Текст книги "Служилые элиты Московского государства. Формирование, статус, интеграция. XV–XVI вв."

«Литвины» и «паны»

Территориальная близость и длительное соперничество между двумя соседними государственными образованиями – Великим княжеством Литовским и Московским государством, преемником великого княжества Владимирского, – приводили к постоянным перемещениям внушительного числа лиц. Московская составляющая этого процесса была представлена значительно большим количеством примеров, хотя и получила слабое отражение в историографии в отличие от зеркального процесса – появления московских эмигрантов на литовской службе[462]462
  См., например: Казакоу А. У. Эмиграцыя знаци з руских княства ў у Вяликае княства Литоўскае (40-я гг. XV – 30-я гг. XVI ст.). Дис. … канд. ист. наук. Минск, 2010; Ерусалимский К. Ю. На службе короля и Речи Посполитой. М.; СПб., 2018.


[Закрыть]. Это обстоятельство находит свое объяснение в более высокой степени развития служилого землевладения и служебных отношений на западнорусских землях.

Выездам способствовало периодическое изменение зон влияния, когда в «ведении» московских князей оказывались территории, которые прежде не соотносились с Владимирским великим княжеством. Границы собственно Московского княжества регулярно расширялись в западном и южном направлениях, охватывая бывшие земли Смоленского и Черниговского княжеств. В зависимость от Москвы попадали местные владетельные князья и их бояре. Часть присоединенных территорий, где прежде находились собственные княжеские династии, переходила под прямое управление великокняжеской власти (например, Можайск).

По родословным данным, уже в начале XIV в. на службе у московских князей появились выходцы из Литвы (в более поздней версии «киевский вельможа») – легендарный Нестор Рябец, предок Квашниных, и Чернигова – Федор Бяконт («от славных и нарочитых бояр литовских»), основатель нескольких фамилий, виднейшими из которых были Плещеевы[463]463
  Веселовский С. Б. Исследования. С. 247, 263.


[Закрыть]. Большое число «честных» мужей литовского происхождения числится среди предков менее знатных и выдающихся родов.

Московские примеры были далеко не уникальны. Проникновение на княжескую службу представителей боярства из западнорусских земель прослеживается и в других центрах власти Северо-Восточной Руси. Потомками выходцев из Литвы считали себя тверские бояре Борисовы-Бороздины (от Юрия Лазынича), Коробовы и их однородцы Спячевы, Бабкины, Ендогуровы, Измайловы (от Марко Демидова), а также Свиязевы, Полукарповы и Рамейковы (от Яна Августовича). Из Чернигова выводили свое происхождение Шетневы и Садыковы. Семен Ковыла Вислый, предок Сунбуловых, выехал из Литвы в Москву, а затем около 1371 г. отправился в Рязань[464]464
  Зимин А. А. Формирование… С. 261, 264, 268; РИИР. Вып. 2. С. 156, 178, 182; Родословные росписи тверской аристократии… С. 193, 194, 205, 208, 209, 211, 212, 213, 215, 216, 241.


[Закрыть]. Значительная часть подобных «легенд» имела позднее происхождение и далеко не всегда отражала память о реальных событиях, имевших место несколько столетий назад. Тем не менее, очевидно, что выезды из Литвы, точнее, территорий, вошедших позднее в состав Великого княжества Литовского, действительно имели место.

«Западное» происхождение Бяконтовых подтверждается летописным рассказом о митрополите Алексее, сыне Федора Бяконта, составленном на рубеже 70—80-х гг. XIV в. Брянским боярином был прежде Александр Пересвет, а любутским – его «брат» Андрей Ослябя. Брянским боярином именовался также Софоний Рязанец, автор одного из произведений Куликовского цикла. Из Смоленска в свите княжны Феодосии выехал в Тверь в 1385 г. боярин Воронец, а предок Иосифа Волоцкого Саня «приеха из Литовскиа земли, и князь великий даде ему вотчину»[465]465
  Кузьмин А. В. Андрей Ослябя, Александр Пересвет и их потомки в конце XIV – первой половине XVI века // Н. И. Троицкий и современные исследования историко-культурного наследия Центральной России. Т. 2. Тула, 2002. С. 13–20; ПСРЛ. Т. 11. С. 183; Чернов С. З. Волок Ламский… С. 193–194.


[Закрыть].

Усиление литовской и в меньшей степени московской экспансии и усугубляемое ими разорение пограничных независимых княжеств достаточно рано привело к выездам в Москву представителей нескольких княжеских династий, среди которых были наиболее многочисленными выходцы из разных ветвей смоленского княжеского дома. Большая их часть, потеряв княжеский титул и постепенно утратив связи с родовыми землями, влилась в состав московского боярства. Впрочем, «неудачное» расположение Смоленского княжества и его уделов на протяжении нескольких столетий способствовало постоянным перемещениям представителей местной знати. В начале XV в. на московской службе оказались князья Порховские и Липятины. Позднее уже в конце века – князья Кропоткины. Кроме Москвы и Вильно потомки смоленских князей были представлены также в Твери. Тверскими боярами стали Карповы и Бокеевы (из фоминских князей). Здесь же на положении служилых князей находились Селеховские[466]466
  Зимин А. А. Формирование… С. 264–265.


[Закрыть]. Князья Кропоткины и Селеховские на рубеже XV–XVI столетий получили поместья в Новгородской земле.

Определяться с выбором «сюзерена» должны были также многие из черниговских князей. Некоторые из них оказались в орбите московского влияния. Не рассматривая примеры владетельных князей на московско-литовском пограничье, стоит отметить выезд на московскую службу князя Ивана Шонура Козельского и некоторых его близких родственников (князь Юрий Козельский в 1408 г. был воеводой в Ржеве[467]467
  Возможно, он фигурировал в первой духовной грамоте великого князя Василия Дмитриевича (Беспалов Р. А. Литовско-московские отношения 1392–1408 годов // Средневековая Русь. М., 2016. Вып. 12. С. 146–147).


[Закрыть]). Вполне вероятно, что именно он, князь Иван Козельский, упоминался в послании Ольгерда патриарху Филофею. Здесь же говорилось о переходе на московскую сторону князя Ивана Вяземского[468]468
  Русская историческая библиотека. СПб., 1908. Т. 6. Прил. № 24. Ст. 137–140. Здесь же были названы некоторые вяземские волости: Козлов, Липица, Тесов, так что, возможно, И. Вяземский признал власть Дмитрия Донского в качестве владетельного князя.


[Закрыть].

Большинство названных лиц, кроме смоленских выходцев XV в., не были собственно литовскими подданными. Оказавшись в незавидном положении, они были вынуждены искать себе покровителей. Часть выбрала сторону Москвы (Твери), другие предпочли литовских князей, которые стали верховными правителями на их землях.

Отметились в качестве служилых князей при московском дворе также князья Друцкие. Начиная с середины XIV в. практически в каждом поколении этого рода фиксируются выезды в Москву. Уже в 1339–1340 гг. князь Иван Друцкий в составе объединенной армии князей Северо-Восточной Руси участвовал в походе на Смоленск. В последней четверти XIV в. при московском дворе находился уже князь Глеб Васильевич Друцкий, участник Куликовской битвы и последующего сражения под селом Лысково, в котором он сложил свою голову. В 1436 г. была отмечена служба Василию Темному князя Ивана Бабы Друцкого, который «урядил свои полки с копьи по литовски». Несколько позднее, во второй трети XV в., в Москве действовали его родственники князья Александр Одинцевич и его сын Григорий. До поры до времени все эти появления Друцких на московской службе носили эпизодический характер. Их потомки по-прежнему связывали свои судьбы с виленским двором, сохраняя родовые земли в Друцке[469]469
  Кузьмин А. В. Опыт комментария к актам Полоцкой земли второй половины XIII – начала XV в. // ДРВМ. 2007. № 4 (30). С. 58–59.


[Закрыть].

Видное положение в Москве занимал князь Дмитрий Боброк Волынский, который, судя по его фамилии, скорее всего, также был выходцем из Южной Руси. Его потомки перешли на положение бояр, утратив княжеский титул[470]470
  Веселовский С. Б. Исследования. С. 285–286; Кузьмин А. В. На пути в Москву… Т. 1. С. 86—123.


[Закрыть].

Династические войны и ужесточение политической борьбы внутри Великого княжества Литовского приводили к выездам целых групп служилых людей. Многочисленной, видимо, была свита князя Андрея Ольгердовича, выехавшего в 1377–1378 гг. из Новгорода ко двору Дмитрия Донского. В 1379–1380 гг. он участвовал в походе на Стародуб и Трубчевск, в результате которого его брат Дмитрий «не стал на бой… но выиде из града съ княгинею своею и з детми и с бояры своими и приеха на Москву въ рядъ къ князю великому Дмитрею Ивановичю». Позднее оба брата вместе со своими дружинами принимали участие в Куликовской битве. Во время осады Москвы Тохтамышем обороной города руководил Остей (князь Александр Федорович?), внук Ольгерда[471]471
  ПСРЛ. Т. 11. С. 45, 73, 75.


[Закрыть]. Стоит заметить, что для наиболее значительных лиц, биографии которых можно проследить по упоминаниям в летописях, московская служба имела кратковременный характер. Получив помощь со стороны московских князей, они позднее возвращались на родные земли.

В 1406 г. состоялся выезд князя Александра Нелюба Гольшанского, сына киевского наместника Ивана Ольгимонтовича, «а с ним много литвы и ляхов»[472]472
  Там же. С. 193.


[Закрыть]. Ранее Иван Ольгимонтович сопровождал Софью Витовтовну в поездке к ее будущему мужу. Спустя два года еще более масштабный характер имел приезд Свидригайло Ольгердовича, в свите которого, помимо нескольких титулованных лиц, находились также «бояре Черниговские и Брянские и Стародубские и Любутские и Рославские»[473]473
  ПСРЛ. Т. 25. С. 237. М. Е. Бычкова отметила, что с этим событием связывали свое появление в России Бунаковы и Владычкины. Это мнение ошибочно. Бунаковы приписались к родословной князей Хотетовских, которые впоследствии вернулись на литовскую службу (Бычкова М. Е. Русско-литовская знать XV–XVII вв. Источниковедение. Генеалогия. Геральдика. М., 2012. С. 85).


[Закрыть].

С выездом Свидригайло связано было, скорее всего, появление при московском дворе князей Звенигородских (из черниговского княжеского дома). Как видно из сборника Дионисия (в миру – князь Данила Лупа Звенигородский, потомок черниговских князей) и последующих родословных росписей, эта княжеская фамилия считала своим предком Александра Звенигородского. Его появление в Москве вместе с сыном Федором Котлечеем (в других вариантах – Иваном Котлечеем (Коплечеем) прямо связывалось с указанным событием. М. Е. Бычкова и А. В. Кузьмин обратили внимание на отсутствие «московских» следов деятельности Звенигородских в первой половине столетия[474]474
  Бычкова М. Е. Состав… С. 41–42; Кузьмин А. В. На пути в Москву… С. 174–175.


[Закрыть]. Не исключая вариант их кратковременного возвращения на родовые земли, стоит отметить, что во второй половине XV в. Звенигородские разных ветвей определенно находились в Московском государстве. Все они были потомками упомянутого князя Александра. Звенигородские, кроме того, не встречаются в документах Литовской Метрики этого времени, что косвенно свидетельствует об их переселении на новое место службы.

Начиная со второго десятилетия XV в. Василию Дмитриевичу служили сыновья князя Патрикия Наримунтовича Федор и Юрий. Вряд ли их появление здесь связано с выездом Свидригайло. Князь Патрикей Звенигородский был упомянут в свите Свидригайло. Его тождество с отцом князей Юрия и Федора, предков князей Патрикеевых (Щенятевых, Голицыных и Куракиных) и Хованских, как это было принято в большинстве исторических работ, в последние годы обоснованно подвергается критике. В сборнике Дионисия он именуется с определением «Карачевской и Хотимской» и был обозначен как брат князя Александра Звенигородского, хотя и не был включен в составленную здесь же роспись князей Звенигородских[475]475
  Русина Е. В. Персональный состав северских князей во второй половине XIV в. // Историческая генеалогия. Вып. 2. С. 18; Лицкевич О. В. Поручительство литовско-русской знати за нобиля Братошу Койлутовича (1387–1394 гг.) // Беларуская даўніна. Мінск, 2014. Вып. 1. С. 35–37; Келембет С. Князі стародубські та рильські: середина XIV – початок XV століть // Сіверянський літопис. 2015. № 2. С. 12–26. Не исключено, что в летописном тексте произошло механическое дублирование двух фамильных обозначений нескольких князей, поэтому Звенигородскими были названы одновременно Александр и Патрикей.


[Закрыть].

По версии родословной литовских князей, созданной в 1529 г. в окружении князя Федора Мстиславского, Юрий Патрикеевич появился при московском дворе в 1390 г., сопровождая Софью Витовтовну[476]476
  Бугославский Г. К. Сокращенная литовская летопись начала XVI в. // Смоленская старина. Смоленск, 1911. Вып. 1. Ч. 2. С. 14.


[Закрыть].

Юрий Патрикеевич женился на дочери великого князя Анне и занял главенствующее положение в боярской среде. Именно он стал наместником московским, а в 1433 г. возглавлял поход на братьев Василия Косого и Дмитрия Шемяку с великокняжеским двором «а с ним двор свои, многие люди». Менее заметны были потомки его братьев князья Хованские и Корецкие. Последние долгое время оставались неизвестными, пока неожиданно не проявились в самом конце XV в., получив поместья в Новгородской земле. При этом Корецкие других линий продолжали владеть землями в окрестностях волынского города Корец. А. В. Кузьмин считал, что князья Корецкие не были потомками названного ранее Патрикия Наримунтовича (от его сына Александра). Не очень понятно в связи с этим, однако, их присутствие в официальной родословной росписи этого рода. В уже упомянутой родословной из окружения Ф. М. Мстиславского у Юрия Патрикеевича был показан брат Александр, как и в позднейших родословных росписях, в том числе в Государевом родословце. Сами Корецкие считали своими предками князей Глеба (Наримунта) и Патрикия. По своему статусу на московской службе они в середине XVI в. заметно уступали Щенятевым и Булгаковым (Голицыным и Куракиным). В родословной перечисление Корецких было неполным. В ней явно были пропущены одно-два поколения, а также отсутствовали имена Ивана Большого и Ивана Меньшого Семеновых Корецких. Видно, что эта роспись была составлена по памяти родственников, о чем свидетельствует и сделанный комментарий «по росписи Голицыныхъ и Куракиныхъ»[477]477
  Келембет С. Князі стародубські та рильські… С. 13; РИИР. Вып. 2. С. 88–89; Род. кн. Ч. 1. С. 31, 42–43.


[Закрыть]. Обе эти фамилии, таким образом, признавали свое родство с Корецкими. Не исключено, что Корецкие выехали на московскую службу лишь в конце столетия, под опеку и покровительство к своим могущественным родственникам.

Князь Федор Патрикеевич, предок Хованских, был в 1421 г. великокняжеским наместником в Новгороде, а затем князем в Пскове. Он умер в Москве, выехав из этого города, спасаясь от морового поветрия[478]478
  Род. кн. Ч. 1. С. 43; ПЛ. М., 1955. Вып. 2. С. 39–40.


[Закрыть].

В целом можно констатировать, что безземельные служилые князья в XV в. стали более охотно связывать свою судьбу с московскими правителями, без обратных переходов на литовскую сторону. Вполне вероятно, что причиной этого был продолжающийся характер формирования правящей элиты. Новые лица, обладавшие знатным происхождением и амбициями, вполне могли претендовать не только на щедрые земельные пожалования, но и получали вполне реальные шансы попасть в ближайшее окружение великокняжеской семьи. Стоит заметить, что некоторые литовские выходцы породнились с правящей московской династией (Дмитрий Боброк Волынский и Юрий Патрикеевич).

Ослабление зависимости от Орды, нерегулярность выплаты «выхода» приводили к возможности московским князьям наращивать военный потенциал, увеличивая размеры собственных дворов. С 1433 г. в качестве самостоятельной воинской единицы начал упоминаться великокняжеский двор. В этой связи возросла потребность в «удальцах», особенно таких, кто, имея княжеское происхождение, мог выступать в качестве воевод для местных ополчений. Представители местных княжеских династий Северо-Восточной Руси в конце XIV – начале XV в. еще сохраняли остатки независимости и могли использоваться в служебных целях, особенно в междоусобных войнах, с рядом ограничений, обусловленных их родственными связями с участниками конфликтов. Их количества явно не могло хватать для возросшего уровня задач. Более активно использовались потомки княжеских фамилий, лишенные титула (во втором-третьем поколении), но большинство из них быстро теряло свой авторитет, опускаясь во второстепенные ряды боярства и часто связывая свою судьбу с удельными дворами.

Безусловно, в этом случае нельзя говорить о том, что московское правительство рассчитывало с помощью этих эмигрантов начать борьбу за «старинные русские земли, входившие в это время в состав Великого княжества Литовского», как писал А. А. Зимин[479]479
  Зимин А. А. Формирование… С. 29.


[Закрыть]. Идеологических посылов для подобных «реваншистских» настроений не существовало, по крайней мере, до конца XV в. Вплоть до 1480-х гг., когда на территории Новгородской земли был сформирован «княжеский» плацдарм, служилые князья из Великого княжества Литовского размещались вдали от литовской границы и были задействованы на других направлениях. Князья Порховские, например, владели землями в Костромском уезде, на восточных рубежах. Здесь же позднее разместились князья Несвицкие. Владения князей Хованских были расположены в Волоцком уезде, который во втором десятилетии XV в. уже явно не относился к пограничной территории. Большие земельные массивы принадлежали в разных частях страны позднее князю И. Ю. Патрикееву, сыну Юрия Патрикеевича, но западное направление явно не было среди них доминирующим[480]480
  Кузьмин А. В. На пути в Москву… Т. 1. С. 162–165; Чернов С. З. Указ. соч. С. 283–286; ДДГ. № 85. С. 345–347.


[Закрыть].

Литовские князья были предназначены для внутреннего использования, выступая в качестве военачальников разного уровня. Эта тенденция отчетливо проявилась в последующие десятилетия, когда количество подобных эмигрантов значительно возросло.

Уже говорилось о выезде князя Ивана Бабы Друцкого. Во второй трети века в Москве действовали также его родственники князья Александр Одинцевич и его сын Григорий Друцкие (Г. А. Друцкий в 1442 г. получил пожалование от Казимира IV). Еще до 1439 г. в Москве появился печально знаменитый бывший мценский воевода Григорий Протасьев, который, однако, не успел себя проявить здесь, поскольку ему «очи выняли». Печальной оказалась и судьба его сына Ивана, которого утопил Федор Блудов, еще один выходец с московско-литовского пограничья. Земли Ф. Блудова по московско-литовскому договору 1449 г. переходили в ведение Василия Темного. Характерно, что и Протасьевы, и Блудовы (как, впрочем, и потомки еще одного участника этой трагедии – Василия Сука) позднее владели вотчинами в Коломне. Здесь же расплата настигла и Ф. Блудова: «Самого Федка, поимав, повесили на Коломне, на осокори». В 1441 г. жалованную грамоту на владения в Коломенском уезде получил Сенка Писарь, который по родословной его потомков был выходцем из Литвы. Коломенскими вотчинами владели также Волынские и Липятины, выехавшие в предшествующие десятилетия. В Коломне, видимо, была наделена землями целая группа бывших «литвинов»[481]481
  ПСРЛ. М., 1980. Т. 35. С. 283; Пономарева И. Г. История одного выезда на московскую службу (о предках Чаадаевых) // ДРВМ. 2005. Вып. 4 (22). С. 41–45; АСЭИ. Т. 3. № 70. С. 105; РГАДА. Ф. 388. Оп. 1. Кн. 870. Л. 443; Кузьмин А. В. На пути в Москву… Т. 1. С. 131, 147–148.


[Закрыть].

В 1444 г. в Нижний Новгород были посланы великокняжеские воеводы князь Федор Долголдов и Юшка Драница. Последний незадолго до этого получал пожалование от Казимира. Князь Ф. Долголдов, видимо, приходился сыном князю Долголду, одному из вкладчиков киевского Никольского монастыря[482]482
  Темушев В. Н. Гомельская земля в конце XV – первой половине XVI в. Территориальные трансформации в пограничном регионе. М., 2009. С. 58; Фундуклей И. Обозрение Киева в отношении к древностям. Киев, 1847. С. 106.


[Закрыть]. Ю. Драница впоследствии был среди детей боярских, поддержавших ослепленного великого князя. В 1446 г. он погиб во время осады Углича. В начале 1440-х гг. на службе у Василия Темного отметился также князь Александр Чарторыйский, один из участников убийства Сигизмунда Кейстутьевича. Он, правда, быстро переметнулся на сторону Дмитрия Шемяки, а позднее уехал в Псков. Некоторое время в Москве находились Гедиминовичи Юрий Лугвеневич и Иван Владимирович (оба – близкие родственники Василия Темного). На Волок Ламский переселились князья Белевские, хотя это переселение и было совершено «в опале» (позднее вернулись в Белев)[483]483
  ПСРЛ. Т. 25. С. 262, 266, 269; ПСРЛ. Т. 23. С. 155; Кром М. М. Меж Русью и Литвой… С. 44–46.


[Закрыть].

Очевидно, что феодальная война привлекала «искателей удачи». В целом их число было не слишком велико, несмотря на династическую войну, развернувшуюся в Великом княжестве Литовском, что говорит о не слишком высокой привлекательности московской службы в сравнении с другими существовавшими вариантами. Во второй половине столетия поток подобных переселенцев значительно вырос. В 1450-х гг. при московском дворе находилась весьма представительная литовская диаспора. Среди них, видимо, были сыновья князя И. Бабы Друцкого Василий, Иван и Семен. Последний погиб в 1456 г. на Оке под Перевитском. Ивана в качестве служилого князя трижды запрашивали у Ивана III псковичи. Василий, в свою очередь, стал основателем московских линий этой фамилии – князей Бабичевых. Напротив, старшие сыновья И. Бабы служили в Великом княжестве Литовском[484]484
  Wolff J. Ibid. S. 60.


[Закрыть]. Подобная ситуация была характерна и для некоторых других княжеских фамилий, которые прагматично использовали московский ресурс. Туда на службу отправлялись младшие сыновья, что позволяло избежать дробления «отчин».

В 1459 г. воеводой в костромском Плесе был князь Семен Солтан Несвицкий (Збаражский). Где-то в 1460—1470-х гг. он вернулся на родину (после 1463 г.). При московском дворе его, однако, быстро сменили младшие родственники – Данила Федоров Несвицкий и его сыновья, обосновавшиеся в том же Костромском уезде. Примерно в это же время ненадолго отметился при московском дворе князь Юрий Михайлович Трубецкой. Его дольница в Трубчевске была отписана на короля и была передана в держание вначале князю И. Чарторыйскому, а потом Г. Воловичу, пока вернувшийся прежний владелец не выхлопотал ее обратно[485]485
  АСЭИ. Т. 3. № 100. С. 136; Келембет С. Князi Несвiзькi та Збаразькi… С. 115, 143–144, 189–190.


[Закрыть].

Где-то в начале 1470-х гг. выехал в Москву князь Иван Лукомский, казненный позднее, в 1493 г., по обвинению в попытке отравить московского правителя. Его владения в Великом княжестве Литовском были конфискованы. До 1482 г. «побег к Москве» князь Иван Семенов Глинский. В последующие годы он вернулся на литовскую службу. В этом случае по ходатайству его братьев его «именьице» осталось в кругу семьи. Не позднее последней четверти XV в. появились в Подмосковье князья Дашковы, которые к началу следующего столетия обзавелись здесь несколькими вотчинами[486]486
  Wolff J. Указ. соч. S. 214; ДДГ. № 95, С. 392.


[Закрыть].

Стоит добавить, что еще до начала «странной войны» на московскую службу начали переходить порубежные князья, некоторые из которых упоминаются вдали от своих наследственных владений (князья Мышецкие, Елецкие).

Подобные переходы затрагивали не только титулованных лиц. В 1470-х гг. заметным лицом в окружении Ивана III был Иван Кондратьев Судимонт, свидетель поручной грамоты князя Д. Д. Холмского 1474 г., получивший в кормление-держание суздальское село Нельша, а также державший по родословному преданию в кормлении половину Костромы, а затем и Владимир. Вместе с князем Иваном Лукомским в 1493 г. были казнены братья смольняне Богдан и Олехно Селевины, время появления которых в Москве остается неизвестным[487]487
  Кабанов А. Дворяне Судимонтовы (Судимантовы) на московской службе // Бурылинский альманах. Иваново, 2016. № 2 (6). С. 4–6; ПСРЛ. Т. 12. С. 235.


[Закрыть].

О распространенности примеров проникновения выходцев из порубежных земель на московскую службу косвенно свидетельствуют фамилии служилых людей второй половины – конца XV в.: Козляниновы[488]488
  Антонов А. В. Новая полная грамота XV века // РД. Вып. 6. С. 10–13.


[Закрыть], Мечняниновы, Одоевцовы, Волынцевы (возможно, их предком был Семен Волынец, погибший в 1438 г. в сражении под Белевом).

Одним словом, бегство в 1482 г. к «государю всея Руси» после неудачного заговора князя Федора Ивановича Бельского пришлось на подготовленную почву. Безусловно, по своему происхождению и положению в Великом княжестве Литовском этот эмигрант заметно отличался от всех других представителей литовской диаспоры второй половины столетия, что хорошо понимали при московском дворе. Ему были переданы значительные территории в Новгородской земле: «Демон в вотчину да Мореву со многими волостьми». В числе этих волостей была Велила. Статус отдельных владений в рамках этого «княжества», скорее всего, был различным. Волость Велила в разъезде 1483 г. была великокняжеской. В Мореве известны были деревни «за княжими слугами». В Демоне же вплоть до конфискаций второй половины 1480-х гг. сохранялись владения новгородских землевладельцев, при отсутствии значимого массива оброчных земель, то есть можно говорить только о верховной власти Ф. И. Бельского над этим уездом. Значительная часть юга Новгородской земли в 1480-х гг. была передана в руки «князей». По соседству с землями Ф. И. Бельского располагалась волость Березовец, принадлежавшая И. Ю. Патрикееву. В «чернокунском» Холмском погосте были владения и у Семена Бабича-Друцкого. Передача им этих волостей отражала, очевидно, планы по противостоянию Великому княжеству Литовскому, которое во многом реализовывалось силами служилых князей.

Князь Федор активно проявил себя в этом качестве. В 1485 г. он принимал участие во взятии Твери. Жалобы литовских послов на «кривды» с его стороны свидетельствуют о значительной роли, которая отводилась ему в ведении «странной» войны. В распоряжении у него находилось значительное количество «вассалов», среди которых были и свои бояре. Одним из его слуг был, в частности, будущий святой Тихон Луховецкий. Еще один – Митя Юров – мог стать основателем переславской служилой фамилии Пановых-Юровых. В 1493 г. Ф. И. Бельский был обвинен в измене и «поиман» на Луху. К этому времени он, очевидно, уже лишился своих новгородских владений. После освобождения он получил (заново?) «в вотчину город Лух с волостьми, да волости Вичюгу, да Кинешму, да Чихачев»[489]489
  Бенцианов М. М. «Княжеский элемент»… С. 91–92.


[Закрыть].

Переселение Ф. И. Бельского в Лух показывает, что подобный эксперимент в итоге был признан не слишком удачным. Всегда существовала опасность обратного перехода князей, лояльность которых оставалась под вопросом. После опалы князя И. Ю. Патрикеева 1499 г. и конфискации земель у представителей аристократии, которые не были непосредственно задействованы в новгородской службе, «княжеский» плацдарм окончательно потерял свое значение. Ставка была сделана на широкие поместные раздачи.

Вряд ли с появлением Федора Бельского можно было говорить о появлении при московском дворе какой-то литовской партии. Выходцы из Великого княжества Литовского поддерживали между собой определенные отношения, которые, однако, не перерастали в корпоративные связи. Сам он в 1493 г. был оговорен князем И. Лукомским, обвинившим его в намерении совершить обратный выезд. Помимо территориального соседства во время недолгого существования его новгородского княжества с князьями Бабичевыми его связывали брачные узы. Женой Ф. И. Бельского стала племянница Ивана III Анна, внучка Василия Бабича.

Трудно представить главой пресловутой литовской партии и князя И. Ю. Патрикеева. Все родственные связи этого вельможи были связаны с великокняжеским окружением. Кроме предполагаемой поддержки своих младших родственников князей Корецких, которые получили новгородские поместья (были сосланы в Новгород?) в 1499–1500 гг., сразу после опалы князей Патрикеевых, другие контакты с «литвинами» у членов этой семьи не прослеживаются. Сам он еще до своей опалы сделал вклад в Киево-Печерскую лавру, где, однако, среди «москвичей» практически не были представлены бывшие выходцы из Великого княжества Литовского[490]490
  Голубев С. Т. Древний помянник Киево-Печерской лавры (конца XV и начала XVI столетия) // Чтения в обществе Нестора летописца. Киев, 1892. Кн. 6. Отд. 3. С. 39. Здесь же отмечен вклад князя С. И. Ряполовского и нескольких Ромодановских.


[Закрыть].

Относительная слабость позиции Гедиминовичей при московском дворе этого времени наглядно демонстрируется появлением «Родословия великих князей литовских», памфлета о происхождении литовской правящей династии от конюха, раба князя Витенца Гегиминика. Имена всех сыновей этого Гегиминика (великого князя Гедимина), как и его самого, были указаны в этом документе в уменьшительно-пренебрежительной форме: Нароминтик, Евнутик, Олгердик, Кестутик, Скиригайлик, Кориядик, Мантоник[491]491
  Дмитриева Р. П. Сказание о князьях владимирских. М.; Л., 1955. С. 170. Позднее при московском дворе получила распространение другая версия родословия литовских князей, связанная с окружением князя Ф. М. Мстиславского. В этой версии, при сохранении уважительного отношения к правителям Великого княжества Литовского, акценты были сделаны на брачных союзах Гедиминовичей с московской великокняжеской семьей (Флоря Б. Н. Родословие литовских князей в русской политической мысли XVI в. // Восточная Европа в древности и средневековье. М., 1978. С. 320–328; Бугославский Г. К. Указ. соч. С. 5—16).


[Закрыть]. Характерно, что владетельные литовские князья, в том числе и православные, не поминались в синодиках Московского государства, хотя обратные примеры – поминание владимирских великих князей присутствовало в синодике той же Киево-Печерской лавры[492]492
  Голубев С. Т. Древний помянник Киево-Печерской лавры… С. 6–7. В общем ряду с великими князьями Литовскими.


[Закрыть].

Единичные случаи проникновения «литовских» фамилий, рассредоточение их представителей в разных уездах, на значительном удалении друг от друга не способствовали поддержанию тесных отношений друг с другом, тем более что подозрительность и скорость на расправу со стороны Ивана III не создавали для них благоприятную основу. Быстрая интеграция в систему социально-экономических отношений Московского государства была характерна как для представителей «литовской знати», вошедших в высшие эшелоны Государева двора во второй половине XV в. (князья Патрикеевы, Звенигородские, отчасти Бабичевы), так и для менее заметных лиц. Исключения составили князья Бельские, получившие статус служилых князей и в этом качестве сохранившие для себя особый статус.

Актовые материалы дают возможность достаточно подробно осветить судьбу Судимантовых, потомков «пана» И. К. Судиманта. Помимо Нельши, которая со временем превратилась в их поместье, им принадлежали земли в Московском и Дмитровском уездах, которые, очевидно, были приобретены в качестве приданого. По дмитровским владениям часть представителей этой фамилии в качестве дворовых детей боярских служила позднее Юрию Дмитровскому[493]493
  АРГ. № 17. С. 25–26; ТКДТ. С. 66–67, 134.


[Закрыть]. Поземельные акты показывают, что они органично влились в состав местных корпораций. Та же картина наблюдается у Протасьевых, осевших в Коломенском уезде, а позднее перебравшихся на новгородские поместья. Единственным примером сохранения каких-то связей может служить брак В. И. Волынского с Аграфеной Липятиной, но причины этого союза крылись, скорее, в соседстве Волынских и Липятиных по владениям в Коломенском уезде, а не были обусловлены памятью об общем «литовском» происхождении.

Две московско-литовских войны рубежа XV и XVI вв., переросшие из локальных пограничных столкновений, привели к резкому увеличению числа литовских выходцев. Часть из них оказалась заложниками ситуации и была вынуждена сменить «сюзерена» под давлением извне. Другие воспользовались ситуацией и сами пытались получить дивиденды от ослабления власти литовских правителей и смены своей владельческой принадлежности.

Значительная часть подобных примеров относилась к деятельности служилых князей, которые, оставаясь на своих землях, переходили на сторону Москвы. Существовали, однако, примеры выездов и других слоев служилого населения. В 1480-х гг. (до 1486 г.) «сбегл в Москву» князь Иван Глазынич, брат смоленского окольничего, который затем принимал участие в набегах на пограничные литовские земли. Отличился в пограничной войне и князь Михаил Хотетовский (мценский боярин по контексту дипломатической переписки), который в 1490 г. возглавлял отряд («многи люди»), выступивший к Опакову[494]494
  LM. Vilnius, 2007. Kn. 6 (1494–1506). P. 125; Сб. РИО. Т. 35. С. 49, 133, 141.


[Закрыть].

«Зрадцами» оказались мценский боярин Сенка Бунаков, князья Дмитрий Андреевич Пронский (некоторые другие Пронские к этому времени, вероятно, уже служили Ивану III) и Дмитрий Путогинский, оршанцы Тиша Белый и Юшка Малый[495]495
  LM. Kn. 6. P. 338; Флоря Б. Н. Великое княжество Литовское и Рязанская земля в XV веке // Славяне в эпоху феодализма. М., 1978. С. 188. Князь Д. М. Пронский был записан в Синодике московского Успенского собора. LM. Kn. 8. P. 289.


[Закрыть]. Несколько позднее состоялся переход получившего широкую известность в исторической литературе Евстафия Дашкевича[496]496
  Сб. РИО. Т. 35. С. 467. Е. Дашкевич позднее объяснял свой побег «обмолвкой» неприятелей и угрозой казни.


[Закрыть]. Последний перешел к Ивану III с целой группой литовских дворян. После 1509 г. в Москве оказался князь Василий Бахта[497]497
  LM. Vilnius, 2002. Kn. 9 (1511–1518). P. 101.


[Закрыть]. Многие совершали переезды вслед за своими «господами», например, князьями В. И. Шемячичем и М. Л. Глинским.

М. М. Кром писал о незначительном присутствии князей Друцких, несмотря на захват самого Друцка, в свите князя М. Л. Глинского. Из цитируемого этим историком дела князей Одинцевичей выясняется, однако, что с М. Л. Глинским «поехал» младший сын княгини Ульяны Гольцовской. Двое ее старших сыновей «перво того к Москве побегли»[498]498
  Кром М. М. Меж Русью и Литвой… С. 128; LM. Kn. 8. P. 309–310.


[Закрыть]. Возможно, именно они в родословной показаны как основатели московской ветви Друцких. Из этого же рода вместе с М. Л. Глинским выехал также князь Иван Озерецкий.

С разрастанием военных действий круг подобных переселенцев становился все шире. К слову сказать, «беглецы» находились и на московской стороне, хотя в последнем случае явно нельзя было говорить о литовском давлении на земли Московского государства. Затянувшееся военное положение способствовало росту числа изменников, которых охотно принимали оба противоборствующих лагеря. Без учета удельного князя Василия Верейского, а также Михаила Тверского, Ивана Рязанского и членов их дворов, среди них были в том числе члены московских боярских и княжеских фамилий: Борис Игнатьев Образцов, Юрий Елизаров Гусев, позднее Иван Юрлов Плещеев, князья Данила Васильев Хованский[499]499
  Отсутствует в родословной. По сообщению Г. Сафонова, бывшего московского «дворянина», перебравшегося на литовскую службу, он выехал вместе с Е. Дашкевичем (Жизнь князя Андрея Михайловича Курбского в Литве и на Волыни. Киев, 1849. Т. 2. С. 297–298).


[Закрыть], Федор и Михаил Юрьевы Бабичевы, Иван Михайлов Большой Морткин[500]500
  Эмигрантом вряд ли можно считать князя Ивана Львова Борятинского, родственники которого перешли на московскую службу лишь в последнем десятилетии XV в.


[Закрыть]. Трудно определить время появления в Великом княжестве Литовском князя Матвея Микитинича. Скорее всего, он прибыл сюда в свите великой княжны Елены, дочери Ивана III[501]501
  Казакоў А.У. Лёсы маскоўскай знацi ў Вялiкiм княстве Литоўскiм у першай палове XVI ст. // Studia Historica Europae Orientalis = Исследования по истории Восточной Европы: науч. сб. Минск, 2011. Вып. 4. С. 153–155. Внуки князя М. Микитинича претендовали на происхождение от князей Ряполовских, ветви князей Стародубских. В родословной росписи этой фамилии не удается найти для него подходящего места. Стоит отметить, что Ряполовским отмечен в писцовой книге Шелонской пятины конца 1530-х гг. также князь СВ. Голица Голибесовский. Не исключено, что князь М. Микитинич был его близким родственником.


[Закрыть].

Вряд ли допустимо искать во всех этих случаях политическую подоплеку. В начале XVI в. на литовской службе находилось также определенное число и менее знатных «москвичей», некоторые из которых не поддаются даже уверенной идентификации[502]502
  Казакоў А.У. Эмиграцыя знаци… Л. 138–154.


[Закрыть]. Этот процесс имел продолжение и в последующие десятилетия.

Сама ситуация военного времени провоцировала множественные переходы под влиянием момента. Не случайно многие эмигранты (как с московской, так и с литовской стороны) бежали на новое место службы без жен и детей, переход которых вслед за мужьями неоднократно становился потом темой для дипломатических переговоров. Косвенно сделанное наблюдение подтверждается значительным числом обратных переходов. Вернулись на родину «москвитины» Данило, Григорий Унковский, а также Григорий Каргаша и сыновья Наума Ярцова. «Зрадцами», участниками мятежа М. Л. Глинского, являлись Федор Мокевич и его брат Иван Мещерин, а также Остафий. Порука была взята по королевскому дворянину Алеше Животову, намеревавшемуся совершить отъезд с литовской службы. В 1535 г. на московскую службу выехали многие отъехавшие ранее дети боярские[503]503
  Казакоў А.У. Там же. Л. 142–144, 147, 148, 152; Кром М. М. «Вдовствующее царство»… С. 116.


[Закрыть].