Текст книги "Победа Элинор"

Глава XXII. Контора корабельного маклера

На другой день после своего приезда в Пиластры, Элинор Вэн просидела все утро за письмом к Лоре Мэсон. Она желала бы написать длинное письмо, зная, какое огорчение ее внезапный отъезд должен был причинить ее наивной и доверчивой подруге, но писать она не могла ни о чем: одна мысль исключительно поглощала все ее умственные способности и превращала ее в существо бесполезное и бессильное для обыкновенной деятельности жизни. Она излагала причину своего непредвиденного отъезда неясно и натянуто, она выражала свою преданность в избитых фразах, лишенных смысла. В ее словах проявилась некоторая энергия только тогда, как она коснулась настоящей цели своего письма и заговорила о Ланцелоте Дэррелле.

«У меня к вам просьба, милая Лора, – писала она, – употребите в дело всю вашу ловкость, исполняя ее. Узнайте, в котором году и какого числа мистер Дэррелль отправился в Калькутту, а также и название корабля, на котором он сделал переезд. Дайте себе этот труд, Лора, вы тем окажете большую услугу мне, а может быть, и ему».

«Если окажется, что он действительно был в Индии в день смерти моего отца, – думала Элинор, – тогда я не буду подозревать его более».

Позднее в этот день мисс Вэн ходила с Ричардом по улицам и скверам, где происходили все их прежние тайные совещания. В коротких и простых словах, она передала живописцу случившееся, и бедный Дик слушал ее с тем нежным уважением, с которым внимал всем ее словам. Но когда она закончила, он покачал головой с грустной улыбкой.

– Что вы полагаете теперь, Ричард, – спросила она?

– Я полагаю, что вы обмануты безумною мечтою, Нелли, – отвечал молодой человек. – Вы введены в заблуждение случайным сходством мистера Дэррелля с человеком, виденным вами на бульваре. Всякий другой человек с черными волосами и бледным лицом, стоящий в грустном раздумье на краю тротуара, напомнил бы вам образ, который так тесно связан с вашим воспоминанием об этом грустном времени. Забудьте это, моя милая Нелли, забудьте эту печальную главу в истории вашего детства. Прах вашего отца не будет вкушать более сладкого мира, потому что радость молодости для вас блекнет под влиянием этих горьких воспоминаний. Исполняйте свой долг, Элинор, в том положении, в которое вы поставлены. Вы не обязаны жертвовать лучшими годами жизни донкихотовскому плану мести.

– Донкихотовскому? – вскричала Элинор с упреком. – Вы не говорили бы этого, Ричард, если б ваш отец погиб, как погиб мой через низость игрока и обманщика. Напрасно было бы меня уговаривать, Дик, – продолжала она с решимостью, – если только ложно то убеждение, которое я не могу изгнать из моего сердца, ложность его должна быть доказана, если же оно справедливо, тогда я буду думать, что судьба сама поставила этого человека на моем пути и что мне назначено быть орудием наказания за его низкий поступок.

– Положим, Элинор, что это так, но мистер Дэррелль не может быть тем человеком.

– На чем вы это основываете?

– На том, что, по вашим собственным словам, он был в Индии в 1853 году.

– Да, так говорят.

– Разве вы имеете повод в этом сомневаться? – спросил Ричард.

– Да, имею, – возразила Элинор, – в первое время после приезда мистера Дэррелля в Гэзльуд, Лора Мэсон очень любопытствовала слышать рассказы о том, что она называла его приключениями в Индии. Она делала ему бесчисленное множество вопросов, и я припоминаю – не могу вам сказать, Дик, до какой степени невнимательно я слушала в то время, а несмотря на то, каждое слово представляется мне теперь так живо, как будто я прислушивалась к нему, сдерживая дыхание, как преступник во время уголовного суда прислушивается к показанию свидетелей против него – я припоминаю теперь, с каким упорством Ланцелот Дэррелль избегал расспросов Лоры и, наконец, просил ее почти грубо переменить предмет разговора. На следующий день приехал Монктон: он также завел разговор об Индии, и мистер Дэррелль избегал его расспросов с таким же неудовольствием и упорством. Меня вы можете предположить и слабой и безумной – я об этом и не спорю, но мистер Монктон очень умный человек: его нелегко ввести в заблуждение.

– Что же он?

– Он сказал мне, что в жизни Ланцелота Дэррелля должна быть тайна, и тайна, сопряженная с его жизнью в Индии, тогда я мало обратила на это внимания, теперь же, полагаю, что отгадала эту тайну.

– В самом деле? В чем же заключается тайна?

– В том, что он никогда не ездил в Индию.

– Элинор?

– Да, Ричард, я это полагаю, я в этом уверена, и вы должны помочь мне открыть истину, убедиться права я или нет.

Живописец вздохнул. Он питал надежду, что его прекрасная приемная сестра давно бросила и забыла свой несбыточный план мести в симпатичном обществе веселой девушки одних с нею лет, а между тем он видел ее опять настолько же твердой в своем намерении, как в тот вечер воскресенья, за полтора года тому назад, когда они ходили вместе по темным улицам Лондона.

Элинор подметила вздох своего спутника.

– Помните ваше обещание, Ричард? – сказала она. – Вы дали слово помогать мне и обязаны его сдержать, вы сдержите его – не так ли, Дик?

Пока она говорила таким образом, грозная богиня мести превратилась в сирену, Элинор плутовски заглядывала в лицо своего спутника, наклонив немного голову, и ее серые глаза бросали кроткий свет.

– Вы не откажетесь мне помочь, Ричард – не правда ли?

– Отказать вам? – вскричал молодой человек. – О, Нелли, Нелли! Вы слишком хорошо знаете, что я не могу вам отказать ни в чем.

Мисс Вэн выслушала его слова с большим спокойствием. Она никогда не отделяла Ричарда Торнтона от воспоминания о тех днях детства, когда ходила с ним в Ковент-Гарден покупать тутовые листья для его шелковичных червей и училась играть God Save the Queen (Боже, храни королеву) на его скрипке. Ничего не могло быть далее от ее мысли, как подозрение, что чувства бедного Дика подверглись изменению со времени их детства.

Письмо Лоры Мэсон, которого Элинор ожидала с лихорадочным нетерпением, пришло со следующею почтою. Послание молодой девушки было до крайности длинно и не отличалось большою последовательностью в мыслях. Целых три листа почтовой бумаги были исписаны жалобами мисс Мэсон на отъезд подруги, упреками за жестокость подобного поступка и убедительными просьбами возвратиться в Гэзльуд. Дочь Джорджа Вэна не останавливалась долго на этом чисто женском послании. Несколько дней тому назад она была бы тронута наивными выражениями преданности Лоры, теперь же она только глазами пробегала строки, мало обращая внимания на безыскусственные слова любви и сожаления, и жадно стремилась к тому единственному месту во всем письме, которое могло ее занимать.

Не прежде, как на последней из двенадцати страниц, покрытых размашистым итальянским почерком мисс Мэсон, симметрия которого однако, местами нарушалась разными помарками и чернильными пятнами, глазам Элинор представилось наконец то, к чему она стремилась, она сильно сжала в руке бумагу и кровь жарким потоком хлынула к ее серьезному лицу.

«Я узнала все, что вы желали узнать, милая Нелли, – писала мисс Мэсон, – хотя теряюсь в догадках, на что вам понадобилось это сведение. Когда я писала сочинения в Бэйсуотере, мне не позволили бы поставить два раза узнать так близко одно от другого, но вы мне простите, моя милочка – не правда ли? Итак, надо вам сказать, моя дорогая, что я не очень ловка на хитрые дипломатические проделки, почему сегодня за чаем – я страшно тороплюсь, боюсь опоздать к вечерней почте, Боб отнесет мое письмо в деревню за шесть пенсов – я без всяких обиняков прямо спросила Ланцелота Дэррелля, который пил чай, как и всякий добрый христианин, лежа на окне и куря сигару: с тех пор как вы уехали, Нелли, он был угрюм, как медведь – о, Нелли! Не влюблен ли он в вас? – уверенность в этом разбила бы мое сердце, я спросила его прямо, в котором году и какого числа он отправился в Индию? Верно, мой вопрос показался ему несколько дерзким, потому что он вдруг сильно покраснел, пожал плечами с милою свойственною ему небрежностью, которая всегда напоминает мне Лару и Корсара – Лара и Корсар, если я не ошибаюсь, не чуть ли одно и то же лицо – и сказал: „Я не веду дневник, мисс Мэсон, а то почел бы за счастье доставить вам все сведения, какие вы пожелаете относительно моего прошлого“. Мне хотелось провалиться сквозь пол, Нелли, если б только пол мог раздвинуться, чтоб давать возможность проваливаться сквозь него, я бы, наверно, это сделала… Обратиться к нему с другим вопросом я не решилась бы, даже и для вас, моя дорогая, как вдруг мистрис Дэррелль совершенно неожиданно вывела меня из затруднения. „Мне очень жаль, Ланцелот, что ты ответил так нелюбезно Лоре, – сказала она, – в ее вопросе нет ничего странного, я слишком живо помню тот день, когда ты покинул родину. Ты выехал из дома 3 октября 1852 года и должен был отплыть из Грэвзенда на корабле ‘Принцесса Алиса’ 4 октября. Я никогда не забуду этого дня; казалось, как будто мой дядя избрал самое худшее время года для того, чтоб отправить тебя в дальнее плавание. Вероятно, его к тому побудили мои сестры. Впрочем, на бедного старика я не должна за то сердиться“».

Элинор Вэн быстро пробежала глазами окончание письма. Долго после того она сидела неподвижно, погруженная в размышления, крепко стиснув в руке последний лист письма Лоры и обдумывая его содержание.

– Если Ланцелот Дэррелль отплыл в Индию 4 октября 1852 года, то нельзя предположить, чтоб он мог находиться в Париже в 1853 году. Если я могу найти доказательство того, что он действительно отплыл в это число, я постараюсь убедить себя, что была обманута собственной сумасбродной мечтой. Но отчего он так сильно покраснел от вопроса Лоры насчет его отъезда? Отчего показал вид, будто забыл число?

Элинор с нетерпением ожидала прихода своего друга и советника Ричарда Торнтона. Он пришел часам к трем пополудни, синьора еще не возвращалась со своих уроков. Измученный и утомленный, он бросился на софу, обитую ситцем. Несмотря на то, однако, он сделал усилие над собою, чтоб вслушаться в ту часть письма Лоры Мэсон, которая касалась Ланцелота Дэррелля.

– Что вы теперь скажете, Дик? – спросила мисс Вэн, когда закончила читать.

– Почти то же, что и прежде, Нелль, – отвечал мистер Торнтон – Этот молодой человек никогда не ездил в Индию, доказательством тому служит неудовольствие, с которым он упоминает об этом путешествии. Может быть, с этой эпохой его жизни сопряжено полдюжины неприятных воспоминаний. Я говорю неохотно о «Фениксе», однако никогда не совершал убийства во мраке кулис и не зарывал тела моей жертвы между люком и подмостками. Впрочем, у всякого есть свои маленькие тайны, Нелли, и мы не имеем права до них доискиваться, основывая свои подозрения на перемене в лице, или на нетерпеливом слове.

Элинор Вэн не обратила нисколько внимания на доводы молодого человека.

– Нельзя ли вам как-нибудь узнать, отплыл ли Ланцелот Дэррелль на корабле «Принцесса Алиса», – спросила она?

Живописец потер в раздумьи подбородок.

– Я могу постараться узнать это, моя милая, – сказал он после минуты размышления. «Принцесса Алиса», кажется, один из кораблей Уорда. Если корабельные маклеры захотят быть любезны, то могут мне помочь, но я не имею никакого права им докучать подобной просьбой и рискую услышать от них приглашение убираться к черту. Если б я мог им представить какую-нибудь особенно уважительную причину для подобного розыска, то, разумеется, скорее склонил бы их оказать эту услугу. Но что мне им сказать, кроме того, что молодая девушка, прекрасная собою, с ясными серыми глазами и каштановыми кудрями, вбила в свою упрямую головку нелепую фантазию и что я, в качестве ее верного раба, вынужден исполнять ее приказание.

– Не обращайте внимания на то, что они вам будут говорить, Ричард, – возразила мисс Вэн повелительным тоном, – они должны вам сообщить требуемое сведение, если вы только сумеете быть настойчивы.

Мистер Торнтон улыбнулся.

– Вот уж это чисто женский способ добиваться желаемого, Нелль, – сказал он. – Однако я постараюсь, если корабельные маклеры такого рода звери, которых можно загнать, как выражаются охотники, то надо много препятствий, чтоб я не получил списка пассажиров, отплывших на корабле «Принцесса Алиса».

– Милый, милый Дик!.. – вскричала Элинор, протягивая руки своему молодому поборнику.

Ричард вздохнул. Увы! Он знал слишком хорошо, что все эти очаровательные ласки были так же далеко от волнения скрываемой любви, как бурливый и суровый север от роскошного жаркого юга.

– Хотелось бы мне знать, имеет ли она понятие о любви, – подумал живописец? – Коснулось ли ее сердца это гибельное чувство? Нет, нет! Она чистое, девственное существо, исполненное доверия и невинности, ей еще предстоит узнать сокровенные стороны жизни. Я бы желал менее думать о ней и полюбить мисс Монталамбер – ее фамилия просто Ламбер, а Монте она к ней добавила для созвучия. Я желал бы влюбиться в Лидзи Ламбер, известной под именем Элизы Монталамбер, которая исполняет роли субреток на сцене «Феникса». Она добрая девушка и получает четыре фунта стерлингов в неделю. К тому же она любит синьору, мы могли бы переехать из Пиластров и обзавестись хозяйством и жить нашими общими доходами.

Мистер Торнтон еще долго, может быть, промечтал бы таким образом, но Элинор Вэн, следившая за ним с нетерпением, вдруг вывела его из задумчивости?

– Когда вы отправитесь в контору, Дик? – спросила она.

– Когда я пойду?

– Ну да, ведь вы отправляетесь тотчас же – не так ли?

– Да, конечно, моя милая Нелль, но Корнгилль отсюда не то, что руку подать.

– Но вы Возьмете кэб, – вскричала молодая девушка, – у меня денег довольно, как вы можете предположить, Дик, чтоб я их пожалела для подобной цели? Отправляйтесь тотчас же, мой милый Ричард, и возьмите кэб.

Она вынула кошелек и старалась насильно всунуть его в руку молодого человека, но тот покачал головой, говоря:

– Я боюсь, что контора теперь закрыта, Нелли. Не лучше ли нам отложить до завтрашнего утра?

Элинор не хотела об этом и слышать, она с большой уверенностью утверждала, что контора не может закрываться так рано, как будто была коротко знакома со всеми привычками маклеров, и выпроводила Дика из дома прежде чем он успел опомниться. Часа через полтора он возвратился, утомленный и покрытый пылью; он предпочел независимость и омнибус кэбу, предложенному Элинор.

– Напрасный труд, Нелли! – сказал Ричард грустно, он снял шляпу и поправил своими грязными пальцами волосы, растрепанные теплым летним ветром и падавшие прядями на его лоб. – Контору закрывали именно в ту самую минуту как я пришел, и я ничего не мог узнать от писарей. Никогда в жизни я не испытывал такого грубого обхождения.

Мисс Вэн казалась очень огорчена и с минуту молчала, потом ее лицо вдруг прояснилось, она потрепала Ричарда по плечу с видом покровительства и поощрения.

– Ничего, Дик, – сказала она с улыбкой, – вы завтра утром опять отправитесь туда, но и я поеду с вами. Мы увидим, будут ли эти конторщики грубы со мною.

– С вами? – вскричал Ричард Торнтон, в порыве восторга. – Мне, кажется, что из всех членов человеческой семьи самые неприятные и самые грубые люди всякого рода должностные лица, но я не думаю, чтоб во всем христианском мире нашелся конторщик, способный сказать вам грубость.

Элинор улыбнулась. Может быть, в первый раз в ее жизни молодая девушка почувствовала легкий оттенок кокетства, этого женского греха. Ее вещи привезены были накануне вечером из Гэзльуда. Итак, она могла вооружиться всеми орудиями боя, без которых женщина едва ли приступает к осаде крепости мужского равнодушия.

На следующее утро Элинор встала рано, она была слишком поглощена главной целью своей жизни, чтоб спать долго и крепко, и нарядилась для намереваемого посещения.

Она надела креповую голубую шляпку – главное орудие осады, женский осадный рычаг, перед которым должна была рушиться самая твердая стена, пригладила свои мягкие, шелковистые волосы и прикрыла их роскошные косы прозрачной лазоревой тканью изящного произведения ловкой руки модистки. Потом она перешла в маленькую гостиную, где мистер Торнтон сидел за завтраком. Она хотела испробовать на несчастном молодом человеке действие своего осадного орудия.

– Обойдутся ли конторщики со мною грубо, Дик? – спросила она, плутовски улыбаясь.

Живописец силился дать ответ, но рот его был полон хлеба с маслом и яиц, он был более восторжен, чем понятен.

Тряский четвероместный кэб перевез мисс Вэн и ее спутника в Корнгилль, и молодая девушка старалась проложить себе путь в святилище самого маклера способом, от которого у Ричарда Торнтона занимало дух от восторженного состояния души. Каждая преграда падала перед голубою шляпкою, глянцевитыми каштановыми волосами, блеском серых глаз и очаровательной улыбкой. Бедный Дик подошел к писарям с тем видом скрытой неприязни и тайной ненависти, с которой англичане обыкновенно обращаются к своим же братьям англичанам, но приветливость и обворожительное обращение Элинор обезоружили бы самого жестокого из писарей, и один из них провел ее в кабинет маклера с низкими поклонами, как будто перед королевою.

Элинор изложила дело очень просто. Она желала убедиться, отправился ли молодой человек, по имени Ланцелот Дэррелль, 4 октября 1852 года на корабле «Принцесса Алиса»? Вот все, что она сказала, Ричард Торнтон присутствовал при этом, выводя пальцами на полях своей шляпы трудные пассажи своей последней увертюры и сильно удивлялся и восхищался спокойной уверенностью мисс Вэн.

– Я очень вам буду обязана за это сведение, – заключила она свою речь, – убедиться в действительности этого факта для меня очень важно.

Маклер посмотрел через очки на серьезное лицо, так доверчиво обращенное к нему. Он был человеком уже старым, имел внучек одних лет с Элинор, однако не был еще совершенно равнодушен к влиянию красоты. Каштановые волосы и прозрачная голубая шляпка составляли блестящее сочетание цветов во мраке его пыльной конторы.

– Отказать в услуге молодой девице было бы с моей стороны в высшей степени нелюбезно, – отвечал старик с большой учтивостью. – Джервис, – прибавил он, обращаюсь к писарю, который провожал Элинор в его кабинет, – не удастся ли вам отыскать список пассажиров, отправлявшихся на корабле «Принцесса Алиса» 4 октября 1852 года? Мистер Джервис, тот же самый писарь, который накануне просил Ричарда убраться вон, объявил теперь, что ничего не могло быть легче и пошел исполнить поручение.

В ожидании его возвращения, дыхание Элинор становилось тяжело и неровно, и краска выступила на ее лице. Ричард по-прежнему исполнял непостижимые пассажи на полях своей шляпы, а маклер наблюдал за молодой девушкой и выводил свои заключения из очевидного волнения, изобличаемого ее прелестным личиком.

«Ага! – думал он про себя. Тут, без сомнения, речь идет о любви. Эта хорошенькая девушка в голубой шляпке, верно, пришла осведомиться о каком-нибудь исчезнувшем любовнике.»

Писарь возвратился с большой книгой, между листов которой он положил большой палец вместо закладки. Он открыл этот вовсе незанимательный на вид фолиант, положил его на стол перед своим принципалом и приложил указательный палец, который у него оставался свободен, на одну из заметок.

– Для мистера Ланцелота Дэррелля было взято место в одной каюте с каким-то мистером Холлидэ, – сказал маклер, читая строки, на которые указывал клерк.

Лицо Элинор покрылось густой краской. Она напрасно обвиняла мистера Дэррелля.

– Но это имя позднее вычеркнуто, – продолжал старик, – на место его 5 число октября внесено другое. Стало быть, корабль отплыл без мистера Дэррелля.

Живой румянец исчез с лица Элинор, его сменила смертельная бледность. Она пошатнулась, сделала несколько шагов по направлению к столу, протянула к нему руки, как будто с целью взять у маклера книгу и прочитать самой, что в нее было внесено, но на полдороге от своего стула к столу силы ей изменили и она упала бы, если б Ричард, бросив шляпу на пол, не успел поддержать ее.

– Боже мой! – вскричал маклер. – Скорей, стакан воды, Джервис! Как это жалко, право, очень жалко! Неверный любовник, я полагаю, или, может быть, брат – эти случаи у нас повторяются часто, уверяю вас. Имей я дар, которым наделены некоторые из вас молодых людей, я мог бы составить с полдюжины романов из материалов этой конторы.

Писарь возвратился со стаканом воды: жидкость эта была довольно мутного свойства, но несколько капель ее, пропущенных сквозь губы Элинор, привели ее в чувство. Она подняла голову с гордой уверенностью королевы и посмотрела на сострадательного маклера со странною улыбкою. Она слышала его предположение о любовниках и братьях. Как далеко его простодушные догадки были от горькой истины!

Она встала со своего стула и протянула ему руку, на лице ее выражалась неустрашимость. Она походила на новую, прекрасную Жанну д'Арк, готовую опоясать меч на защиту короля и родины.

– Очень вам благодарна, сэр, – сказала она, – за услугу, которую вы мне оказали. Мой отец был человек старый, старее вас, сэр, и он умер жестокой смертью. Я надеюсь, что ваша обязательность поможет мне отомстить за него.