Текст книги "Преступление капитана Артура"

Глава XXVI
Бред

Рахиль Арнольд страдала очень долго от раны, нанесенной ей кулаком баронета. Усталость, лишения, волнения, дурное обращение и вечные заботы истощили последние силы этой несчастной, и она находилась несколько недель между жизнью и смертью в одной из верхних комнат Лисльвудского замка. Леди Лисль приказала делать все то, что нужно для ее излечения, и окружила ее заботливым уходом. Но доктор сомневался, и даже очень долго, в ее выздоровлении.

– Она очень слабого телосложения, миледи,  – сказал он леди Лисль,  – силы ее надорваны тяжелой работой. Я уверен, что эта бедная женщина вынесла много горя. Я помню ее, когда она еще жила со своим мужем в сторожке, а сын ее, который был похож на сэра Руперта, постоянно играл возле решетки парка.

– Он умер от горячки! – заметила Оливия.

– Верю, верю, дорогая леди Лисль, он был такой же тщедушный, как и его мать. Меня ничуть не удивляет известие об этом! Пойду теперь к больной… Бедняжка ослабела и телом и душой, все это повлияло и на ее рассудок.

Сэр Руперт не протестовал против пребывания Рахили Арнольд в замке. Казалось, что он даже отчасти беспокоился о ее состоянии. Он ежедневно осведомлялся о ней – со свойственной ему осторожностью – и, очевидно, интересовался ответом на свой вопрос.

– Лучше ли ей? – говорил он обыкновенно.  – Не бредит ли она? Отвечайте скорее!

– Нет,  – отвечали люди.

– Спокойна ли она? – продолжал баронет.

– Совершенно спокойна; она в полном сознании.

– О чем же говорит она?

– Что касается этого, то она так слаба, что ей говорить трудно и почти невозможно.

Эти ответы удовлетворяли его; но на следующее утро он снова предлагал такие же вопросы, с той же осторожностью и с тем же дурно скрытым, но живым любопытством. Между тем ничто не могло убедить его, сколько он ни беспокоился об ее положении, войти в ее комнату, хотя она каждый день посылала к нему с мольбой прийти к ней на несколько минут, чтобы она могла хоть взглянуть на него, подержать его руку, вспомнить те дни, в которые она держала его, маленьким, болезненным ребенком, у себя на коленях, и вместе испросить прощение за то, что она решилась прибыть в Лисльвуд в настоящее время, когда он находится на вершине богатства и земного блаженства! Эти мольбы могли бы смягчить холодный камень, но не Руперта Лисля!

Ему вовсе не хочется скучать у постели больной, оправдывался он. Почем знать, может быть, болезнь-то заразна? Он даже убежден, что она заразна, – какая-нибудь злокачественная, опасная горячка, схваченная на корабле. Было бы чересчур странно, если б баронету и первому богачу во всем графстве пришлось умереть от горячки, привившейся к нему от ничтожной служанки! Она должна, конечно, благодарить Создателя, что попала к таким гуманным господам! Пусть довольствуется этим непредвиденным счастьем!

Другого рода утешений не дождалась Рахиль от сэра Руперта Лисля!

Майор Варней, полневший по мере того, как время проводило едва заметный след по его волосам, не дерзая, однако, превращать их в седые, майор, говорю я, взял снова верх в Лисльвуде.

После сцены в бильярдной он принял скипетр власти с таким невозмутимым, величавым спокойствием, как будто никогда не выпускал его из рук, и уже навсегда. Баронет занял свое прежнее положение в доме и возвратился к прежним привычкам; может быть, он надеялся найти себе союзника в лице своей жены, но Оливия держала себя от него в стороне, так что он был совершенно один, почему и не мог сладить с майором. Он по-прежнему взглядывал сначала на майора перед тем, как сказать какое-нибудь слово; он по-прежнему следовал за ним, как верная собака, только что провинившаяся и только что подвергнувшаяся наказанию хозяина; баронет жил, по-видимому, только по приказанию Гранвиля Варнея и для того, чтобы слепо исполнять его волю. Раз он заговорил со своим ментором о больной.

– Что мне делать? – начал он своим резким голосом.  – Она надоедает мне своими послами, посредством которых добивается свидания со мной, моего прощения и бог знает чего еще. Я вовсе не нуждаюсь в объяснениях с нею, как это вам известно.

– Да,  – ответил майор.  – Я прихожу в восторг, смотря на вашу руку и на ваше кольцо со сверкающим сапфиром. Вы дали за него двадцать наполеонов в Париже, на улице де-ля-Пэ; этим же сапфиром рассекли вы губу Рахили Арнольд… Да, я вполне уверен, что вы не нуждаетесь в объяснениях с ней… с вашей прежней служанкой!

– Мне кажется, что вам бы не мешало отчасти придерживать язык,  – прошептал злобно Руперт.  – Вы извлекли себе из этого неприятного случая блистательные выгоды!

– Я извлекаю выгоду буквально из всего, дорогой баронет (баронет со времени Джеймса Первого, помните это, мой милый, и кавалер с незапамятных времен – род Лисль очень древний и очень знатный род!). Я извлекаю выгоду из чего только можно,  – повторил он, бросаясь на мягкий диван.  – На жизненном рынке нет, бесспорно, товара дороже ума. Я на нем торговец и употребляю все свои силы, чтобы получить наивозможно высокую цену за свой ценный товар, то есть разумный мозг. Я стараюсь недаром,  – добавил майор Варней, вытаскивая из кармана превосходный фуляр и начиная чистить им свои длинные ногти с розоватым оттенком.

– Ну так поймите же,  – ответил баронет,  – что я не могу помириться с присутствием у меня этой женщины, я попросил бы вас пойти к ней и сказать, чтобы она держала себя немного поскромнее; она живет в комфорте, а если же она будет глупить еще вперед, то дождется того, что я просто велю вытолкать ее в шею! Поняли вы меня?

– Еще бы! Вы хотите, чтобы я передал это Рахили Арнольд?

– Конечно, слово в слово! – подтвердил баронет.

– Это поручение не из слишком приятных, дорогой мой Руперт.

– А мне-то какое дело?! Приятно ли оно, неприятно ли вам,  – во всяком случае, вы можете выполнить его в точности. Вы пользуетесь мною и должны мне оказывать кой-какие услуги.

Баронет старался придать своему лицу загадочное выражение, хотя он сознавал, что это бесполезно и что ему никогда не провести майора.

– Обо всем, чем я пользуюсь от вас в данное время и чем угодно будет мне пользоваться впереди,  – вам толковать не стоит,  – проговорил Варней, смотря на баронета.  – Не забудьте,  – сказал он,  – что я пользуюсь кое-чем благодаря случайности, сделавшей вас рабом моим, как будто бы вы куплены мною в Южной Америке за несколько долларов, сделавшей вас собакой, как будто я купил вас за известную цену у торговца собаками и держу на цепи вместе с другими в псарне… Не забывайте этого!

Сказав это, майор расстегнул свой жилет и показал кушак, сжимавший его талию, к которому был прикреплен порт-папье с крепким стальным замочком.

– Видите ли вы это? – произнес он торжественно.  – Этот пояс противодействует развитию дородности, которой я подвергся, к большому сожалению; сверх того он надежен!

Сэр Руперт Лисль вцепился в свои жидкие волосы, желая вырвать их; но он был чересчур изнежен и труслив, чтобы нанести себе вред или сильную боль.

– Да… да…  – воскликнул он, ворочаясь на стуле,  – вы держите меня очень крепко в руках… Черт возьми! Будьте прокляты!

– А! Дорогой мой Руперт! Как у вас много сходства с тем милым человеком, под кровлей которого вы провели годы благословенной молодости: вы так же вялы в действиях, так же скоры в ругательствах и в проклятиях людям! – заметил майор Варней с приветливой улыбкой.

– Вял в действиях, майор? – проговорил баронет.

– Да! – повторил Гранвиль.

В то самое время, когда звук голосов майора и сэра Руперта раздается под сводами Лисльвудского замка, между тем как густые темные облака окутывают вершины суссекских косогоров, какой-то незнакомец прокладывает себе дорогу в одном из американских лесов сквозь переплетшиеся лианы, иссохшие ветви сломленных гигантских деревьев и колючие кустарники, которые цепляются за него и рвут его платье при каждом его шаге, как будто бы они находят удовольствие колоть и мучить странника. Как он ни утомлен, но все же идет вперед по высокой траве, опутывающей ноги,  – идет, проклиная терновники, царапающие ему лицо и руки и превращающие его платье в лохмотья; проклиная мрачные тени и жгучее солнце, место, в которое стремится, и людей, которых он встретит в этом месте; проклиная себя и весь подлунный мир. Он идет с угрюмым лицом и неподвижным взором к заветной цели, указанной ему мщением; желание достигнуть поскорее этой цели придает его истомленному телу новые силы, помогает ему перенести все трудности.

С веселой и сияющей улыбкой, приглаживая усики, направляется майор Варней по длинным коридорам к комнате Рахили Арнольд. От него, как и прежде, как будто бы исходит какое-то сияние, озаряющее даже темные уголки, так что слуги, встречавшие его на узкой лестнице, по которой он всходил на верхний этаж, против воли прищуриваются. Вся фигура его сверкала, а брелоки часовой цепочки гармонично звякали, ударяясь друг о друга. Тихими шагами вошел Варней к больной.

Эта комната, находившаяся в одной из отдаленнейших частей замка, была низка, с потолком из дубовых бревен и косоугольным окном, полузаслоненным выступом крыши. У стены, противоположной окну, стояла старинная кровать под балдахином, на которой лежала больная. Бледное лицо ее было повернуто к дверям, и широко открытые голубые глаза ее выражали испуг и сильную тревогу. Доктор сидел в кресле у ее изголовья и задумчиво смотрел на свою пациентку, между тем как глаза толстой сиделки блуждали бессознательно по деревьям парка.

– Ей немного похуже сегодня,  – сказал доктор,  – и по всей вероятности, у нее начнется бред.

Сиделка, углубившись в созерцание деревьев, не расслышала фразы. Доктор вынул часы и взял руку больной. Но через несколько минут он с недовольным видом поднял темные брови, как будто убедился в бесплодности усилий отвратить пароксизм, и закрыл часы, издавшие чуть слышный, металлический звук.

– Единственный сын!.. Злой… бессердечный… дурной… неблагодарный… и легко сказать: единственный сын!.. Единственный! – простонала больная.

– Это невыносимо! – заметила сиделка, терпение которой, видимо, истощилось.  – Она бредила всю ночь, и я не могла спать из-за ее единственного сына! Хоть кастрюли и овощи надоели мне сильно, а это втрое хуже… Ах ты, царь мой небесный!

Нужно заметить к слову, что дородная девушка дебютировала в подвальном этаже замка в качестве помощницы кухарки, а из этого малопочетного звания была обращена в сиделку у постели Рахили Арнольд.

– Единственный сын! – повторяла Рахиль, смотря пристальным взглядом на открытую дверь.  – Злодей!.. Бесчеловечный!.. А единственный сын!..

Майор в это мгновение явился на пороге. Он был так высок, так плечист и так статен, что наполнял собой всю амбразуру двери.

Доктор молча сидел в весьма небрежной позе, растягивая пальцы своих черных перчаток; сиделка зевала, прикрывая рот грубыми красными руками; на окне пела птичка, в камине трещал огонь, а в котле, стоявшем на тагане, закипала вода. Никто не заметил присутствия майора, исключая больной: испустив слабый крик и собрав все силы, она соскочила с постели и, бросившись на изумленного своего посетителя, схватила его за ворот; казалось, что она, слабая женщина, хочет вступить в борьбу с этим высоким и сильным человеком.

– А, это вы?! – воскликнула она с безумным взглядом.  – Вы первый злодей в мире!.. Зачем вы пришли ко мне?… Для чего вы показываете опять ваше насмешливое, фальшивое лицо… Вы не должны являться мне никогда на глаза, если вы не хотите, чтобы я убила вас!

– Я это предугадывал,  – сказал спокойно доктор,  – я предвидел возможность этого пароксизма, так как давно заметил, что голова ее не в нормальном порядке.

Сиделка оттащила больную от майора и уложила ее снова в постель; несчастная и не думала сопротивляться ей. Волосы ее растрепались и висели, скрывая наполовину бледное, безумное лицо.

Майор отстранил доктора и занял его место так спокойно, как будто он считал себя другом или родным больной.

– Добрейшая миссис Арнольд, милая миссис Арнольд!..  – произнес он нежно.  – Вы не должны тревожиться!

– О, этот страшный голос! – воскликнула больная, заметавшись тоскливо на пуховых подушках.  – Этот проклятый голос, который говорил мне так много страшных слов…

– Слушайте, моя дорогая,  – перебил ее Варней,  – вам не следует говорить о голосах и ломать вашу бедную, усталую головушку под наплывом различных болезненных фантазий; а нужно постараться успокоиться и терпеливо выслушать слова ваших друзей! Я пришел с поручением от сэра Руперта Лисля.

– Сэра Руперта Лисля… сэра Руперта Лисля! – повторяла Рахиль, продолжая метаться.  – Единственный сын… он единственный сын!

– Ну, не может ли это надоесть хоть кому! – воскликнула сиделка, обратившись к майору.  – Ведь это утомительно!.. Такою она была и во всю эту ночь – скучной, как арифметика.

Быть может, Рахиль Арнольд расслышала последние слова своей сиделки и вдруг перенеслась под влиянием горячки в то далекое время, когда она, с другими молодыми девушками, училась тоже в школе, потому что она начала вдруг высчитывать диким и резким голосом:

– Семью пять – тридцать пять, семью пять… Руперт Лисль… я кладу семь… кладу сэра Руперта Лисля… я носила его… я носила его, хотя руки мои нередко уставали… ведь он же был моим единственным дитятею… единственным дитятею!..

– Ах! Бедняжка, бедняжка! – проговорил майор со вздохом сострадания.  – Это грустное зрелище!.. Доктор Люмкинс, мне бы очень хотелось побеседовать с вами хоть несколько минут у меня в кабинете! Эта сцена невольно взволновала меня… Эта молодая девушка – сиделка миссис Арнольд? – спросил он, зорко всматриваясь в помощницу кухарки.  – Она была сиделкою ее во все время болезни?

– Да,  – ответила девушка,  – никто не помогал мне в уходе за больной, но я стала бояться с тех пор, как она спятила совершенно с ума.

– А! Вам не помогали,  – пробормотал майор.  – Никто не помогал?… Ну, это превосходно!

Майор Варней проговорил эту фразу с рассеянным видом. Он взглянул внимательно на сиделку, на доктора и потом на больную, которая лежала теперь в полном изнеможении, отвернувшись к стене.

– Теперь, доктор Люмкинс,  – сказал он после короткой паузы,  – потрудитесь пройтись со мною в мою комнату, я задержу вас там только на пять минут.

Майор занимал хорошенькую комнату в самой лучшей части замка, куда и провел доктора; четверть часа спустя доктор вышел оттуда, проникнутый сознанием собственного достоинства.

– Я увижу сегодня мистера Моррисона, майор Варней,  – сказал он, обмениваясь с ним рукопожатием,  – я думаю, что достать подобное свидетельство не составит труда.

Глава XXVII
Сказано втайне

Бетси Джен, экс-помощнице кухарки, нелегко было справляться с больной после визита гуманного майора; Рахиль Арнольд бредила, и с каждой минутой все более и более; она произносила бессвязные фразы, в которых имя Руперта играло везде роль. И чего только не слетало с ее горячих губ! Сиделка поминутно обкладывала голову ее холодными компрессами, но они не оказывали желаемого действия. Бетси Джен махнула, наконец, рукой; усевшись как можно удобнее на табуретке перед камином и прислонившись головой к медной его решетке, она начала пробегать интересный роман «Рудольф с красной рукой».

Она, должно быть, не напрасно жаловалась доктору Люмкинсу, что не смыкала глаз в предыдущую ночь, так как начала путаться в нумерации страниц и перескакивала с 17-й к 20-й. В конце концов она запуталась до такой степени, что даже стала сомневаться в тождественности Рудольфа; она заснула над самой интересной страницей, и ей приснилось, что герой с красной рукой лежит на постели под балдахином и говорит о сэре Руперте Лисле.

– Леди Лисль! – послышалось ей вскоре затем.  – Леди Лисль!.. Позовите поскорее леди Лисль!..

Рудольф с красной рукой начал в эту минуту так шуметь и буянить, что разбудил сиделку, конечно, на мгновение: она вздрогнула и переменила положение головы, переместив ее с решетки на колени.

В это время больная приподнялась с подушек и смотрела на дверь.

– Леди Лисль! Позовите скорее леди Лисль,  – повторяла она.

Бетси снова раскрыла заспанные глаза, но все же не была и теперь в состоянии обратить внимание на возгласы больной.

– Отыщите ее! – продолжала Рахиль.  – Приведите ее, чтобы я могла сказать ей кое-что перед смертью… Приведите ее, чтобы я могла спасти свою грешную душу… Слышите? Приведите ее сюда немедленно!..

Но девушка сидела неподвижно на месте. Рахиль Арнольд кидала на нее взгляды, полные бешенства, и, схватив вдруг нож, лежавший на тарелке, закричала пронзительно:

– Ступайте же за ней, или я вас убью!

Бетси Джен вскочила со страшным криком испуга, бросилась вниз по лестнице, а оттуда в парадные комнаты дома.

Великолепный замок сделался с некоторых пор чрезвычайно скучным. Сэр Руперт уезжал то в Лондон, то в Брайтон, где играл на бильярде в гостинице «Лисльвуд», в которой останавливался когда-то Вальдзингам; то пребывал в Чичестере, одним словом, появлялся везде, кроме своего дома. Он чувствовал себя в нем как-то не по себе и блуждал по роскошным залам Лисльвуда с видом совершенно постороннего человека, а не владельца их. Его страшил отчасти даже вид старых слуг, отцы которых жили и умерли на службе знатному роду Лислей. Оливия, со своей стороны, проводила большую часть времени в Бокаже, или верхом на лошади, или же в своей комнате. Таким образом, весь замок был к услугам мистера и миссис Варней. Слуги получали приказания от одного майора. Начали поговаривать обо всех этих странностях, добавляя при этом, что Оливия Лисль на ножах со своим мужем, что баронет сделался пьяницей и развратником и его разорение неизбежно помимо всех стараний Варнея.

Случилось так, что леди Лисль была дома в описываемый нами вечер. Она сидела одна в зале, у окна, смотря на шедший в то время дождь, когда дверь внезапно отворилась и в комнату влетела какая-то фигура. Это была сиделка, пробежавшая без оглядки от мансарды до залы.

– В чем дело? Что вам нужно? – спросила леди Лисль.

– О миледи, простите! – ответила ей Бетси.  – Бедная больная, миссис Арнольд, миледи, умоляла меня пойти сюда за вами… Она схватила нож и сказала с угрозой, что убьет меня, если я не пойду… О миледи, идите!

– Рахиль Арнольд желает увидеться со мною?

– Да, да, с вами, миледи; она целый день бредила, говоря, что ей нужно очистить свою душу… О миледи, идите…

– Иду, иду,  – ответила поспешно леди Лисль.  – Бедная женщина!.. Я не могу понять, что ей от меня нужно, но все-таки пойду!

Оливия последовала сейчас же за сиделкой и, войдя тихо в комнату, села с покойным видом у постели Рахили.

– Вот я привела к вам, наконец, миледи,  – сказала Бетси Джен.  – Не все бы согласились исполнять ваши требования!

– Леди Лисль!.. Леди Лисль!..  – повторяла больная, не приметив Оливию.

– Да, леди Лисль пришла. Если вы недовольны, так вам уж после этого ничем не угодишь.

Рахиль приподнялась на локтях и взглянула на леди.

– Нет, нет, это не та! – закричала она.  – Приведите другую! Эта слишком мрачна, и черные глаза ее горят, как будто уголья… я боюсь ее!.. Нет, мне нужна другая!.. Мне нужна та, которая во время моей молодости была со мною похожа! О Господи, спаси и помилуй меня!

– Она говорит о матери моей! – прошептала Оливия, называвшая матерью Клерибелль Вальдзингам.

– Я говорю о той, у которой печальное и бледное лицо и белокурые волосы… о той, что вышла замуж за Режинальда Лисля… которая имела до безумия любимого, единственного сына!.. Бедная леди Лисль!.. Мне нужно ее видеть!

– Вы не можете увидать ее, так как ее нет в Лисльвуде,  – ответила Оливия,  – но если только вам необходимо сказать ей что-нибудь особенно серьезное, то вы ее увидите через день или два.

– Особенно серьезное? – повторила Рахиль.  – Дело идет буквально о жизни или смерти… о спасении души моей… Разве я в состоянии умереть с такой тяжестью на сердце и на совести?

– Но если вы хотите облегчить вашу совесть, то не можете ли сделать это теперь? – заметила Оливия.  – Все касающееся миссис Вальдзингам касается меня. Зачем вы не хотите ввериться моей честности?

– Нет! – воскликнула больная.  – Вы ведь мне не простите. Ведь вы – его жена… и с вами поступили еще хуже, чем с нею… да, несравненно хуже. Она сможет простить мне, потому что она была моей госпожой, да и знала меня, когда я еще была девушкой, молодой и счастливой… Она простит меня за то, что я хранила эту гнусную тайну, но вы, вы не простите!

– Вы сильно ошибаетесь! Расскажите мне все, и я даю вам слово, что я прощу вам все!

– Вы даете мне слово?! – воскликнула Рахиль.  – Но ведь вы же не знаете… вы не знаете сами, что вы мне обещаете… Повторяю вам, что вы не в состоянии простить мою вину. Вы такая надменная… я слышала, что вы древнего рода… Нет, от вас нельзя ждать сердечного прощения!

– Да я же прощу вас,  – уверяла Оливия, встревоженная сильно выходками больной.  – О, скажите мне все! – добавила она, схватив руку Рахили.

– Так сядьте же и спрячьтесь за кроватную занавеску, чтобы я могла представить себе, что говорю с другой… но сперва отошлите отсюда эту девушку!

– Вы можете идти,  – обратилась Оливия к обманувшейся в своих ожиданиях девушке, любопытство которой было возбуждено предыдущей сценой.  – Вы можете отправиться, и советую вам не подслушивать нас!.. Сойдите вниз по лестнице так, чтобы я могла слышать, как вы по ней пойдете!

Бетси Джен удалилась, а леди Лисль приготовилась выслушать исповедь, спрятав свое прекрасное лицо в тень занавесок, отчего оно сделалось мрачнее обыкновенного.

Какова бы ни была тайна, выведанная под влиянием горячечного бреда, изливавшаяся в сбивчивых и отрывочных фразах,  – она произвела страшное впечатление на безмолвную слушательницу: она вышла из спальной Рахили Арнольд с мертвенно-бледным, почти окаменевшим от ужаса лицом и начала спускаться машинально по лестнице, шатаясь и останавливаясь, чтобы провести рукой по холодному лбу и прошептать с испугом и с жгучей тоской:

– Возможна ли такая глубокая испорченность? Неужели все это не сон, а роковая действительность?