Текст книги "Смерть и прочие хэппи-энды"

День 52-й

Утром первым делом я звоню в клинику.

– Это Дженнифер Коул, – представляюсь я. – Кто-то из вашей больницы попросил меня перезвонить и договориться о встрече. Я пациентка доктора Маккензи.

На секунду-другую в телефоне повисает странная тишина.

– Ах да, – мягко отзывается женщина. – Дженнифер, я так рада, что вы позвонили. Мы пытались связаться с вами.

Тот факт, что она тоже меня знает, немедленно вызывает у меня повышенную тревогу.

– Есть какие-то проблемы?

– Нет. Не проблемы, – возражает женщина. Потом откашливается. – Не могли бы вы прийти к нам и встретиться с доктором? Когда вы свободны?

– А вы не могли бы сказать, зачем? – Я принимаюсь перебирать в уме разные варианты.

– Боюсь, это должен сделать доктор.

Тут я начинаю по-настоящему подозревать: что-то не так. Я буквально кожей чувствую это.

– Во сколько вы могли бы прийти?

– Сегодня? В любое время.

– В десять часов вас устроит?

– Да.

Вот дерьмо! Мне назначают срочную встречу. Но почему? К чему такая спешка?

– Отлично, – говорит секретарша, и я слышу стук по клавиатуре. – Тогда до встречи.

Я вешаю трубку. Надо было сказать, что я могу прийти прямо сейчас! Час ожидания кажется вечностью – я все гадаю, зачем доктор захотел меня так срочно увидеть. И что там может быть настолько плохого?

Он уже сообщил мне самую ужасную новость. Что способно ее затмить? Возможно, он узнал новый метод лечения? Но что это мне даст? Только продлит эмоциональную пытку.

Я расхаживаю по комнате, то и дело хватаясь за какое-либо домашнее дело и не заканчивая его.

Я поднимаю одежду с пола спальни, вешаю платье в шкаф, а остальное бросаю в стиральную машину. Смотреть на разбросанные вещи слишком грустно. Они символизируют поражение, и хотя я на самом деле побеждена, я не хочу, чтобы напоминание об этом торчало перед глазами.

Я нахожу пустую коробку из-под печенья. Мой сувенир. Я прижимаю ее к груди, вспоминая наш вечер и пытаясь забыть о своем страхе.

В этот момент Гарри пишет мне, что благополучно долетел. Я радуюсь, увидев его имя на экране, и отвечаю значком поднятого вверх большого пальца. Это все, что я могу сделать в таком состоянии. И в итоге в больницу я прихожу раньше назначенного.

Секретарша тепло приветствует меня, лишь усиливая этим мое волнение.

Я усаживаюсь в приемном покое и принимаюсь бездумно листать бесконечные страницы старых журналов, сосредоточенная в основном на секретарше и ее ответах на звонки. И в какой-то момент я слышу свое имя.

– Да, – говорит секретарша, – я скажу ей.

Она смотрит на меня:

– Дженнифер, доктор Маккензи ждет вас.

Надо же, а ведь еще нет десяти часов. Доктор никогда прежде не принимал пациентов раньше времени. Я ощущаю еще большую внутреннюю дрожь, но, делать нечего, поднимаюсь с места. Стучу в дверь, затем приоткрываю ее и вижу доктора Маккензи.

Его очки в стальной оправе балансируют на кончике носа. Он поднимает взгляд от стола.

– А, Дженнифер, – произносит он, – рад вас видеть. Заходите.

Доктор вводит что-то в компьютер, отворачивается от экрана и окидывает меня изучающим взглядом.

– Вы хорошо выглядите.

Я вздрагиваю.

– Держу пари, вы говорите это всем своим пациентам.

Он откашливается.

– Садитесь, дорогая.

Интересно, могу ли я высказать сейчас свое мнение? Ненавижу, когда он называет меня «дорогая».

Я сажусь в кресло, ставлю сумочку на пол рядом с собой и сжимаю озябшие ладони, пытаясь унять в них дрожь.

– У вас сегодня прохладно, – говорю я.

– Да? Я не заметил. Может, включить обогреватель, если хотите?

– Все в порядке, доктор.

Перед ним лежит моя медицинская карта, и он с самым серьезным выражением лица принимается перебирать бумаги. Едва ли это хороший знак.

Я неловко ерзаю на вращающемся кресле.

Кажется, нам обоим неловко, но у него преимущество: он знает причину, почему я здесь.

Тишина длится, наверно, секунды три и ощущается весьма тяжелой и напряженной.

– У меня есть для вас новости, – начинает доктор.

Я застываю в кресле. Во рту так сухо, что язык прилипает к нёбу.

– Произошла ошибка, – продолжает он.

Я смотрю на него в сильном напряжении – будто превратилась в камень.

Однако я по-прежнему из плоти и крови, ибо сердце мое бьется со скоростью сто миль в час.

– В каком смысле ошибка? – спрашиваю я.

Доктор берет в руки ворох бумаг и, проводя пальцем по краю, выстраивает их в аккуратную стопку.

Почему он всегда так делает? Почему не может говорить быстрее?

Доктор откашливается и произносит:

– В хорошем смысле. Во всяком случае, для вас.

Доктор Маккензи сидит в своем кресле очень прямо, и я тоже выпрямляюсь. Он облизывает кончик пальца и быстро перелистывает несколько страниц из стопки.

– Кажется… – Он снова кашляет.

– Да, доктор?

– Что ж, похоже на то… к сожалению, хотя, конечно, на самом деле к счастью…

Да что с ним такое?!

– Вам дали чужие результаты анализа крови.

В этот момент я, что называется, «плыву».

Я еще слышу его монотонный голос где-то в отдалении, что-то мне говорящий, но меня словно нет в кабинете; его слова ускользают. Все кружится, и комната сливается в одно большое синее пятно.

И следующее, что я помню, – как доктор Маккензи наклоняется надо мной, хлопая по щеке.

Я ощущаю его кислое дыхание.

– Вы в порядке, Дженнифер?

Я пытаюсь сфокусировать на нем взгляд.

– Ну вы же мне это и сказали, доктор, – замечаю я, потирая щеку.

Он улыбается с явным облегчением.

– Да, – подтверждает он. – Да, это так. – Потом берет меня за руку и похлопывает по ней. – Давайте я помогу вам снова сесть в кресло.

Доктор не слишком твердо поднимает меня (я обхватываю его рукой за плечо), затем неуклюже опускает в кресло и возвращается за свой стол, потирая поясницу.

Он наливает нам обоим воды и глотает из своего стакана.

Я жадно осушаю стакан за считаные секунды.

– Мне очень жаль, что мы подвергли вас такому испытанию, – произносит доктор. И продолжает говорить, не оставляя пауз для вопросов, которые могли бы у меня возникнуть: – Я так рад сообщить, что мы ошиблись. В кои-то веки. Так намного лучше, Дженнифер. Вам, очевидно, потребуется время, чтобы оправиться от этой отличной новости, и я уверен, что вы будете очень сердиты на меня, но я должен извиниться и просто сказать: мой персонал состоит из обычных людей. Если бы не медсестра, с которой вы говорили до того, как поехали в спа-салон, мы, возможно, не заметили бы ошибку. – Он словно намекает, что я все равно хорошо провожу время, так в чем же проблема? – До тех пор, пока ваше неожиданное выживание не привлекло бы наше внимание к этому вопросу. Или… ну ладно, не важно.

Я в шоке. Просто не знаю, как реагировать. Я буду жить? Но это означает, что кто-то еще умрет. Какой ужас! Но тогда – надо взять себя в руки – я-то выживу. И это хорошо. Верно? Но та бедная женщина. У нее окажется еще меньше времени, чем у меня, чтобы рассказать своей семье. Чтобы решить, как она хочет провести свои последние недели. А теперь я, захватившая ее драгоценные дни, снова имею все время в мире, и мне кажется, что я обманула всех.

Что-то я запуталась…

– Так что же со мной не так, доктор Маккензи?

– Ничего, – отвечает он весело.

Внезапно он становится весьма жизнерадостным.

Я сижу перед ним в смятении, а он бесстыдно веселится. Да как он смеет!

– Но я плохо себя чувствую, – сообщаю я. – Меня постоянно тошнит, я устала до смерти, и у меня идет кровь из носа. Я все время хандрю. Все, как в вашей брошюре.

Доктор мрачнеет.

– Какие лекарства из тех, что я прописал, вы принимали? – интересуется он обвинительным тоном.

И это окончательно выводит меня из себя.

– Почему вы постоянно говорите так, будто это я виновата? Если я не пришла к вам своевременно, это моя вина. Если я приняла пилюли, которые вы же прописали, это тоже моя вина. Но я не выпила ни одного из тех лекарств по вашему рецепту, доктор. И я бы сказала, что вам крупно повезло. Потому что, не будем забывать, это ваша вина…

Мне не особо нравится наблюдать за его смущением, но правда!

– И подумать только, что моя мать считала вас каким-то полубогом!

Его кадык дергается. Он понимает, что не может ничем мне возразить.

– Мне бы очень хотелось, чтобы подобной ошибки никогда не происходило, и мне очень жаль, что она произошла. – Доктор Маккензи быстро выдыхает. – Я спросил о препаратах только потому, что у вас могла возникнуть на них реакция.

– Очевидно, этого не случилось.

– Хм, – доктор опускает голову. – Конечно, такие симптомы вполне могут быть психосоматическими. Наше сознание весьма хитро устроено.

Что он мне сейчас собирается втереть? Что я придумала фальшивую смертельную болезнь, поскольку мне сказали, будто она у меня есть?

Но тут я вспоминаю Эмили и ее ипохондрию. Интересно, были ли ее симптомы так же реальны для нее, как мои для меня? Надо отдать должное доктору Маккензи, возможно, он прав. Насколько тонка грань между тем, что реально, и тем, что мы делаем реальным?

– Так что показали мои анализы крови?

Он опять откашливается.

– У вас анемия, отсюда и усталость. Я пропишу вам таблетки, содержащие железо. И у вас начинается менопауза.

Я в ужасе гляжу на него:

– Вы хотите сказать, что все это из-за менопаузы?

– Да! – К нему возвращается этот радостный тон. – Пременопаузальный синдром.

– Но мне так плохо…

– Так это и не пикник.

– Спасибо, доктор.

Он качает головой, потирая бровь.

– Простите, Дженнифер. Но ваши ощущения могут оказаться психосоматического характера.

– Я ничего не выдумываю, – заявляю я, не желая казаться лгуньей, словно это важнее моего здоровья.

– Хм, – только и говорит он.

Мы смотрим друг на друга, как бы подводя итоги встречи.

– А что же будет с пациенткой, чьи результаты я получила?

– Я не могу обсуждать это с вами, дорогая. Давайте сосредоточимся на плюсах. Вы будете жить.

– Но как она все восприняла? По моим подсчетам, эта ошибка лишила ее половины оставшейся жизни. Я имею в виду, вы не думаете, что мне нужно встретиться с ней? Может…

– Я понимаю ваше беспокойство, но врачебная тайна означает, что это невозможно. Вы получили свою жизнь обратно. Позвольте мне взять на себя ответственность за остальное.

Я пристально смотрю на него. Хорошо. Я должна мыслить позитивно.

– Значит, я буду жить. – Кажется, я проверяю, как звучат эти слова. – И это, конечно, хорошо. Но почему я так чертовски плохо себя чувствую?

Доктор чешет в затылке.

– Пременопауза не самое легкое время. Но не желаете ли сдать еще несколько анализов, чтобы вам не думалось?

Я искоса смотрю на него.

– Это была большая ошибка, Дженнифер, и она больше не повторится. Женщину, которая внесла неправильные результаты теста в вашу карту, уже уволили.

– Ох, – говорю я. – Из-за этого я чувствую себя вдвойне ужасно.

– Вы должны чувствовать себя фантастически. Вам стоит пойти домой и отпраздновать это.

– Серьезно? Наверно, я стану первой женщиной, которая отпразднует свою пременопаузу.

Он смеется. Доктор Маккензи действительно смеется. Я очень благодарна ему – это снимает напряжение.

– Я хочу взять еще один образец вашей крови. Мы должны выяснить причину вашего недомогания. На всякий случай.

– На случай чего? – осведомляюсь я. – Мне больше не нужны плохие новости. Я лучше буду жить в неведении.

– Вам решать. – Он снимает очки и потирает переносицу. И вскидывает кустистые седые брови, давая понять, что это вообще-то не мое дело и он уже принял решение.

– Хорошо, доктор Маккензи, – я закатываю рукав. – Будь по-вашему.

Однако мы оба знаем, что «по его» произошло бы в любом случае.

Часть 2

Глава 1

Вы, наверное, думаете, что я должна радоваться и праздновать свою удачу, как посоветовал доктор Маккензи. Но все не так просто.

Полтора месяца я мысленно готовилась к смерти, и это оказалось шоком – узнать, что я буду жить. Хороший шок, конечно, но тем не менее острый.

Я чувствую себя виноватой. Возможно, это «вина выжившего», потому что… ну, как насчет женщины, которая должна была получить эти результаты?

Я знаю, доктор Маккензи сказал, что возьмет ответственность за нее на себя, но все же… Мысли о ней преследуют меня. Есть ли у нее шанс исполнить предсмертное желание? Или она уже умерла? Кто-нибудь держал ее за руку?

Думать об этом тяжело…

Еще я ощущаю странное смущение. Просто не знаю, как справиться с этой новостью. Как мне рассказать людям?

«Да, кстати, я вовсе не умираю. У меня просто пременопауза».

Неужели все так прозаично? Разве это не могло быть хоть немного эффектнее? Я чувствую неловкость и стыд. Подавленность.

И еще кое-что кажется странным и эгоистичным: я осознаю, что мне будет не хватать внимания, как бы нелепо это ни звучало. Ведь когда окружающие думают, что ты умираешь, они уделяют тебе больше внимания.

Ради тебя они забрасывают дела и думают о тебе больше, чем обычно. И, если честно, мне это нравилось.

Теперь же я беспокоюсь, что люди перестанут мной интересоваться, потому что я – это снова я. Обычная скучная Дженнифер из отдела кадров. Да, я знаю, что приспособлюсь к нормальной жизни, как привыкаешь вновь к будням после отличного отпуска. Но в данный момент мысль о возвращении к непримечательной нормальности кажется довольно неприятной. Мой разум снова и снова пытается отыскать во всем этом смысл.

Я думаю, что у меня как минимум посттравматический стресс. В клинике доктора Маккензи определенно считают именно так. Они даже предложили мне год бесплатной психотерапии.

«Вам может помочь, если вы захотите об этом с кем-то поговорить», – пояснил доктор Маккензи. Как вам такое понравится? Однако я не хочу ни с кем обсуждать произошедшее, тем более с психотерапевтом.

Я выключила свои телефоны, потому что, если кто-то позвонит, мне придется рассказать правду, а я пока не готова. Ошибка была не моя, но все равно я чувствую себя обманщицей.

Да, Оливия наверняка не сочтет меня мошенницей. Она придет в восторг. А как остальные? Смутится ли Фрэнк оттого, что показал свою уязвимость, ослабил бдительность? Позволит ли вернуться мне на работу или больше не сможет смотреть мне в глаза? Что подумает Изабель? Пожалеет ли, что рассказала о Барри, потому что я не унесу ее секрет в могилу в ближайшее время? Призналась ли бы она в своем романе, если б не моя «смертельная болезнь»?

И если я когда-нибудь столкнусь с Энди, будет ли он шокирован и раздражен, решив, что его эмоционально шантажировали, чтобы он признал правду о своем браке?

И – о мучение и стыд! – будет ли Гарри по-прежнему любить меня? О, пожалуйста, пусть Гарри все еще меня любит!

Посмотрим правде в глаза: написала бы я эти чертовы письма, если бы не думала, что умираю? Конечно, нет. Но разве в этом суть? Постоять за себя стоит риска. Это важнее, чем гордость. Важнее, чем страх потерять достоинство. Даже когда ты не умираешь. Мне просто нужно убедить себя в этом.

Я открываю ноутбук и начинаю безрассудно гуглить информацию о пременопаузе, зная об опасностях подобного любопытства. Я должна – мне требуется точно понять, что это значит. В чем значение «пре»?

На эту тему есть куча сайтов. Я выбираю тот, что кажется самым удобным, и прокручиваю страницу вниз до «симптомов». Количество параллелей с тем, что недавно было моим «очень редким расстройством крови», поражает. Потливость, головокружение, депрессия, недосып, перепады настроения. Ага, хорошо, что это никогда не доходит до лихорадки и бреда и не сравнится с кровавой рвотой или комой – штуками, которыми меня пугали брошюры по поводу моего «озиса»; но неудивительно, что я не сомневалась в первоначальном диагнозе. Однако почитали бы вы эти жалобы на форуме! Некоторые женщины, переживающие менопаузу, чувствуют, что умирают. Иногда они даже хотели бы умереть… Нет, едва ли мои страдания являются психосоматическими – мне кажется, все хуже. Мне следовало бы приготовиться, но я никогда не была готовой к гормональным перестройкам.

Наша мама ни разу не обсуждала с нами устройство тела. Когда мы с Изабель стали достаточно взрослыми, чтобы узнать о сексе, она просто вручила нам книгу «Откуда я взялся?».

Остальное я узнала из школьных сплетен в раздевалке. Иногда мне кажется, мама жалела, что у нее не сыновья и поэтому нельзя предоставить отцу освещать интимные вопросы. А ведь это долг матери – предупредить дочерей о всех потенциальных опасностях женского существования, начиная с половой зрелости. И сделать это лучше, чем «Гугл». Потому что от гугления любой болезни так и хочется вышибить себе мозги.

Мать может держать тебя за руку, смотреть тебе в глаза и обсуждать все открыто. Чтобы, когда это случится, ты могла вспомнить информацию, которую она старательно поместила в твой мозг, и подумать: «Ах да! Я выживу. В конце концов, взять маму – она проходила заместительно-гормональную терапию и чувствовала себя отлично». Конечно, я не знаю точно, пользовалась ли мама ЗГТ. Только предполагаю, что пользовалась. В конце концов, это лекарство, а мама являлась фанатом таблеток. Она вообще не принимала идею стоического страдания. Антибиотики вредны для вас? Чепуха, говорила она. Но почему она не обсуждала с нами телесные вопросы? Почему «секс», «вагина» и «менопауза» считались такими грязными словами, что она даже не могла произнести их? Чего она так боялась? Нашего возмущения? Обвинений в том, что мы родились девочками?

Я понимаю, что мне нужно поговорить с Изабель. Я должна спросить ее, как она относится к своим дочерям. Надеюсь, она не совершает ту же ошибку, что и наша мать?

Дочерям нужно оказывать поддержку. Во всем. Сейчас даже больше, чем когда-либо.

Я смотрю, который час. Час ночи. Я потратила кучу времени, глазея в экран. Пора уже ложиться спать и как-то подготовиться к новой жизни и рассказу о том, что моя болезнь была обманом.

То есть нет, не обманом! Ошибкой.

Я раздеваюсь и стою перед зеркалом в ванной, собираясь почистить зубы. И сообщаю своему отражению, что здорова. Просто я вхожу в новый гормональный цикл, пусть это и ужасно.

И еще я хороший человек. Мои друзья поймут эту ошибку и порадуются за меня. Я отдаю себе отчет, что это будет не очень-то легко и просто. Пожалуй, это станет самым большим испытанием любви и дружбы, которое я когда-либо проходила. Слава Богу, я не поддалась уговорам Пэтти и не рассказала остальным коллегам!

А потом я встряхиваюсь и выпрямляюсь. Я буду жить.

Я БУДУ ЖИТЬ!

Я просила об этом, и сострадательный Бог либо Вселенная меня услышали – ну, или же это была удача. И все те, кого я люблю, обязательно придут от этого в восторг. Я должна уже завязать со своим пессимизмом…

Укладываясь спать, я решаю, что пора взглянуть в лицо реальности. Завтра я начну рассказывать свою хорошую новость тем, кому это важно.

И завтра, конечно же, все будет хорошо.

Глава 2

Этой ночью я сплю урывками, и мне снится, как я рассказываю всем об ошибке, глядя на безликую толпу и слушая их радостные крики, однако, проснувшись, понимаю: пока стоит держать это открытие при себе. Рассказывать рано. Мне ведь должны еще позвонить из больницы и сообщить результаты последних анализов. Доктор Маккензи пообещал, что их сделают достаточно быстро.

Интересно, почему до сих пор от них нет никаких вестей? Черт! Я такая идиотка. Совсем забыла, что отключила домашний телефон и выключила сотовый, когда мне хотелось побыть одной в своей норе.

Мне больше не стоит этого делать. Не могу же я просто прятаться от мира, пока решаю, как быть со своим будущим! Я включаю мобильный телефон, и на экране высвечивается несколько сообщений. Тут же оживает и моя голосовая почта. И пока механический женский голос сообщает мне, что я пропустила двадцать один звонок – двадцать один! – в дверь звонят.

Я замираю на месте в своем старом халате, разрываясь между телефоном и дверью и не зная, что делать сначала – кидаться открывать или разобраться с пропущенными звонками. В дверь снова неистово трезвонят.

Нежданный гость теперь просто нажал на кнопку и не отпускает. Я отбрасываю телефон. Кто, черт возьми, это может быть? Почтальон никогда не бывает таким агрессивным.

Я смотрю в глазок. О Боже! Это Оливия с Дэном.

Оливия выглядит посеревшей и испуганной. Я сразу понимаю, почему она здесь. Мне хочется спрятаться и затаиться, но я не могу так с ней поступить.

И я открываю дверь – медленно… виновато.

– Дженнифер! Черт, Дженнифер! Я думала, ты умерла! – Лицо Оливии такое же красное, как и волосы. У нее истерика. – Где ты была? Почему не отвечаешь на звонки?!

Дэн стоит рядом, обнимая ее за плечи, как будто защищая от врага.

– Заходите, – приглашаю их я. – Извините. Все в порядке.

– Да уж вижу! – произносит она со слезами на глазах. – Что происходит, черт побери? В смысле… О Боже, я не должна злиться, Дженнифер, прости меня. Извини за грубость, просто мы очень беспокоились о тебе. Ты уехала и не отвечала.

– Ты думала, что Гарри убил меня?

– Не смешно. Я думала, что найду тебя лежащей на полу. Сейчас не лучшее время, чтобы отгораживаться от людей, которые о тебе переживают. Это несправедливо.

– Знаю, знаю, – бормочу я. – Простите. Серьезно.

– Ну ладно, хорошо. – Оливия прерывисто вздыхает, сжимая мою руку. Уголки ее губ опущены. – Просто я рада, что имею возможность на тебя разозлиться.

Я обнимаю ее с виноватым видом, ощущая неимоверный стыд.

Она хочет еще что-то сказать, но я ее останавливаю:

– Оливия, – говорю я, – я должна перед тобой извиниться. Прости, что заставила тебя так волноваться.

Подруга едва заметно улыбается:

– Извинения приняты.

– И нам всем нужно выпить чашечку чая и взглянуть на события под другим углом, потому что произошло нечто удивительное и замечательное.

На лице Оливии появляется любопытство.

– Правда? – Она вытягивает свою длинную шею, качает головой и расправляет плечи, стряхивая напряжение. – Что? Что случилось? Ты собираешься замуж за Гарри?

Я усмехаюсь:

– Я скажу, когда мы усядемся. Проходите в гостиную, а я пока поставлю чайник. Дэн, какой чай ты предпочитаешь?

– С молоком и без сахара, – отвечает Дэн.

Оливия смотрит на него, как на сумасшедшего.

– Как ты можешь говорить о чае? – интересуется она. – Я хочу услышать, что случилось!

– Сначала чай, – заявляю я. – Идите в гостиную и расслабьтесь.

– Расслабиться? Я хочу все узнать. Сейчас!

– В гостиную! – повторяю я, пытаясь ее урезонить. – Веди себя, пожалуйста, прилично.

Она глядит на меня с подозрением.

– Кто бы говорил! В смысле, не буду врать: когда я увидела тебя в дверях, мне захотелось придушить тебя. – Оливия берет Дэна за руку. – Ну ладно, давай оставим леди со встрепанной прической и в халате с ее чайными пакетиками наедине.

Она все еще злится.

Я ставлю на поднос три чашки обычного чая и несу в гостиную.

Я больше никогда не притронусь к имбирному чаю. Это вкус смерти. Пора вернуться к своим старым привычкам.

Оливия и Дэн сидят на диване вплотную друг к другу. Дэн выглядит потерянно и неуверенно, а Оливия – нетерпеливо и беспокойно. Я протягиваю им по чашке, и Оливия впивается в меня горящим взглядом.

– Ну? – спрашивает она.

Я сажусь в кресло и отпиваю из своей чашки. На секунду закрываю глаза, а потом выпаливаю:

– Произошла ошибка.

В комнате повисает тишина.

Я смотрю на них – их лица выглядят застывшими, как на фото.

– Что ты имеешь в виду? – после паузы осведомляется Оливия. – Ошибка? Какая ошибка?

– Врачебная ошибка. В хорошем смысле.

Внезапно на меня накатывает волна облегчения. Я отставляю чашку, закрываю лицо руками и даю волю слезам.

Я слышу, как Дэн шепчет:

– Может, мне лучше уйти?

– Нет, – бормочет Оливия. А затем неуверенно спрашивает: – Что это, Джен? То, что я думаю?

– Они дали мне неверные результаты, – всхлипываю я. – Я не умираю. Я вхожу в долбаную менопаузу. Я стану потной, капризной и непредсказуемой, но буду жить!

Оливия ставит чашку на пол и вскидывает руки:

– Просто не верится. Поверить не могу, черт побери! – Она вскакивает и начинает прыгать на месте. – Иди же сюда, глупая старая климактеричка, и обними меня так крепко, как никогда. Чего ты ждала, Дженнифер? Собиралась завязать свою новость бантиком и подарить мне на Рождество?

– Рождество… – повторяю я. – Я совсем забыла о Рождестве… Я встречу Рождество! – Я издаю радостный вопль.

Мы восторженно машем руками в воздухе, и Оливия хватает меня в объятия и качает из стороны в сторону, как в каком-то диковинном танце.

– Не могу поверить, – поет Оливия. – Это похоже на сон!

– Что уж говорить про меня, – откликаюсь я. – Я совсем не уверена, что не сплю.

– О, ты вполне проснулась, – замечает Дэн, напоминая нам о своем присутствии.

– Давай к нам, Дэн, – зову я, – это групповое объятие.

– Подожди минутку, дорогой, – говорит ему Оливия. – Я хочу, чтобы эта женщина побыла со мной еще несколько секунд. Хочу прочувствовать ее жизненную силу и убедиться, что кошмар закончился. – И она принимается целовать меня в лоб, как цыпленок, клюющий зернышки. – Боже, я люблю тебя, – приговаривает она между поцелуями. – Я даже не представляла до сих пор, насколько. Наверно, я хотела придержать глубину своих чувств, надеясь, что от этого будет не так больно потерять тебя. А теперь мне и не нужно. И не надо беспокоиться о твоих гребаных похоронах. Ты пробудешь рядом намного дольше. – Подруга прижимается к моей шее и обнимает так крепко, что я едва могу вдохнуть.

– Думаю, через минуту ты вполне можешь убить меня, Лив, – пищу я.

Оливия отстраняется и улыбается.

– Иногда приходится страдать из-за любви, – замечает она. – Правда, Дэн? А сейчас время для группового объятия.

Дэн недоуменно хмурится:

– Я не уверен, что должен вмешиваться.

– Да ладно тебе, – говорю я, – не будь таким занудой. Присоединяйся!

Мы с Оливией приоткрываем для него щель в нашем кругу.

Дэн поднимается с места:

– Ладно. Я всегда мечтал попробовать что-нибудь эдакое втроем.

– Продолжай мечтать! – фыркает Оливия, и мы трое обнимаемся так крепко, как только можем.