Текст книги "Просто незабываемая"

– Взяла. Я была возмущена, но у меня не было другого выбора, кроме как дать такое обещание – во всяком случае, я считала, что не было. А потом я подумала – почему нет? Почему не взять у нее деньги, несмотря на то что я уже не собиралась выходить замуж за ее сына? Вот так я их и взяла. Мне нужны деньги, чтобы обрести свободу, – так я обосновывала свое решение. Все деньги я отдала леди Лайл, а потом собрала дорожную сумку и ушла из ее дома, пока она была на вечернем приеме. У меня не было никаких планов, но на следующий день я увидела объявление о месте учительницы в школе мисс Мартин, а еще через день ее лондонский агент согласился отправить меня в Бат на собеседование. Лусиус, мне необходимо было уехать, и я уехала. Я не могла оставаться в Лондоне. Я думала, что связана контрактом, который находила совершенно неприемлемым, вокруг меня грозил разразиться скандал, и как леди Лайл, так и леди Фонтбридж могли дать ему ход в мгновение ока. Я уехала, вопреки всему все же надеясь, что получу возможность начать все сначала, построить новую жизнь. И как ни странно, все получилось. С тех пор я была счастлива – пока не встретила вас.

– Ах, любовь моя! – Лусиус снова взял ее за руку, но на этот раз Фрэнсис удалось ее вырвать.

– Нет, вы не понимаете! – воскликнула она в тот момент, когда экипаж сделал резкий поворот, заезжая в мощенный булыжником двор небольшой провинциальной гостиницы, где их уже ожидал Питере, стоя рядом со своей двуколкой. – Вы не понимаете, почему мне пришлось дать такое обещание графине Фонтбридж. Она знала что-то, что сказала ей леди Лайл, что-то такое, чего даже я сама не знала. Полагаю, леди Лайл хотела получить гарантию того, что я не выйду замуж за Чарлза, не перестану петь и платить ей огромные суммы денег в счет долгов, которые она, вполне возможно, сфабриковала. Но у меня была единственная мысль: мои бабушки никогда не должны узнать правду. Я понимала, что они этого не переживут. – Фрэнсис, по-видимому, не замечала, что экипаж остановился, и Лусиус рукой сделал Питерсу знак не открывать дверцу. – Я не та, кем вы меня считаете.

– Не Франсуаз Хеллард и не Фрэнсис Аллард? – тихо спросил он.

– Я вовсе не француженка и не англичанка. Моя мать была итальянкой и, насколько мне известно, отец тоже итальянец. На самом деле я не знаю, кто он был – или есть. – Положив руки на колени, Фрэнсис смотрела на них, а Лусиус смотрел на ее профиль. – Она была певицей, – продолжила свой рассказ Фрэнсис, – и мой отец влюбился в нее и женился на ней, несмотря на то что она уже носила ребенка от кого-то другого. Когда она умерла через год после моего рождения, он вернулся вместе со мной в Англию и воспитывал меня как свою дочь. Он так и не открыл мне правду – в первый раз я узнала ее только три года назад.

– А вы уверены, что это правда?

– Думаю, в глубине души я всегда сомневалась, не злобная ли это выдумка. – Фрэнсис улыбнулась, глядя на свои руки. – Но мои двоюродные бабушки как раз сегодня подтвердили эти слова. Прежде чем уехать, я все им рассказала и неожиданно узнала, что отец уже сделал это, как только прибыл со мной в Англию. Они всегда это знали.

Лусиус понял, что она плачет, когда от упавшей ей на колени капли потемнела ткань платья, и протянул Фрэнсис носовой платок. – Вот видите, я не могу выйти замуж ни за кого из высших слоев общества. Я не могу выйти замуж за вас. И прежде чем наброситься на меня с возражениями, остановитесь и подумайте, Лусиус. Вы дали обещание своему дедушке и всей своей семье. Я познакомилась с ними и увидела вас в семейном кругу. Я поняла, что вы к ним привязаны и, больше того, любите их. И я понимаю, что ваша импульсивность почти всегда объясняется любовью. Думаю, вы сами плохо представляете себе, какой вы замечательный человек. Ради своей семьи вы не должны на мне жениться.

Глупо, но Лусиусу вдруг самому захотелось заплакать. Неужели это правда? Быть может, он действительно не такой уж никчемный человек, каким иногда себя считал?

«Я понимаю, что ваша импульсивность почти всегда объясняется любовью».

– Уже совсем стемнело, – сказал Лусиус, – и если в этой гостинице мне не предложат на ужин достойный мясной пирог, я буду дьявольски зол. Полагаю, вы готовы выпить чашку чая?

Фрэнсис высморкалась и взглянула по сторонам, словно только сейчас осознала, что экипаж уже не катится по проезжей дороге.

– О, Лусиус, – засмеялась она дрожащим смехом, – две чашки будет еще лучше.

– И еще одно, – сказал он, прежде чем сделать Питерсу знак открыть дверцу и опустить ступеньки. – На эту ночь мы мистер и миссис Маршалл. Не будем шокировать нашего хозяина тем, что, прибыв в одном экипаже, объявим себя виконтом Синклером и мисс Аллард. – Не дав ей возможности ответить, Лусиус выпрыгнул из экипажа и, обернувшись, подал Фрэнсис руку.

– Я уже начал думать, хозяин, – сообщил Питере, – что мне до самого рассвета придется отвлекать внимание старины Томаса, чтобы он смотрел сюда, а не оглядывался назад.

Лусиус оставил остроту без внимания.

Глава 24

– Это важно, – сказала Фрэнсис. – Действительно важно, Лусиус.

– Абсолютно не важно. – Он смотрел на Фрэнсис с явным раздражением. – Боже мой, Фрэнсис, если бы только вы рассказали мне все это, когда мы попали под дождь в Сидней-Гарденс, к этому времени мы уже были бы мужем и женой.

– Это невозможно. – Ее сердце наполнилось болью. – Вы даже не хотите подумать, Лусиус.

В гостинице не было отдельного кабинета, и они, сидя в общем обеденном зале, не могли продолжать обсуждать свои проблемы. Хозяин принес им ужин – ростбиф с овощами, но Фрэнсис хотелось бы заказать только хлеб с маслом и чай.

Лусиус был красив и элегантен, он переоделся к ужину и побрился, и эта последняя процедура происходила на глазах у Фрэнсис, когда она, обхватив руками колени, сидела на широкой кровати в их общей комнате.

Сцена была до боли домашней. Лусиус был без рубашки, и Фрэнсис видела крепкие мускулы у него на руках, на плечах и на спине. Он был великолепно сложен, хотя нельзя сказать, что Фрэнсис рассматривала его с научной точки зрения – она просто ощущала в нем мужчину.

И еще она полностью отдавала себе отчет в том, что они проведут ночь вместе в этой комнате – и в этой постели, но это ее нисколько не смущало.

– Для вас важно, что Аллард – или, полагаю, Хеллард – не был вашим настоящим отцом? – спросил Лусиус и, взяв в руки нож и вилку, разрезал мясо.

– Поначалу было очень важно, и мне не хотелось этому верить. Но мне кажется, это совсем не то, что стала бы распространять леди Лайл. Она была жадной и временами злобной, но я не думаю, что она настолько безнравственна. Со временем, когда я оправилась от первого потрясения, я поняла, что любовь, которой отец всегда окружал меня, была еще более ценной, чем я всегда ее считала, потому что я даже не была его плотью и кровью. Но это важно в других отношениях. В обществе я была самозванкой. Я не могла выйти замуж за Чарлза, даже если бы все еще любила его. И нельзя обо всем говорить в прошедшем времени – я не могу выйти замуж за вас.

– Неужели вы столь наивны, Фрэнсис? Часто люди из высшего общества вовсе не имеют тех родителей, о которых заявляют. Разве вы не слышали, как говорят, что если женщина подарила своему мужу наследника и еще одного ребенка, она может продолжать наслаждаться жизнью, как ей заблагорассудится, при условии, что будет осмотрительна? Существует много великосветских женщин, делающих это с большим энтузиазмом и поставляющих своему мужу целую армию отпрысков, к появлению которых он не имеет никакого отношения. И что же сказали ваши бабушки?

– Они сказали, что когда первый раз увидели меня, я была совсем крошкой с большущими глазами, и они сразу же полюбили меня. Они сказали, что когда отец рассказал им правду обо мне, то это просто не имело для них никакого значения. Мой отец был у них любимым племянником, а он признал меня как собственного ребенка, и им никогда и в голову не приходило не считать меня своей внучатой племянницей. Они сказали, что я для них самое дорогое сокровище.

– Когда сегодня днем я был у них с визитом, они еще сказали мне, что вы их наследница.

– О-о! – Фрэнсис с легким стуком положила вилку и нож, отказавшись даже делать вид, что ест.

– Фрэнсис, вы же не собираетесь снова расплакаться? Если бы я знал, я прихватил бы с собой дюжину чистых носовых платков. Но я этого не знал, так что не плачьте, любовь моя.

– О, я не плачу. Но три года назад, когда графиня Фонт-бридж явилась ко мне со своими угрозами, я думала только о них. Я не вынесла бы, если бы они узнали, как их обманывали все эти годы. И наверное, мне была невыносима мысль о том, что я могу потерять их любовь. Но сегодня, когда я пришла к ним в летний павильон, чтобы все им рассказать, они были в смятении оттого, что я знаю правду. А потом они обнимали и целовали меня, называя глупышкой зато, что я хотя бы на секунду усомнилась в них.

– Вот видите, Фрэнсис? Они со мной согласны – в том, что вы глупышка. Никогда не следует сдаваться перед угрозами и шантажом. Я вернусь, найду леди Фонтбридж и, если желаете, дам ей пощечину – вернее, дал бы, но не по-джентльменски так поступать с дамой.

– Ах, Лусиус! – рассмеялась Фрэнсис. – Я побывала у нее сегодня утром и сказала ей, что хотя я и уезжаю в Бат, я больше не считаю себя связанной обещаниями, которые дала больше трех лет назад, кроме одного – не выходить замуж за Чарлза, потому что я вовсе не собиралась этого делать. А потом я посетила леди Лайл и заявила ей, что больше не считаю себя ее должницей и ничем не обязана Джорджу Ролстону. Она пригрозила мне распространить в Бате свои злобные сплетни, а я сказала ей название школы и где ее найти.

Вилка Лусиуса застыла в воздухе между его ртом и почти пустой тарелкой, он ухмыльнулся, и Фрэнсис почувствовала, как у нее в груди подпрыгнуло сердце.

– Браво, моя любовь!

– Лусиус, – со вздохом сказала Фрэнсис, – за последний час вы уже в третий или четвертый раз называете меня так. Вы должны это прекратить. Правда, должны. Вам необходимо сосредоточиться на том, чтобы выполнить обещание, которое вы дали своему дедушке. Если мисс Хант больше не кандидат в невесты, вы должны найти кого-то другого.

– Я ее нашел.

– Вашей невестой должна быть та, кого примет ваша семья, – снова вздохнув, сказала Фрэнсис. – Вы это понимаете. Вы дали обещание, как только узнали, что здоровье графа Эджкома ухудшается. Знаете, почему вы дали это обещание? Потому что это был ваш долг? Да. Я не сомневаюсь, что долг очень много значит для вас. Потому, что вы любите дедушку, свою мать и сестер? Да. Вы должны жениться, остепениться и иметь собственную семью, Лусиус, потому что вы любите семью, которая вскормила вас, и чувствуете, что обязаны ей своим благополучием.

– Сегодня вы готовы приписать мне кучу сентиментальных мотивов, объясняющих мои поступки. – Его тарелка была пуста, и Лусиус, положив нож и вилку, взял бокал с вином. – Но если в том, что вы говорите, есть доля правды, Фрэнсис, то в этом тоже правда – я женюсь по любви. Я так решил, и это ставит вас в неловкое положение, потому что я люблю вас и, значит, не могу выбрать никого другого. И еще я должен до конца лета выполнить свое обещание.

Подошел хозяин, чтобы убрать посуду, а вслед за ним официантка принесла две тарелки с дымящимся пудингом, но Фрэнсис отказалась от своей порции и попросила подать чай.

– Ваш отец знал вас с момента вашего рождения, не так ли? – спросил Лусиус, как только они остались одни. – Он женился на вашей матери? Он дал вам свое имя?

– Да, конечно.

– Тогда вы законнорожденная. В глазах церкви и закона вы Фрэнсис Аллард или, возможно, Франсуаз Хеллард.

– Но ни один ярый фанатик, узнав правду, не захочет на мне жениться.

– Боже правый, Фрэнсис, почему вы хотите выйти замуж за ярого фанатика? Это сулит совершенно безотрадную судьбу. Вместо этого лучше выходите замуж за меня.

– Мы все время ходим по кругу.

– До меня, Фрэнсис, только сейчас дошло, – сказал Лусиус, оторвавшись от пудинга и улыбнувшись ей, – что вы никогда не предлагали почечного пудинга и сладкого крема после пирога с мясом. Но я скажу почему. Тот пирог был настолько хорош, что пудинг был бы лишним.

Глядя на Лусиуса через стол, Фрэнсис поняла, что безумно любит его.

– Я уверен, что влюбился в вас после того, как откусил первый кусок того пирога, Фрэнсис. Или, возможно, это случилось тогда, когда я вошел в кухню и увидел, как вы раскатываете тесто, а вы шлепнули меня по руке за то, что я украл кусочек. Или, быть может, это произошло тогда, когда я вытащил вас из экипажа и поставил на дорогу, а вы высказали мнение, что меня следует выварить в масле. Да, думаю, это случилось именно тогда. Прежде ни одна женщина не говорила мне таких ласковых слов.

Фрэнсис не сводила с него глаз.

– Фрэнсис, мне нужно кое-что узнать. Прошу вас, я должен это знать. Вы меня любите?

– Это не имеет никакого отношения ко всему остальному, – медленно покачала головой Фрэнсис.

– Напротив, имеет непосредственное отношение ко всему.

– Конечно, я люблю вас. Конечно, люблю. Но я не могу выйти за вас замуж.

Лусиус выпрямился на стуле и пристально, сжав губы и выставив подбородок, смотрел на нее, как посмотрел уже когда-то раньше. Вряд ли это можно было назвать улыбкой, и все же...

– Завтра вы в старом корыте продолжите свой путь в Бат, Фрэнсис. У вас там обязанности учительницы, и я знаю, что они для вас очень важны. Я в своей двуколке вернусь в Лондон, там меня ожидают собственные обязательства, и они для меня очень важны. А сегодня ночью мы будем любить друг друга.

Фрэнсис облизнула пересохшие губы и заметила, что он опустил взгляд, следя за движением ее языка.

Значит, он отказался от спора – в ее сердце появилась еще одна трещина.

Но впереди оставалась целая ночь.

– Да, – сказала Фрэнсис.

Лусиусу не верилось, что можно так любить – по-настоящему любить, а не просто наслаждаться в постели привлекательным телом, к которому испытываешь непреодолимое сексуальное влечение.

Лусиус полагал, что давно влюбился в нее, он так и сказал Фрэнсис во время ужина. Иначе почему еще он умолял ее поехать с ним в Лондон, когда у него не было никаких определенных планов, а были все основания не везти ее с собой? Почему еще он так и не смог забыть ее за три месяца после того, как она ему отказала, хотя убеждал себя, что забыл? Почему еще он сделал ей такое скоропалительное предложение в Бате и почему с тех самых пор беспрестанно преследует ее?

Но в какой-то момент – и невозможно сказать, когда и почему это произошло, – его чувства к Фрэнсис изменились, стали глубже, и он уже был не просто влюблен в нее – он любил ее. Ее внешняя красота и красота ее души, ее энергия, иногда направленная не туда, куда следовало, почти раздражающее чувство долга и чести, с которым она шла по жизни, то, как она, слегка склонив голову набок, рассматривала Лусиуса с возмущением или с неосознанной нежностью, то, как ее лицо светилось радостью, когда она забывалась, ее способность предаваться веселью и шалостям и звонко смеяться – ах, у Фрэнсис была сто и одна черта, которая пробудила в нем любовь к ней, и еще сто и одно неуловимое свойство, которое превратило ее в единственную женщину, которую Лусиус когда-либо любил – и будет любить.

Когда они, оба нагие, расположились посреди широкой кровати своего гостиничного номера и Лусиус обеими руками обнял ее стройное тело и прижал к своему, он почувствовал, что чуть ли не дрожит. Мысль о том, что он может потерять Фрэнсис, грозила уничтожить его, и он, приоткрыв губы, прижался к губам Фрэнсис и решил не думать ни о чем, кроме этого мгновения.

Сейчас, в это самое мгновение, Фрэнсис, обнаженная и податливая, была в его объятиях, и сейчас только это имело значение.

Сейчас они были вместе.

И она призналась, что любит его, хотя Лусиус и сам знал это – чувствовал сердцем. Но она произнесла это вслух.

«Конечно, я люблю вас. Конечно, люблю».

– Лусиус, – шепнула Фрэнсис у самых его губ, – я хочу, чтобы ты любил меня.

– Я полагал, что именно это и делаю. – Подняв голову, он улыбнулся ей в слабом свете фонарей, горевших внизу во дворе у конюшни. – Или я недостаточно хорошо это делаю? – Лусиус с удовольствием ощутил, как тело Фрэнсис затряслось от смеха – ему всегда это нравилось. – Конечно, – сказал он, перевернув ее на спину и склонился над ней, – ты слишком горяча, чтобы держать тебя в руках, Фрэнсис. Просто огонь. Я могу сгореть, касаясь тебя. Ты, случайно, не подхватила какую-нибудь лихорадку?

– Наверное, да, – опять рассмеявшись, ответила Фрэнсис и, положив руку ему на затылок, снова притянула к себе его голову и прижалась грудью к его груди. – И думаю, она будет все усиливаться, пока не пройдет. Я могу придумать только одно лекарство от нее. Вылечи меня, Лусиус. – Она говорила низким гортанным голосом, от которого у Лусиуса по спине побежали мурашки.

– С удовольствием, сударыня. – Легкими поцелуями он коснулся ее подбородка и шеи. – На этот раз обойдемся без прелюдии?

– На этот раз? – переспросила Фрэнсис, запустив пальцы ему в волосы. – Значит, будет и другой раз?

– Сколько часов осталось до утра?

– Восемь? – предположила она.

– Значит, будут и другие разы. Один час для удовольствия и еще час для передышки. Итак, еще три раза, верно? А возможно, и четыре, так как этот, похоже, будет коротким.

– Тогда на этот раз обойдемся без прелюдии, – согласилась она и снова тихо засмеялась.

Однажды среди ночи, находясь в полудремотном состоянии, когда они не занимались любовью и она не спала, Фрэнсис задумалась над тем, возможно ли, чтобы кто-то так ярко день за днем, неделя за неделей и даже год за годом проживал жизнь. Дарить и получать радость, с безрассудством пренебрегая последствиями, – это и есть жизнь.

Осмотрительная часть ее существа говорила ей, что она глупа и даже безнравственна. Но в глубине души Фрэнсис знала, что если она не будет искать счастья, то никогда его не найдет и в конце жизни поймет, что сознательно отвернулась от самой блистательной возможности, которую жизнь преподнесла ей в качестве подарка.

Она не могла выйти замуж за Лусиуса, или, вернее, не хотела, так как понимала, что без благословения своей семьи он никогда не будет счастлив. А как его семья могла дать такое благословение, если его невестой будет дочь итальянской певицы и неизвестного итальянца?

Фрэнсис не могла выйти замуж за Лусиуса, но она могла любить его в эту ночь – и она так и делала, полностью отдаваясь страсти, которую испытывала к нему. Они снова и снова предавались любви, иногда напористо и быстро, как в начале ночи, иногда с долгой, почти мучительной игрой и продолжительными ритмическими движениями, которые были настолько неповторимо сексуальны и прекрасны, что они оба по молчаливому согласию оттягивали момент, когда возбуждение вырвется наружу, чтобы перекинуть их через пропасть в мир удовлетворенности, спокойствия и сна.

Его руки, его торс, мощные бедра и плечи, его рот, волосы и его запах – за эту ночь все стало Фрэнсис таким же знакомым, как ее собственное тело. И таким же дорогим. Когда Лусиус был внутри ее, трудно было понять, где она и где он. Их тела, казалось, были созданы, чтобы соединяться друг с другом и дарить друг другу наслаждение.

– Счастлива? – шепнул он на ухо Фрэнсис, когда рассвет начал заглядывать в комнату. Лусиус лежал, просунув руку ей под голову и переплетя пальцы с пальцами Фрэнсис.

– М-м-м, – промурлыкала она, зная, что за рассветом неминуемо последует день.

– Ты рада снова вернуться к работе?

– М-м-м, – снова протянула Фрэнсис. Но на самом деле она была рада. В школе она всегда была счастлива, и работа там всегда приносила ей удовлетворение. Школьные учительницы стали для нее самыми близкими друзьями, и она любила их – все очень просто.

– Остаток учебного года будет беспокойным? – спросил Лусиус и, зажав между зубами мочку ее уха, провел по ней языком, заставив Фрэнсис затрепетать.

– Необходимо провести и оценить выпускные экзамены, – ответила она. – У старших девочек, которые заканчивают школу, будет прощальный чай, а девочек, находящихся на попечении, нужно будет еще устроить на места в соответствии с их образованием и личными склонностями. Кроме того, предстоит набрать новых девочек на следующий год – Клодия всегда привлекает к решению этого вопроса всех учителей. И состоится вечер раздачи наград по случаю окончания года и концерт для родителей и друзей. Будут выступать несколько моих учениц музыки и все мои хоры. Теперь до самого этого вечера нужно проводить ежедневные репетиции. Да, я буду слишком занята, чтобы думать о чем-то еще.

– Тебя это радует?

Закрыв глаза, Фрэнсис долго молчала, а потом ответила: – Да.

Он повернул ей голову их сплетенными руками и поцеловал в губы.

– А ты весь оставшийся сезон будешь занят посещением балов и приемов.

– Моей матери и девочкам, очевидно, доставляет удовольствие таскать меня повсюду.

– И тебе захочется познакомиться с кем-нибудь новым. Возможно...

Лусиус снова поцеловал ее.

– Не говори глупости, любимая. Лучше всего вообще не разговаривай. Я снова чувствую прилив энергии. – Взяв ее свободную руку, он прижал ее к себе, и Фрэнсис, ощутив его снова затвердевший член, сомкнула вокруг него пальцы. – Но мне лень забираться на тебя или сажать тебя сверху. Давай посмотрим, нет ли другого способа.

Лусиус уложил ее на бок рядом с собой, закинул одну ее ногу себе на бедро, прижался к Фрэнсис и, выбрав удобное положение, вошел в нее, а она покачала бедрами, чтобы дать ему возможность погрузиться глубже. Они двигались неторопливо, даже лениво, и через несколько минут наступило почти спокойное окончание. Затем, все еще соединенные, они ненадолго задремали, а когда Фрэнсис в очередной раз проснулась, солнце было уже высоко и светило ей в глаза.

«Завтра вы продолжите свой путь в Бат... Я вернусь в Лондон...»

Завтра неотвратимо приближалось.

Ей следовало вернуться с ним в Лондон. Ей следовало вернуться и Остаться у бабушек, позволить им суетиться вокруг нее, когда она будет готовиться к церемонии помолвки, а потом к свадьбе, которая состоялась бы до конца лета.

Ей следовало вернуться и встретиться с Хитом, договориться с ним о концерте, который он собирался устроить для нее. Ей следовало поупражняться в пении и приготовиться к карьере, которая только и ожидала, чтобы Фрэнсис протянула руку и взяла ее.

Но ей следовало сделать и еще кое-что гораздо более важное.

Ей следовало вернуться в Бат, вернуться в школу мисс Мартин, вернуться к своим ученицам и к своим учительским обязанностям – ко всему, что на протяжении последних трех с половиной лет делало ее жизнь содержательной и ценной.

Возможно, в то время Фрэнсис потерпела неудачу, оказавшись зажатой между ультиматумом, который поставила перед ней графиня Фонтбридж, и бесчестной эксплуатацией ее таланта, которой в течение двух лет занимались леди Лайл и Ролстон, но она не сдалась, несмотря на нежное воспитание. У нее хватило силы воли и целеустремленности не обращать внимания на пагубное начало своей взрослой жизни и создать для себя новую жизнь.

Лусиус пришел к заключению, что был не прав, называя ее трусихой и обвиняя в том, что ее устраивает удовлетворенность, когда она могла обрести счастье.

Фрэнсис не убегала от прежней жизни – она бежала к новой.

Было ошибкой ожидать, что Фрэнсис откажется от этого, просто потому что любит Лусиуса, а он хочет, чтобы она вышла за него замуж. И было ошибкой ожидать, что она откажется от этого ради карьеры певицы, хотя всю свою жизнь мечтала о такой карьере.

У нее была работа и были обязательства; ее присутствие в Бате было необходимо, по крайней мере до окончания учебного года в июле.

Самое жестокое, что сделал Лусиус за долгое время, – это то, что он согласился отпустить Фрэнсис, даже не попытавшись уговорить ее вернуться с ним в Лондон и даже не попросив у нее разрешения приехать к ней в июле.

Но Фрэнсис была права. Хотя теперь он знал, что, вероятно, не сможет жениться ни на одной женщине, к которой не питает никаких чувств, Лусиус также понимал, что благословение семьи – матери, сестер и дедушки – для него очень важно.

Перевесит ли его любовь к Фрэнсис их неодобрительное отношение, если дойдет до этого, он не знал, хотя и не исключал этого. Но он совершенно точно знал, что должен сделать все возможное, чтобы завоевать их одобрение. И добиться этого будет легче, если он вернется в Лондон один, а не просто поставит всех перед свершившимся фактом.

Итак, после завтрака, который можно было бы и не заказывать, учитывая, сколько каждый из них съел, они, Лусиус Маршалл и Фрэнсис Аллард, расставались во дворе гостиницы.

Томас уже сидел на козлах ее экипажа, и пара понурых на вид лошадей готова была тронуться с места. Между тем Питере, стоявший рядом с более резвой парой, запряженной в двуколку и рвавшейся отправиться в путь, выглядел немного разочарованным, так как утром узнал, что не будет сам управлять лошадьми.

Стоя снаружи у открытой дверцы экипажа, Лусиус крепко сжал обе руки Фрэнсис, поднес одну ее руку к губам и несколько секунд держал там, закрыв глаза.

– Au revoir, любовь моя, – сказал он. – Благополучной поездки. Постарайся не переутомляться в работе.

Она подняла на него свои темные глаза, огромные и выразительные, словно хотела впитать в себя его образ, чтобы на весь остаток дня утолить свою жажду.

– Прощай, Лусиус. – Фрэнсис с трудом перевела дыхание. – Прощай, мой самый дорогой.

Она высвободила руки и, без его помощи сев в экипаж, принялась раскладывать свои вещи, пока он закрывал дверь. Она не подняла голову и тогда, когда он кивнул Томасу и старинный экипаж тронулся с места.

Фрэнсис сидела, опустив голову, пока экипаж не начал поворачивать на дорогу, и только в последний момент торопливо выпрямилась и подняла на прощание руку.

Фрэнсис уехала – но, ей-богу, не навсегда!

Это не окончательное прощание.

Лусиус не собирался больше говорить ей «прощай», но все равно, когда он шел к своей двуколке, усаживался на высокое сиденье и брал вожжи из рук Питерса, он чувствовал, что это похоже на «прощай», и был на грани слез.

– Держись крепко, – предупредил он Питерса, забиравшегося на задок. – Как только мы выедем на дорогу, я пущу лошадей в галоп.

– Я бы тоже так сделал, хозяин, – отозвался Питере. – Тот, кто не слишком доволен провинциальным завтраком, хотел бы в полдень поесть в Лондоне.

Лусиус стегнул лошадей.