Текст книги "Служилые элиты Московского государства. Формирование, статус, интеграция. XV–XVI вв."

Под прямое управление Москвы к моменту смерти Ивана III перешел ряд крупных городов, населению которых необходимо было сделать выбор о своей дальнейшей судьбе. Часть местных князей и бояр сохранила верность литовским князьям и покинула свои земли. Другие вынуждены были признать власть «государя всея Руси». Многие из них со временем, в соответствии с проводимой политикой по закреплению на завоеванных территориях, были переведены на новые места службы. Всего в распоряжении Ивана III должно было оказаться несколько сотен служилых людей, хотя не исключено, что по примеру новгородских и псковских бояр многие из них не смогли подтвердить на новом месте службы свой прежний социальный статус.

Уже в конце XV в. можно обнаружить следы некоторых из них в центральных уездах страны. Очень вероятно, что одним лицом были мценский боярин Луня, на которого в 1498 г. жаловались мценские бояре, и Лунь Данилов Мечнянинов, получавший жалованные грамоты от Ивана III, а затем и его сына Юрия Дмитровского. Как следует из сообщения посольской книги, захват Луня «з женою и с невесткою и з детми» произошел в 1492 г. В том же году (1492/1493 г.) по родословной он вместе с сыновьями Иваном, Селиваном и Игнатием получил владение в Дмитровском уезде[504]504
  Сб. РИО. Т. 35. С. 267–268; Темушев В. Н. Первая московско-литовская пограничная война 1486–1494. М., 2013. С. 71; Антонов А. В. Родословные росписи. М., 1996. С. 220.


[Закрыть]. Позднее Иван Мечнянинов перебрался в близкий к Мценску Рязанский уезд.

Из Вязьмы были выселены князья Вяземские и Козловские. В 1506 г. князь Ю. Л. Козловский был волостелем в Бежецком Верхе. Здесь же помещиком был его сын Федор. Позднее, возможно в связи с передачей Бежецкого Верха в удел Дмитрия Углицкого, Козловским были пожалованы села в Романовском и Муромском уездах. Вяземская рубрика Дворовой тетради 1550-х гг. XVI в. показывает, что местные дворовые дети боярские представляли пришлые фамилии. Единственное возможное исключение в вяземской рубрике – Маршалковы[505]505
  Бенцианов М. М. «Князья, бояре и дети боярские»… С. 148–150.


[Закрыть].

Та же картина вырисовывается при анализе дорогобужской и бельской рубрик этого источника. Менее определенно можно говорить о рядовых детях боярских, среди которых могли быть потомки местных бояр. В. Б. Кобрин на основании топонимических данных считал выходцами из вяземских бояр Волженских, Коковинских, Здешковских и Лосминских. Здешковские и Лосминские были, скорее, потомками смольнян. Вполне вероятно, что число вязьмичей можно пополнить за счет Великопольских, фамилия которых могла быть связана с названием вяземского села Великое Поле. Подобный метод без подтверждения актовыми и генеалогическими данными является достаточно условным. Тем не менее примечательно, что представители указанных фамилий получили поместья неподалеку от Вязьмы: Волженские и Коковинские – в Можайском уезде, вобравшем в себя несколько вяземских волостей, а Великопольские – в Ржевском[506]506
  Кобрин В. Б. Власть и собственность… С. 123–124.


[Закрыть]. Писцовая книга Торопецкого уезда конца 1530-х – начала 1540-х гг. показывает, что владения здесь из местных землевладельцев сохранили только Роздеришины. Правда, уровень развития служилого землевладения в Торопецком повете, как и в соседних «чернокунских» волостях (Буйцы и Лопастицы) Новгорода, видимо, был не слишком высоким. В пограничных конфликтах не упоминались торопецкие бояре. В Казариновской волости владения принадлежали витебским боярам, возможно, на правах кормлений (по мнению В. Н. Темушева, она относилась к Витебску)[507]507
  ПКНЗ. Т. 4. С. 559–561; Темушев В. Н. Первая московско-литовская пограничная война… С. 70.


[Закрыть].

Сама упомянутая торопецкая писцовая книга не содержит упоминаний о прежних литовских владельцах, хотя имена крестьян, держателей тех или иных деревень при «прежних писцах», в том числе, видимо, описания князя С. Курбского (после 1503 г.), встречались здесь постоянно. Определенные боярские земли здесь все-таки должны были существовать. Позднее несколько торопецких бояр: Нефед, Михалко и Алексей Теребужский – получали пожалования от Александра Казимировича взамен потерянных земель[508]508
  Сб. РИО. Т. 35. С. 35; Кром М. М. Меж Русью и Литвой… С. 53.


[Закрыть].

Выселение затронуло также князей Мезецких. Поместье в Можайском уезде получил князь Василий Швых Одоевский[509]509
  Зимин А. А. Формирование… С. 135; ТКДТ. С. 184; ДДГ. № 96. С. 396, 397.


[Закрыть]. Постепенно владения за пределами родовых «отчин» приобретали и другие верховские князья.

Очевидно, сразу после перехода к Ивану III князю В. И. Шемячичу был пожалован Малый Ярославец или хотя бы некоторые малоярославецкие села. В 1505 г. был проведен разъезд владений этого князя с землями Троице-Сергиева монастыря[510]510
  АСЭИ. Т. 1. № 659. С. 584–586.


[Закрыть]. Малый Ярославец после этого еще несколько раз менял свою владельческую принадлежность. В 1508 г. он был передан «в отчину» князю М. Л. Глинскому, который потерял его после своей опалы в 1514 г. Этот город вновь стал достоянием В. И. Шемячича, который, однако, также в 1523 г. был «поиман». Трудно сказать, в какой промежуток времени состоялись раздачи на территории Малоярославецкого уезда «Шемячичевским» служилым людям. Скорее всего, это произошло уже после 1514 г., что объясняет нахождение среди них Михалчуковых, потомков смоленских бояр. Михалчуковы были отмечены также среди литвы дворовой по Можайску.

Отдельной группой «Шемячичевские» были зафиксированы по этому городу в Дворовой тетради. Скорее всего, из Малого Ярославца происходили также коломенцы Козловы «Шемячичевские» и Микулины Грековы – от «человека» В. И. Шемячича Микулы Грека. К названным лицам за счет использования данных писцовой книги конца 1580-х гг. (использовала в качестве приправочной описание С. Ф. Пильемова 1540-х гг.) можно добавить еще несколько имен: Юхно Терпигорева, Тимофея Васильева Износкова, вероятно, также Андрея Янова и Бориса Третьякова Рагозина[511]511
  РГАДА. Ф. 1209. Оп. 1. Кн. 539. Л. 11 об., 347, 653, 669 об.


[Закрыть].

Князю С. И. Стародубскому какое-то время принадлежала волость Хотунь, где также могли осуществляться раздачи земель его служилым людям[512]512
  Зимин А. А. Формирование… С. 138.


[Закрыть].

Трудно сказать определенно, когда на московской службе появились князья Кропоткины. Часть из них служила в Великом княжестве Литовском. В самом конце XV в. сыновья Александра Кропоткина получили новгородские поместья, а затем вошли в состав сформированного здесь из местных помещиков воеводского корпуса.

Стоит заметить, что значительное число местных землевладельцев осталось на своих местах. На правах служилых князей действовали В. И. Шемячич и С. И. Стародубский, князья Воротынские, Одоевские, Белевские, Трубецкие. Отдельная служилая корпорация была создана для князей Мосальских. Сохранили свои вотчины также князья Волконские. Пример с Мосальскими был достаточно показательным для характеристики проводимой политики. После окончания войны 1500–1503 гг., по итогам которой Мосальск отошел на московскую сторону, часть представителей местной династии (старшей линии) продолжала находиться на литовской службе. Они, очевидно, должны были потерять свои владения в родовом княжестве. Трудно определить время их появления на службе у московских князей. Этот переход произошел уже после 1508 г. Семен Михайлов Старый Мосальский получил в этом году привилей на службы в Смоленском повете. Его брат Василий Литвин «до Москвы втек» (между 1521 и 1534 гг.). В местническом деле 1572 г. его сын князь Василий Литвинов указывал, что он «родился в Литве»[513]513
  Бранденбург Н. Е. Род князей Мосальских. СПб., 1892. С. 28–32; Блануца А.В, Ващук Д. П. Князивський рид Масальських за матерiалами Литовськоi метрики (середина XV – перша половина XVI ст.) // Український історичний журнал. 2007. № 4. С. 42–43; Кобрин В. Б. Из истории местничества XVI в. // ИА. 1960. № 1. С. 219.


[Закрыть]. Характерно, что обе ветви князей Мосальских Литвиновы и Кольцовы позднее были известны как мосальские вотчинники. В. В. Литвинов-Мосальский в упомянутом местническом деле с Р. В. Олферьевым-Нащокиным именовался «Иванинским». Это определение явно было связано с мосальской волостью Иванино. Очевидно, измена для их предков была вознаграждена возвращением конфискованных «дольниц». В завещании Ивана Грозного упоминается треть Мосальска «Володимерская Всеславля», находившаяся под прямым управлением московского правительства. Эта треть, очевидно, ранее принадлежала князю Владимиру Юрьевичу Мосальскому, потомки которого в полном составе служили в Великом княжестве Литовском. Остальные части Мосальска, видимо, принадлежали представителям местной династии[514]514
  БК. С. 110; РГАДА. Ф. 1209. Оп. 1. Кн. 252. Л. 6; Кобрин В. Б. Из истории местничества… С. 217.


[Закрыть].

Более того, Мосальские и Волконские ощутимо повысили свой статус. Очень вероятно, что многие из них прежде находились на службе у князей Воротынских и не пользовались княжескими правами[515]515
  Кром М. М. Меж Русью и Литвой… С. 50–53; Шеков А. В. Верховские княжества… С. 162–171. В местническом Р. В. Олферьев ставил на место своего соперника В. В. Литвинова-Мосальского: «Мосальские, государь, князи служили Воротынским князем: князь Иван Колода Мосальской служил князь Ивану Воротынскому, были ему приказаны собаки; да иные Мосальские князи служили у них же».


[Закрыть]. Сам Мосальск в дипломатической переписке фигурировал как владение князя Семена Федоровича Воротынского. Таким образом, для многих порубежных князей, бежавших от московского «сюзеренитета», создавался стимул для смены служебной принадлежности. Декларируемая Иваном III ориентация на «старину», сыгравшая важную роль в переходах на его сторону верховских князей, очевидно, продолжала сохранять свое значение и в последующие десятилетия. В этих условиях чрезмерно активная ломка сложившейся системы землевладения вряд ли отвечала интересам московского правительства.

Согласно данным Дворовой тетради, поблизости от родовых центров служили князья Борятинские и Перемышльские-Горчаковы (Калуга и Таруса). По Воротынску значились князья Хотетовские, некоторые из которых, возможно, также прежде служили местным князьям. Яков Хотетовский (без титула) в 1509 и 1510 гг. упоминался в поземельных актах Бежецкого уезда. Его появление здесь могло быть связано с пожалованием соседнего Козельска Семену Калужскому, владевшему Бежецким Верхом[516]516
  ТКДТ. С. 164, 169, 170, 172; АРГ. № 57. С. 60.


[Закрыть].

Иван III в своем завещании распоряжался двумя третями Воротынска, переданными старшему сыну – Василию III. С этих земель служили отмеченные в Дворовой тетради Капустины и Савины. Обе эти фамилии происходили от бояр воротынских князей, сохранивших за собой в неприкосновенности свои земли[517]517
  ТКДТ. С. 172; Шеков А. В. Указ. соч. С. 173–174.


[Закрыть]. Очень вероятно также родство бояр Григоревичей и позднейших воротынских детей боярских Григоровых. С Серпейском были связаны Комынины. Их однофамилец в 1498 г. находился на службе у княгини Алены Говдыревской (владения неподалеку от Серпейска) и грабил пограничные литовские земли. Вотчины возле Козельска (смоленские волости) еще в 1490-х гг. принадлежали Нарышкиным. Их родственники служили в середине XVI в. по близким Тарусе и Боровску. По Боровску был отмечен также Третьяк Михайлов Висковатый, вероятный родственник мечнянина Васюка Висковатого, упомянутого в 1492 г.[518]518
  Сб. РИО. Т. 35. С. 247; ТКДТ. С. 164–165; Сб. РИО. Т. 35. С. 66, 136.


[Закрыть] В последних случаях переселения, если они действительно были, совершались на сравнительно небольшие расстояния, тем более что последующие территориальные расширения значительно отодвинули западные границы страны.

М. М. Кром отметил большое число брянских бояр, оставшихся на литовской службе после захвата Брянска. Часть местных землевладельцев осталась, однако, на московской службе и была связана с Брянским уездом в последующие десятилетия. В десятне 1584 г. среди брянчан были отмечены представители Пролысских и Мясоедовых, вероятные родственники которых фигурировали в качестве брянских бояр в конце XV в. Соблазнительно было бы включить в это число и Безобразовых, но представители этой фамилии, скорее всего, были выходцами из центральных уездов. В брянский Свенский монастырь вклад был сделан Иваном Беляницыным Безобразовым, вероятным потомком Беляницы Безобразова, одного из детей боярских Дмитрия Углицкого. Беляницыны-Безобразовы известны были в Боровском, Малоярославецком и Можайском уездах[519]519
  Станиславский А. Л. Роспись детей боярских… С. 300, 301; Кром М. М. Меж Русью и Литвой… С. 233–236; Вкладная книга брянского Свенского монастыря. С. 30.


[Закрыть]. Еще несколько фамилий из этой десятни были характерны только для Брянского уезда, что косвенно подтверждает их местное происхождение. Позднее подобная ситуация в значительно больших масштабах повторилась на территории Смоленской земли. Можно констатировать, что состав землевладельцев значительной части новоприсоединенных земель не подвергся радикальным изменениям.

Несмотря на кажущуюся внушительность числа новых «слуг» московских великих князей конца XV в. проблема их адаптации в созданную служебную систему не сталкивалась с заметными трудностями. Пример воротынских бояр, целой группой образовавших новую территориальную корпорацию в составе Государева двора, показывает, что в этом случае действовали отработанные принципы. Закрепление новых территорий достигалось здесь великокняжеской властью, в том числе за счет привлечения на свою сторону местной знати. С другой стороны, переселенные в другие части страны лица вливались в состав существующих там объединений служилых людей.

Заинтересованность в именитых выходцах из Великого княжества Литовского в Москве была достаточно велика[520]520
  Наоборот, в Великом княжестве Литовском эмигрантам было трудно занять высокое положение (Казакоў А.У. Лёсы маскоўскай знацi… С. 165–166).


[Закрыть]. Именно это обстоятельство приводило к принуждению пленников, захваченных в ходе пограничных столкновений, переходить на свою службу. Наиболее известным из них был князь Константин Иванович Острожский. Московское подданство принял в итоге также бывший путивльский наместник князь Богдан Федорович Глинский. Литовская сторона в дипломатических переговорах считала московскими пленниками также Якуба Ивашенцова и Семена Жеребятича. Последний, видимо, попал в плен еще в 1501 г.[521]521
  Сб. РИО. Т. 35. С. 490; ПСРЛ. Т. 12. С. 252; Сб. РИО. Т. 41. С. 328, 345.


[Закрыть] Характерно, что новые «слуги» были задействованы московским правительством на первых порах в ведении военных действий на литовском направлении.

За пределами круга служилых князей некоторые из нововыезжих вошли в элиту московской аристократии. Князья Пронские, например, ветви Дмитрия Андреевича Сухорукова, уже в первом десятилетии XVI в. получали разрядные назначения, а вскоре пополнили собой Боярскую думу. Не последнюю роль в этом стремительном спурте сыграли, видимо, родственные связи. Князь Иван Дмитриевич Пронский был женат на дочери Ивана Владимировича Головы Ховрина, породнившись через этот брак не только с семьей московских казначеев, но также с влиятельными князьями Холмскими, Патрикеевыми, Одоевскими, не говоря уже о целой плеяде менее значительных семей. Воеводские назначения получали также князья Мезецкие[522]522
  Зимин А. А. Формирование… С. 116–117, 135–136, 271–273.


[Закрыть]. Не обойдены вниманием были также князь К. И. Острожский и Е. Дашкевич.

Эйфория от появления на своей службе ряда видных лиц скоро прошла. В 1507 г. на московско-литовской границе находился князь К. И. Острожский, который, воспользовавшись случаем, бежал в Литву. Непродолжительной оказалась и служба здесь упомянутого ранее Евстафия Дашкевича. В 1508 г. он был послан на встречу с М. Л. Глинским. В том же году он присягнул Сигизмунду Казимировичу (бежал в Друцк с отрядом из 200 (?) человек). Оба этих персонажа в дальнейшем играли заметную роль в московско-литовском противостоянии. К. И. Острожский в 1514 г. стал триумфатором битвы под Оршей, а Е. Дашкевич вместе с крымцами участвовал в походе на Москву 1521 г. и в последующей осаде Рязани.

Разочарованием стал неудавшийся мятеж князя М. Л. Глинского. И дело было не только в отсутствии территориальных приобретений, который он мог бы принести. Декларируемая широкая поддержка местного населения, подогреваемая лозунгами о защите православия, привела в итоге к выезду всего нескольких десятков лиц, военный потенциал многих из которых оценивался впоследствии весьма невысоко. В 1522 г. во время переговоров о мире послам В. Г. Морозову и А. Н. Бутурлину была сделана инструкция о возможном размене пленными. Учитывая большое число представителей знатных фамилий в литовском плену (особенно после злополучной битвы под Оршей 1514 г.), они могли пойти навстречу требованиям представителей Сигизмунда Казимировича о выдаче им некоторых соратников М. Л. Глинского. Все они были разделены на две группы: те, кого нельзя было отдавать ни в коем случае («отговаривати накрепко»), и остальные. К первой группе, кроме самого князя М. Л. Глинского, были отнесены только Михаил Семенов (Александров), Якуб Ивашенцов, Петр Фурс и их «братья». Теоретически рассматривалась также даже вероятность выдачи племянников этого опального вельможи[523]523
  Сб. РИО. Т. 35. С. 661, 663.


[Закрыть]. Многие другие его соратники остались на литовской службе, где сумели получить прощение за свою измену: князья Федор и Андрей Лукомские, Богуш Заранкович, земянин Иван Немирич, Федор Колонтаев. В последнем случае тем не менее в Москву выехали его жена и дети: «великие шкоды впад, иж он сам был в руках в того здрайцы нашого князя Михаила Глинского, и оттоль въехал, а жону и дети там зоставившь». «Зрадцою» был также его родственник Богдан Колонтаев[524]524
  Кром М. М. Меж Русью и Литвой… С. 126, 128; LM. Kn. 8. P. 262–263, 270, 373. Б. Заранкович «ездил зрадцою з Николским».


[Закрыть].

Всего же из когорты связанных с М. Л. Глинским лиц (уже после 1508 г. московской стороной было вытребовано разрешение на выезд для его братанича Зверя Зверева) лишь несколько человек получали впоследствии разрядные назначения. Среди них Якуб Ивашенцев, Михаил Андреев Зверь (вероятно, одно лицо с упомянутым ранее Зверем Зверевым) и князья Дмитрий и Василий Жижемские (только с 1532 г.). При этом, по крайней мере, Василий Никольский, королевский писарь, не задержался на службе у Василия III. Уже в 1511 г. им «презвитером Никольским» по повелению сербского воеводы Стефана Якшича, родственника Глинских, при дворе которого он, видимо, и нашел свое пристанище, было составлено «Сказание о исхождении Святого Духа». Вернулся в Литву и Ульрих Шелендорф, сборщик податей М. Л. Глинского[525]525
  Русина Е. В. Знакомый незнакомец: Василий Никольский en famille // Славяноведение. 2000. № 2. С. 69–74; Kronika Polska, Litewska, Zmodzka i Wszystkiej Rusi Macieja Stryjkowskiego. Wydanie nowe, będące dokładnem powtorzeniem wydania pierwotnego krolewieckiego z roku 1582. Warszawa, 1846. T. 2. S. 351.


[Закрыть].

Уже в 1514 г. сам М. Л. Глинский был обвинен в связях с королевским двором (небезосновательно) и отправлен в заточение. Очевидно, в измене были обвинены и некоторые близкие к нему лица. В 1515–1516 гг. «сидел поиман» Дмитрий Жижемский, который в это время занимался перепиской книг. В 1515 г. было выдано несколько жалованных грамот на владения в Можайском и Медынском уездах. Предшествующими владельцами в них были указаны князья Александр Иванович Мамаев и Василий Львович Глинские, а также Семен Царевский и Денис Васильев, «люди» М. Л. Глинского[526]526
  Усачев А. С. Об одном нетипичном случае переписки книг в России XVI в. // Вспомогательные исторические дисциплины в современном научном знании. М., 2016. С. 497–499; АСЗ. Т. 1. № 152. С. 125.


[Закрыть].

Похоже, репутация соратников М. Л. Глинских была серьезно подпорчена, что наложило свой отпечаток на отношение к остальным выходцам из Великого княжества Литовского, тем более что в 1514 г. был раскрыт пролитовский заговор в недавно захваченном Смоленске, в котором были замешаны некоторые виднейшие представители смоленского боярства[527]527
  Кром М. М. Меж Русью и Литвой… С. 208–209.


[Закрыть]. После неудачи в Оршанской битве 1514 г. вернулся на литовскую службу князь Михаил Иванович Ижеславский (Мстиславский). Не случайно донос Федора Крыжина в 1523–1524 гг. о намерении бежать в Литву нескольких детей боярских из числа «литвы» (Федора Каргашина, Щукиных и их племянника Ивана Белого) вызвал серьезное расследование, материалы которого отложились в государственном архиве. Стоит добавить, что упомянутые здесь Щукины были охарактеризованы как «Глинского люди». Слугой Глинских был, вероятно, и сам Ф. И. Крыжин. Трое Крыжиных выехали вместе с М. Л. Глинским в 1508 г. в Москву[528]528
  Государственный архив России XVI столетия: опыт реконструкции. Ч. 1. М., 1978. С. 47, 149; АСЗ. Т. 4. № 502. С. 386–388; Зимин А. А. Новое о восстании М. Глинского в 1508 г. // СА. 1970. № 5. С. 72.


[Закрыть].

Зачастую в течение нескольких десятилетий некоторые семьи по нескольку раз успевали отметиться на службе у противоборствующих сторон. Князь Б. Ф. Глинский, например, был захвачен в Путивле в 1500 г., а затем вынужденно присягнул Василию III. Его сын Владимир находился с отцом на московской службе. В 1527 г. он выехал в Литву, однако затем около 1540 г. вновь переметнулся к ее противникам. Сын В. Б. Глинского Богдан и жена при этом остались на месте. Стоит отметить, что примерно в это же время «до Москвы втек» князь Петр Горчак. Это, скорее всего, князь Петр Федоров Горчак Капуста, который незадолго до этого обратился к В. Б. Глинскому с иском о признании его прав на отцовское наследство[529]529
  Бычкова М. Е. Русско-литовская знать… С. 296–297; LM. Vilnius, 2007 (1540–1543). Kn. 231. № 165. P. 151.


[Закрыть].

Неудивительно, что многие литовские выходцы первых двух десятилетий XVI в. целенаправленно переводились в восточные уезды, на казанское направление военных действий. В этом отношении не было особой разницы между ними и, например, представителями «изменного» новгородского боярства. С течением времени из этих выходцев была сформирована группа так называемой «литвы дворовой», представленной сразу в нескольких рубриках Дворовой тетради. Несмотря на то что этот документ является единственным целостным источником, свидетельствующим о ее существовании (в Тысячной книге 1550 г. как «литвин» был обозначен Яцкой Булгаков Захарьин), вряд ли приходится сомневаться в длительном функционировании этой группы. Помимо «литвы дворовой» по логике должна была существовать и «литва городовая». Упоминание о последней группе содержалось в упомянутом деле Ф. И. Крыжина и Щукиных: «велел всей литве быти у собя», «обыщи того детми боярскими муромцы и литвою всеми». Можаичи и «с литвою» упоминались в разряде казанского похода 1549 г. В родословной Полтевых упоминается несколько человек, которые «в 7045 году книге написаны в Ярославле Литвою», хотя в этом случае речь могла идти о Дворовой тетради[530]530
  АСЗ. Т. 4. № 502. С. 387–388; Роспись. С. 226; РГАДА. Ф. 286. Оп. 1. Кн. 241. Л. 486.


[Закрыть].

«Литва дворовая» неоднократно фигурирует в различных исторических работах, хотя и не получила сколько-нибудь подробного исследования. Чаще всего ее упоминания имеют эпизодический характер. Судя по всему, эта группа была создана в 1514 г., после опалы М. Л. Глинского. При этом попадание в ее состав имело вполне определенные хронологические рамки. Помимо «литвы дворовой» в Дворовой тетради встречалась категория «нововыезжие». Среди них были представлены выходцы из Великого княжества Литовского, появившиеся на московской службе в 1540—1550-х гг., которые, однако, уже не приписывались к «литве». В поземельных актах конца 1530-х гг. и в можайской писцовой книге фигурировали также «смольняне». В качестве «мстиславца» в жалованной грамоте, выданной его вдове в 1546 г., упоминался Карп Клишков[531]531
  АСЗ. Т. 4. № 188. С. 143.


[Закрыть]. Наконец, уже в 1540-х гг. известны были «паны». Все эти группы не сливались с «литвой» и, видимо, были образованы в более позднее время.

Единственным примером возможного позднего проникновения в состав «литвы» является «литвин» Яков Бухвалов, записанный в Дворовой тетради по Дмитрову. Дмитров, столица удельного княжества, перешел в великокняжеское ведение только в 1533 г. Впрочем, он мог быть переведен сюда уже после этого события. В соответствии с родословной росписью Яков Дмитриев Бухвалов (выехал в «7030 году» (1521–1522 гг.) «испомещен был во Ржеве Володимерове да в Дмитрове»[532]532
  Родословные росписи тверской аристократии. С. 234.


[Закрыть].

В состав «литвы дворовой» вошли соратники и слуги М. Л. Глинского, к которым было добавлено значительное число других выходцев из Великого княжества Литовского, в первую очередь выселенных смоленских бояр. С момента своего выезда некоторые спутники и слуги М. Л. Глинского, персональный состав которых не удается восстановить в полной мере, кроме Медыни и Малого Ярославца, выделенным ему и его братьям в «вотчину» (соседний Боровск в кормление), обосновались и на некоторых других территориях. Уже говорилось о переходе в 1514 г. владения (поместья?) князя А. И. Мамаева Глинского в другие руки. Тем не менее опала 1514 г. вызвала, видимо, серьезное перемещение представителей этой группы. По Медыни и Малому Ярославцу в Дворовой тетради были отмечены из их потомков только несколько человек: Василий Михайлов Гагин, Федор и Иван Михайловы Дрожжины, князь Михаил Васильев Жижемский, братья Колонтаевы. К этому числу можно добавить Никиту Семенова Приезжего, одного из помещиков (прежний владелец порозжего поместья в писцовой книге конца 1580-х гг.) Медынского уезда. Его однофамилец Иван Приезжий был сыном боярским М. Л. Глинского[533]533
  ТКДТ. С. 206–208; ПКМГ. М., 1877. Ч. 1. Отд. 2. С. 844.


[Закрыть].

Потомки других соратников этого князя были разбросаны по другим уездам. По Переславлю-Залесскому – Федор Андреев Фурс и братья Брянцовы (Александровы?), по Костроме и Серпухову – князь Данила Андреев Друцкий, по Юрьеву – Тимофей Иванов Матов. Якубу Ивашенцеву принадлежали владения в Ростовском уезде. «Людьми» Глинского были Щукины и Крыжины (не попали в число дворовых детей боярских), служившие с муромских поместий. Упоминание в их «деле» воеводы Ф. Ю. Щуки Кутузова «на Толстике» показывает, что они очутились здесь ранее 1519 г., когда эта его служба была отмечена в разрядных книгах[534]534
  ТКДТ. С. 141, 150, 153, 164; Стрельников С. В. Землевладение в Ростовском крае… С. 106; АСЗ. Т. 4. № 502. С. 386; ПЛ. Вып. 2. С. 168.


[Закрыть]. Примечательно, что все эти персонажи оказались рассредоточенными по разным уездам, на значительном удалении друг от друга.

Более сложным является вопрос о других представителях этой группы. Уже говорилось о смоленских боярах, большая часть которых оказалась на московской службе после присоединения Смоленска в 1514 г. Первые жалованные грамоты, фиксирующие начавшееся переселение смольнян, относились к 1515–1516 гг.[535]535
  П. Г. Марину (Маринину), В. Я. Демьянову (Демьяновичу), Д. И. Мирославичу, князю М. Романовскому (Козекину).


[Закрыть] Несмотря на получившее в историографии убеждение о «перетряхивании» состава местных землевладельцев, многие из них сохранили свои владения в пределах Смоленской земли, образовав многочисленную категорию земцев, позднее влившихся в число местных детей боярских[536]536
  Бенцианов М. М. «Князья, бояре и дети боярские»… С. 164–165, 173–176.


[Закрыть].

Переселения, особенно на первых порах, сопровождались соблюдением всех необходимых формальностей. Стоит отметить, что в жалованных грамотах смоленским боярам присутствовал полный великокняжеский титул, как в дипломатических документах и в жалованной грамоте, выданной ранее Смоленской земле (в том числе «Смоленский»). Всего известно несколько таких грамот: князю Михаилу Романовскому, Павлу Марину, Федору и Ивану Глебовым (позднее, чем остальным лицам), Василию Демьяновичу, Дмитрию Мирославичу, Василию Алексееву с сыном[537]537
  Собрание государственных грамот и договоров… Т. 1. № 50. С. 44–45; АСЗ. Т. 1. № 32. С. 32; № 148. С. 411; № 152. С. 125–126; АСЗ. Т. 3. № 111. С. 97; АРГ. № 119. С. 120; № 134. С. 131.


[Закрыть].

В жалованных грамотах литовским выходцам более раннего времени, например князьям Юрию и Семену Львовым Козловским 1510 г., упоминался лишь сокращенный титул («князь великий Василей Иванович всеа Русии»)[538]538
  АСЗ. Т. 4. № 216. С. 160.


[Закрыть]. Смоленские бояре, таким образом, признавались субъектами договорных отношений. Подобным образом оформлялись жалованные грамоты некоторым татарским князьям в Мещере и на Вятке.

Эта особенность, скорее всего, была обусловлена наличием особой жалованной грамоты, выданной Василием III, Смоленской земле, которая сохраняла свое значение. Требование этой грамоты «розводу никак не учинити» приводило к необходимости обеспечить компенсацию за изымаемые у смоленских князей и бояр земли, придавая «выводам» видимость добровольного характера. Многие из них получили земли на правах вотчин (Д. И. Мирославич, В. Т. Алексеев). В 1540-х гг. вотчина в Можайском уезде принадлежала также князю Семену Коркодинову. Позднее вотчинами в Медынском уезде владели Полтевы, Спиридоновы, Петелины (Петлины), Босины, Александровы и Здешковские[539]539
  Кобрин В. Б. Власть и собственность… С. 75; АРГ. № 119. С. 120; № 134. С. 131; РГАДА. Ф. 1209. Оп. 1. Кн. 10815. Л. 106 об.; ПКМГ. Ч. 1. Отд. 2. С. 851, 852.


[Закрыть]. Примечательным является и выбор Медынского уезда для испомещения большого числа смольнян. Дело было не только в том, что после опалы князя М. Л. Глинского здесь появились свободные земли для новых раздач. В Медынский уезд, территория которого значительно разрослась в конце XV в. после систематического давления на порубежные литовские земли, вошли вотчины некоторых смоленских бояр. Среди них были Полтевы. Несмотря на переселение названной в московско-литовском договоре ветви медынских вотчинников Филипповых-Полтевых в Ярославль, представители этой фамилии остались в Медыни. По этому городу в Дворовой тетради был отмечен Григорий Иванов Полтев, а среди порозжих медынских земель встречалась вотчина Дмитрия Полтева. Встречались Полтевы и среди медынских помещиков 1580-х гг. При этом медынцы этого времени Роман и Иван Григорьевы Полтевы по родословной были потомками второго сына упомянутого Филиппа Полтева Федора[540]540
  ТКДТ. С. 207; ПКМГ. Ч. 1. Отд. 2. С. 836, 848; РГАДА. Ф. 286. Оп. 1. Кн. 241. Л. 486–487 об.


[Закрыть].

Кроме того, в составе «литвы дворовой» упоминаются некоторые другие литовские выходцы, в том числе оказавшиеся в Москве в более раннее время. Среди них были князья Вяземские, Козловские, а также Семен Александров Гнездиловский[541]541
  Земли князя Александра Гнездиловского упоминались в завещании Ивана III.


[Закрыть]. Трудно определить причины их попадания сюда, притом что остальные представители Великого княжества Литовского были расписаны по «городам» с обычными детьми боярскими, без какого-либо выделения их статуса. Относительно Козловских, возможно, сыграло свою роль присутствие в 1508 г. среди «слуг» М. Л. Глинского Ивана Козловского, родные братья которого к этому времени уже находились на московской службе. Характерно, что все представители другой ветви Козловских, служившие по Костроме, не включались в состав «литвы дворовой»[542]542
  Зимин А. А. Новое о восстании… С. 72.


[Закрыть]. В эту группу не входили также романовцы Федор Семенов и Андрей Федоров Козловские.

Некоторые из Вяземских имели владения в Малоярославецком уезде (выехали вместе с М. Л. Глинским?), что могло способствовать зачислению и других их представителей в число «литвы». К слову сказать, некоторые переславцы Вяземские (Александр Глухой и, видимо, его брат Михаил Черный) не служили по этому списку. Князь М. И. Черный в 1519 г., когда еще продолжалась опала для М. Л. Глинского и его приближенных, был одним из воевод «на берегу»[543]543
  РГАДА. Ф. 1209. Оп. 1. Кн. 539. Л. 156, 254 об., 388, 730; РК 1475–1605. Т. 1. Ч. 1. С. 159.


[Закрыть].

Примеры Вяземских, Козловских и Друцких, служивших по разным спискам, свидетельствуют об изначально индивидуальном характере зачисления в состав «литвы дворовой» для представителей некоторых фамилий, которые, вероятно, имели определенную свободу выбора: служить в составе этой группы или непосредственно в составе местных служилых корпораций. Второй вариант со временем приобретал все большее распространение.

К «литве» были приписаны некоторые пленники, избравшие московскую службу, например Семен Жеребятич[544]544
  В Дворовой тетради по Малому Ярославцу числился князь Б. Ф. Глинский. Он же, вероятно, встречался в тексте малоярославецкой писцовой книги. Как показал С. Келембет, это – полный тезка бывшего путивльского наместника, принадлежавший, однако, к другой линии Глинских (Келембет С. Князи Глинськи: Рання iсторiя роду // Сiверянський лiтопис. 2019. № 3 (147). С. 24–25).


[Закрыть]. Определенную часть представителей этой группы составили также новокрещены – еврей Яков Исаков Жидовинов (Новокрещенов) и татары (литовские?) Иван Казак и Азбедреев. Для остальных лиц, фигурировавших в Дворовой тетради под рубриками «литва дворовая», не удается определить обстоятельства их появления в Москве.

Очевидно, что при определении круга лиц, получивших привилегированный статус членов Государева двора, московское правительство далеко не всегда руководствовалось сложившейся на их прежнем месте службы иерархией. Вполне вероятно, что среди представленных здесь лиц могли быть потомки путных бояр, щитных и доспешных слуг[545]545
  Кром М. М. Меж Русью и Литвой… С. 212.


[Закрыть], не говоря уже о названном выше крещеном еврее Я. И. Жидовинове. С другой стороны, потомки некоторых смоленских бояр, переселенные в центральные уезды, со временем были вынуждены довольствоваться более скромной ролью. Несмотря на сохранившиеся в родословной росписи Демьяновых упоминания о пожалованиях Василия III, в Дворовой тетради отсутствовали представители этой фамилии. Они, очевидно, служили вместе с городовыми детьми боярскими: «служили по Переяславлю-Залесскому и по Ярославлю». Лишь позднее они сделали карьеру на дьяческой службе[546]546
  Лихачев Н. П. Разрядные дьяки… С. 153–161.


[Закрыть]. Та же судьба ожидала потомков Федора и Ивана Глебовых, хотя в последнем случае они могли и не принадлежать к «литве».

Стоит, видимо, согласиться с мнением М. М. Крома, что наиболее выдающиеся представители смоленского боярства покинули свои земли, переселившись после взятия Смоленска на другие территории Великого княжества Литовского[547]547
  Кром М. М. Меж Русью и Литвой… С. 212.


[Закрыть]. Отчасти, вероятно, по этой причине на московской службе никому из них вплоть до середины XVI в. не удалось добиться сколько-нибудь значимых успехов. Свидетельство родословной о пожаловании в кормление В. Я. Демьяновичу стольничего в Коломне в 1516 г. является единственным примером подобного рода, притом что указанное кормление имело явно второстепенный характер.

Отмеченное наблюдение распространяется и на других представителей «литвы дворовой». Из них всех вплоть до 1540-х гг. разрядные назначения получали только сам М. Л. Глинский и некоторые его сподвижники, а также С. Жеребятичев. Стоит добавить, что Я. И. Ивашенцев держал в кормлении волость Сяма Вологодского уезда. В целом представители этой группы заняли довольно скромное положение, которое не изменилось даже после брака Василия III с Еленой Глинской. Сама она, похоже, не слишком благоволила к своим родственникам и их окружению. Ее амбициозный дядя М. Л. Глинский закончил свою жизнь в заточении (1534 г.). В московском плену в это же время продолжал находиться еще один представитель этой фамилии – князь Юрий Глинский[548]548
  Судебная книга витебского воеводы, господарского маршалка, волковыского и оболецкого державцы М. В. Клочко. 1533-1540 (Литовская Метрика. Книга № 228. Книга судных дел № 9). М., 2008. № 49. С. 109.


[Закрыть].