Текст книги "Тень земли"

ГЛАВА 7

Мария танцевала.

Шаловливыми змейками вились темно-каштановые локоны, смуглая кожа блестела под щедрым ливнем солнечных лучей, плескалась белая ткань платья, то обтягивая гибкую тонкую фигурку девушки, то раскрываясь чашечкой цветка, то взмывая над двойным стебельком быстрых стремительных ног.

Мария танцевала.

Сияли карие глаза под ровными полукружьями бровей, в улыбке трепетали губы, грудь покачивалась в такт движениям бедер и плеч, головка на стройной шее склонялась вниз или гордо откидывалась назад, туфельки цокали по истертым каменным плитам, и казалось, что тело плясуньи рождает мелодию, стремительную и плавную одновременно, похожую на ветер или течение ручья, что разливается на равнине или бурлит и скачет, свергаясь с горного склона.

Мария танцевала, и внутренний дворик, замкнутый квадратом грубых каменных стен, танцевал вместе с нею. Мохнатая пальма у ворот шуршала и потряхивала перистыми листьями, колыхалась вода в крошечном круглом бассейне, загорались и гасли отблески в окнах, плющ, взбиравшийся на стены, размахивал зелеными руками, будто целая армия дирижеров, не трогаясь ни на шаг, плясали столбы, подпиравшие рваный брезентовый тент, который вздувался и опадал, точно натянутый на обод огромного барабана. И все остальное в маленьком патио не стояло на месте, а неслось и кружилось, вертелось и приплясывало в ритме танго – даже старые тростниковые циновки, на которых сидел Ричард Саймон. Или это раскачивался он сам, подчиняясь неслышной мелодии?

Смутные видения плыли перед ним клочьями разноцветного тумана. Синее небо, жаркое солнце и маленький дворик, однако не бедный, не нищенский, а облицованный мозаикой и лазуритом. Вместо бассейна – фонтан, вместо окон – мавританские арки, вместо циновок – пышный ковер, уставленный кувшинами и блюдами; напротив – бронзоволицый и синеглазый мужчина в шелковой джуббе. Аллах Акбар, Счастливая Аравия, город Басра, дворец эмира Абдаллаха. Девушки, что изгибаются и пляшут под плеск и шелест фонтанных струй. Как же их звали? Айша, Дильбар, Махрух, Билкис, Нази, Хаджар… Великолепные плясуньи, но им далеко до Марии.

Саймон вздохнул и улыбнулся. Приятная вещь безделье, но вдвое приятней, когда разделяешь досуг с очаровательной девушкой и другом. Особенно с таким, как Каа: все чувствует, все понимает и молчит.

Прочие его компаньоны находились в городе. Праздник, что отмечался седьмого ноября, миновал, но и по будням в Рио жизнь била ключом, предоставляя массу возможностей поразвлечься. Пашка с Филином мечтали окунуться в нее и потратить выданные им сребреники – на чикиток, пульку и на игру в кости, которая, если повезет, могла завершиться либо вселенской попойкой, либо тотальным мордобоем. В гавани Рио и на ближайших улицах, куда не заглядывали синемундирные, было не счесть кабаков, а в них попадался разнообразный народец – девицы и шулеры, грузчики и моряки, стрелки из вольных, не ужившиеся ни в одном из кланов, беглые отморозки, мошенники всех мастей и просто портовая пьянь. Этот район контролировался «торпедами» и «плащами», отнюдь не склонными поддерживать порядок; а значит, там царило бесшабашное веселье, и неофиты из дальних провинций могли просадить деньгу без лишних вопросов и к полному удовольствию. Так говорил Кобелино, и Пашка намеревался проверить все сказанное на практике.

Сам мулат отправился к некой влиятельной личности, владельцу погребальной конторы или пивной, а может, обоих заведений вместе, – кажется, область его интересов была чрезвычайно разнообразна. Еще на подъезде к городу Кобелино стоял на том, чтобы сразу наведаться к его приятелю; из слов мулата выходило, что безопаснее места нет и что под кровом Пако Гробовщика их не достать ни дону Грегорио, ни Монтальвану, ни даже Хорхе Смотрителю со всеми его крокодильерами. Однако Гилмор решительно воспротивился; как оказалось, у него тоже имелись приятели, пусть не такие крутые, как этот Гробовщик, зато надежные.

Следуя указаниям Майкла-Мигеля, Саймон свернул на неширокую тропу, петлявшую в бамбуковых зарослях. Назвать ее дорогой было бы трудно, но лиловый автомобиль, приминая тут же встававшие жесткие травы, преодолел километра четыре. Дальше намек на дорогу исчез, и они двинулись пешком по непролазным джунглям, где пальмы подпирал бамбук, толстые змеи лиан ползли по стволам к свету и солнцу, а в вышине маячили кроны гигантских хвойных деревьев с невероятно длинными мягкими иглами. Этот лес, где обитали шерстистые обезьяны сапажу, к которым Каа отнесся с неподдельным интересом, взбирался по склонам крутых холмов, нырял в лощины и овраги, прятал россыпи камней и выглядел таким же диким, как амазонская сельва. Не верилось, что за холмами есть что-то иное, кроме других таких же заросших джунглями холмов, но там, на океанском берегу, лежал обширный населенный город. Впрочем, как бы он ни был велик, он оставался всего лишь тенью былого, осколком цивилизации, который теснили зеленое море джунглей и хаос холмов.

Вся эта местность, возникшая, когда при трансгрессии рухнул хребет над Санту-Андре, Сан-Паулу и прежним Рио, теперь так и звалась – Хаосом. Холмы, повышаясь к северу, переходили в лесистое плоскогорье

Серра-Жерал, тянувшееся до Параны и изъязвленное кратерами, с немногочисленным населением, промышлявшим охотой, вырубкой леса, фермерством и разбоем. Кроме города Херсус-дель-Плата, встречалось там несколько деревень, но их за весь тысячекилометровый путь Саймон увидел не более трех десятков. Что же касается Хаоса, то он, как утверждали Майкл-Мигель и Кобелино, являлся прибежищем для всех отринутых городом, кто не попал вертухаям в лапы, не очутился в кибуцах и других местах, где качали нефть или дробили камень. Выкурить отсюда беглецов было абсолютно невозможно, если не знать точного адреса, – разве что обрушить на Хаос бочки с горящим напалмом. Однако этот полезный продукт в ФРБ, ввиду отсутствия должных знаний, не производили.

Продравшись сквозь бамбуковый частокол, попетляв среди холмов и форсировав ручей, путники остановились у скромной фазенды, выстроенной, в соответствии с местным обычаем, вокруг патио и небольшого водоема. Дом был стар и невелик – комната и кухня под общей с конюшней крышей; на плоскую кровлю вела щербатая каменная лестница, а под кухней был отрыт погреб, глубокий, холодный и темный, вполне подходящий, чтоб спрятать в нем драгоценный маяк. Это убогое жилище окружал строй мохнатых пальм, за ними тянулись непроходимые дебри, а за холмистой грядой, километрах в пятнадцати, лежала северная граница Рио. Место было глухим, уединенным, но близким к городу, и Саймон решил, что от добра добра не ищут – лучшей базы и тайника ему не найти.

Тем более что старый хозяин, которого звали Пачангой, был человеком неназойливым и крайне нелюбопытным. Встретив гостей у ворот, он приподнял нависшие брови, хмыкнул при виде Каа, перебросился парой слов с Майклом-Мигелем, будто расстались они вчерашним вечером, и тут же исчез в конюшне.

Вскоре он вывел двух оседланных лошадей и отправился по каким-то таинственным делам, прихватив с собою Гилмора, – без всяких объяснений, только буркнул, что в кухне, мол, ларь с кукурузной мукой, масло – в шкафу, вода – в ручье, а в подполе висит тапирий окорок. Это наводило на размышления, в том числе – и разговор Майкла-Мигеля с Пачангой, не походивший на встречу давних друзей, но Саймон решил не торопиться с вопросами. Все могло объясняться самым естественным образом – хозяину было за семьдесят, и возраст его оправдывал любые чудачества и капризы.

Последний пируэт, поклон – и Мария замерла, глядя на Саймона блестящими глазами. Казалось, поза ее, и этот взгляд, и руки, взметнувшиеся крыльями, говорили: вот я!.. Смотри, любуйся, удивляйся! Я танцевала для тебя – ты понял, что это значит?..

Голова Каа, свернувшегося за спиною Саймона, приподнялась, послышался мерный рокот, похожий на гул океанского прибоя или шум вертолетных винтов. Это служило знаком одобрения; Каа, старый мудрый змей, неплохо разбирался в танцах. Возможно, Мария напоминала ему девушек Чимары, таких же смуглых, темноволосых, кареглазых, пусть с четырьмя руками, но пахнувших так же приятно, травой и ароматом цветов. Питон обладал острейшим обонянием, и запахи часто определяли его отношение к людям, его симпатии и антипатии. Кажется, Мария ему нравилась.

Шагнув к Саймону, она опустилась на циновки в трех шагах от него, вытянула руку и положила ладонь на изумрудную шею Каа. Змей довольно зарокотал.

– Тебе понравилось, Дик?

– Ты замечательно танцуешь, малышка. Я вспоминал…

Пауза. Потом она спросила – безмолвно, взмахом ресниц и взглядом – о чем?

– Об Аллах Акбаре. Есть такой мир, населенный арабами. Неспокойный, зато забавный.

– Арабами? Никогда их не видела, Дик. Кажется, они живут очень далеко, в Австралийских Эмиратах, на самом краю света.

– Это не те арабы, – пояснил Саймон. – Это потомки оставшихся на Земле и эмигрировавших в Австралию, когда Персидский залив соединился с Красным морем. Не думаю, что их очень много. А на Аллах Акбаре живут четыреста миллионов арабов, и есть у них свои шейхи, короли, президенты и эмиры. Я был гостем одного из них, Азиз ад-Дина Абдаллаха, эмира Басры… Мы сидели в таком же дворике, только там был не бассейн, а фонтан…

Он снова смолк, погрузившись в воспоминания.

– Азиз ад-Дин Абдаллах, – повторила Мария. – Странное имя. Какой он, этот Азиз? Такой же страшный и жестокий, как наши доны? И тебя послали, чтобы его покарать?

– Нет, милая, нет – помочь, не покарать. Он – приятный человек, немолодой, но сохранивший любовь к фантазиям и сказкам. И представляешь, у него – синие глаза!

Ресницы Марии взметнулись темными веерами.

– Что же тут удивительного, Дик? У тебя тоже синие. – Она порозовела и прошептала, отвернувшись: – Мне нравится.

Саймон улыбнулся.

– У арабов не бывает синих глаз. Черные, карие, может быть – темно-серые или зеленые, только не синие. Но этот Абдаллах не был чистокровным арабом. Когда-то, еще до Исхода, почти четыре столетия тому назад, девушка их рода, арабская принцесса, стала женой европейца – русского, из Петербурга. Был такой город на севере. Потом она возвратилась домой, в знойную южную страну, где жили они долго и счастливо, в богатстве и радости. А по истечении лет супруг ее принял мусульманство – ради любви к ней и к их малолетнему сыну, будущему эмиру Азиз ад-Дин. От этого синеглазого малыша Абдаллах и вел свою родословную. Он рассказывал мне…

– Сказку? – Глаза Марии совсем потемнели и сделались огромными. Она придвинулась поближе.

– Я тоже так подумал. Историю о своем предке с очень длинным именем Дидбан ад-Дивана Абу-л-Касим Сирадж ибн-Мусафар ат-Навфали. Но на родине его называли иначе… – Саймон сделал паузу, всматриваясь в лицо Марии, и произнес: – Сергей Невлюдов.

Она кивнула, задумчиво поглаживая изумрудную шею Каа.

– Я что-то слышала, что-то слышала о нем…

– Этот человек изобрел Пандус. Межзвездный трансгрессор. В две тысячи четвертом, еще до того, как женился на своей принцессе. Понимаешь? Создал теорию мгновенных перемещений, разработал все элементы конструкции, все технические описания и чертежи, дал методику поиска планет, подходящих для колонизации, и не забыл о средствах защиты, о передатчиках, не позволяющих сфокусировать поисковый луч… таких, какой стоит на Луне.

– О! – сказала Мария, и губы ее тоже стали похожими на букву «о». – Теперь я вспоминаю, что слышала о нем… Древний ученый, да? Очень великий и мудрый.

– Очень загадочный, – добавил Саймон. – Видишь ли, то, что он сотворил, не под силу человеку, даже самому мудрому и великому.

Девушка придвинулась еще ближе, и солнце, висевшее над западной стеной, позолотило ее волосы. Теперь они были цвета старого меда или густого янтаря.

– Но почему? Почему, Ди-ик? – От нее пахло давно забытыми ароматами, как от Чии в дни его юности, и точно так же она произносила «Ди-ик», напевно и протяжно.

– Потому, – сказал Саймон, – что мудрец может совершить великое открытие, но разработка технического устройства, даже с помощью компьютеров, – совсем другое дело. Здесь нужен труд многих людей, специалистов по электронике, астрофизиков и материаловедов, математиков и программистов, конструкторов, наконец. А он выполнил всю работу один. Сделал и разослал чертежи по сотням адресов через компьютерную сеть, во все страны, на все континенты, правителям, военным и ученым, и даже в такие места, которые считались секретными. Как?

– Как? – эхом откликнулась Мария. Теперь она сидела на расстоянии протянутой руки, и Саймон слышал ее частое возбужденное дыхание.

– Никому об этом не известно, даже эмиру Абдаллаху, его потомку. Но у эмира есть музей… – Заметив, что это слово непонятно Марии, Саймон пояснил: – Собрание всяких редкостей, древностей и фамильных сокровищ. Я побывал там, в огромной пещере под скалами, к востоку от Басры, и видел множество чудес, много такого, от чего разбегаются глаза и пересыхает в горле. Но самым чудесным был памятный диск, старый диск для компьютера, который…

Прохладные пальцы Марии коснулись его запястья.

– Подожди, Дик. Компьютер – это машина, умевшая считать? Кажется, они еще говорили и показывали картинки. – Он сделал утвердительный жест, и девушка с торжеством воскликнула: – Видишь, я знаю, знаю! Их придумали в древние времена, еще до Исхода, о котором ты рассказывал нам с Мигелем. Теперь их нет. На Земле нет… А у вас, на звездах?

– Плюнуть некуда, – с чувством сказал Саймон, приспустил рукав и продемонстрировал Марии свой коммуникационный браслет. Она кивнула:

– Да, я помню. В этом твоем украшении тоже есть маленький компьютер. Но что такое памятный диск? Зачем он? И почему – памятный?

– Это устройство для хранения информации, – пояснил Саймон. – На нем могут быть тексты, картинки или фильмы. Если тексты, то диск подобен книге – вернее, тысяче книг, хотя размер его вот такой. – Он показал, сложив пальцы колечком. – Записать и прочитать текст можно только с помощью компьютера. Любой текст – стихи, письмо, математические расчеты или дневник. На том диске, который я нашел у Абдаллаха, и оказался такой дневник. Записки Сергея Невлюдова, сделанные им в преклонных годах. Его жизнеописание, а также история создания Пандуса. Рассказ о том, как он спроектировал трансгрессор.

Мария снова придвинулась к нему. Теперь их колени соприкасались, и в темных зрачках девушки Саймон видел свое отражение – крохотное, но поразительно четкое.

– И что же? – спросила она.

– Понимаешь, малышка, диск очень старый, и хоть запись дублируется неоднократно, эксперты не смогли ее восстановить. Восстановить полностью, я имею в виду. Однако кое-что они прочитали, и это в самом деле похоже на сказку. Невлюдов писал, что Пандус – не его творение, и не творение вообще, если считать, что этот процесс – прерогатива людей или Божественного Провидения. Он только сформулировал проблему, причем в самой обобщенной форме: найти способ выживания человечества. Видишь ли, тогда, в двадцатом и двадцать первом веках… – Саймон смолк, призадумался на секунду, потом махнул рукой: – В общем, все было очень плохо. Две мировые войны и сотня малых, революции, ядерная угроза, вечные споры и конфликты, перенаселение, экологический кризис. Словом, наш мир двигался к гибели, и Невлюдов задал вопрос – как же ее предотвратить? Задал вопрос и получил ответ.

– От кого, Ди-ик? – Зрачки Марии позеленели от любопытства.

– От всемогущего Джинна. – Саймон улыбнулся. – То есть он называл это существо Джинном. Природа его неясна, но есть подозрение, что это разум, возникший в глобальной компьютерной сети. Понимаешь, не искусственный интеллект, сотворенный людьми, а естественный, но электронный, зародившийся в некий момент при благоприятных условиях. Иная форма жизни, с которой Невлюдов установил контакт. – Не спуская глаз с лица Марии, он сделал паузу, потом медленно промолвил: – Ему повезло, малышка, и всем нам – тоже. Всем нам, людям. Во-первых, этот Джинн не был враждебен человечеству, а, во-вторых, Невлюдов умел задавать нужные вопросы… И в результате мы получили Пандус.

Губы Марии раскрылись в изумленном вздохе:

– Неужели это… это правда, Ди-ик?

Саймон пожал плечами:

– Не стану утверждать наверняка, но иных версий нет. Может, я что-то найду на Земле. Еще одну копию диска или нечто такое, что подтверждает или опровергает эту гипотезу. Посмотрим!

– За этим тебя и прислали? – Девушка напряженно глядела на него.

– Не только за этим. Тайна Невлюдова – побочная цель, не самая важная. Куда важнее уничтожить передатчики помех, но и это идет вторым номером.

– А первым?

Она ожидала ответа затаив дыхание, и Саймон чуть не сказал: конечно, встретиться с тобой. Но это было бы неправдой; их встреча явилась случайностью, подарком судьбы, который приходит не каждому в руки, и только сейчас он понял, сколь драгоценен сей дар. Он не хотел его терять – даже если придется остаться на Земле.

– Что же первое? – повторила Мария, и он ответил:

– Выжить. Выжить и, если повезет, вернуться. – Потом добавил: – Ты… ты бы ушла со мной?

Он мог не спрашивать. Губы ее были упругими, прохладными и терпкими, словно впитавшими горечь покинутой Земли, но поцелуй оказался сладким. «Нет печали без капли радости», – подумал Саймон, вновь склоняясь к ее лицу. Оно казалось сейчас каким-то мягким и беззащитным, совсем не похожим на решительное личико Чии. Все-таки это была другая девушка.

Они просидели обнявшись, в молчании, пока солнце не скрылось за стеной. Каа дремал, уткнувшись носом в жесткую бамбуковую циновку, небо и вода в бассейне потемнели, пальма у ворот будто бы сделалась ниже и свесила листья в грустной задумчивости, а заросли плюща казались теперь серыми растрепанными коврами, небрежно вывешенными на стенах.

Подул ветер, листья пальмы зашелестели, и бамбук на склоне холма откликнулся сухим шорохом.

Губы Марии дрогнули:

– Ди-ик…

– Да? – Он обнимал ее за плечи, вдыхая нежный аромат волос.

– Невлюдов… тот ученый… Что стало с ним?

– Как было сказано, он женился на прекрасной принцессе, и жили они долго и счастливо. – Рот Саймона растянулся в улыбке. – Финал вполне закономерный. Он выполнил долг перед человечеством, и оставалось лишь пожелать чего-то для себя. Как-никак он подружился с Джинном! Вот он и пожелал того, что нужно всякому мужчине.

– А что нужно мужчине? – спросила Мария, касаясь губами его век.

– Встретить свою принцессу, разумеется.

Это являлось бесспорным фактом, и Мария затихла. Потом раздалось снова:

– Ди-ик? А Джинн, тот разум в компьютере? Он все еще существует?

– Вряд ли, милая. Его вместилищем была глобальная сеть Земли, демонтированная в двадцать первом веке. Понимаешь, чтобы возник подобный разум, нужно огромное количество компьютеров, соединенных между собой, способных обмениваться информацией. А еще – программы, бесчисленное множество программ, которые позволяют делать самые разные вещи – считать и обрабатывать данные, прогнозировать и распознавать, переводить с языка на язык, моделировать всевозможные процессы – и в точных науках, и в экономике, и в психологии. Тогда количество переходит в качество.

– Но разве у вас, на звездах, нет таких программ и сетей из тысяч и тысяч компьютеров? – спросила Мария. – Есть! Ты сам говорил! Значит, Джинн не умер? Может быть, он отправился в космос вместе с людьми и теперь живет на каждой из ваших планет, а вы об этом и не знаете?

– Может быть, – согласился Саймон, представив семейство загадочных электронных спрутов, что прячутся в глобальных сетях Колумбии и России, Южмерики и Европы, Сельджукии и Китая. Эта картина повергла его в трепет; крепче обняв Марию, он пробормотал: – Может, и так, девочка, но это уже совсем другие Джинны. Они не желают общаться с нами и пока что не сделали людям ничего хорошего. Правда, плохого тоже. Плохое мы делаем сами себе.

Лицо Марии стало несчастным, и он подумал, что в эту секунду видит она мешок, висящий на балке, поверхность озера под ногами и мельтешащих в воде безжалостных тварей. Однако это определение не совсем верно; зверь есть зверь, и чувства его просты – голод, страх и ярость, порожденная голодом или страхом. По-настоящему безжалостными бывают только люди.

– Наши все не возвращаются, – сказала Мария, вздохнув и повернувшись к сторожившей ворота пальме. – Хочешь, я покажу тебе танец с факелами? Его пляшут в сумерках и обязательно у воды, чтобы в ней отражался огонь. Так меня мама учила. Очень красивый танец. Хочешь? Пока никто не вернулся?

Саймон молча кивнул.

* * *

Они возвратились на следующий день, часам к трем: сначала – Проказа с Филином, затем – Гилмор на лошади, но без старика хозяина, и, наконец, Кобелино. Штаны на Филине висели лохмотьями, физиономию Пашки-Пабло украшал здоровенный синяк, но оба казались довольными; Пашка все порывался рассказать про двух красоток, Урсулку и Пепитку, беленькую и смугленькую, да только вот какого колера какая, он – вражье семя! – подзабыл. Гилмор явился преображенным: в белом щеголеватом костюме, в сапогах крокодильей кожи и с полированной тростью, отделанной серебром. Его курчавые волосы были выпрямлены, подстрижены и подкрашены, чтобы имитировать седину, широкий негритянский нос вроде бы стал поуже и поострей, а кожа чуть поблекла, так что он мог при случае сойти за очень темного мулата. Но, разумеется, не из простых – как минимум, мытаря или бугра в каком-нибудь злачном заведении, где под бульканье и звон стаканов кружат ночные бабочки Урсулы да Пепиты.

Кобелино вроде бы остался прежним: штаны, рубаха да стоптанные башмаки, ниточка усиков над сочным ртом, гладкая шафрановая кожа и поволока в очах, которые чуть заметно посверкивали, когда их взгляд обращался к Марии. Саймон, однако, подметил, что несет от мулата сивухой, а еще появилась в нем какая-то уверенность, будто ему, извергу и отморозку, сам Монтальван даровал прощенье и посулил, в виде особой милости, прокатить в своем обитом плюшем автомобиле. Правда, под строгим хозяйским взором Кобелино увял и начал совершать мелкие беспорядочные движения: то теребил пояс, то почесывал за ухом, то, горестно кивая головой, пересчитывал дыры на рубашке.

– Докладывай! – распорядился Саймон.

– Свиделись мы с Гробовщиком, хозяин. Жив он, здоров, в яму пока что не угодил и очень насчет тебя любопытствует. Ты, говорит, Кобель, умеешь паханов себе выбирать – не хуже, чем баб и девок. Чутье у тебя кобелиное на стоящих людей, особенно если к морде кулак приложат, а после стакан поднесут.

– Дальше! – Саймон нахмурился, а Пашка фыркнул и пробурчал:

– Будет тебе кулак, гнида навозная, а вот стакана не обещаю.

Саймон велел ему заткнуться и кивнул Кобелино.

– Еще расспрашивал, хозяин, кто вышиб с арены Емельку Кривого. Пако сам не дурак подраться, толк понимает и к хорошим бойцам – со всем уважением… мимо чарку не пронесет. Вот и спрашивал, интересовался. По радио, мол, трепались: завелся в Эстакаде новый чемпион – ну а мы как раз из тех краев, со свежими, значит, новостями. А Мамонт – что… Мамонт у него без сочувствия, хоть и знатный боец, да из смоленских, а Пако смоленских не любит, у него на смоленских зуб, потому как…

– Невнятно излагаешь, – прервал мулата Саймон. – О чем ты с ним договорился? Ну! Быстро и коротко!

– Договорился, что хочет он на тебя поглядеть. Сегодня, хозяин, между пятью и шестью, так что можем уже отправляться. Но только чтоб был ты один, то есть со мной, и больше чтоб никого, ни единого человечка.

– Плохо договорился. Не он на меня, я на него глядеть буду. – Саймон повернул голову, осмотрел Пашку с синяком, Филина в рваных штанах, сморщился и кивнул Гилмору: – Мигель! Пойдешь со мной.

– А я? – подскочил Пашка. – Ты ведь к бандюганам едешь, брат Рикардо, а с ними, не в обиду сказать, толк от Мигеля невелик. Взял бы нас с Филином. Прихватим ножики и…

– Вы уже навоевались, – отрезал Саймон и зашагал к воротам.

До машины, спрятанной в зарослях, пришлось добираться не меньше часа. Автомобиль был на месте, в целости и сохранности, только на правом крыле благоухала куча обезьяньего помета. «Хорошо, что не на сиденье», – подумал Саймон, залезая внутрь.

Проделав неблизкий путь от Сан-Эстакадо до Рио, он не избавился от удивления, что этот лиловый монстр ездит, слушается руля и тормозит, если нажать на педаль. Не боевая «саламандра» и даже не глайдер, однако вполне приемлемое транспортное средство. В целом экипаж казался надежным, хотя и громоздким, но скорость, маневренность и примитивные тряские рессоры оставляли желать лучшего. С этим, правда, Саймон готов был смириться, однако запах плохо очищенного бензина, рев мотора и пронзительный клаксон его раздражали. Лиловый автомобиль блокировал разом два его чувства, столь необходимых для выживания, – обоняние и слух, и Саймону все время чудилось, будто едет он в пустой бензиновой бочке, набитой булыжниками.

Впрочем, грохот и тряска не помешали Кобелино заснуть глубоким сладким сном, пока они выбирались на дорогу, что вела к городской окраине. По этой магистрали, называвшейся Западным трактом, катили немногочисленные фургоны и телеги, запряженные мулами и лошадьми; дорога, обогнув зеленый выступ Хаоса, тянулась на пологий холм, у подножия которого лежали плантации масличных деревьев вперемешку с цитрусовыми рощами и кукурузными полями. На ближнем поле мерно сгибались крохотные полуголые фигурки в соломенных шляпах. Кроме них, Саймон заметил всадников с карабинами и плетьми: эти важно восседали в седлах, посматривая по сторонам, а временами что-то вопили – что именно, заглушалось ревом двигателя и храпом Кобелино.

– Столичный кибуц, – пояснил Гилмор, мрачнея лицом. – Для граждан, отбывающих малую сельскохозяйственную повинность. «Светлый путь».

– Путь? При чем тут путь? – Саймон переключил передачу, сбавил скорость и удивленно воззрился на темнокожего учителя. Тот помрачнел еще больше.

– Это название кибуца, мой звездный брат. За ним, на вырубках, – угодья вольных фермеров. Вольных, пока не рыпаются и налоги платят. «Белый», четверть урожая – в казну, «черный», другая четверть – Хорхе Смотрителю, за покровительство и крышу. Все поровну, все справедливо.

– И никаких эксцессов? – осведомился Саймон.

– Почему же. Случались Переделы, да все в один карман. И сейчас, и при донецких, и при домушниках.

– Домушники – кто такие? Про них ты мне не рассказывал.

– «Наш дом – Бразилия» – партия власти в давние времена. Правили долго, покончили с Русской Дружиной, а их самих вырезали донецкие в Большом Переделе, лет двести назад.

– А кто вырезал донецких?

– Союз Бандеро, в две тысячи двести восьмом. Крокодильеры, смоленские и дерибасовские. «Штыков» тогда еще не было, а клинки, «торпеды» и мелочь вроде «плащей» боялись ввязаться в ту свару.

С заднего сиденья, где спал Кобелино, послышалась затейливая рулада. Саймон хмыкнул. Когда автомобиль, рыча и пыхтя, взобрался на холм, он приглушил мотор и встал, оглядывая зеленые дебри Хаоса и уходившую к югу равнину, за которой синел океан. Там была бухта – огромная, с неестественно правильными очертаниями, напоминавшими след чудовищной подковы; несомненно, затопленный кратер на месте прежнего Рио. Новый город лежал вдоль нее широким полукольцом: слева – белые особняки и виллы, церкви и пятиглавый собор, обнесенные древней, но еще внушительной каменной стеной, справа – гавань, железнодорожная колея и набережная, за которой тянулся лабиринт узких, кривых и пестрых улочек. Набережную проложили от площади, служившей, видимо, городским центром; она выходила к морю и отделяла богатый район от порта. Главной ее достопримечательностью являлось массивное здание в пять или шесть этажей, окруженное пальмами, но серое и мрачное, словно гробница. Перед ним цветными жучками мельтешили автомобили и пролетки.

К востоку от особняков и вилл вдавалась в море скала странного синеватого оттенка, с плоской вершиной и крутыми склонами, будто стесанными гигантским топором. На этом каменном пне стояла крепость – квадратные башни и стены из бурого кирпича, ворота, к которым вела вырубленная в скале лестница, центральная цитадель и вышки на бревенчатых опорах. Сооружение напоминало средневековый замок, но над одной из башен торчали вверх антенны, на вышках поблескивали пулеметные стволы, а кое-где виднелись тонкие журавлиные шеи подъемников. Крепостная скала, белые виллы, площадь и гавань образовывали как бы внутреннее городское полукольцо, охваченное со стороны суши тремя промышленными районами, – видимо, более поздней застройкой, где жилые касы соседствовали с приземистыми корпусами фабрик, какими-то складами и хранилищами, водонапорными башнями и куполами немногочисленных церквей. Эту внешнюю подкову рассекали покрытые асфальтом дороги: одна, на которой замер сейчас лиловый лимузин, подходила с запада, другая тянулась на север, между дебрями Хаоса и прибрежными холмами. В общем и целом, если не вспоминать о бандитских кланах, переделах, кибуцах, налогах и остальных мелочах, столица ФРБ казалась обширным и процветающим городом тысяч на триста жителей – а может, на четыреста, считая с окрестными фермами и поселениями.

– Синяя скала, – произнес Майкл-Мигель, заметив, что Саймон разглядывает крепость. – Как гласят предания, «Полтава» причалила сразу за ней. Высадили десант, перебили пару тысяч аборигенов, затем построили Форт, гавань и городскую стену. Нынче это Центральный округ Рио. А ближе к нам три новых – Восточный, Северный и Западный.

– Что теперь в крепости? – спросил Саймон.

Учитель, с неприязнью покосившись на громко храпевшего Кобелино, пожал узкими плечами:

– Ничего интересного, брат Рикардо. Стены, башни, гарнизон «штыков». Еще – столичные карабинеры, казармы, арсенал. В главном здании – тюрьма, а в подвалах – свалка. Помнишь, я говорил о Старом Архиве? Вот он-то и находится под нижним тюремным ярусом.

– Ничего интересного, говоришь? – Саймон перевел взгляд с крепости на площадь. – А там что? Вроде гробика с пальмами?

– Серый Дом, он же – Богадельня, официальная резиденция Бразильянской Думы и главных департаментов. – Гилмор принялся перечислять, загибая пальцы: – Общественного здоровья, Финансов, Продовольствия, Водного Транспорта, Медицины, еще – Топливный и Военный. Там же – Архив и государственный банк. Архив, в котором я служил, тоже в подвале.

– Словом, правительство, – резюмировал Саймон. – И доны там обитают?

– Это никому не известно. Я прослужил в Архиве тринадцать лет, но попадались мне лишь чиновники, мелкие паханито да думаки, болтуны из Думы. Вот на этих можно глядеть шесть дней в неделю, с десяти до четырех. Особенно когда они в кассу валят, за песюками.