Текст книги "Планета Афон. ΑΓΙΟN ΟΡΟΣ"

Ладно, соловья баснями не кормят, пора и дело знать, – Надежда вышла из сарайки и стала отвлекать Марса. Алексей тем временем слез со своего «царского» ложа, легонько приоткрыл дверь и, убедившись, что всё спокойно, не спеша, тихим сапом проник в баню.

Как только дверь за ним затворилась, Надя подложила псу вдоволь чудесного корма, чтобы был поласковее, затем зорким глазом «стрельнула» вдоль улицы и, не увидев ничего подозрительного, заперла ворота и тоже пошла в баню. Алексей уже разоблачился и шелестел берёзовым веником в парной. Надежда, не теряя времени, также принявши «одеяние Евы» со словами «таков мой жребий, мне и грехи замаливать», решительно ступиши благодерзати…

* * *

Путь к кладбищу пролегал, опять же, по аллее, ведущей от монастырских врат к архондарику, и мне представился случай ещё раз полюбоваться монастырским садом. Особенно впечатлили розы, растущие вдоль стены гостиничного корпуса. Исходящий от них аромат, вкупе с запахом морского прибоя, да ещё под соловьиный аккомпанемент, создавали не просто атмосферу праздника, но и по-чуть-чуть сводили с ума.

Растущая справа по борту то ли реликтовая африканская сосна, то ли субтропическая секвойя, царственно укрывала притаившиеся под её раскидистой кроной кустарники. Пальмы, привезённые со Святой Земли и посаженные здесь, были как бы благословением русской обители и как бы символом, напоминанием о переселении сюда Самой Пречистой Девы, ставшей игуменьей Святоименной Горы.

Мой взгляд привлёк также небольшой круглый каменный парапет, окружавший росшую здесь ещё совсем недавно чудотворную маслину. На ней горела неугасимая лампада в жестяном ящичке в память о святом великомученике и целителе Пантелеимоне – Небесном покровителе русского монастыря. Дерево явило чудо в 1968 году, когда в монастыре случился страшный пожар. Не только монахи, даже просто здравомыслящие люди утверждают, что это был умышленный поджог, и к тому были все основания.

После того, как годом ранее в Греции произошёл государственный переворот, и к власти в стране пришли «чёрные полковники», необъявленной войне против Афона был придан новый импульс. Правительство Греции под давлением «мiровой закулисы» стало вынашивать план строительства автострады из Салоник до Великой Лавры, чтобы превратить Удел Богородицы в музейно-развлекательно-курортную зону.

Прозорливые старцы Святой Горы окрестили её дорогой на тот свет. Если бы план Евросоюза стал реальностью, то на Афон устремился бы поток туристов и созерцателей всех мастей, включая женщин, и тогда прекратилась бы молитва во Святом Уделе.

Но, как уже неоднократно бывало в истории, на пути слуг сатаны встала Россия. Территория, граничащая с материковой Грецией, принадлежит русскому Свято-Пантелеимонову монастырю. Русские монахи отказались пускать иноверцев на свою территорию.

Ничего не добившись от святогорцев при помощи «пряников», хунта решила применить «кнут». Пожар уничтожил почти половину построек в монастыре, особенно пострадал архондарик. Очевидцы рассказали, что от адской температуры плавились камни и металл, огромная поленница дров обратилась в золу, и при этом на маслине не опалился ни один листок, ни одна ветка! Хотя росла всего в нескольких десятках метров от горящего здания!

Как гласит предание, великомученика и целителя Пантелеимона перед усечением главы привязали к старой маслине. Угодник Божий ещё не закончил молитвы, когда палач опустил булатный меч на шею святого. На глазах всех присутствовавших тот сделался мягким, как воск, и не оставил на шее святого ни малейшего следа. Увидев это, воины уверовали во Христа и отказались исполнить царский приказ.

Однако святой великомученик, закончив молитву, велел им исполнить приговор, и голова целителя Пантелеимона покатилась по земле. Из раны вместо крови истекло молоко. Когда оно впиталось в землю, то на глазах у всех присутствующих старое сухое дерево покрылось листвой, и на ветках появились прекрасные спелые оливки. Те, кто удостоился чести вкусить их, тут же получали чудесные исцеления от всех болезней.

Нечестивый император Максимиан повелел срубить маслину и сжечь её вместе с телом святого. Дерево сгорело, но тело мученика даже не опалилось. Вскоре из старого корня выросли молодые побеги, символизировавшие как бы смерть и грядущее воскрешение.

Спустя полтора тысячелетия, в начале ХХ века, один русский монах посадил в Свято-Пантелеимоновом монастыре косточку от воскресшей маслины. Из неё выросло огромное дерево, от плодов которого также происходили чудесные исцеления.

Маслины растут по тысяче и более лет и достигают в диаметре 3–4 метров. Согласно преданию, если чудотворное дерево начнёт засыхать, то это будет означать приближение эпохи угасания для всей Святой Горы. Однако маслина, уцелевшая в страшном пожаре, засохла в тот год, когда американские бомбы начали падать на Сербию. Все монахи Святой Горы утверждали, что эти бомбы были предназначены для России, но Третий Рим и в тот раз устоял.

Символично, что в том же году засох и Мамврийский дуб на Святой Земле, в Хевроне, под которым Аврааму явился Сам Господь. «Явился ему Господь у дубравы Мамре, когда он сидел при входе в шатёр во время зноя дневного» [Быт.18; 1]. Авраам предложил трём ангелам, явившимся ему в виде путников: «отдохните под сим деревом» [Быт.18; 4].

Смерть этого дерева является одним из признаков конца света. Символично и то, что как от корня Мамврийского дуба, так и чудотворной маслины появились молодые побеги, причём практически одновременно. И произошло это после 11 сентября 2001 года, когда Америке было «отмерено той же мерой» за её злодеяния.

И вот мои стопы уже кладут печать на каменные плиты монастырской усыпальницы, а очи мои лицезреют красавицу-часовню в честь святителей московских Алексия, Петра, Филиппа, Ионы и Ермогена. Построена она из тёсаного серого камня и красного кирпича, затейливо напоминая высокосортную ветчину. Поскольку мясо, тем паче свинину, не только монахам, даже послушникам и паломникам вкушать категорически не благословляется, то часовня как бы является напоминанием о самом тяжком грехе – чревоугодия, отце всех пороков, который неминуемо ведёт к смерти не только душевной, но и телесной.

В часовне находится костница, где хранятся честны́е останки всех монахов, подвизавшихся в Свято-Пантелеимоновом монастыре. Усопшего монаха хоронят в день смерти, и по традиции двенадцать раз ударяют в самый большой на православном востоке 818-типудовый «Благовест». Отпевание длится два часа, и после этого усопшего несут на кладбище.

Монахов хоронят не в гробу, а пеленают в мантию, как бы символизируя несвободу человеческой плоти после смерти. Затем монаха зашивают в его рясу и опускают в выкопанную на полметра могилу. Свёрнутой скуфьёй накрывают лицо, голову обкладывают тремя камнями и на лицо кладётся небольшая каменная плита, на которую – как бы на лоб, – ставится крест.

«Мы были такими, как вы, а вы будете такими, как мы», – эта надпись, как напоминание о смертном часе, адресованное живущим, выбито над входом в костницу.

После краткой заупокойной молитвы тело поливают елеем и святой водой, после чего закапывают. Согласно древней византийской традиции, по прошествии трёх лет тело достают из могилы. Аже плоть полностью разложилась, то череп и кости омывают вином и святой водой и помещают в костницу.

Черепа и кости хранятся отдельно. На черепе указывают имя усопшего, послушание и дату кончины. Затем череп кладут на полку гробницы в строгом иерархическом порядке.

Некоторые черепа даже источают миро – благоухающее масло: это говорит о подвижнической жизни усопшего. Такие подвижники служат как бы мостом, по которому наша молитва доходит до них, а их молитва до нас.

Алибо останки не разложились, то это считается дурным знаком, сиречь земля как бы не приняла почившего. Их снова зарывают в землю, и братия начинает за усопшего усердно молиться, ажбы Господь отпустил ему грехи его тяжкие.

По прошествии трёх лет тело снова достают из могилы, и если молитва не помогла, тогда сам владыка начинает с многократным усердием молиться за него.

Описан эпизод, когда один игумен изгнал из своей обители русских насельников. После его кончины тело его не только не разложилось, но оказалось чёрным и смрадным. Через три года картина повторилась, и тогда была привезена разрешительная грамота от самого Вселенского патриарха. Но лишь когда те самые русские насельники пришли, лично простили усопшего и помолились за него, буквально на глазах откопанное тело начало очищаться от страшной чёрной плоти. После чего чистые белые кости были отмыты вином и помещены в костницу.

Известен случай, когда монахи Великой Лавры приняли унию с латинянами и отслужили с ними совместную мессу. После смерти раскольников из Лавры, их страшные почерневшие останки с отросшими ногтями и волосами были извлечены из могил и выставлены на всеобщее обозрение. Так и хранились они до тех пор, пока в XIX веке один из паломников не скончался в ужасе от увиденного и пережитого.

До этого католики пришли в Зограф, но болгарские братья заперлись в башне монастыря. Латиняне обложили башню хворостом и сожгли двадцать шесть монахов вместе с игуменом Фомой заживо. В день памяти мучеников в XIX веке, башня разрушилась, а с этого места ночью в небо стал подниматься яркий свет, который не угасал в течение пятнадцати минут…

Белые кости и черепа свидетельствуют о праведной жизни того или иного монаха, а жёлтоватый восковой цвет – о высокой духовности почившего. Знак огня Господня особенно ясно виден на костях святых.

В каждом монахе-святогорце, идущем по стопам святых отцов и живущем по их традициям, как бы сосуществует внешнее противостояние: жизнь и смерть. Чем больше умирает смерть, тем более укрепляется жизнь – Христос. По мере укрепления жизни попирается смерть, и в душе рождается ощущение воскресения. Сиречь воскресения Христова: умерщвляется грех и рождается жизнь!

Проще говоря, истинные подвижники облекаются в смерть и получают жизнь; умерев для мiра, живут жизнью Христовой; умертвив тело и отложив суетность связанных с ним забот, они более не живут для плоти и мiра, но живёт в них Христос. Ими руководит благодать Духа Святаго, а не закон плоти, так как члены свои они предоставили Богу в орудия праведности.

Истинно монашеская жизнь есть постоянное подражание Христу. Монах стремится к совершенству, проходит все ступени Христова пути. Господь в нём чудодействует, претерпевает скорбь и поругание, распинается, воскресает и возносится.

Аще убо в душе монаха Христос, то ему удаётся объединить свой внутренний мiръ с внешним, он преодолевает человеческую ограниченность и восходит на бо́льшую высоту, чем та, с которой ниспал Адам. Святой Максим говорит о пяти препятствиях, которые не смог преодолеть Адам, и которые человек преодолевает с помощью нового Адама – Христа.

Это противоречие между нетварным и тварным, мыслимым и чувственным, Небесным и земным, Раем и вселенной, мужским полом и женским: от преодоления последнего, он всей своей жизнью переходит к преодолению первого. Святой человек всего себя и весь мiръ приводит к Богу, и в силу этого является величайшим благодетелем человечества.

Монах В – й, просветив мой «череп и иже в нём» целью подвижнической жизни монахов-святогорцев, оставил меня наедине с моими мыслями и ненадолго отлучился. Войдя внутрь костницы, I’m воочию сумел убедиться в праведности и даже подвижничестве большинства населявших эту обитель. Читая скромные надписи на черепах, вдруг с ТАКОЙ щемящей тоской представилась мне вся суетность и никчемность титанических трудов за ради шелеста в кармане или завистливых взглядов сотоварищей.

«Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго». «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, ради Пречистыя Твоея Матере, преподобных и богоносных отец наших и всех святых, помилуй мя грешнаго…» «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий…»

…Кто может знать, сколько нам отпущено ещё чахлых минут, чтобы наслаждаться красотами этого тварного мiра? День, месяц, год, десять или двадцать лет? А потом? Заколотят в ящик, скажут под «большой стакан» несколько дежурных речей, и хорошо, если твоя могила не зарастёт бурьяном и осокой.

Пока тебя помнят родные и близкие, о тебе ещё будут иногда вспоминать, и то лишь раз в году. Так видишь иногда на кладбищах всея Руси заброшенные могилы, на которые даже птицы не садятся, и… не хочется даже думать о будущем.

…Шаги отца В – я прервали мои тягостные раздумья, и, понеже других посетителей в данный конкретный отрезок времени в костнице не имело место бысть, он запер часовню и кивком попрощавшись со мной, скрылся из виду.

Пройдя вдоль стеллажей с мощами преподобных, азъ есмъ остановил взгляд на иконах, расположенных на западной веранде. На одной из них внимание моё привлекли стихи, написанные более ста лет назад насельником святой обители сея. Вчитываясь в строки, даже самый заядлый циник и то задумается о смысле жизни на земле и о грядущем успении своём.

Вооружившись фотокамерой, ВПС запечатлел на память всё увиденное, как внутри, так и снаружи, в том числе и поэтические строки. Поэтому готов предоставить пытливому читателю самому оценить поэтический талант безвестного монаха и степень его прозорливости.

Своё мнение выражу чуть позже. Стихи звучат так:

* * *

 
Люблю бывать по временам,
где скрыта тайна жизни нашей,
Где, может быть, сокроюсь сам
вслед за испитой смертной чашей.
Здесь я минуты провожу, томим уныньем неисцельно.
И здесь отраду нахожу,
когда душа скорбит смертельно.
Смолкает тут житейский шум,
и, вместо мыслей горделивых,
Приходит ряд суровых дум,
судей нелестных, справедливых.
Передо мной убогий храм
наполнен мёртвыми костями.
Они свидетельствуют нам,
что мы такими будем сами.
Немного лет тому назад, как жили те земные гости.
И вот ушли они в «свой град»,
оставив нам лишь эти кости.
Не в силах были и они владеть собой в иную пору:
И между ними, как людьми, бывали споры из-за сору!
Теперь, довольные судьбой,
лежат, друг другу не мешая;
Они не спорят меж собой: своя ли полка, иль чужая.
Мы тоже гости на земле, и нам лежит туда дорога;
Идём по ней в какой-то мгле, не видя вечности порога.
И святость любим, и грешим;
гонясь за счастием – страдаем.
Куда-то всякий день спешим,
и то, что важно, забываем.
Боимся смерти и суда, желаем здесь пожить подольше,
Стараясь избегать труда,
и чтоб скопить всего побольше.
Не можем слова перенесть,
иль чуть неласкового взгляда.
А скорбных испытаний крест —
для нас мучительнее ада.
Других виним почти всегда,
хоть сами Бога прогневляем,
Себя ж винить мы никогда
и в самом малом не дерзаем.
Для личной прихоти своей готовы по́том обливаться.
Не спать подряд и пять ночей,
во все опасности пускаться;
Кривить душой на всякий час,
безбожно совесть попирая,
И всё, что только тешит нас,
к себе усердно загребая.
За честь всегда стоим горой,
ценим труды свои и знанья,
И невниманье к ним порой
приносит нам души терзанья.
Таков есть страстный человек,
хвастливый бог земного рая.
Он суетится весь свой век, покоя день и ночь не зная.
И всем безумно дорожит, пока здоровьем обладает;
Когда ж болезнь его сразит,
совсем другим тогда бывает.
Ударит грозный смертный час,
душа греховная смутится…
И всё, что дорого для нас,
со всем навек должны проститься.
Безсильны нежности друзей;
ничтожны ценности имений;
Они не могут жизни сей
продлить и несколько мгновений.
Напрасно с помощью спешат,
и врач искусство изощряет:
Больному всё трудней дышать,
и он, конечно, умирает.
Хладеет грудь, и тухнет взор,
все чувства рабски умолкают;
И нас, как будто некий сор,
поспешно в землю зарывают…
Затем немного надо знать.
Что с нами здесь потом бывает:
Вот эти кости говорят…
Им наша совесть доверяет.
Один момент – и жизнь мечта!
Зачем же столько треволнений?
Зачем вся эта суета
и масса горьких наслаждений.
Мы забываем тот урок,
который смерть нам повторяет,
Что жизнь дана на краткий срок,
и детство дважды не бывает.
О смерть! Кому ты не страшна?
Кому ты только вожделенна?
Блажен, кто ждёт тебя, как сна,
кто помнит, что душа безсмертна.
И нет несчастнее того,
кто вспомнить о себе страшится:
Вся жизнь – мученье для него,
и сей, однако, он лишится.
А там – для праведных покой
и радость вечно со святыми;
Для грешных – ад с кромешной тьмой,
и участь их с бесами злыми.
Теперь, быть может, кто иной
одежды каждый день меняет;
Умрёт – положат лишь в одной,
и той случайно не бывает.
А тот, кто даром мудреца владеет, Бога же не знает,
Умрёт – не более глупца,
напрасно только жизнь теряет.
Недалеко уже тот срок; и эта к вечности дорога…
Припомни мудрый тот урок:
«Познай себя – познаешь Бога!»
Познай, откуда ты и кто, зачем пришёл, куда идёшь, —
Что ты велик, и ты – ничто.
Что ты безсмертен, и – умрёшь.
 

1905 год. Монах Виталий.

Как говорится – ни добавить, ни прибавить! Во всяком случае, мои мозги после этих строк уже не туманила мысль о земном комфорте.

Неспешно отмеряя расстояние до архондарика, азъ умудренный паки и паки мысленно возвращался туда, к тем давно ушедшим и вечно живым, умертвившим плоть и воспаривших духом афонским подвижникам. Ещё раз как бы беседовал со старцем М – м на исповеди, видел ожившие лики святых угодников на фресках собора Святого Пантелеимона. Вспоминал нераскаянные грехи, которые «с юморком и этикетом» преподал мне о. – й после утренней трапезы.

И, в тот самый момент, когда открывал дверь в тварный мiръ, который олицетворял странноприимный дом, именуемый архондариком, вдруг со всей страстью захотел утолить давно мучившую меня жажду. «Вот же человек, стóит на секунду отвлечься от вечности, как земные проблемы и страсти ввергают его в жизненный водоворот и он напрочь забывает о НЕбесНОМ. Таков уж страстный человек, ничего тут не попишешь…

Глава ХV
«Братья во Христе»

Жили два монаха долгие годы. В пустыне жизнь нелегка: не хватает ни еды, ни воды. А они не только ни разу не поссорились, но и всегда были довольны друг другом.

И вот говорит один из них:

– Слышал я, что другие люди ссорятся. Давай и мы поругаемся хоть один разок.

Второй старец удивился и произнёс:

– Я не знаю, как это делается. А ты знаешь? – спросил он.

– Давай попробуем так, – продолжал первый, – я поставлю посреди комнаты кувшин и скажу: «Он мой». А ты: «Не твой он, а мой!» так мы и поссоримся. Договорились.

И говорит первый:

– Этот кувшин – мой!

Второй старец отвечает, как условились:

– Не твой он, а мой!

Первый опять за своё:

– Нет, мой!

– Так если он твой, тогда и забирай его.

Так и не смогли они поссориться.

* * *

Она вошла в парную настолько тихо, что Алексей даже не услышал. Но когда обернулся, то испуг мимолётно отразился на лице его. Но тот испуг был ничто супротив удивления. Так же быстро удивление сменилось восхищением, потому как восхититься было чем.

Тело ея было настолько благоестественно, иже аще глянул, очей бы ни отвёл. Оно вполне было достойно кисти Тициана или Гойи. Сей застывший умилённый взор выражал обнявшие его чувства: как сливаются по весне ручейки талых вод в один широкий серебрящийся на солнце бурный поток, так и она, созданная на прекрасное сердечное движение, сочетала в себе ненаглядность телесную вкупе с безпорочностью душевной. Сливаясь воедино в одной плоти, зримый образ годился бы даже для иконы.

Ничуть не смутившись его взгляда, Надежда подошла к нему, быстро поглядела его рану и выразила в лице своём крайнюю степень тревоги. Рана была настолько запущена, что никакое кустарное лечение уже не годилось. Потеря ноги могла стать реальностью в любую минуту. А этого ей, да и Алексею хотелось менее всего на свете. Её молчание и тяжёлый протяжный вздох он понял настолько правильно, что даже захотелось поддать жарку.

Зачерпнув духмяного кипяточку, в котором распаривались веники, Алексей брызнул на каменку и принялся за привычное с малолетства и такое любимое занятие. На удивление, Надя тоже оказалась большим ценителем и знатоком банного дела, поэтому сделала жар ещё покруче. Он ничего не решил сказать на это, только стал охаживать её вениками паче чаяния.

Улегшись на полоке и закрыв глаза, она с нескрываемым блаженством принимала хлёсткие удары вперемешку с аэромассажем и ощущала постепенно приходящую блаженную истому.

Алексей усилил жар до ломоты в костях, но Надежда даже не среагировала. Перевернувшись на спину, она продолжала наслаждаться Божиим даром. Когда Алексей уже выказал изнеможенье, они поменялись ролями, и уже он вкусил всех благ её трогательной заботы и отменного искусства в банном деле. Талантливый человек талантлив во всём – аминь.

Потом они вышли чуток передохнуть, Надя налила в чашки ароматного травяного чая и предложила гостю дорогому свежеиспечённый пирог с малиной, угадав «в десятку» его вкус.

Ещё с малолетства мать любила печь пироги с вишней или малиной, коих был в отчем доме цельный сад. Как бы снова возвращаясь мыслями в те безвозвратно ушедшие времена, ещё не раздавленные катком красного террора, не отравленные запахами войны, не испоганенные ложью и лицемерием «нового светлого будущего», он снова и снова удивлялся безстрашию, нелицемерному милосердию и неунывающему характеру этой такой хрупкой и, в то же время, такой мужественной женщины.

Какой же силы нужно иметь любовь и какой твёрдости характер, чтобы не испугаться остаться одной под оккупантами; не испугаться невесть откуда взявшегося нежданного гостя; не побояться остаться с ним наедине и даже…

А ведь он ещё совсем не старый и в полной мере способный мужик, но рядом с ней у него даже и мыслей не возникает о чём-то греховном. И это при том, что редкая баба даже много моложе её… да, пожалуй, и девка, сравнилась бы с ней в красоте естества.

На такое способна только великодушно безрасчётная женщина. Воистину, по христианству именно таковых и должно любить.

В который уже раз, задавая себе один и тот же вопрос, Алексей не мог подобрать нужного ответа. Отчего? Ведь не мудрость какая, почему за какие-то четверть века так поменялось человеческое естество? Настолько упали нравы!

Работая извозчиком, он имел дело с разными людьми, в основном пусть и мало, но имущими, поскольку нищие ходят, как правило, на своих двоих. И не припомнит случая, чтобы с кем-нибудь из седоков он согласился бы пойти в разведку.

Аже попадались ему дамочки, пусть и с кавалерами, иже аще были они, от них никогда не дождёшься не только чаевых – всякая ещё и поскандалить с тобой норовит за каждую копейку. А уж если глазки строит, значит, хочет проехаться на дармовщинку. Или расплатиться своим телом прямо в пролётке.

При государе не только в родном селе, даже в уезде или губернии он никогда с подобным не сталкивался. А бывать ему там приходилось частенько. Зная его любовь к лошадям, дед брал его с собой и сажал на дрожки рядом с кучером.

Вскоре он подрос, и сам взял в руки вожжи – Германская война прервала образование, а Гражданская его окончательно похоронила. Как знать, может благодаря этому и жив остался: в их губернии интеллигенцию комиссары истребили почти поголовно. Слава Богу, руки у него росли из нужного места, так что семью он смог бы прокормить и доброделанием.

А вот с ногами, возникли проблемы. Вернее с правой ногой. И проблему эту нужно было благоприятно разрешить, иначе умелыми руками только подаяние просить. Остаться на своих двоих – задача первостепенная.

Надя, допив чай и обративши взор на рану, осталась не вполне удовлетворённой увиденным. Из распаренной плоти гной заметно повылез, но ещё не до конца.

– Пойдём ещё попарим, – предложила она и первой направилась в «лазарет». Алексей не стал ждать особого приглашения, и тотчас последовал в процедурную.

Каменка уже раскалилась, и шипящий аромат берёзового отвара сделал благопребывание в парной просто сказочным.

Алексей после стольких месяцев войны, плена, скитаний, никак не мог насладиться пьянящим запахом свободы, который олицетворялся в его сознании с благоуханной теплотой этого до боли ставшего родным тела. Казалось бы, такая близкая и желанная, но, в то же время, такая неприступная и хладнокровная, Надежда была для него самое жизнь. Его судьба зависела целиком от её настроения, её доброжелательности, в конце концов, милосердия. И она паче словом – даже взглядом ни на йоту не укорила его.

Вкушая «берёзовой каши» и снова наслаждаясь её усердием, он представил, с каким же ангельским терпением ждёт она Семёна, с каким рвением молится за него. Если даже мимолётный случайный попутчик её любимого мужа, коим промыслом Божиим суждено было стать Алексею, пробудил в ней столько любви, материнской заботы, сестринского сострадания.

Снова поменявшись ролями, наши герои так увлеклись, что забыли о всякой осторожности. А подобная забывчивость иногда может преподнести неприятный сюрприз. Едва закончился лечебный массаж, и начались водные процедуры, как средь сине вечера с улицы раздался до коликов знакомый и до боли ненавистный голос:

– На-а-а-дя-а-а!

Надежда, сжав губы, шумно вздохнула и, выругавшись зѣло про себя, промолвила:

– Вот же неймётся шалаве. Что ей, интересно, ещё понадобилось, на ночь глядя?

Она накинула лёгкий халатик, застегнув его специально лишь на одну пуговицу, обвязала голову полотенцем и приоткрыла дверь на улицу.

– Чего тебе ещё понадобилось?

– Слушай, хочу крапиву выкосить, у тебя коса цела? Не одолжишь на денёк?

– Ты что, ночью, что ли, косить собралась? – то был явный намёк на неуместность визита.

– Да нет, завтра с утра хочу. А моя коса сломалась. Не будешь же крапиву серпом косить.

– Почему? Тебе полезно. Может, поумнеешь, – но наживка и на сей раз не сработала.

– Да ладно злобствовать, Надюш. Конечно, у тебя мужик вона, инженер. Всё при всём. А с моим забулдыгой разве чего прибудет? – незваная гостья была готова даже прослезиться.

– Что ж за тебя инженер не посватался? – спросила Надежда с ударением на слове «тебя». – По Маньке и Ванька, – за разговором она подошла вплотную к воротам, чтобы Нюрка убедилась, что она не лукавит, а действительно, только что из парилки.

– Ну, будя язвить-то, ты же не склочная. Косу-то дашь?

– А ты что у Полины не попросила? У неё-то рядом.

– Да хорош тебе! Нешто я пойду к Полине опосля того? Сама как думаш?

– Вот и надо послать тебя, чтоб знала, как чужих мужей уводить. Мало тебе коромыслом, ещё бы косой надавала. – Надежда с резоном напомнила Нюрке тот случай, ажбы елико скоро от неё отвязаться и, желательно, навсегда.

– Слушай, кто старое помянет – тому глаз вон. Ай, не знашь?

– А кто забудет – тому оба вон! – Надя принесла из сарайки косу и вручила её Нюрке.

Та, забыв даже поблагодарить, засеменила восвояси. Подождав, пока она скроется за поворотом улицы, Надежда заодно заглянула в дом, захватила чугунок с кашей, чтобы покормить Алексея, как вдруг снова увидела у ворот до оскомины знакомый силуэт. Выйдя на крыльцо, она, со всей накипью, процедила:

– Ну, что ты ещё забыла? Вчерашний день?

– Да грабли забыла у тебя попросить. У моих-то все зубья повылетали.

– Ещё раз заявишься, так и у тебя повылетают. Уж возьму грех на душу.

– Да ладно, Надь. Что я тебе плохого сделала?

– Кабы сделала, я б тебе этими граблями башку бы причесала.

– Надюш, ты же не такая стерва, как эта Полина. Я ж к тебе со всей душой…

– Вот и проваливай со всей своей душой. Живи по-людски, тогда и к тебе отношение будет человеческое. В церковь бы лучше ходила, чем к полицаю.

Последние слова резанули её по ушам, как казачья шашка. Не найдя что ответить, Нюрка шустро развернулась и вторично направилась к своему дому.

Надежда интуитивно смекнула, что была недалека от истины. «Неспроста она пасётся возле моей усадьбы. Или Катин приход вызвал подозрение у полицая? Как бы там ни было, а осторожность не повредит. Хорошо хоть эту балаболку отшила, может, не появится несколько дней. А там, Бог даст, переправим Алёшу к нашим, тогда пусть колобродит».

Надежда вернулась в баню с чугунком, полным рассыпчатой пшённой каши. Алексей с детства любил её, и в который раз поблагодарил прекрасную хозяйку за трогательную заботу.

Пока колесили женские дебаты, он успел помыться и пребывал в духе необыкновенном, с наслаждением попивая душистый отвар. Она также по-скорому смыла с себя «грехи» и с удовольствием присоединилась к трапезе.

Солнце уже лениво клонилось к закату, но они сидели в полутьме, дабы не зажигать света и лишний раз не привлекать внимание не в меру любопытных обывателей, ищущих пищи для сплетен и доносов. В оккупированном селе ассортимент досуга был весьма скромный.

После коротких лечебных процедур и перевязки, рана немного ныла, но вполне терпимо.

Подкрепив ушедшие за день силы, Алексею бы по-хорошему податься на сеновал, но на него будто вериги одели в шесть пудов – так ему не хотелось покидать этот натопленный теремок и расставаться со ставшей за какие-то сутки такой родной, собеседницей.

С каждой минутой тьма становилась всё гуще, и уже почти поглотила лицо её. Угли в печурке также погасли, и Надежда задвинула заслонку, ажбы не топить небо.

По-хорошему оставить бы здесь Алексея ночевать, но её переполняло необъяснимое чувство тревоги. После стольких беспокойных дней ожидания вестей от мужа, она не могла унять в себе этот клокочущий страх и чувство ответственности за судьбу Алексея.

Окрепшее у неё за это время уже не шестое, а скорее девятое чувство, подсказывало ей в самое сердце, что нельзя оставлять его здесь одного. На сеновале или в дому ещё можно спрятаться, если вдруг кто нагрянет, а в бане, только если в топку залезть. Поэтому время до ночи можно занять разговором, а там как Господь управит.

Окроме того, Надежда при всех своих достоинствах, оставалась обыкновенной русской женщиной, и одиночество давило её, равно как и всех. Как атмосферный столб одинаково давит на всех жителей планеты.

К тому же Алексей принёс ей такую радостную весть! Пусть не вот тебе известие о Втором пришествии Спасителя, тем не менее, он представлялся ей сейчас ангелом, посланником от Всевышнего, и она просто не представляла для себя иного поворота, чем спасение его от всех напастей. Любой ценой, пусть даже собственной жизни.

Но это лишь на крайний случай, потому что увидеть любимого мужа ещё хотя бы разок она стремилась также самозабвенно, аще убо была обыкновенной русской женщиной…

– Как рана, не беспокоит? – спросила она больше для того, чтобы разрядить молчание. Такой разговор был более доступен, чем все речи дотоле.

– Чуть-чуть ноет, однако за ночь, боюсь, может разболеться не на шутку. Только бы спать не мешала, а то опять могу всё село всполошить своим бредом.

– По-хорошему тебе бы в бане остаться ночевать, в тепле, да опасно. Если что – отсюда не скроешься. И сховаться негде. Вдруг Нюрка опять пожалует или полицая сюда натравит. Не знаешь чего ждать от человека, если в нём бес колобродит.