистую рубашку, как же он может быть тем, за кем они охотятся? В то время, как мне только на самые необходимые расходы ежемесячно требуется свыше полумиллиона кредитов, и это без видимых источников дохода. Если бы полиция логично оценивала ситуацию, они посадили бы в тюрьму всех богатых бездельников, и держали бы, не выпуская под залог, пока виновный не признается.

– Очень интересная точка зрения, – признал я.

– И не безосновательная, – продолжал он. – Я совершенно не боюсь быть ограбленным, когда нахожусь среди представителей немытой массы; но среди равных себе я всегда вооружен до зубов.

Он повернулся ко мне.

– Запомните, Леонардо: если кто-нибудь скажет вам, что ему не нужны деньги, немедленно хватайтесь за кошелек и бегите.

– А что делать, если кто-то скажет, что он вор?

– Все мы воры, – сказал он, улыбаясь. – Я просто честный вор.

– Нет ли здесь противоречия? – спросил я.

– Есть, конечно. Кто сказал, что человек не может быть противоречив? – он выглянул в окно. – Ага, вот мы и на месте.

Я потянулся к ручке дверцы, но он мягко схватил меня за руку.

– Пока нет, – сказал он и включил внутреннюю связь. – Дважды вокруг квартала, Джеймс.

Обернувшись ко мне, добавил:

– Если вы не возражаете, мы еще минуту-две покатаемся, чтобы убедиться, что за нами нет хвоста и за входом в мой дом не следят.

– А если следят?

– Тогда я представлюсь соседом и вытащу картину у них из-под носа.

– А если появится настоящий сосед?

– Он перед вами, – усмехнулся Хит.

– Не понимаю.

– Я снимаю в этом здании две квартиры. Подземную – сам, и на свое имя, а ту, что на шестом этаже – под видом пожилого седобородого джентльмена, который заметно хромает. Из своей квартиры он выходит редко, только для того, чтобы соседи его видели и могли опознать.

– Надо ли полагать, что в Океане вы живете под двумя именами?

– Под тремя, – сказал он. – Это утомительно, но никогда не знаешь, что может пригодиться.

Он снова заговорил в микрофон.

– Довольно, Джеймс. Выпустите нас, припаркуйтесь за квартал и следите во все глаза за обстановкой.

Автомобиль остановился, мы вышли в теплый, сухой ночной воздух.

– Сюда, – сказал Хит, ведя меня к парадной двери большого жилого комплекса из стали и стекла.

Мы вошли в маленькое фойе и подождали, пока система охраны идентифицирует Хита.

– Добрый вечер, мистер Хит, – произнес металлический голос.

– Добрый вечер, – ответил Хит.

– С вами спутник, – сказал голос. – Назовите его.

– Это Леонардо, из расы бъйорннов, мой деловой партнер с Дальнего Лондона. В течение ближайших часов – гость.

– Зарегистрирован, – сказал голос.

Вдруг часть стены отодвинулась, и Хит вошел внутрь, пригласив меня следовать за собой. По освещенному коридору мы подошли к ближайшему лифту и через мгновение уже спустились на нижний уровень.

– Вот мы и дома, – сказал Хит, подходя к двери и ожидая, пока компьютер опознает его по голосограмме и снимку сетчатки.

Дверь тихо скользнула в стену, и мы вошли в темную квартиру.

– Свет, – скомандовал он.

Мгновенно вспыхнуло множество ламп и светильников. Я оказался в элегантно обставленной комнате с множеством развлекательных приспособлений, от голографического видео в рост человека, до нескольких сложных игр, подключенных к одному компьютеру. Нам исполнил серенаду струнный квартет в декафонической записи, а гипнотические переливы света плели хитроумные пастельные узоры на стенах и потолке. У одной из стен в витрине стояло около двадцати скульптур и артефактов со всей галактики, миниатюрных и изящных, совершенно потрясающе исполненных. Перед застеленной мехом кушеткой, в двух футах над полом, висела хромовая столешница, на ней лежали три книги с Земли в кожаных переплетах.

– Хотите выпить? – спросил Хит.

– Нет, спасибо, – ответил я.

– Вы самое сухое существо из всех, кого я встречал, – заметил он. – Вы не проголодались? У меня превосходно оборудованная кухня, хотя должен признаться, что я никогда в жизни не готовил. Вам придется самому с ней управляться.

– Может быть, позже, – сказал я. – Сейчас мне хочется взглянуть на картину Маллаки.

– Как хотите, – сказал он и прошел в другую комнату.

Через минуту он вернулся с большим полотном и поставил его на кушетку.

Картина совпадала с голограммой, которую мне дала Тай Чонг. Мы оба стали ее рассматривать.

– Ужасно, не правда ли? – прокомментировал он.

– Он не мастер, – согласился я.

– Мне бы не хватило наглости предложить ее Тай Чонг, – продолжал Хит, – если бы женщина не была так красива. Ее красота побеждает даже неумение художника.

Он не отрывал взгляда от картины.

– Она в самом деле удивительна, правда?

– Да, – согласился я. – Вы не знаете, у Маллаки нет других ее портретов?

– Сомневаюсь, – ответил Хит. – Насколько я знаю, это вообще его первая картина.

– Вы можете что-нибудь о нем рассказать?

– Не много. Он почти все свое время проводит на Внутренних Границах, хотя дом у него на Кванте IX. Он никогда не говорит о своей профессии, но по намекам и обрывкам сведений, которые мне удалось собрать, я заключил, что он охотник за беглецами, причем очень удачливый.

– Если он богат и не зарабатывает на жизнь живописью, тогда зачем же он дал вам этот портрет для продажи? – поинтересовался я.

– Насколько я понял, несколько месяцев назад она его бросила.

– И он так убит горем, что не хочет оставлять в доме напоминания о ней?

– Или так взбешен.

Я внимательно всмотрелся в лицо на картине.

– Он говорил, почему она ушла от него, или куда?

Хит покачал головой.

– Я почти не знаю этого человека, Леонардо. – Он еще раз взглянул на картину и с сомнением спросил:

– Вы действительно думаете, что мистер Аберкромби захочет купить эту картину?

– Он захочет.

– У этого человека совсем нет вкуса.

– Он собирает ее портреты, – сказал я.

– И хочет собрать все?

– Хотел бы.

– А что тут трудного? – спросил Хит. – В конце концов, ей не дашь и тридцати пяти. Сколько художников могли ее писать?

– Больше, чем вы думаете, – ответил я. – Люди изображают ее на портретах и в скульптуре уже восемь тысяч лет.

– Наверное, шаблонное лицо.

– Вы когда-нибудь видели такое? – спросил я.

Он еще раз изучающе посмотрел на портрет и покачал головой.

– Ни разу, – признался он.

– Маллаки говорил о ней?

– По-вашему, мы старые друзья? – взмолился Хит. – Я его видел всего два раза. Он сказал мне только, что встретил ее где-то на границе.

– Сколько времени они пробыли вместе?

Он пожал плечами.

– Кто знает.

– Я думаю, мне надо поговорить с Маллаки, – сказал я.

– Зачем?

– Чтобы выяснить, действительно ли она существует.

– Я же сказал вам: она была его любовницей.

– Но вы ее никогда не видели.

– Это верно.

– Знаете ли вы кого-нибудь, кто ее видел? – спросил я.

– Нет.

– Может быть, он лгал.

– Какой смысл ему врать? – спросил Хит.

– Я заметил, что люди часто лгут без всякого смысла, – заметил я.

– Тоже верно, – дружелюбно согласился Хит. – Но какое вам дело до того, существовала она или нет?

– Ее портреты возникали на всем протяжении человеческой истории, и часто как изображения мифической героини. Если ее не существует, если своими словами Маллаки хотел сказать, что в силу своей профессии поклоняется богине войны или смерти, тогда у него должен был быть какой-то источник вдохновения, с которого он писал портрет. И если я его найду, то постараюсь купить для Малькольма Аберкромби.

– И он приобретет его, не глядя? – спросил Хит. – Он действительно так ею увлечен?

– Да.

На лице Хита появилось хищное выражение.

– У меня такое впечатление, что из всего этого можно получить приличную прибыль.

– Вы уже получаете из этого прибыль, – подсказал я.

Он одарил меня еще одной обезоруживающей улыбкой.

– Да, конечно, получаю.

– Где сейчас Серджио Маллаки? – спросил я.

– Надеюсь, что на Кванте IX, – сказал Хит. – Позвольте, я позвоню по видеофону нашему общему приятелю и точно выясню.

И он вышел из комнаты. Ожидая его, я несколько минут перелистывал книги в кожаных переплетах на плавающем столике. Две оказались разными изданиями Библии, а третья – перевод Танбликста, великого канфоритского поэта. Его я и читал, когда Хит вернулся.

– Не везет, – объявил он. – Маллаки на одном из миров Внутренней Границы, по имени Ахерон.

– Я не знаком с ним.

– Я тоже. Но осмелюсь предположить, что это на редкость малоприятная планета.

– Почему?

– Потому что Ахерон означает «Ад».

– Вы можете найти его координаты?

– Думаю, что не стоит, – сказал Хит.

– Почему вы так говорите?

– Потому что Маллаки должен был две недели назад вернуться на Шарлемань, – сказал он и замолчал. Потом добавил:

– Учитывая его профессию, это может означать, что он мертв.

– Понятно, – протянул я.

– Вы потемнели, – заметил Хит.

– Цвет отражает мое разочарование.

– Сдаваться еще рано, – сказал Хит. – Я буду каждый день звонить моему приятелю. Вполне возможно, что он появится до того, как вы вернетесь на Дальний Лондон.

Взгляд его упал на книгу в моих руках.

– Вас интересуют стихи? – спросил он.

– Меня интересуют книги, – ответил я.

– Красивые штуки, – согласился он. – Жуткий анахронизм, однако.

Можно было бы держать всю библиотеку Океаны в пузырьковом модуле размером в два раза меньше книги, которую вы держите.

– Без сомнения, – согласился я.

– Но все же иметь их у себя приятно – если позволяют средства.

– Меня удивило, что у вас два экземпляра Библии, – заметил я.

– Да? Почему же?

– Я не хотел вас обидеть, – сказал я, формулируя свое замечание на Дипломатическом Диалекте, – но вас трудно представить штудирующим кодекс моральных принципов своей расы.

Прозвучал веселый смешок.

– Я их не читаю. Я их просто собираю.

– Вы ответили на мой вопрос.

– У вас это здорово получается, Леонардо, – сказал он с восхищением.

– Что?

– Всадить словесный кинжал мне между ребер, и все это в вашей скромной, вкрадчивой манере.

– Уверяю вас, что…

– Избавьте меня от уверений, – прервал он. – Когда я обижусь, то сам скажу.

Я промолчал.

– Расскажите мне еще об этой Черной Леди, – попросил он, когда пауза затянулась. – У нее есть имя?

– Понятия не имею, – ответил я. – Я думал, что вы знаете.

Он покачал головой.

– Маллаки упоминал о ней всего один раз, и сказал только, что она – его любовница.

Он задумался.

– Интересно, как она попала на все картины Аберкромби?

– Я не знаю, – сказал я. – Первоначально я предполагал, что она – воплощение мифической героини, но эта теория опровергнута.

Хит состроил гримасу.

– Мы говорим о ней так, будто ее никогда не существовало, а я знаю точно, что меньше года назад она была жива.

– Это не соответствует истине, – сказал я. – Вы никогда ее не видели. Вы знаете только, что Маллаки заявил, что она его любовница.

– С какой стати он будет мне врать? – настаивал Хит. – Она меня не интересует.

– Но если Маллаки говорил правду, почему она изображена на более чем тридцати произведениях искусства, первому из которых почти восемь тысяч лет? – упирался я.

– Откуда мне знать? – раздраженно ответил он. – Совпадение?

– Вы действительно верите в такие совпадения?

– Нет, – признался он. – Но я верю, что должно быть логическое объяснение, хотя мы его пока не нашли. Может быть…

В этот момент нас прервал тонкий прерывистый звуковой сигнал.

– Что это? – спросил я, вздрогнув.

Хит уже был на ногах.

– Это Джеймс. Сообщает, что мы здесь уже не одни.

– Полиция? – спросил я.

Он кивнул.

– Боюсь, что нам пора уходить, и довольно спешно.

– Но почему? – спросил я. – Если вы, как говорите, законно приобрели картину Маллаки, вам нечего скрывать.

Мое замечание его, кажется, рассмешило.

– Только в этой комнате на виду три книги и более дюжины инопланетных скульптур, которые надо прятать – и вы еще не видели, что у меня в спальне.

Он грустно окинул взглядом свои сокровища.

– Не думаю, что успею собрать их и взять с собой. А жаль.

И решительно направился к двери.

– Ну что ж, – сказал он. – Идемте.

– Почему бы вам просто не переодеться и изменить личность? – спросил я.

– Потому что грим и костюм в квартире на шестом этаже, – ответил он. – Скорей, Леонардо.

– Мне нечего бояться полиции, – ответил я.

– Вы хотите встретиться с Маллаки, не так ли?