Текст книги "Победа Элинор"

Глава XV. Ланцелот

Мистрис Дэррелль стояла несколько времени, сжимая сына в своих объятиях и громко рыдая.

Обе девушки отошли на несколько шагов, так изумленные, что сами не знали что им делать.

Так это был Ланцелот Дэррелль, отсутствующий сын, портрет которого висел над камином в столовой, память которого так нежно лелеяли и каждый след прежнего присутствия так старательно сохраняли.

– Сын мой, сын мой! – шептала вдова голосом, который казался странен молодым девушкам от нового звука нежности, – мой родной и единственный сын, как это ты воротился ко мне таким образом? Я думала, что ты в Индии. Я думала…

– Я был в Индии, матушка, когда мое последнее письмо к вам было написано, – отвечал молодой человек, – но вы знаете, как мне надоел и опротивел тамошний гнусный климат и гнусная жизнь, которую я принужден был вести. Наконец она сделалась невыносима, и я решился бросить все и приехать домой, я сел на первый корабль, выезжавший из Калькутты после того, как я принял это намерение. Вам не жаль видеть меня, матушка?

– Жаль видеть тебя, сын мой, сын мой!

Мистрис Дэррелль повела сына в дом. Она совсем забыла о присутствии двух девушек. Она, по-видимому, забыла даже о их существовании – до того изумило ее возвращение ее сына. Элинор пошла с Лорой в ее комнату, они заперлись там разговаривать о странном приключении этого вечера, между тем как мать и сын сидели в столовой.

– Не правда ли какое романтическое происшествие, милая Нелли? – сказала с энтузиазмом мисс Мэсон. – Желала бы я знать, неужели он всю дорогу из Индии ехал в этом гадком сюртуке и в этой противной шляпе? Как он похож на героя романа – не правда ли, Нелль? – черноволосый и бледный, высокий и стройный. Как вы думаете, он воротился совсем? Мне кажется, ему следовало бы получить в наследство богатство де-Креспиньи.

Мисс Вэн пожала плечами. Она вовсе не интересовалась блудным сыном, который явился так неожиданно, ей довольно было слушать все восклицания Лоры и сочувствовать ее любопытству.

– Я ни крошки не усну, Нелли, – сказала мисс Мэсон, расставаясь со своим другом. – Я буду видеть во сне Ланцелота Дэррелля, с его черными глазами и его бледным лицом. Какой свирепый и сердитый у него вид, Нелль! – как будто он сердится на свет, зачем он поступил с ним так дурно. С ним, должно быть, поступлено дурно. Вы знаете какой он талантливый. Его следовало сделать генерал-губернатором или посланником, или кем-нибудь в этом роде в Индии. Он не имеет права быть бедным.

– А я думаю, что он сам виноват в своей бедности Лора, – спокойно отвечала мисс Вэн. – Если он талантлив, он должен бы уметь зарабатывать деньги.

Элинор думала о Ричарде Торнтоне, когда говорила это, думала, как он работает в театре из-за бедного жалованья, и запачканный красками сюртук Дика казался великолепен по контрасту с сюртуком блудного сына.

Обе девушки сошли к чаю рано на следующее утро. Лора Мэсон нарядилась в самую хорошенькую свою блузу, которая все-таки не была так хороша, как ее сияющее личико. Белые платья молодой девушки всегда были украшены лентами и кружевами. Она была кокетка по природе, ей хотелось поскорее наверстать все однообразные дни принужденного уединения.

Мистрис Дэррелль сидела за чайным столом, когда обе девушки вошли в комнату, а открытая Библия лежала возле нее между чашками и блюдечками. Лицо ее было бледно и казалось озабоченнее обыкновенного, а глаза потускнели от пролитых слез. Героизм женщины, молча и безропотно переносившей отсутствие сына, ослабел от неожиданной радости его возвращения.

Она протянула руку обеим девушкам, когда здоровалась с ними. Элинор почти вздрогнула, почувствовав мертвенный холод этой исхудалой руки.

– Мы сейчас начнем пить чай, милые мои, – сказала спокойно мистрис Дэррелль. – Сын мой устал от продолжительного пути. Он встанет поздно.

Вдова налила чай и на несколько времени за чайным столом водворилось молчание. Ни Элинор, ни Лора не хотели говорить. Обе ждали – одна терпеливо, другая очень нетерпеливо – пока мистрис Дэррелль вздумает рассказать им что-нибудь о необыкновенном возвращении ее сына.

Точно будто хозяйка Гэзльуда, обыкновенно исполненная холодного достоинства и самоуверенности, несколько затруднялась говорить о странной сцене прошлого вечера.

– Мне едва ли нужно говорить вам, Лора, – сказала она довольно резко, после очень продолжительного молчания, – что если бы, что-нибудь могло уменьшить мою радость при возвращении моего сына, то, конечно, я огорчилась бы тем, что он воротился ко мне беднее, чем он уехал. Он пришел сюда пешком из Соутгэмптона, он пришел, как бродяга и нищий в дом своей матери. Но было бы жестоко с моей стороны осуждать моего бедного сына. В этом виноват его дядя, Морис де-Креспиньи должен бы знать, что единственный сын полковника Дэррелля никогда не унизит себя до торговых занятий. Письма моего сына могли бы приготовить меня к тому, что случилось. Их краткость, их горький, унылый тон могли бы объяснить, как бесполезна для моего сына торговая карьера. Он сказал мне, что оставил Индию потому, что ему сделалось нестерпимо его положение там. Он воротился ко мне без денег, стало быть, вы не станете удивляться, что моя радость при его возвращении не совсем без примеси.

– Конечно, милая мистрис Дэррелль, – отвечала Лора, – но все-таки вы должны быть рады, что он воротился, и если он не составил себе состояния в Индии, он может разбогатеть в Англии. Он так хорош собой, так талантлив и…

Молодая девушка вдруг остановилась и покраснела от холодной проницательности глаз Эллен Дэррелль. Может быть, в эту минуту в голове вдовы промелькнула мысль о богатом супружестве для ее красавца сына. Она знала, что Лора Мэсон была богата, Монктон говорил ей, что Лора будет иметь все преимущества, какие может дать богатство, но она не имела никакого понятия о том, как велико было состояние девушки.

Ланцелот Дэррелль проснулся поздно после своего пешеходного странствования. Фортепьяно мисс Мэсон оставалось запертым из внимательности к путешественнику и вследствие этого Лоре и Элинор утро показалось необыкновенно длинным. У них так мало было занятий и развлечений, что лишение одного казалось очень жестоким. Они сидели после раннего обеда в тенистом уголке в кустарнике. Лора лежала на земле и читала роман, а Элинор вышивала что-то в подарок синьоре, когда листья лаврового дерева, закрывавшего их убежище, были раздвинуты и красивое лицо, то лицо, которое имело расстроенный и унылый вид вчера, а теперь только отличалось аристократической томностью, явилось в рамке темных листьев.

– С добрым утром или с добрым днем, – сказал Дэррелль, – я слышу, что вы в Гэзльуде держитесь первобытных привычек и обедаете в три часа? Я ищу вас уже полчаса, желая извиниться в том, что я испугал вас вчера. Когда безземельный наследник возвращается домой, он не может ожидать, чтобы его ждали два ангела на пороге. Если бы я мог предвидеть, кто меня встретит, я позаботился бы несколько более о моем туалете. Все мои вещи я оставил в Соутгэмптоне.

– О! – Не беспокойтесь о вашем костюме, мистер Дэррелль, – весело отвечала Лора, – мы обе так рады, что вы воротились домой. Не правда ли, Элинор? Мы ведем здесь такую скучную жизнь, хотя ваша мама очень к нам добра. Но расскажите нам о вашем путешествии пешком и обо всех неприятностях, какие вы перенесли. Расскажите нам ваши приключения, мистер Дэррелль.

Молодая девушка подняла свои светлые, голубые глаза с томным взглядом сострадания, но вдруг опустила их перед взором молодого человека. Он глядел то на одну, то на другую девушку, а потом, войдя в маленький амфитеатр, где они сидели, опустился на кресло, возле стола, за которым работала Элинор.

Ланцелот Дэррелль был красивым портретом своей матери. Черты, казавшиеся суровыми и жесткими в ее лице, у него имели почти женскую нежность. В черных глазах сиял какой-то ленивый блеск, они были полузакрыты черными ресницами, обрамлявшими белые веки. Прямой нос, низкий лоб, тонко обрисованный рот имели почти классическую красоту в своем физическом совершенстве, но в нижней части лица был недостаток, подбородок впадал там, где ему следовало выдаваться вперед, а красивый рот имел слабое и нерешительное выражение.

Дэррелль мог служить натурщиком живописцу для всех влюбленных, и поэтических и прозаических, но его никак нельзя было принять за героя или государственного мужа. Он имел все принадлежности грации и красоты, но ни одного из внешних признаков величия. Элинор Вэн чувствовала этот недостаток силы в молодом человеке, когда глядела на него. Ее быстрая проницательность уловила единственный недостаток, портивший столько совершенств. «Если бы я нуждалась в помощи против убийцы моего отца, – думала девушка. Я не просила бы этого человека помогать мне».

– Теперь, мистрис Дэррелль, расскажите нам о всех наших приключениях, – сказала Лора, бросив книгу и принимаясь кокетничать с блудным сыном. – Мы умираем от желания послушать их.

Ланцелот Дэррелль пожал плечами.

– О каких приключениях, милая мисс Мэссон?

– О вашей индийской жизни, о вашем путешествии домой, об ужасных опасностях, о романтическом спасении, о тигровой охоте, о ночах, в которые вы заблудились в лесу, о страшных встречах с гремучими змеями, о блестящих балах у губернатора – вы видите я все знаю о жизни в Индии – о скачках, о волокитстве за калькуттскими красавицами.

Молодой человек рассмеялся энтузиазму мисс Мэсон.

– Вы более знаете о наслаждениях индийской жизни, чем я, – сказал он с некоторой горечью – бедняга, приехавший в Калькутту с одним рекомендательным письмом и пустым кошельком, и через несколько дней по приезде отправленный в провинцию, в такое уединенное место, где нет ни одного белого лица, кроме его собственного, не имеет возможности пользоваться празднествами в доме губернатора или ухаживать за калькуттскими красавицами, которые сохраняют свои улыбки для фаворитов фортуны – могу уверить вас. Что касается до охоты за тиграми, милая мисс Мэсон, я весьма мало могу сообщить вам сведений на этот счет, потому что надсмотрщик над плантациями индиго не имеет времени сделаться Жюлем Жераром.

На лице Лоры Мэсон выразилось большое разочарование.

– Стало быть, вы не любите Индию, мистер Дэррелль? – спросила она.

– Я ее ненавидел! – отвечал молодой человек сквозь сжатые зубы.

Ланцелот Дэррелль произнес эти три слова с такой сдержанной силой, что Элинор подняла глаза от работы, удивленная внезапной пылкостью молодого человека.

Он прямо смотрел перед собой своими черными глазами, нахмурив резко очерченные брови, на его бледных и несколько впалых щеках горели красные пятна.

– Почему вы ненавидите Индию? – спросила Лора с неутомим упорством.

– Почему человек ненавидит бедность и унижение, мисс Мэссон? Прекратим этот разговор. Уверяю вас, он не очень для меня приятен.

– Но ваше возвращение домой, – продолжала Лора, нисколько не смутившись его грубым отказом, – вы можете рассказать нам ваши приключения во время вашего обратного путешествия домой.

– У меня не было приключений. Люди, путешествующие духопутно, могут рассказать что-нибудь, может быть, а я приехал самым дешевым и медленным путем.

– На корабле?

– Да.

– Как назывался этот корабль?

– «Индустан».

– Это название легко припомнить. Но, разумеется, у вас были разные удовольствия на корабле, вы играли в вист, давали театральные представления, издавали газету, или журнал и…

– О да, у нас все шло так, как всегда бывает на кораблях. Довольно было скучно. Пожалуйста, расскажите мне что-нибудь о Гэзльуде, мисс Мэсон, я гораздо более интересуюсь Беркширом, чем вы можете интересоваться моей индийской жизнью.

Молодая девушка охотно покорилась его желанию. Она рассказывала Дэрреллю все «новости», какие только могли быть в таком месте, как Гэзльуд. Он слушал очень внимательно все, что мисс Мэсон рассказывала о его дяде, Морисе де-Креспиньи.

– Итак, эти тигрицы, мои тетушки, караулят его по-прежнему, – сказал он, когда Лора закончила. – Дай Бог, чтобы эти фурии обманулись в ожидании. А из семейства Вэн кто-нибудь старался пробраться к старику?

Элинор подняла глаза от своей работы, но очень спокойно, она привыкла слышать свое имя от тех, кто не подозревал ее личности.

– Кажется, нет, – отвечала мисс Мэсон, – старик Вэн умер два или три года тому назад.

– Да, матушка писала мне о его смерти.

– Вы были в Индии, когда это случилось?

– Да.

Лицо Элинор побледнело, а сердце тяжело забилось в груди. Как смели они говорить о ее умершем отце тоном почти дерзкого равнодушия. Единственная страсть ее юной жизни имела над ней и теперь такую же сильную власть, как в то время, когда она на коленях в маленькой комнатке, приподняв сжатые руки к низкому потолку, произносила страшную клятву своими юными устами.

Она вдруг бросила работу, встала и вышла из тени лаврового куста.

– Элинор! – закричала Лора Мэсон, – куда вы идете?

Ланцелот Дэррелль сидел в небрежной позе, играя мотками шелка, клубками шерсти, всеми принадлежностями вышиванья, разбросанными на столе перед ним, но он поднял голову, когда Лора произнесла имя своей приятельницы и, может быть, первый раз пристально взглянул на мисс Вэн.

Он глядел на нее несколько минут, пока она разговаривала с Лорой за несколько шагов от него. Может быть, взгляд его был пристальнее, просто, от привычки живописца смотреть пристально на хорошенькое личико. Он скоро опустил глаза и глубоко вздохнул, как будто с облегчением.

– Случайное сходство, – пробормотал он, – такое сходство беспрестанно случается на свете.

Он встал и воротился в дом, оставив девушек вдвоем. Лора много говорила о его красивом лице и о непринужденной грациозности обращения, но Элинор Вэн была рассеяна и задумчива. Имя ее отца напомнило ей прошлое. Ее спокойная жизнь и все ее тихие удовольствия рассеялись как утренний туман, который, исчезая, открывает весь ужас поля битвы, и страшная картина прошлого явилась перед ней, мучительно живая, страшно действительная. Разлука на бульваре, продолжительная ночь агонии и неизвестности, встреча с Ричардом на мосту возле морга, изорванное, бессвязное письмо отца, ее мстительный гнев – все вернулось к ней, каждый голос ее сердца как будто звал ее прочь из пошлого спокойствия жизни к какому-нибудь отчаянному поступку правосудия и возмездия.

«Что мне делать с этой легкомысленной девушкой? – думала она. – Какое мне дело греческий или орлиный нос у Ланцелота Дэррелля, черные или карие у него глаза? Какую несчастную, бесполезную жизнь веду я здесь, когда мне следовало бы странствовать по всему свету и отыскивать убийцу моего отца!»

Она уныло вздохнула, вспоминая, как она бессильна. Что могла она сделать для того, чтобы приблизиться хоть на один шан к достижению цели, которую она называла целью своей жизни? Ничего! Она вспоминала с холодным чувством отчаяния, что хотя в минуты восторженности она ожидала впереди день торжества и мести, здравый рассудок говорил ей, что Ричард Торнтон сказал правду. Человек, вероломство которого было причиною смерти Джорджа Вэна, затерялся в хаосе многолюдной вселенной, не оставив никаких следов, по которым его можно бы отыскать.

Глава XVI. Подозрение юриста

Монктон приехал в Гэзльуд на другой день после приезда Ланцелота Дэррелля. Серьезный нотариус знал молодого человека до его отъезда в Индию, но между ними, по-видимому, не было большой близости, и Дэррелль, казалось, даже избегал близости с богатым другом своей матери.

Он отвечал на вопросы Джильберта Монктона об Индии и плантациях индиго с неохотным видом, который был почти дерзок.

– Последние годы моей жизни не имели в себе ничего приятного, так что я не имею никакой охоты вспоминать о них, – сказал он с горечью, – некоторые имеют привычку вести дневник, а я находил, что моя жизнь была довольно скучна для того, чтобы желать увеличить эту скуку, описывая ее. Я сказал моему деду, когда он принудил меня выбрать торговую профессию, что он ошибается, и последствия доказали, что я был прав.

Дэррелль говорил с таким равнодушием, как будто рассуждал о делах постороннего человека. Он, очевидно, думал, что в ошибках его жизни виноваты другие и что ему не только не стыдно, но еще приносит честь, как знатному джентльмену, что он воротился домой без денег, пользоваться небольшим доходом матери.

– А теперь, что вы намерены делать? – спросил Монктон довольно резко.

– Я буду заниматься живописью. Я буду прилежно работать в этом тихом месте, приготовлю картину на выставку в академию к будущему году. Вы дадите мне сеанс, мисс Мэсон? – и вы мисс Винсент? – из вас выйдут великолепные Розалинда и Челия. Да, мистер Монктон, я попробую то высокое искусство, мастера которого были друзьями государей.

– А если вам не удастся…

– Если мне не удастся, я переменю имя и сделаюсь странствующим портретным живописцем. Но я не думаю, чтобы дед мой, Морис, намерен был вечно жить. Он должен же оставить свои деньги кому-нибудь, и какое бы завещание ни сделал он – а он, наверно, делал уже полдюжины завещаний – можно надеяться, что он разорвет последнее за полчаса до смерти и умрет, пока будет думать, как написать другое.

Молодой человек говорил так небрежно, как будто об удлэндском имении не стоило и рассуждать. Он имел привычку говорить равнодушно обо всем, и довольно было трудно разобрать его настоящие чувства – так искусно были они скрыты под этой поверхностной наружностью.

– У вас был прежде страшный соперник в привязанности вашего деда, – сказал Монктон.

– Какой соперник?

– Друг юности Мориса де-Креспиньи, Джордж Ванделер Вэн.

Лицо Ланцелота Дэррелля помрачнело при этом имени. Родные де-Креспиньи имели привычку считать отца Элинор хитрым врагом, против которого все отчаянные меры должны были быть позволительны.

– Мой дед, наверно, никогда не сделал бы сумасбродства оставить свои деньги этому моту, – сказал Дэррелль.

Элинор сидела у открытого окна, наклонившись над своей работой во время этого разговора, но она торопливо встала, когда Ланцелот Дэррелль заговорил о ее отце. Она была готова выйти с ним на бой, если бы было нужно. Она была готова сбросить свое ложное имя и объявить себя дочерью Джорджа Вэна, если бы его осмелились оскорбить. Всякий стыд, всякое унижение, наброшенные на него, она хотела разделить.

Но прежде чем она успела поддаться этой внезапной вспышке, заговорил Джордж Монктон и рассердившаяся девушка подождала, что он скажет.

– Я имею основательные причины думать, что Морис де-Креспиньи оставил бы свои деньги своему старому другу, если бы мистер Вэн был жив, – сказал нотариус. – Я никогда не забуду горести вашего деда, когда он прочел известие о смерти старика в «Галиньяни»[2]2
  Газета, издаваемая в Париже на английском языке.


[Закрыть]. Одна из ваших теток нарочно подложила ему эту газету.

– Ах! – с горечью сказал Дэррелль, – смерть Джорджа Вэна очистила дорогу этим фуриям.

– Или, может быть, вам.

– Может быть.

Мистрис Дэррелль слушала этот разговор, пристально устремив глаза на лицо Джильберта Монктона. Она заговорила в первый раз:

– Только один человек имеет право наследовать состояние моего дяди, и этот человек – мой сын.

Она поглядела на молодого человека, произнося эти слова и в этом одном взгляде, сверкнувшем материнской гордостью, вдова показала, как много любила она сына.

Молодой человек облокотился о фортепьяно и перевертывал ноты Лоры.

Монктон взял шляпу, пожал руку Лоре и мистрис Дэррелль и остановился у окна, у которого сидела Элинор.

– Как вы были молчаливы сегодня! – мисс Винсент, – сказал он.

Девушка покраснела, подняв глаза на серьезное лицо нотариуса. Она всегда стыдилась своего ложного имени, когда Монктон называл ее этим именем.

– Когда вы с Лорой приедете посмотреть мою картину? – спросил он.

– Когда мистрис Дэррелль будет угодно взять нас, – чистосердечно отвечала Элинор.

– Слышите, мистрис Дэррелль? – сказал нотариус, – эти две молодые девицы должны посмотреть в Толльдэле на настоящего Рафаэля, купленного мною месяц тому назад. Вы, наверно, захотите взять вашего сына к дяде – не приехать ли вам завтракать в Приорат в тот день, когда вы отправитесь в Удлэндс.

– Это будет завтра, – отвечала мистрис Дэррелль, – дядя мой не может не пустить к себе Ланцелота после пятилетнего отсутствия, и даже мои сестры не могут быть так дерзки, чтобы запереть дверь перед моим сыном.

– Очень хорошо, Удлэндс и Приорат смежны между собой. Вы можете пройти через мой парк прямо в калитку парка де-Креспиньи, и таким образом напасть на врага врасплох. Это будет самый лучший план.

– Если вы позволите, любезный мистер Монктон, – сказала вдова.

Ей понравилась мысль врасплох явиться к ее незамужним сестрам, она знала, как трудно было пробраться в цитадель, так ревниво охраняемую ими.

– А что, юные девицы, – воскликнул Монктон, проходя в открытую дверь балкона, – не удостоите ли вы проводить меня до калитки.

Обе девушки встали и вышли на луг с нотариусом. Лора Мэсон привыкла повиноваться своему опекуну, а Элинор всегда была рада изъявлять всевозможное уважение Джильберту Монктону. Она смотрела на него, как на что-то отдельное от той пошлой сферы, к которой она чувствовала себя прикованной. Она воображала иногда, что если бы могла рассказать ему историю смерти ее отца, он, может быть, помог бы ей отыскать убийцу старика. Она имела то безусловное доверие к его могуществу, которое молодая неопытная девушка почти всегда чувствует к человеку высокого ума и который старше ее двадцатью годами.

Монктон и обе девушки медленно шли по траве, но Лора Мэсон прежде чем дошла до калитки, убежала в кустарник за непослушной итальянской собачкой.

Нотариус остановился у калитки. Он молчал несколько минут и задумчиво смотрел на Элинор, как будто хотел ей сказать что-то особенное.

– Ну, мисс Винсент, как вам нравится Ланцелот Дэррелль? – спросил он наконец.

Вопрос этот казался довольно незначителен после молчания, предшествовавшего ему. Элинор колебалась.

– Я, право, не знаю нравится он мне или не нравится, – сказала она, – он приехал только третьего дня… и…

– Все равно, вы скажете мне что вы думаете со временем, когда успеете составить уже мнение. Я полагаю, вы находите его очень красивым?

– О, да! – очень красивым!

– Но вас не может пленить красивое лицо – я это вижу по надменному сжатию ваших губ. Совершенно справедливо, в этом нет ни малейшего сомнения, мисс Винсент, но некоторые молодые девушки не так умны, как вы: их могут легко пленить нежные очертания классического профиля или блеск прекрасных черных глаз. Элинор Винсент, вы помните, что я говорил вам, когда вез в Гэзльуд?

Монктон имел привычку называть обеих девушек по именам, когда говорил серьезно.

– Да, помню.

– То, что я сказал вам тогда, заключало в себе доверие, которое я нечасто оказываю таким недавним знакомым.

– Эта девочка, – прибавил нотариус, смотря на ту дорожку, по которой бегала Лора Мэсон, то лаская, то увещевая своих собак, – имеет нежное сердце и слабый ум. Я думаю, что вы охотно окажете услугу ей и мне. А вы не можете оказать ей лучшей услуги, как защитив ее от влияния Ланцелота Деррелля. Не допускайте Лору влюбиться в это красивое лицо, мисс Винсент!

Элинор молчала, сама не зная, как отвечать на эту странную просьбу.

– Вы думаете, наверно, что я испугался слишком скоро, – сказал нотариус, – но в нашей профессии мы учимся заглядывать далеко вперед. Я не люблю этого молодого человека, мисс Винсент, он эгоист, он пусть и легкомыслен, да, кажется, еще и обманщик. Кроме того, в его жизни есть тайна.

– Тайна!

– Да, тайна, относящаяся к его пребыванию в Индии.