Текст книги "Преступление капитана Артура"

Глава XX
Майор находит своего ученика своевольным

Сэр Руперт вернулся в замок с таким лучезарным лицом, что дети останавливались по дороге, следя за ним взглядом, пока он не скрывался из вида, несясь во весь опор. Он всегда ездил шагом, и сторож изумился, когда Руперт промчался как вихрь вдоль по аллее. Он соскочил с коня перед парадной лестницей и, сильно разгорячившись от бешеной езды, снял торопливо шляпу и стал ею обмахиваться, всходя по ступенькам. Он прошел в оранжерею и увидел там майора, который сидел спокойно на ивовом кресле, покуривая трубку с янтарным мундштуком.

– Не горит ли уж, полно, Чичестерский собор, дорогой мой Руперт? – спросил он иронически.  – И вы не прискакали ли за пожарной трубой? Она стоит на мызе, если не ошибаюсь, а ключи от сарая у садовника Джека. Можете обратиться к нему, если хотите! Он выдаст вам ключи.

Майор засмеялся и в то же время пристально посмотрел на баронета.

– Берегите ваше красноречие для тех, которые могут достойно оценить его,  – ответил ему с сердцем молодой человек.  – Чичестерский собор может сгореть до основания, да и вы вместе с ним: меня это не тронет.

– Вы – олицетворенная признательность, мой дорогой Руперт,  – пробормотал майор.

– Пусть сгорит хоть весь Чичестер – мне-то какое дело? – продолжал баронет.  – Я ведь самый счастливый человек во всем Суссексе: у меня будет самая красивая жена!

– Как? Самая… красивая… жена? – повторил за ним Варней.

Майор останавливался после каждого слова и потом раскрыл глаза, как будто растерялся совсем от изумления. Сэру Руперту сделалось, наконец, уже неловко под этим странным взглядом.

– Не смотрите так на меня! – проговорил он с яростью.  – Я не чудовище, не сиамский близнец, не свинья с женской рожицей… вы не платили шиллинга, чтобы увидеть меня?… Вот что я вам скажу – мне не нравится способ обращения со мной, и я долго не вынесу подобного давления… Я вовсе не хочу, чтобы меня тиранили именно потому, что я не получил того образования, какое бы мне следовало получить при моем знатном происхождении… не хочу больше слушаться ничьих приказаний, не хочу быть осматриваемым, как редкий зверь в зверинце, каким-нибудь майором без копейки в кармане, которому угодно было поселиться у нас… слышите ли вы это? Я не могу терпеть дальнейших унижений!

Дрожащий голос Руперта возвысился до крика, исполненного бешенства. Майор пустил спокойно несколько клубов дыма и тогда только обратил внимание на Лисля и на его слова.

– Опомнитесь, сэр Руперт,  – произнес он спокойно.  – Вот уж второй раз как вы оскорбляете меня у себя в доме. Так как вы последний, кому я мог бы простить обиду, то я пользуюсь случаем, чтобы сделать вам кое-какие увещания, которые, наверно, произведут на вас желаемое действие. Прежде всего прошу вас вернуться к предмету, о котором вы только что сейчас упомянули. Вы говорили о какой-то женщине – о самой красивой женщине во всем Суссексе; не угодно ли вам объяснить, что вы хотели этим сказать?

– Что я хотел сказать! – воскликнул баронет.  – Я хотел заявить вам, что я предложил руку мисс Оливии Мармедюк, которая приняла мое предложение и будет леди Лисль по прошествии месяца; слышали?… Она будет обвенчана со мной!

– Вы поступили слишком опрометчиво, милый Руперт,  – заметил майор с загадочной улыбкой,  – если б вы не поспешили, а сперва посоветовались с вашим опытным другом, то избавили бы девушку от разных затруднений… Ну, это не беда; дети во многих случаях остаются детьми; вы сделали ошибку, и мы поговорим еще с вами сегодня.

Сэр Руперт не стал слушать и вышел из оранжереи, стукнув стеклянной дверью. В передней подбежала к нему маленькая собачка, которую он с гневом оттолкнул ногой; собачка завизжала, чем заставила Клерибелль выглянуть из гостиной.

– Я прошу вас очистить мой замок от собак,  – сказал баронет матери,  – в нем будет через месяц новая госпожа!

– Что ты хочешь сказать? – спросила мать.

– Что я хочу жениться по прошествии месяца! Вы смотрите с таким глубоким удивлением, что можно бы подумать, будто я не имею права выбрать жену.

– Да, ты мог бы действительно поступать рассудительнее,  – ответила она.

– А! Ну да, я бы должен был испросить предварительного согласия у вас, у майора Варнея да еще у Артура, вашего любимца. Я скажу вам одно: вы хотите забрать меня положительно в руки, но я вам не поддамся! И хочу поступать вполне самостоятельно!

Миссис Вальдзингам отвернулась, не промолвив ни слова, и вернулась в гостиную. С некоторых пор между нею и ее старшим сыном установились какие-то натянутые отношения, которые с каждым днем удаляли их больше и больше друг от друга. Клерибелль горько плакала, потеряв его, но со дня возвращения его ей пришлось страдать несравненно сильнее, замечая, что он далеко не достоин ее ласки и любви. Четырнадцать лет, проведенные им в обществе мрачного браконьера, так изменили первоначально мягкий характер ребенка, что мать приходила в ужас по мере того, как она узнавала его ближе и ближе. Она старалась видимо скрыть свое охлаждение, но Руперт замечал, что происходит с ней. Гнев его не прошел, и после сцены с матерью весь этот день он ходил мрачный, как туча, несмотря на сознание, что мисс Оливия Мармедюк будет его женой. Недалекому уму его казалось, что глубокое спокойствие майора доказывает трусость, и он вывел из этого, что может поступать с ним, как только ему вздумается. В продолжение дня баронет искал случая задеть и оскорбить хоть чем-нибудь майора; он хвастался своим богатством и сильно издевался над бедностью других; после обеда Руперт стал расхваливать свои вина и спрашивал Варнея: пил ли он хоть когда-нибудь подобное бордоское во время своего пребывания в Бенгалии? Ободренный уступчивостью и кротостью майора, он делался все более заносчивым и дерзким. Когда же миссис Вальдзингам упрекнула его за его неумение обращаться с гостями, он громко рассмеялся и ответил на это, что майор готов вынести всякие принижения, чтобы не упустить из рук все им захваченное, и вообще слишком любит богатство и комфорт, чтобы гневаться за дерзости.

– Заставьте вашу жену спеть что-нибудь, майор,  – сказал он ему вечером,  – пусть хоть она доставит нам развлечение от скуки, если уж вы не можете сделать этого сами!

– Принц желает послушать ваше пение, Ада! – шепнул майор жене.  – Возьмите скорее ноты и сядьте за пианино.

Миссис Варней послушно пересела к пианино и стала смотреть в ноты.

– Спросите его светлость, что вам следует спеть! – заметил ей майор.

– О, какую-нибудь швейцарскую песню,  – ответил сэр Руперт.  – Что-нибудь веселое, с хорошеньким припевом, вроде тра-ля-ля-ля!.. Оливия, виноват – будущая леди Лисль, поет тоже нередко швейцарские песни; и едва ли кто может петь их так, как она.

– Миссис Варней не может, без сомнения, сравниться с будущей леди Лисль, многие твердят, что она обладает очень приятным голосом, и она, разумеется, употребит все силы для того, чтобы успеть угодить вашей светлости.

Ада пела последовательно балладу за балладой своим чудным контральто. Когда баронету надоело уже слушать ее, он вежливо заметил ей, что она теперь может прекратить свое пение. Она встала и села на прежнее место, не получив решительно и слова благодарности за все свои усилия угодить сэру Руперту.

Артур Вальдзингам, который сидел с книгой около своей матери, привстал со своего кресла и произнес торжественно:

– Благодарю вас от души за ваше восхитительное пение, миссис Варней. Брат мой сделал бы то же, если б он только был истинным джентльменом, а так как, к сожалению, это не так, то я выполняю за него этот долг.

Молодой Вальдзингам краснел от обращения сэра Руперта с гостями и высказал бы раньше свое неудовольствие, если б не презирал прекрасного майора за его равнодушие к дерзостям баронета. Руперт взглянул на брата и хотел, очевидно, возразить ему что-то, но потом передумал. Ему пришлось войти как-то раз в бой с Артуром, и с тех пор он заметно стал относиться к брату с особенным почтением. Миссис Вальдзингам поблагодарила Артура нежным взглядом.

– Твой отец был всегда истинным джентльменом, Артур Вальдзингам,  – сказала Клерибелль,  – я это сознаю, хотя я имела основание не быть им совершенно довольной. Я думаю, что ты похож на него.

Спокойствие изящного майора было поразительно в этот вечер. Он сидел в кресле перед камином и, казалось, вовсе не обращал внимания на происходящее вокруг него. Но когда баронет встал в половине одиннадцатого с дивана, на котором он было задремал, и подошел к столу, чтобы зажечь свечу, майор тоже встал с места.

– Вы сегодня прескучные, так что я лягу спать,  – сказал баронет.  – Ну-с, чего же вы ждете? – обратился он к майору.  – Почему не зажигаете вашу свечу?

– Потому что я ухожу не в свою комнату, а в вашу, сэр Руперт.

Голос майора звучал так странно, что баронет невольно взглянул на него и сильно побледнел, встретясь с его глазами.

– Я не могу больше лишать себя спокойствия и сна для того, чтобы выслушивать ваши нелепости,  – проговорил Руперт живо.  – Можете подождать и сообщить мне завтра всю эту ерунду!

– Я не намерен ждать ни одного часа, я сказал еще утром, что хочу объясниться с вами сегодня вечером. Потрудитесь идти,  – произнес майор Варней, отворив дверь гостиной.

Сэр Руперт колебался, но потом, испугавшись грозного выражения голубых глаз майора, взял свечу и пошел послушно в свою комнату. Майор пошел за ним и, войдя в его спальню, запер тотчас дверь и положил вдобавок ключ от нее в карман. Это была великолепная комната с резными дубовыми карнизами, панелями и потолком. Одна часть панели, та, которая скрывала выход на потайную лестницу, отличалась особенной резьбой и украшалась медальоном, представлявшим игумена в полном облачении. Оконные и кроватные занавески были из фиолетового бархата на белой атласной подкладке. Громадная комната имела мрачный вид, тем более что освещалась в настоящую минуту только одной свечой, принесенной баронетом. Сэр Руперт видел сам, что майор спрятал ключ.

– С чего это вы вздумали запирать дверь на ключ? – спросил он у него.

– Потому что желаю, чтобы наша беседа была без перерыва.

Голубые глаза майора смотрели необыкновенно строго, постоянно улыбавшийся рот его был ненормально сжат; все его добродушие, вся снисходительность и любезность сменились выражением непреклонной решительности. Баронет взглянул украдкой на туалетный столик, где находился сафьяновый футляр с двумя острыми бритвами.

– Поставьте свечу на место, сэр Руперт, и потрудитесь сесть; я вас не задержу! – сказал Варней.

– Надеюсь,  – отвечал молодой человек, стараясь казаться совершенно спокойным,  – предупреждаю вас, что я скоро засну, если вы засидитесь.

Он притворился сонным и стал громко зевать.

– Не думаю, чтобы вы пожелали заснуть, как только я начну говорить, сэр Руперт.

– Так говорите же и скажите… в чем дело?

– Сэр Руперт Лисль,  – начал майор, не сводя с него глаз,  – когда люди не хотят видеть, в чем заключается их собственный интерес, не хотят узнавать тех, которым обязаны всем, не хотят сознавать, что последние могут разрушить ими созданное,  – то этих господ нельзя назвать иначе, как людьми без ума, нельзя обращаться с ними как с людьми, находящимися в полном рассудке. Помните это, сэр Руперт Лисль! Были люди несравненно умнее и хитрее вас, которые кончали свое жалкое существование в доме умалишенных… Вам угодно было оскорбить меня несколько раз в продолжение дня, а мне было угодно не обращать внимания на ваше поведение – не потому, конечно, как вы воображаете, чтобы я не мог заставить вас раскаяться в ваших словах, но оттого, что не был расположен к расправе! Я не хочу, чтобы кто бы то ни было мог сказать обо мне, что он видел меня вышедшим из себя, как бы ни вызывали мое негодование. Если я и недобр, то имею взамен уживчивый характер. А подобных людей всегда считают добрыми. У них всегда, любезная открытая улыбка, всегда веселый смех; они добродушно смотрят на своего ближнего, между тем как готовят ему верную гибель. Если б я был вынужден убить человека, то я сделал бы это с полнейшим хладнокровием. Я отвечаю на оскорбление не грубыми словами, а искусными действиями. Когда меня оскорбляет мужчина, я могу улыбнуться и простить его; если он оказывает мне сопротивление, я способен простить его все с той же улыбкой. Потрудитесь запомнить это тверже, сэр Руперт, и не подвергайте меня дальнейшим оскорблениям.

Молодой человек придвинул свое кресло поближе к огню. Ему хотелось уверить майора, что он дрожит от головы до ног единственно от холода.

– Никто и не думал оскорблять вас, майор,  – сказал он.  – Вероятно, вы сочли за обиду какую-нибудь невинную шутку. Вы слишком умны, чтобы видеть в пустой шутке намерение обидеть. Что ж касается моих чувств, то вы не сомневайтесь, что я считаю вас наставником и другом; я не такой безумец, чтобы не сознавать, что вы мне возвратили богатство и права и я обязан вам всем тем, что я имею… Ну, чего же вам больше?

Он протянул майору холодную руку с улыбкой примирения.

– Достаточно ли этого? – повторил он опять.

– Нет еще,  – возразил хладнокровно Варней.  – Кто-то упомянул сегодня о женитьбе. Вы говорили то, что думали, сэр Руперт?

– Без всякого сомнения!

– В таком случае вы должны отказаться от этой несбыточной идеи…

– Отказаться, сказали вы?

– Да! – отвечал майор.  – Я не хочу, чтобы вы женились на Оливии!

– Однако же, мне кажется, что вы, право, заходите уже слишком далеко… Я вам уже говорил, что все, что я имею, вполне к вашим услугам. Вы можете пользоваться моим домом, моим банкиром, но вам вовсе нет дела до женщины, которую я приближу к себе в качестве леди Лисль! Это уже чересчур неуместная шутка.

– Вы увидите, что я, право, далек от всякой шутки; выслушайте меня! Если между вами и мисс Оливией существует малейшее обязательство, то оно должно быть сейчас же уничтожено.

– Этому не бывать! – воскликнул сэр Руперт.  – Я не откажусь от Оливии Мармедюк ни для вас, ни для кого на свете! Через месяц, считая с настоящего дня, она будет женой моей, истинной леди Лисль!

– Сумасшедший! – сказал преспокойно Варней.  – Никакой леди Лисль не будет в этом доме, пока я существую; никогда не будет наследника, который отстранил бы меня от вашего богатства, которого вы без моего содействия никогда бы не имели; никакой женщине не придется расточать миллионы, которые находились бы теперь еще в чужих руках, если б не мой ум и не моя способность улаживать дела! Вы хотите жениться?! Вы хотите ввести сюда женщину, которая стала бы управлять этим домом?! Вы хотите превратить какую-то мисс Оливию Мармедюк в леди Лисль! Вы – которому бы пришлось прозябать в мастерской или сидеть в остроге, если б я не явился к вам внезапно на выручку?!. Да сжалится над вами милосердное небо, когда вы заставите меня употребить против вас средства, которые я употреблял в течение почти четырнадцати лет на ваше обеспечение!

– Я вас не понимаю,  – проговорил сердито молодой человек с той странной настойчивостью, которой он старался скрыть недостаток мужества.  – Я знаю только то, что сдержу свое слово, чего бы это ни стоило, и что Оливия Мармедюк будет моей женой.

– Не быть ей леди Лисль! – возразил майор, отпирая дверь спальной.  – Спокойной ночи, храбрый владелец Лисльвуд-Парка!.. Вы уже избрали путь – теперь очередь за мной!.. Замечаю, что вы не поняли меня, и потому пришлю к вам лучше Соломона, который даст вам более понятные советы.

Сэр Руперт поспешил раздеться и улечься. Он спал около часа, когда был вдруг разбужен Альфредом Соломоном, стоявшим перед ним со свечой в руках. Молодой человек жаловал Соломона гораздо больше, чем самого майора, и присутствие еврея не стесняло его.

– Что тебе, Соломон? – спросил он еврея.

– О, ничего особенного! Мой господин велел мне передать вам кое-что.

– Говори же скорее: я сильно хочу спать.

– Вы помните, сэр Руперт, поговорку, что стены имеют тоже уши,  – отвечал слуга, озираясь,  – а так как я должен сообщить вам слова майора по секрету, то буду говорить, разумеется, шепотом.

Соломон нагнулся к подушке баронета и шепнул ему на ухо несколько слов.

Сэр Руперт рассмеялся так, что одеяло чуть было не слетело с кровати.

– И это все? – спросил он.  – Это все, что майор поручил передать мне?… Скажи ему в ответ, поклонясь от меня, что я знал это прежде и женюсь через месяц на Оливии Мармедюк.

Глава XXI
Сэр Руперт обручен

Борьба между умом и хитростью окончилась победой последней. После описанного нами в последней главе разговора сэр Руперт Лисль выказал себя самостоятельным господином в своем доме. Он не стал больше обращаться за советами к майору, и последний, очевидно, потерял над ним всякую власть. Тот, кто хоть раз шел наперекор баронету, казался ему потом уже врагом. Он стал избегать майора и проводил почти все время в том, что ездил в Бокаже и обратно в Лисльвуд. Оливия Мармедюк ничуть не изменила обращения с ним; она принимала его все так же равнодушно, как и в первый раз; смеялась над его неловкостью, нелепыми разговорами и попытками любезничать с ней. Несмотря на все это, а может быть и вследствие этого, он с каждым днем привязывался к ней все сильней и сильней. Он начал следовать за ней, как собака, и почти при каждом посещении привозил ей какую-нибудь драгоценную вещь. Он как-то заявил, что потребует от банкира хранившиеся у него фамильные бриллианты, но Клерибелль отказалась брать их до свадьбы сына.

– Успеем еще взять их! – заметила она.  – Может быть, этот брак еще не состоится!

– Ничто не в состоянии помешать мне жениться, за исключением смерти! – воскликнул баронет с большим воодушевлением.

Только раз упрекнул он Оливию Мармедюк за ее обращение.

– Вы обходитесь со мной буквально как с собакой,  – заметил он обидчиво,  – вы просто издеваетесь над моей любовью! Я, право, не могу даже верить, Оливия, чтобы вы чувствовали ко мне хоть тень расположения.

Он обедал в Бокаже и сидел в это время с Оливией у пианино, между тем как полковник со старшими дочерьми помещались поодаль, у камина.

– Серьезно? – проговорила равнодушно Оливия, вертя вокруг руки бриллиантовый браслет, подаренный ей Рупертом.  – Я вам и не советую верить этому чувству. Вы не могли забыть, как вы предложили мне вашу руку и сердце. «Хотите ли вы, мисс, сделаться леди Лисль?…» – «Да, хочу, сэр Руперт». Вот и все то, что было сказано мной и вами! Могу уверить вас, что я и от природы далеко не мечтательница!

– В этом я положительно даже не сомневаюсь. Мне сдается, что я сделался женихом потому исключительно, что я сэр Руперт Лисль, владелец Лисльвуд-Парка.

– Я тоже это думаю! Но не будем касаться этого обстоятельства. Не думайте, пожалуйста, чтобы в душе моей было намерение надуть вас!.. Вы совершенно правы: я выхожу за вас потому, что вы баронет и вдобавок богаты! Не будь, конечно, этого, я бы и не подумала выходить за вас замуж… Меня, кажется, нельзя упрекнуть в большой скрытности? А если вам не нравится такая откровенность, пожмем друг другу руки и простимся навеки. Я не желаю лучшего.

И она протянула ему нежную руку, на которой сверкали его бриллианты. Вероятно, блеск их кинулся ей в глаза, потому что она заметила шутливо:

– Я, конечно, верну вам все ваши подарки, когда мы распростимся; пусть же вас не удерживают истраченные деньги.

– Я готов вам отдать все свое состояние, до последнего пенни,  – сказал он с увлечением.  – Больно видеть, что вы ничем не отвечаете на мою беспредельную, искреннюю любовь; но я женюсь на вас, хотя и знаю теперь, что вам нужно единственно только мое богатство… не могу жить без вас!

Немного позднее, когда Оливия и баронет играли за маленьким столом в триктрак, старшая из сестер, бывшая где-то в гостях, вошла в гостиную. Полковник дремал в кресле, Люси и Джен, вторая и третья сестры, сидели за работой.

– Хорошо ли вы провели вечер, Лаура? – спросила ее Джен.

– Нет, напротив того… Но я узнала новость у ректора, которую хочу сообщить вам и прочим!

Она очень насмешливо взглянула на Оливию.

– Если у вас есть новость, говорите скорее,  – сказала Оливия, притворно зевая и кончая игру.  – Сэр Руперт, я выиграла у вас ровно пять партий… Ну, Лаура, мы ждем,  – добавила она, обращаясь к сестре.

Она была замечательно хороша при блеске огня; шея и руки ее были покрыты драгоценными подарками баронета, и старшая сестра смотрела на нее с завистью и ненавистью и была бы готова убить ее на месте. Полковник пробудился при шуме голосов и, оглянувшись быстро, остановил свой взгляд на своей младшей дочери.

– Папа, вы помните Вальтера Ремордена, последнего викария мистера Мильварда? – спросила Лаура.

– Разумеется, помню. Он уехал отсюда тому назад три года, получив пасторат в окрестностях Чичестера. Вальтер Реморден был истинным другом бедных… Он славный человек, и мы были с ним дружны. Мне бы очень хотелось видеть его опять!

Лаура следила пристально за выражением лица своей младшей сестры, которое сделалось вдруг чрезвычайно серьезно.

– Ну, папа,  – продолжала она,  – бедный Вальтер Реморден должен был против воли покинуть свою паству по слабости здоровья, как это объяснила мне нынче миссис Мильвард. Он ведь родился в Лисльвуде и считает, конечно, воздух родных полей полезным для себя, а потому-то и находится опять у миссис Мильвард, которая была настолько снисходительна, что сама предложила ему гостеприимство.

– Что?! – воскликнул полковник.  – Вальтер Реморден в пасторате?

– Да, со вчерашнего дня. Говорят, что он очень и очень изменился… Однако я боюсь наскучить сэру Руперту своими рассуждениями о несчастном викарии… Ну, Оливия, все толкуют о будущей леди Лисль и засыпали меня поздравлениями с блистательной будущностью, предстоящей тебе!

С тех пор как имя Вальтера Ремордена было произнесено старшей мисс Мармедюк, Оливия не шевельнулась и не сказала ни слова; теперь же она встала и со странным, нервным смехом быстро вышла из комнаты.

Полковник поспешил пойти следом за ней.

– Оливия, что с тобой, моя милая дочь! – спросил он ее громко.  – Что такое случилось?

– А я знаю, что с ней,  – сказал баронет,  – ее смутило имя этого человека, о котором шла речь. Я видел, как она изменилась в лице, когда вы только начали упоминать о нем,  – обратился он к Лауре.  – Советую ему беречься моей мести! Я убью его, кто бы он ни был, если б он вздумал стать между ею и мной!

Полковник с Оливией вернулись через несколько минут. Старик вел свою дочь; глаза ее горели лихорадочным блеском. Жених не осмеливался заговорить с ней первый, но не сводил с нее глаз.

– Прощайте, Оливия,  – сказал он, наконец встав и распростившись с остальными присутствующими.  – Вы высказали мне сегодня очень ясно, что вы меня не любите; высказали еще и кое-что другое; я вам очень обязан.

Она кинула на него взгляд, полный презрения.

– Вспомните, что ведь я предоставила вам решить так или иначе,  – ответила она.  – Я готова узнать завтра ваше решение.

На другой день сэр Руперт по приезде в Бокаже попросил позволения поговорить с невестой. Он умолял ее назначить день венчания как можно поскорее и получил согласие.

– Если вы еще намерены жениться на мне, то свадьба может быть, когда вы захотите,  – ответила невеста.

– Намерен ли я?! Оливия!..  – воскликнул он с упреком.

– Вы слышали и видели настолько, что могли легко перемениться, и если это так, то будьте откровенны и не скрывайте этого… Но помните, что вы должны пенять на одного себя, если союз наш будет не из числа счастливых!

Когда баронет повторил, что намерение его непоколебимо, Оливия заявила, что не считает нужным откладывать день свадьбы дальше определенного им заранее срока. Одна из ее теток, старая и богатая, прислала ей сто фунтов, узнав, что она делает блистательную партию. В Бокаже то и дело начали появляться модистки, белошвейки, но Оливию не могли заставить примерять наряды.

– Ах, как вы надоели мне с уборами и с лентами! – говорила она с нетерпением.  – Вы знаете, что я не обращала прежде внимания на наряды, а теперь я и вовсе не забочусь о них! Нельзя ли избавить меня от этой дребедени?…

– Нечего сказать, Оливия, у будущей леди Лисль прелестный характер,  – заметила Лаура.  – Мне жаль бедного баронета!

– Жалейте его, Лаура! – ответила Оливия, пристально посмотрев на сестру.  – Жалейте сэра Руперта от всего сердца; он нуждается в сожалении!