Текст книги "Портрет Лукреции"

– Ясно, – разочарованно процедил Вителли. – Что ж, она всегда была маленькой для своих лет. Хилой.

София пожала плечами. Выпрямила скрещенные за спиной пальцы.

– Мы продолжим переговоры о помолвке, но следует сообщить Ферраре, что брак придется отложить, пока госпожа Лукреция не… – Вителла махнул рукой. Он уже не повторит тех слов без крайней необходимости. – Пожалуйста, синьора, уведомите меня, когда придет время.

– Разумеется.

Она едва заметно взмахнула юбками, как бы невзначай, но это был знак триумфа, одержанной победы.

Видимо, советник тоже это понял, потому что нахмурился и разом посуровел.

– Наедине, если не возражаете.

– Конечно, синьор. – София сверкнула щербатой улыбкой. – Как только узнаю, сама к вам приду. И будем считать дни до свадьбы!

Вителли внимательно посмотрел на няню: не мог понять, всерьез она или нет. Он уже собирался выйти, как вдруг передумал и пошел к Лукреции.

С каждым шагом он становился выше; пришлось задрать шею, чтобы получше его увидеть. Во рту сразу пересохло, а сердце бешено заколотилось в груди. Вдруг он и ее спросит о том же? Получится ли соврать? Вдруг потребует ответить, правду ли сказала София? Что тогда? А если он догадается, то как поступит с Софией?

Лукреция видела каждую крапчатую ворсинку на меховой оторочке его накидки. На кончиках шерстинки были светлее, почти золотистого оттенка, а у корней – темные. Сколько же зайцев ради этого убили? Семь, восемь, девять? Старых, уже на пороге смерти, или молодых, только-только сменивших пух на «взрослую» шубку?

Вителли склонился над Лукрецией. На одно странное мгновение ей показалось: вот сейчас советник завернет ее в свою накидку – и прощайте, надежные стены детской, прощай, София; он спустится с ней в самые глубины палаццо, где поджидает герцог Феррары, и тот снимет свои рукава-буфы и уже не мышку изобразит, а хищно улыбнется и спросит грозно, почему она не спасла сестру, почему умерла Мария, да как Лукреция смела думать, что сумеет занять ее место? Как только смела?

Однако советник лишь взял ее рисунок. Поднял маленькую квадратную tavola[22]22
  Дощечка (ит.).


[Закрыть] за уголок и поднес к лицу.

– Чья это работа? – спросил Вителли.

Лукреция, онемев от волнения, молча показала на себя пальцем.

Вителли этого не заметил. Он надвинул очки на кончик носа, пристально разглядывал нарисованного скворца (на трупик он даже не обратил внимания) и удивленно хмурился.

– Кто это сделал? – повторил он.

– Я, – прохрипела Лукреция. «Прошу вас, прошу, – мысленно заклинала она, – не спрашивайте про кровь. Не смотрите на меня!» Уж наверняка Вителли легко читает по лицам!

А может, и нет. Он ответил ей озадаченным взглядом.

– Вы? Нет, вряд ли. Ваш учитель, конечно? Он нарисовал, а вы закончили, верно?

Лукреция растерянно кивнула. Потом покачала головой.

– Нет, она сама. – София незаметно подошла к ним и положила руку на плечо подопечной. – Она любит рисовать на деревянных дощечках. Постоянно над ними сидит. У нас их полные ящики!

Вителли долго всматривался в Лукрецию. Взгляд его скользил по волосам, разделенным прямым пробором, по вискам, по глазам, щекам, шее, рукам, ладоням. Лукреция дрожала от страха. Он проходился по ней взглядом, как проходятся жесткой щеткой по полу.

– Хм-м, – протянул советник, по-прежнему изучая tavola. На ней скворец лежал, сложив крылья, поджав лапки, опустив голову, покорясь смерти. Лукреция обвела его рамкой из плюща и омелы. – Можно взять?

Вопрос, конечно, не требовал ответа. Советник уже развернулся, вложил миниатюру в кожаную папку и затянул шнурком. Теперь птице не суждено было взлететь, даже будь она живой.

Истинная цель поездки

Fotrezza, неподалеку от Бондено, 1561 год

Без всякого предупреждения Лукреция получает знак, проблеск понимания истинной цели ее путешествия.

Альфонсо уже слез с нее и задремал, так и не вытащив руки из ее сорочки. Свечи не горят, и спальня погружена в темноту, почти живую, дышащую, с широкими мохнатыми боками.

Вдруг в незнакомой комнате на Лукрецию что-то нисходит. Нечто вроде видения, но не совсем – неуловимей, ярче и внезапнее.

Ей представляется картина – законченная, отточенная до небывалого совершенства. Картина на продолговатой прямоугольной tavola. Лукреция отпилит столько, сколько потребуется, под нужным углом, а посередине нарисует замок. Нет, белого мула. Нет, куницу-белодушку с полосками на лице. Или кентавра? Или всех сразу. Не одну картину, а серию миниатюр в резных рамках с тщательно обработанными деталями, завитками и украшениями. Надо сейчас же выпилить дощечку. Впрочем, лучше завтра, а то разбудит Альфонсо. Она хотя бы взяла нужные инструменты? Пилку, строгальный ножик? Вроде бы нет.

Разочарование острыми сосульками впивается в сердце. Идея есть, а воплотить нельзя. Как это мучительно! Ладно, завтра она сделает наброски. Или сейчас, сию же минуту! Выскользнет из постели, вновь зажжет свечу трутом и достанет из дорожной сумки рулон пергамента.

Не все потеряно. Она точно знает. Спускается на пол, заворачивается в меховую мантию мужа, шагает к свече.

Жизнь продолжается, все идет своим чередом. Альфонсо никакой не убийца и не чудовище, как ей показалось за ужином, – на нее нашло временное помешательство, прямо-таки дьявол на ухо шептал! Говорили же ей и мать, и София: слишком она мечтательная, склонная к чудны́м фантазиям и страхам, а вести себя нужно благоразумнее. Может, они и правы. Здесь она восстановится, и брак ее тоже. Муж привез ее сюда только потому, что с детства любит это место. Днем она будет с Альфонсо, окружит супруга заботой и вниманием, а по ночам станет работать.

Свеча загорается с первой же попытки. «Все будет хорошо», – думает Лукреция и с улыбкой кладет руки на стол.

Кое-что из книги

Палаццо, Флоренция, 1557 год

Софии удалось сохранить тайну Лукреции и отложить ее брак почти на целый год. Запачканную одежду и постельное белье она отстирывала в тазу и сушила в шкафу. Если пятна не смывались, она ловко отправляла вещи в огонь и вместе с Лукрецией наблюдала за горящими уликами. Если другие няньки что-то и знали, то хранили молчание из верности Софии.

Семьи продолжали переписываться, обсуждать помолвку и приданое. Лукреция подслушала разговор Вителли с писцом и узнала: для ее будущей свадьбы отец хочет сохранить те же условия, что были у Марии, но дом Феррары просит выплату побольше из-за отсрочки. А пока Лукреция ждала мать в вестибюле у отцовского кабинета, она узнала, что Вителли посоветовал приберечь золотые скудо[23]23
  Скудо – итальянская денежная единица, используемая в XVI–XVIII вв.


[Закрыть] на будущее – когда родится наследник мужского пола, эту часть выкупа можно будет считать уплаченной. Отец кивнул.

Зима плавно перетекала в весну, снега таяли, в палаццо прибыл очередной nano[24]24
  Карлик (ит.).


[Закрыть] и получил имя Морганте, как и все его собратья. Поговаривали, что Элеоноре очень нравились его смешные ужимки. Горожане в шерстяных шапках и шалях и любопытная ребятня у парапета палаццо радовались: на западный угол пьяццы вернулась цветочница с полной корзиной густых веточек сирени. Отец прибыл после ежедневного заплыва по реке Арно; оказывается, на Козимо совершили покушение, но он вместе с солдатами-швейцарцами расправился с наемниками. Потом его призвали подавить восстание в городе Ареццо. Элеонора устроила прием, первый со времен смерти Марии: акробаты показывали номера, а гости танцевали под музыку. После все твердили, что в изысканности блюд Элеонора превзошла саму себя. Лукреция изучала военную тактику древних греков, рисовала сцены из Гомера, привольно гуляла у зубчатой стены и любовалась, как скворцы живой волной порхают в небе. Братьев учили правилам calcio[25]25
  Кальчо (ит.) – командный вид спорта, напоминающий современные футбол и регби.


[Закрыть] во внутреннем дворе, Гарциа вывихнул руку, когда Фердинандо слишком уж его защекотал, Пьетро взял в привычку кусать братьев, если они ему досаждали, и лекарь делал ему кровопускание дважды в неделю, дабы восстановить баланс гуморов[26]26
  Гумор – по устаревшему представлению, одна из четырех основных жидкостей в теле (включают в себя кровь, флегму, желтую и черную желчь). Дисбаланс жидкостей-гуморов, согласно этой теории, вызывал внутренние болезни.


[Закрыть]. Сторожевая собака родила щенят. Шелкопряды из инсектария Элеоноры по-прежнему поедали листья тутового дерева; между листьями тянулись тончайшие нити шелка, блестящие в свете утреннего солнца.

Неизбежная помолвка, брак, суженый и будущая жизнь в Ферраре казались Лукреции в те дни очень далекими. Да, свадьба непременно состоится – эту истину она усвоила и выучила назубок, как стихотворение на латыни в школе. А вот само значение и смысл события от нее ускользали. Жизнь в палаццо шла своим чередом. Изабелла по-прежнему расхаживала от внутреннего двора к салону в пышных нарядах, оставляя за собой шлейф серебристых смешков; Пьетро по-прежнему капризничал, ревел до хрипоты и стучал кулаками по полу; София по-прежнему наливала обеденный суп в прежние тарелки за прежним столом; солнце по-прежнему вставало за окном классной по утрам и двигалось к спальням по вечерам. Дверь в покои Марии стояла запертой. Иногда Лукреции казалось, что так будет и впредь, что она всю жизнь проведет в этих комнатах с братьями, в привычном платье и чулках.

Вскоре после тринадцатого дня рождения Лукреция встала с постели и пошла к окну посмотреть погоду, и за спиной вдруг кто-то ахнул: в дверях стояла мама, а по обе стороны от нее – две придворные дамы. Лицо матери сияло.

– Поглядите на Лукре! – Элеонора хлопнула в ладоши. – Знаменательный день!

Лукреция неуверенно улыбнулась маме. Чем это она заслужила такую похвалу и внимание?

Все взгляды в комнате обратились на нее; три няньки оторвались от работы, руки их тут же повисли. Лукреция посмотрела туда, куда показывала пальцем Элеонора. Отчего мама радуется, разве что-то в ней изменилось?.. Длинный белый camiciotto[27]27
  Халат (ит.).


[Закрыть], босые ноги, под ними – доски.

– Смотрите! – призвала мама и развернула Лукрецию лицом к стене.

Женщины заохали.

– Поздравляю! – воскликнула одна из них.

– Видите, да? – торжествовала Элеонора, но Лукреции ничего не объяснила.

Она повернулась и так, и сяк. В чем дело? Что в ее спине удивительного?

А потом увидела. По ткани расползалось красное пятно: халат был картой, а пятно – одиноким островком посреди бескрайнего белого моря. Ну конечно, вот почему сегодня тянуло живот, будто внутри сжимался и разжимался кулак.

Элеонора послала за его светлостью. Они сейчас же напишут в Феррару и начнут подготовку к свадьбе, пусть сторона жениха приезжает во Флоренцию. Как замечательно!

Лицо Лукреции горело, будто она стояла у открытого огня, а ноги и руки онемели от холода. Слова матери падали с неба, как хлопья пепла. Она стиснула складки халата и опустила глаза на дощатый пол.

Мать вернулась к придворным дамам. Они болтали о приготовлении к свадьбе, о швее и подгонке платья, о том, как уже сегодня можно будет им полюбоваться. Лукреция подняла голову и встретилась глазами с Софией. Няня стояла у сундука, держала за одну руку Пьетро, за другую – Гарциа. Все трое смотрели на нее; братишки растерялись от шумихи вокруг сестры. Лицо Софии оставалось непроницаемым. Она только сжала руки мальчиков крепче, ее губы едва заметно зашевелились, то ли прося прощения, то ли шепча молитву.

Дамы Элеоноры сообщили новость Вителли, а тот с должным тактом передал весть отцу Лукреции. Козимо пришел в покои Элеоноры, и супруги радостно обнялись. Козимо велел уведомить двор Феррары о долгожданном взрослении Лукреции. На следующей неделе гонец доставил Козимо через всю Болонью договор, скрепленный подписью и печатью. К договору прилагалось письмо от самого герцога: тот с нетерпением ждал, когда союз их детей осветит церковь, передавал искренние поздравления великому герцогу Тосканы и его близким и обещал отныне за них молиться. Увы, его сын Альфонсо вскоре отправится во Францию сражаться во имя короля. Если великий герцог согласен, то свадьбу можно отложить до возвращения Альфонсо. А пока он будет считать каждый день до заветного события.

Откинувшись в кресле, Козимо вчитывался в письмо. Затем положил его на стол, взял брачный договор и четыре-пять раз внимательно прочел, задумчиво потирая подбородок. Поклонившись, секретарь протянул государю на выбор череду перьев на подносе, из которых герцог взял нужное и вычеркнул несколько пунктов, предложенных Феррарой. Он исправил цены и исключил требование о передаче северных земель в наследство. Пояснил причину изменений в записке и попросил согласия Феррары по этим небольшим вопросам, а еще напомнил, что уже предлагал вычеркнуть эти пункты прошлой весной. Он не возражал против свадьбы по возвращении Альфонсо с поля боя («А ведь он может вернуться через год, а то и два», – добавил герцог в сторону Вителли).

Козимо подписал документ, подержал палочку воска над огнем, и кровавые капли потекли на бумагу; потом придавил перстень с печатью к алому кружку, тем самым разрешая брак между своим пятым ребенком и наследником древнего императорского рода.

Вскоре эмиссар из Феррары доставил Лукреции официальные письма.

От ворот палаццо их отнесли в кабинет Козимо, где содержание тщательно проверили, затем – в приемную Элеоноры, где сначала сама великая герцогиня, а потом все ее придворные дамы также изучили письма, после – в новую комнату Лукреции за часовней, квадратную и с высокими потолками.

Сидя у камина, Лукреция взяла у слуги письма, разложила на столе и растерянно на них смотрела. Она до сих пор всех убеждала, что не хочет замуж за сына герцога, не хочет занимать место сестры, и все же признавала правду: безжалостный механизм помолвки уже запущен, никуда не денешься. Ее родители и все слуги, похоже, негласно решили пропускать мимо ушей ее возражения и преспокойно обсуждали свадебные планы, рецепты блюд для пиров, стоит ли сменить в большом зале стенной гобелен, подавать ли на ужин только тосканские вина или другие тоже, каких музыкантов отправить играть на балконе, а каких – в зале, какие наряды заказать у швеи на всю семью. А теперь еще новость: письмо от самого сына и наследника!

Она приподняла печать ногтем и с мимолетной искоркой недоумения заметила, что письмо уже вскрывали. С другой стороны, ничего удивительного. Естественно, родители все прочли и только потом отдали ей. Листок был сложен книжкой, она развернула его на столе. Письмо было написано размашистым почерком с завитушками, а начиналось оно со слов «Моя дорогая Лукреция».

Лицо обдало нечаянным жаром. Непонятно, что тут самое необычное: собственническое «моя», тревожащая нежность слова «дорогая» или ее имя, выведенное рукой Альфонсо. Никто еще к ней так не обращался. Она чья-то «дорогая», чья-то Лукреция; эти три слова змеей обвили ее, на миг она увидела себя в объятиях ласковых рук.

Глаза снова вчитались в «Моя дорогая Лукреция», скользнули к «Позволите называть вас так? Ибо вы есть и будете мне дороги».

Бумага дрожала в ее руках, и она положила письмо на плотную ткань юбки, но взгляд по-прежнему скакал по всей странице, цепляясь за случайные слова: «хранить», «горячо», «с нетерпением», «плодотворным», «сражаться во имя короля», «молитесь», «преданный».

Не отпуская уголков листа, Лукреция все же заставила себя читать по порядку, строчку за строчкой. Альфонсо очень радуется их скорой свадьбе. Счастливый будет день! Он, его семья и, конечно, весь двор с нетерпением ждут торжества. Увы, на этой же неделе он отбывает во Францию исполнить клятву и сражаться во имя короля Генриха. Каждый день разлуки он проведет в мыслях о ней, Лукреции. Он просит ее молиться за своего будущего мужа, за его возвращение домой живым и невредимым. Не найдется ли у нее минутки написать ему? Не расскажет ли она о своей жизни и занятиях? Он будет бережно хранить ее письма и горячо надеяться, что их брак окажется плодотворным и счастливым. Любящий и преданный жених, Альфонсо.

Первым же ее порывом было написать ему: «Простите, я не могу за вас выйти. Надеюсь, вы поймете», но не стоило даже пытаться. Отец, его секретари и помощники перехватят письмо, а мать ее накажет.

И все же она ответит. Поступит, как подобает. Мужчина написал девушке (она никак не могла примерить на себя слово «невеста»), а та ему ответит. Вот только о чем писать? Как она гуляет в мезонине? Как часами глядит на пьяццу? Учится играть на лютне, работает над переводом с греческого, ищет, что бы нарисовать? Да чем ее письма могут заинтересовать будущего герцога Феррары?..

Кто-то тихонько кашлянул, и Лукреция подняла глаза. В проходе стояла служанка, которая принесла письмо. Ой, она еще здесь!..

– Да? – Лукреция изобразила уверенный тон. Так, наверное, разговаривают девушки, когда получают письма от жениха. «Горячо», «плодотворный», «счастливый», – пронеслось у нее в голове.

– Простите, – прошептала служанка. – Ее высочество, ваша матушка, просила передать, что эмиссар ждет ответа.

– О! – удивилась Лукреция. Ждет? Надо писать немедленно? Она и не догадывалась, что ответ потребуется так срочно. Что написать? Где найти слова?

Она посмотрела на стол: астролябии, звездная карта, сложенная подзорная труба, несколько каламов[28]28
  Калам – письменная принадлежность с острым, скошенным концом.


[Закрыть] (она как раз их затачивала), перочинный ножик; чаша, заскорузлая от смеси льняного масла и сухой яри-медянки[29]29
  Ярь-медянка – зеленая краска, полученная в результате окисления меди.


[Закрыть]. Лукреция отодвинула все это влево, потом вправо. Найти бы хоть один чистый листок, хоть какое-нибудь перышко! Не может ведь она писать воину короля на пергаменте в пятнах краски и дырочках от циркуля! К тому же письмо прочитает ее мать, и если получится коряво, неправильно и…

Служанка шагнула к ней и положила на край стола два предмета.

– Эмиссар передал, ваша светлость. Для вас.

Лукреция отвлеклась от поисков и посмотрела на подарки: один был маленький, завернутый в холстину и плотно перевязанный бечевкой, а другой плоский, обернутый льняной тканью. Лукреция потянулась к маленькому, собралась развязать узелок, но ее взгляд привлек подарок побольше – длинный и прямоугольный, с острыми краями. Поколебавшись мгновение-другое, она притянула его к себе за узелок бечевки.

Ну конечно, внутри лежит портрет Альфонсо. Должна ведь она знать, как выглядит жених, посмотреть ему в глаза.

Где перочинный ножик? Куда делся? Лукреция выдвинула ящик стола и принялась рыться в перьях и чернильницах.

– У тебя нет ножа? – спросила она служанку. – Или ножниц?

Та удивленно посмотрела на нее и покачала головой.

Лукреция задвинула ящик и попыталась развязать подарок острым концом циркуля. На третий раз узел ослаб и поддался. Она отбросила инструмент и развязала узел, сорвала бечеву и обертку. Слой за слоем она убирала солому и лен, пока не добралась до оборотной стороны деревянной дощечки. Ну конечно, портрет жениха. «Давай-ка посмотрим на тебя», – подумала она, перевернув tavola.

Подарок застиг ее врасплох. Вместо лица, смутно знакомого по тому дню на вершине башни, Лукреция увидела нечто иное. С дощечки на нее глядели любопытные глаза-бусинки, а у ног диковинного существа лежал свернутый хвост. Она никогда ничего подобного не видела. Блестящий мех цвета древесной коры, когтистые лапы, узкая мордочка с розовато-коричневым носом, молочно-белая грудка и тонкий пучок усов.

Вроде выдры, или норки, или крохотного медвежонка – очень похоже на них всех, и все же совсем другое животное. Лукреция невольно ахнула от удивления. Такой мужчина – и вдруг присылает столь неожиданный, необычный подарок! На помолвку всегда дарят или портреты, или драгоценности. А ее будущий муж прислал вот это. Ее сразу же от макушки до пяток наполнила нежность к забавному существу на картине. Радостно всплеснув руками, она любовалась рисунком.

Служанка незаметно подошла поднять лен и веревку и протянула Лукреции выпавшую из соломы записку.

Лукреция рассеянно взяла ее и развернула.

Еще одно письмо, на сей раз короче.

«Дорогая!

Зная вашу тягу к животным и любовь к искусству рисования, отправляю это вам.

Мне всегда нравилась эта работа; когда-то она висела у меня в детской, а теперь пусть будет ваша. Зверек на портрете – куница-белодушка, или la faina, как ее называют в наших краях. Они прелестны, но пугливы, обитают в лесах Феррары. Мы будем частенько с ними встречаться на конных прогулках.

Конечно, они животные дикие, но, быть может, вы примете в дар куницу, укрощенную кистью художника? Надеюсь, картина напомнит вам обо мне и нашей помолвке.

С любовью,

Альфонсо».

Лукреция положила письмо на стол. Осторожно провела пальцем по нарисованной спинке животного, ощутила контуры и волны масла и красителя – тайное послание неизвестного художника. Вместо скучного портрета жениха – лесной зверек. Что скажет мама? А отец? Они будут очень недовольны. Лукреция зажала рот, чтобы не рассмеяться вслух.

– La faina, – прошептала она, пробуя слово на вкус: два протяжных «a», щелевой «f»… Первое слово из Феррары. La faina – лесной дух, обитающий на деревьях, хранительница чащи – смотрела на нее озорными глазками.

Лукреция коснулась орехового хвоста, жемчужных колючек когтей. Художник накладывал краски удивительно щедро, ее рельефные слои гордо выступали на поверхности tavola. И приятным, и страшным оказалось открытие: Альфонсо как-то выяснил путь к ее сердцу. Как он понял ее характер после одной мимолетной встречи много лет назад?

С грохотом распахнулась дверь, и в комнату бесцеремонно ввалилась Изабелла. С ее запястья свисала золотая клетка на цепочке, а в клетке сидела канарейка. На солнышке эта изящная птица поднимала голову и выпускала из острого клювика звонкую трель. Изабелла любила гулять по палаццо со своей птичкой, чтобы та дышала свежим воздухом.

– Мне сказали, – заявила сестра, поставив клетку, – из Феррары привезли подарки. Дай посмотреть!

Лукреция подняла со стола рисунок.

– Гляди! Ни за что не догадаешься…

– Портрет? Покажи! – Каблучки Изабеллы громко застучали по полу. Заглянув за плечо Лукреции, она тихо взвизгнула. – Господи! Это еще что?

– Faina, живет на деревьях в…

– Какая-то крыса!.. Вот и весь его подарок? – скривилась Изабелла. – Ума лишился! Папа в курсе, что он подарил тебе старую картинку с крысой? Возмутительно! Оскорбление и нашей семье, и тебе, совершенно…

– Там еще кое-что было, – рассеянно пробормотала Лукреция, любуясь тем, как художник передал контраст между жесткими усами и мягким брюшком куницы. – Вроде бы.

– Где? – потребовала Изабелла.

Лукреция небрежно махнула рукой.

– Где-то там.

Служанка подошла, вынула маленькую шкатулку из-под кипы бумаг и протянула Изабелле.

– Хм-м… – Изабелла повертела вещицу в руках, потрясла у уха. В ответ раздалось звяканье металла. – А вот это уже интереснее!

Даже не взглянув на Лукрецию, она сорвала бечевку и холщовую ткань, бросила на пол и увидела кожаный футляр.

– Ага! – Изабелла открыла крышку.

Лукреция по-прежнему рассматривала картину, зачарованная плотными слоями краски, и забыла о сестре. Потом услышала аханье и «Лукре, гляди!».

– Что? – не оборачиваясь, буркнула Лукреция.

– Гляди же! – Изабелла хлопнула ее по плечу. – Забудь ты про свою ужасную крысу и посмотри на…

– Больно, вообще-то. – Лукреция потерла плечо. – И незачем…

– Я тебя по щекам отхлещу, пигалица! – прикрикнула в нетерпении Изабелла. – Смотри, куда просят! Ты меня с ума сведешь.

Лукреция со вздохом оторвалась от картины.

– Ну что там? – нехотя спросила она, повернувшись в кресле.

И тоже ахнула. Сестра держала в руках ослепительный рдяный камень. Огромный рубин, оправленный золотом и жемчугом, подвешенный на гладкой цепочке из множества звеньев, а на ней – рубины поменьше. «Наверное, на шею», – подумала Лукреция. Большой рубин ярко багровел, словно капля замерзшего вина.

– Вот это я понимаю, подарок на помолвку, – одобрила Изабелла.

Лукреция промолчала. Она любовалась колье: казалось, оно притягивало к себе свет, а все остальное рядом с ним тускнело. Как тяжело, наверное, носить его на шее. Оно будет давить и царапать кожу.

– Нечестно, – ворчала Изабелла, прикладывая колье к шее и нетерпеливо вертясь перед зеркалом над каминной полкой. – Вот мне Паоло такого не дарит! И цвет мне к лицу! Тебе оно незачем.

– Почему?

– Что почему?

– Почему незачем?

– Ну… – протянула Изабелла, любуясь своим отражением, – тебе ведь такое неинтересно, да?

Взгляд Лукреции вернулся к животному на картине, блестящей позолоченной раме.

– Нет, наверное.

– Хочу его себе, – объявила Изабелла, держа колье на расстоянии вытянутой руки. – Можно забрать, да? Отдай.

Глаза сестры горели жадностью, она решительно поджала губы. Помолчав, Лукреция спросила:

– Написать ему «Спасибо за подарок, моя сестра его забрала»?

Изабелла пристально на нее посмотрела, рассчитывая всевозможные исходы такого письма, и недовольно вздохнула.

– Папа не позволит, – буркнула она про себя. – Нечестно! – Кулон с цепочкой скользнули обратно в шкатулку. Изабелла уже собиралась закрыть ее, однако замерла. – Что-то выгравировано на крышке.

– Правда?

– Да. Прочитать? – Не дожидаясь ответа, Изабелла забасила мужским голосом: – «Оно принадлежало моей бабушке, тоже Лукреции. От одной Лукреции к другой». – Сестра захлопнула шкатулку и швырнула сестре на колени. – Держи! – зло выпалила она. – Живи-поживай со своим напыщенным ослом!

Изабелла сердито зашагала к кровати и бросилась на нее лицом вниз.

Лукреция поставила шкатулку на стол, приоткрыла крышку и принялась разглядывать кулон. Кожаная обивка чуть приглушала великолепие и тревожащую красоту колье. Теперь оно казалось доступнее, проще. Камень был оправлен жемчужинами, похожими на зубки, – интересно, это ювелир так решил или бабушка Альфонсо? Какой была другая Лукреция? Отец говорил, она славилась красотой, и многие художники писали ее портреты. А вдруг этот кулон даже нарисован на одном из них? Наверное, стоит спросить Альфонсо в письме. Лукреция достала перочинный ножик и принялась затачивать кончик пера.

А Изабелла так и бурчала на кровати:

– Герцог Фанфаронии! «От одной Лукреции к другой»! Вот осел. Герцог Тридевятого королевства! Кто ж дарит крысу и драгоценности? Осел.

Лукреция молча придвинула к себе кусок пергамента. Только так и можно было справиться с гневными вспышками Изабеллы: не обращать внимания, пусть беснуется. Лукреция замерла с пером в руках. Как начать? «Дорогой Альфонсо»? «Ваше высочество»? «L’Altura»[30]30
  Ваше высокомерие (здесь) (ит.).


[Закрыть]? «Любимый»?

Лукреция закусила губу. Чернила на кончике пера высыхали, эмиссар ждал ответа, Изабелла хрипло напевала про мужей с тугими кошельками, да маленькими…

Лукреция отрешилась от происходящего. Ничего не слышала, не замечала. Прислонила к вазе рисунок куницы-белодушки и смотрела, смотрела, смотрела. Как чудесно, непривычно! За ней наблюдали, быть может, ее даже поняли. Как странно: человек, постигнувший ее характер, самую душу, видел ее лишь раз, причем мельком.

Она вспомнила, как в Неаполе отец исподтишка любовался ее матерью через полупрозрачную завесу, как тотчас решил взять ее в жены. Неужто и будущий герцог лелеял в сердце образ девочки с мышью в руках? И когда Мария, первая невеста, умерла, свои чувства он перенес на Лукрецию?

Дня через два Лукреция засунет картину под мышку и отправится искать учителя рисования: он частенько работал над чем-то в палаццо. Мамина придворная дама неохотно ее сопроводит. Наконец, учитель найдется на лестнице в коридоре: они с синьором Вазари будут набрасывать на потолке фреску с богиней Юноной на колеснице цвета павлиньего пера. Лукреция положит картину на стол, рядом с мелками, и она тут же зачарует художников, как добыча – кошек. Учитель спустится с лестницы, бережно возьмет картину обеими руками, стараясь не задеть пальцами, а Вазари заглянет ему через плечо. Учитель скажет, что работу выполнил опытный мастер.

– Видите, как один оттенок переходит в другой, какие осторожные мазки, как запечатлели зверька в движении?

Вазари кивнет, отметит с привычной серьезностью:

– Великолепно.

Лукреция задаст главный вопрос: почему слои такие толстые, зачем художник использовал так много краски? Вазари с учителем подумают, изучат куницу-белодушку, ее живую мордочку, приподнятую лапу; Вазари возьмет у учителя картину и повернет боком. Потом объяснит Лукреции: художники иногда пишут пейзаж или портрет, а сверху зарисовывают чем-то другим. Такое частенько бывает, если художник недоволен первоначальным вариантом, или ему не хватает денег на материалы, или он по какой-то причине хочет скрыть свою работу, или просто хочет усовершенствовать светотень. На tavola или холсте может быть скрыто три-четыре картины. Как на этой.

– Я тоже так хочу. Пожалуйста, научите меня, – попросит Лукреция.

Учитель покосится на наставника, Вазари вздохнет, но даст отмашку. Учитель вытрет руки о ткань и скажет:

– Пойдем.

А сейчас, в спальне, пока Изабелла еще лежала на кровати, а ее канарейка поглядывала на стол блестящим глазом, Лукреция расправила лист, приготовила перо и впервые написала его имя:

Дорогой Альфонсо…