Текст книги "Полка. О главных книгах русской литературы"

С чего начинается безумие Поприщина?

В первых (октябрьских) записях Поприщин – вполне благополучный обыватель. Даже его комплекс неполноценности проявляется постепенно, исподволь. Единственное яркое проявление ненормальности – в том, что Поприщин «слышит» разговор собачек Меджи и Фидель. Между второй и третьей записью проходит больше месяца. Можно предположить, что всё это время Поприщин работает в доме начальника, встречается с его дочерью, его страсть разгорается всё сильнее и становится заметна окружающим. 6 ноября он изливает душу после разговора с начальником отделения. В эти же дни он начинает своё «расследование» – пытается расспрашивать Меджи, посещает дом, где живёт Фидель, и крадёт «связку… бумажек», которая представляется ему письмами Меджи.

Какое место занимает в повести переписка собак?

Письма Меджи к Фидели – своего рода вставная новелла. Она содержит три уровня. Первый – описание жизни молодой хозяйки и её отца. Здесь совершенно отсутствуют следы специфической оптики Поприщина, весьма приблизительно представляющего себе великосветские «экивоки»; быт Софи и её разговоры с камер-юнкером Тепловым описаны вполне правдоподобно; кроме того, в этой переписке фигурирует сам Поприщин, причём описание его очень далеко от его представления о себе: «Фамилия его престранная. Он всегда сидит и чинит перья. Волоса на голове его очень похожи на сено. Папа всегда посылает его вместо слуги…»

Второй уровень – параллельная история любви Меджи к псу Трезору (пародирующая роман хозяйки):

…У камер-юнкера совершенно гладкое широкое лицо и вокруг бакенбарды, как будто бы он обвязал его чёрным платком; а у Трезора мордочка тоненькая, и на самом лбу белая лысинка. Талию Трезора и сравнить нельзя с камер-юнкерскою. А глаза, приёмы, ухватки совершенно не те. О, какая разница! Я не знаю, ma chère, что она нашла в своём Теплове. Отчего она так им восхищается?

Наконец, третий уровень – «чисто собачьи» переживания, связанные главным образом с пищей и вызывающие у Поприщина особенно сильный гнев: «Чёрт знает что такое! Экой вздор! Как будто бы не было предмета получше, о чём писать». Создаётся впечатление, что собачья переписка действительно существует, что начинающееся безумие в самом деле открыло Поприщину дверь в некий тайный мир – но этот мир тривиален и комичен.

В какой момент Поприщин окончательно сходит с ума?

«Собачья переписка» разрушает иллюзии Поприщина. Он осознаёт всю ничтожность своего положения. Оскорблённое самолюбие постепенно переходит в манию величия («…Разве я не могу быть сию же минуту пожалован генерал-губернатором, или интендантом, или там другим каким-нибудь? Мне бы хотелось знать, отчего я титулярный советник? Почему именно титулярный советник?»). Именно в этот момент его сознание фиксируется на «испанских делах», причём в патологическом преломлении: Поприщин почему-то зацикливается на мысли о том, что где-то существует «настоящий» испанский король (причём это не претендент на престол дон Карлос), который скрывается до поры.

Приёмный покой в Обуховской больнице. 1887 год[600]600
  Приёмный покой в Обуховской больнице. 1887 год. Научная библиотека Академии художеств.


[Закрыть]

После 8 декабря Поприщин внезапно, без всякой внешней мотивации отождествляет себя с «отсутствующим» испанским королём и выпадает из времени и естественного хода вещей. С этого момента все его поступки, естественные и логичные для него (подписывает служебную бумагу «Фердинанд VIII», превращает свой мундир в «мантию» и т. д.), оказываются предельно абсурдными для окружающих. Дом умалишённых в его представлении оказывается Испанией. Всем несоответствиям между своими представлениями и реальностью Поприщин даёт изобретательное толкование: так, побои, которые он получает, воспринимаются им как посвящение в рыцари; затем он предполагает, что его «испытывают», и, наконец, что он «попал в руки инквизиции».

В то же время его бред время от времени (и чем дальше, тем больше) уходит в сторону и теряет логическую связь с основной навязчивой идеей:

Завтра в семь часов совершится странное явление: земля сядет на луну. Об этом и знаменитый английский химик Веллингтон пишет. Признаюсь, я ощутил сердечное беспокойство, когда вообразил себе необыкновенную нежность и непрочность луны. Луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге; и прескверно делается. Я удивляюсь, как не обратит на это внимание Англия. Делает её хромой бочар, и видно, что дурак, никакого понятия не имеет о луне.

Фраза эта представляет собой цепочку алогизмов (начать с превращения полководца Веллингтона в «знаменитого химика»). Но дальнейшие действия Поприщина, в рамках его бреда, логичны: он отправляется в «залу государственного совета» и призывает «бритых грандов» (то есть своих собратьев сумасшедших) «спасать луну».

О чём говорит финал повести?

Заключительная «запись» Поприщина резко отличается от предыдущих. Он теряет всякую самоидентификацию: он уже не чиновник и не король, а жертва, отданная во власть беспощадной стихии, олицетворённое страдание. Он как будто обретает в страдании свою исходную, первоначальную, истинно человеческую природу; он почти становится поэтом:

За что они мучат меня? Чего хотят они от меня, бедного? Что могу дать я им? Я ничего не имею. Я не в силах, я не могу вынести всех мук их, голова горит моя, и всё кружится предо мною. Спасите меня! возьмите меня! дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтеся, кони, и несите меня с этого света! Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего. Вон небо клубится передо мною; звёздочка сверкает вдали; лес несётся с тёмными деревьями и месяцем; сизый туман стелется под ногами; струна звенит в тумане; с одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеют. Дом ли то мой синеет вдали? Мать ли моя сидит перед окном? Матушка, спаси твоего бедного сына! урони слезинку на его больную головушку! посмотри, как мучат они его! прижми ко груди своей бедного сиротку! ему нет места на свете! его гонят! Матушка! пожалей о своём больном дитятке!

Франсуа Жоржин. Хуссейн-Бей, дей Алжира. XIX век.

В повести упоминается алжирский дей Хусейн III. В посмертных публикациях слово «дей» было принято за опечатку и заменено на слово «бей»[601]601
  Франсуа Жоржин. Хуссейн-Бей, дей Алжира. XIX век. Музей истории, Бельфор.


[Закрыть]

Однако этот прорыв к своей истинной сущности, несущий зародыш катарсиса, оказывается временным. Поприщин возвращается к своему тривиальному бреду. Повесть заканчивается нелепым сообщением про «шишку» под носом алжирского дея.

Какое место занимает повесть в творчестве Гоголя?

«Записки сумасшедшего», наряду с «Портретом», «Шинелью», «Невским проспектом» и «Носом», относят к так называемым петербургским повестям Гоголя. Герои всех этих повестей – небогатые представители столичного среднего класса (чиновники, офицеры, художники), страдающие от комплекса неполноценности, социальной неустроенности, одиночества. С каждым из героев происходят гротескные, комичные и зачастую фантастические события, порождённые причудливой стихией столичной жизни. Среди героев есть и раздавленные жизнью «маленькие люди» (Башмачкин), и самодовольные обыватели (майор Ковалёв, поручик Пирогов), и романтики (Пискарёв), и честолюбцы (Чартков). Но лишь Поприщин соединяет в себе все эти типажи.

Если говорить о конкретных перекличках, то в «Записках сумасшедшего» дважды возникает мотив «носа» («мы не можем видеть носов своих, ибо они все находятся в луне» и «у алжирского дея под носом шишка»). По мнению многих исследователей, этот мотив у Гоголя имеет фаллический подтекст, причём он – сквозной для «петербургских повестей» (кроме собственно «Носа» он присутствует также в «Невском проспекте»).

Тема безумия, кроме «Записок сумасшедшего», прямо обозначена только в незаконченной пьесе «Владимир III степени»: её герой в финале (текст которого не дошёл до нас) воображает, что сам превратился в чаемый им орден. Между прочим, судя по описанию, именно этот орден (3-й или 2-й степени) получил отец Софи (это соответствует и его предполагаемому чину – действительный статский советник, и описанию ордена – лента на шее). В юности, в Нежинской гимназии, Гоголь сам симулировал сумасшествие для освобождения от занятий (позднее к такой же форме социальной самозащиты прибегал Хармс). Жизнь Гоголя при этом действительно закончилась, по мнению многих биографов, ментальным расстройством.

Вообще же мотив человека, который принимает себя/выдаёт себя/принимается другими за кого-то более важного и значительного, – сквозной уже для всего творчества Гоголя, включая, конечно, «Ревизора».

Таким образом, «Записки сумасшедшего» в каком-то смысле – узловой гоголевский текст, в котором сходятся многие важные для писателя сюжеты и образы.

Николай Гоголь. «Старосветские помещики»

О чём эта книга?

Престарелые малороссийские помещики, муж и жена Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна Товстогубы, живут душа в душу и ведут хлебосольное хозяйство. Дурная примета пугает Пульхерию Ивановну, и она умирает – идиллии приходит конец, муж ненадолго переживает свою подругу. Самая трогательная повесть Гоголя открывает цикл «Миргород», сразу задавая ему двойственный тон и напоминая о блаженной Аркадии, в которую, увы, тоже проникла смерть.

Дом доктора Трохимовского в Сорочинцах, где родился Гоголь. Из альбома художественных фототипий и гелиогравюр «Гоголь на родине». 1902 год[602]602
  Дом доктора Трохимовского в Сорочинцах. Из альбома художественных фототипий и гелиогравюр «Гоголь на родине». 1902 год. Российская государственная библиотека.


[Закрыть]

Когда она написана?

В 1832 году Гоголь после пятилетнего отсутствия посетил свою родину – село Васильевка[603]603
  Родовое имение Гоголя было основано в конце XVIII века на хуторе Купчинском. Хутор переименовали в Васильевку, по имени отца Гоголя – Василия Афанасьевича. Сегодня родовое имение стало музеем-заповедником Гоголя, а само село получило название Гоголево.


[Закрыть] Миргородского уезда Полтавской губернии. Впечатления от этой поездки легли в основу «Старосветских помещиков», над которыми писатель работает, по-видимому, в конце 1833-го – начале 1834 года (более точная датировка затруднительна). Тогда же он занимается историческими исследованиями, которые превратятся в статью «Взгляд на составление Малороссии», – по плану Гоголя, она должна была стать только вступлением к большой «Истории Малороссии», но тем дело и кончилось: уже весной 1834-го писатель охладел к этому замыслу и сосредоточился на «Миргороде». К этому времени Гоголь – преподаватель истории в женском Патриотическом институте[604]604
  Институт был учреждён в Санкт-Петербурге в 1822 году. Он был основан на базе училища для девочек-сирот, которым ведало Санкт-Петербургское женское патриотическое общество. Находился под покровительством императрицы Елизаветы Алексеевны, а затем – императрицы Александры Фёдоровны, жены Николая I. После революции был закрыт.


[Закрыть] и успешный автор «Вечеров на хуторе близ Диканьки»; читатели интересуются, не напишет ли он новую часть «Вечеров», но Гоголь отказался от этого «вполне сознательно, отнесясь к этой книге как к пройденному этапу»[605]605
  Эйхенбаум Б. М. Комментарии // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: В 14 т. Т. 2. Миргород / Ред. В. В. Гиппиус. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937. С. 683.


[Закрыть]. Несмотря на то что подзаголовком «Миргорода» станет «Повести, служащие продолжением «Вечеров на хуторе близ Диканьки», второй сборник Гоголь отделял от первого – как более «бытовой», более разнообразный в жанровом отношении, просто более зрелый.

Николай Гоголь. 1834 год. Литография Алексея Венецианова[606]606
  Николай Гоголь. 1834 год. Литография Алексея Венецианова. Государственный историко-художественный и литературный музей-заповедник «Абрамцево».


[Закрыть]

Яновщина (Васильевка). Часть села, смежная с усадьбой Николая Гоголя.

Из альбома художественных фототипий и гелиогравюр «Гоголь на родине». 1902 год[607]607
  Яновщина (Васильевка). Из альбома художественных фототипий и гелиогравюр «Гоголь на родине». 1902 год. Российская государственная библиотека.


[Закрыть]

Как она написана?

«Старосветские помещики» – вариация Гоголя на тему идиллии, жанра, в котором главное – описание безмятежной и патриархальной жизни. Соответственно, повесть полна идеализации: всё хозяйство старосветских помещиков исполнено «неизъяснимой прелести», даже если речь идёт о вещах совершенно будничных и даже «низких». Например, «Старосветские помещики» – самый пространный и поэтичный из гоголевских гимнов еде. Вместе с тем в повести очень много иронии, причём она больше связана не с героями повести, а с литературой, правила которой Гоголь расшатывает: например, кошка, убежавшая от Пульхерии Ивановны к диким лесным котам, «набралась романических правил, что бедность при любви лучше палат». Такие комментарии – зримые знаки присутствия в повести рассказчика – с одной стороны, «своего человека», доброго знакомого Товстогубов, с другой – представителя внешнего мира. В результате «Старосветские помещики» – это и поэтизация пасторального быта, и констатация его неизбежной гибели.

Владимир Орловский. Вид на Украине. 1883 год[608]608
  Владимир Орловский. Вид на Украине. 1883 год. Рыбинский государственный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник.


[Закрыть]

Что на неё повлияло?

Прежде всего – непосредственные малороссийские впечатления и воспоминания. В частности, возможными прототипами героев повести называли деда и бабку Гоголя и кого-то из его знакомых миргородских стариков – семейство Зарудных или семейство Бровковых[609]609
  Там же. С. 698.


[Закрыть]. Историю о кошке, напугавшей Пульхерию Ивановну, Гоголь взял из рассказа своего друга – великого актёра Михаила Щепкина: подобный случай произошёл с его бабкой. Щепкин, прочитав повесть, шутя сказал Гоголю: «А кошка-то моя!» – на что Гоголь отвечал: «Зато коты мои!» (он имел в виду диких лесных котов, к которым в повести убежала помещичья кошка). Разорение имения Товстогубов – отголосок гоголевской поездки в Васильевку: «Признаюсь, мне очень грустно было смотреть на расстроенное имение моей матери».

Важнейший литературный претекст «Старосветских помещиков» – миф о Филемоне и Бавкиде, рассказанный Овидием в «Метаморфозах»; возможно, Гоголь учитывает и трактовку этого мифа в «Фаусте» Гёте. Идиллический настрой, которым проникнута повесть, – дань сентиментализму, в том числе прозе Карамзина. Исследователь Александр Карпов отмечает ещё один пласт претекстов – произведения о «загробной любви», «любви после смерти», такие как баллады Жуковского, повести Михаила Погодина «Адель», Николая Полевого[610]610
  Николай Алексеевич Полевой (1796–1846) – литературный критик, издатель, писатель. С 1825 по 1834 год издавал журнал «Московский телеграф», после закрытия журнала властями политические взгляды Полевого стали заметно консервативнее. С 1841 года издавал журнал «Русский вестник».


[Закрыть] «Блаженство безумия», Егора Аладьина[611]611
  Егор Васильевич Аладьин (1796–1860) – прозаик, поэт, переводчик, издатель. Участник Отечественной войны 1812 года. Выпустил несколько книг прозы, сотрудничал с «Отечественными записками». В 1825–1833 и 1846–1847 годах издавал один из самых популярных российских альманахов – «Невский альманах», где печатались Николай Полевой, Вяземский, Бестужев-Марлинский, Булгарин и другие; Аладьин долго пытался заполучить в своё издание Пушкина, тот в конце концов согласился сотрудничать за высокий гонорар. В 1829–1830 годах Аладьин совместно с Орестом Сомовым и Антоном Дельвигом издавал также альманах «Подснежник».


[Закрыть] «Брак по смерти»[612]612
  Карпов А. А. «Афанасий и Пульхерия» – повесть о любви и смерти // Феномен Гоголя: Материалы Юбилейной междунар. науч. конф., посвящ. 200-летию со дня рождения Н. В. Гоголя / Под ред. М. Н. Виролайнен и А. А. Карпова. – СПб.: Петрополис, 2011. С. 151–152.


[Закрыть]. Все эти произведения – подчёркнуто романтические, но отношения «Старосветских помещиков» с романтической литературой можно охарактеризовать как мягкое ироническое снижение. К примеру, когда мы читаем, что овдовевший Афанасий Иванович «часто поднимал… ложку с кашею [и] вместо того, чтобы подносить ко рту, подносил к носу», то вспоминаем поведение потерявшего Марию хана Гирея из «Бахчисарайского фонтана» Пушкина: «Он часто в сечах роковых / Подъемлет саблю, и с размаха / Недвижим остаётся вдруг, / Глядит с безумием вокруг…»[613]613
  Там же. С. 163–164.


[Закрыть] Это место казалось неуместно комичным критикам Пушкина и наверняка поэтому было памятно Гоголю – снижая пушкинский пафос, он связал рассеянность вдовца и с его былой удалью (Афанасий Иванович, чтобы попугать жену, любил говорить, что пойдёт на войну).

Как она была опубликована?

Повесть вышла в сборнике «Миргород» в конце февраля 1835 года. Почти одновременно с «Миргородом» вышел сборник «Арабески», куда вошли исторические, литературоведческие и искусствоведческие статьи, начало неоконченного романа «Гетьман» и три повести из цикла, который впоследствии назовут «Петербургскими повестями»: «Портрет», «Невский проспект» и «Записки сумасшедшего». Эта двойная публикация резко изменила представление о Гоголе читателей, до этого знавших лишь «Вечера на хуторе близ Диканьки», и создала ему, по сути, новую репутацию. В переизданиях «Миргорода» 1842 и (посмертно) 1855 годов в повесть были внесены незначительные авторские поправки (при этом «Вия» Гоголь серьёзно правил, а «Тараса Бульбу» переработал почти полностью).

Как её приняли?

Повести «Миргорода» были приняты по-разному: если «Иван Иванович и Иван Никифорович» вызвал нарекания в «грязи» и приземлённости, то «Старосветские помещики» и «Тарас Бульба» понравились почти «совершенно всем вкусам и всем различным темпераментам» (как сам Гоголь написал Жуковскому). Как раз в это время в русской критике шёл горячий спор о том, что следует понимать под народностью в литературе. О «Старосветских помещиках» одобрительно писали консерваторы Сенковский и Шевырёв. Пушкин, отзываясь в 1836-м на второе издание «Вечеров на хуторе…», писал о новых произведениях Гоголя: «…с жадностию все прочли… «Старосветских помещиков», эту шутливую, трогательную идиллию, которая заставляет вас смеяться сквозь слёзы грусти и умиления…» Николай Станкевич[614]614
  Николай Владимирович Станкевич (1813–1840) – публицист, поэт, мыслитель. В 1830-е годы Станкевич, студент Московского университета, собрал вокруг себя группу единомышленников, с которыми обсуждал вопросы немецкой философии. Среди участников «кружка Станкевича» были Виссарион Белинский, Алексей Кольцов, Иван Тургенев, Константин Аксаков, Михаил Бакунин. Станкевич – автор нескольких стихов и трагедии «Василий Шуйский», он планировал написать свой учебник всемирной истории, но умер от чахотки в возрасте 26 лет.


[Закрыть] восхищался: «Как здесь схвачено прекрасное чувство человеческое в пустой, ничтожной жизни!», Михаил Погодин называл повесть «прекрасной идиллией и элегией». Самый известный и авторитетный отзыв принадлежит Белинскому: в статье «О русской повести и о повестях Гоголя», напечатанной в двух номерах «Телескопа», он настаивал и на народности писателя, и на том, что он не просто юморист. «Старосветским помещикам» в статье посвящён длинный пассаж:

Возьмите его «Старосветских помещиков»: что в них? Две пародии на человечество в продолжение нескольких десятков лет пьют и едят, едят и пьют, а потом, как водится исстари, умирают. Но отчего же это очарование? Вы видите всю пошлость, всю гадость этой жизни, животной, уродливой, карикатурной, а между тем принимаете такое участие в персонажах повести, смеётесь над ними, но без злости, и потом рыдаете с Филемоном о его Бавкиде, сострадаете его глубокой, неземной горести и сердитесь на негодяя-наследника, промотавшего состояние двух простаков!

Причину «этого очарования» Белинский видит в том, что Гоголь верно «нашёл человеческое чувство, двигавшее и оживлявшее его героев» – привычку – и отыскал в привычке поэзию (а поскольку привычка так или иначе должна быть знакома читателям, они почувствуют в Товстогубах что-то родственное). Из отзыва Белинского пошла и «социологическая» традиция оценки «Старосветских помещиков» (обличение «животной, уродливой, карикатурной» жизни), которая достигнет высшей точки в раннесоветской критике. Сам Белинский, который никак не мог одобрять «животную жизнь», писал: «О, г. Гоголь истинный чародей, и вы не можете представить, как я сердит на него за то, что он и меня чуть не заставил плакать о них, которые только пили и ели и потом умерли!» Он же с грустной иронией отмечал, что в незначительных диалогах Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны о продавленном стуле и сушёных грушах – «весь человек, вся жизнь его, с её прошедшим, настоящим и будущим».

Что было дальше?

После смерти Гоголя «Старосветских помещиков» трактовали в соответствии с критической модой: если дореволюционные критики видели в повести трогательную идиллию, а в Товстогубах – характеры добрых и приближенных к «народу» провинциальных дворян, то для раннесоветских критиков они – «отрицательные» персонажи, воплощающие отсталость, косность, мрачность жизни патриархальной России, торжество помещичьей эксплуатации. Более поздние исследователи возвращаются к жанровой природе повести, вписывают её в контекст мирового романтизма; в 1990-е о «Старосветских помещиках» пишут как о христианской по духу повести, в которой показана праведная, угодная Богу любовь.

«Старосветские помещики» становились предметом литературной рефлексии: так, очень схожие с гоголевскими гастрономически-идиллические мотивы обнаруживаются в романе Гайто Газданова «История одного путешествия» (1935)[615]615
  Александрова Э. К. Старосветские помещики в Париже: «гастрономическая» пародия Гайто Газданова // Русская литература. 2012. № 4. С. 199–206.


[Закрыть]. В 1998-м драматург Николай Коляда написал пьесу «Старосветские помещики» по мотивам гоголевской повести; третий персонаж этой пьесы – сам Гоголь, Гость, осмысляющий мир Товстогубов, активно участвующий в его жизни и плачущий над ним[616]616
  Коляда написал и другие пьесы по мотивам Гоголя: «Иван Фёдорович Шпонька и его тётушка», «Коробочка» и «Мёртвые души».


[Закрыть].

В 1979 году режиссёр Давид Карасик поставил по «Старосветским помещикам» телеспектакль, а в 2008-м по повести был снят короткометражный кукольный мультфильм Марии Муат под названием «Он и она».

Что значит «старосветские»?

«Старосветские» означает, собственно, «принадлежащие к «старому свету» – патриархальному, не тронутому пагубой цивилизации, блюдущему заповеданные предками законы гостеприимства. Лица добрых «стариков и старушек», всегда радушно принимающих гостя, рассказчику отрадно вспомнить «в шуме и толпе среди модных фраков»: эти модные петербургские фраки – «новый свет», где человек человеку волк. Для «старого света» характерно желание оставаться на своём месте: Товстогубы – представители одной из «национальных, простосердечных и вместе богатых фамилий, всегда составляющих противоположность тем низким малороссиянам, которые выдираются из дегтярей, торгашей, наполняют, как саранча, палаты и присутственные места, дерут последнюю копейку с своих же земляков, наводняют Петербург ябедниками, наживают наконец капитал и торжественно прибавляют к фамилии своей, оканчивающейся на о, слог въ». Гоголь здесь обличает не украинское происхождение новых петербуржцев, а как раз их стремление оторваться от корней.

Корни же эти – не просто провинциальные, но и сельские: помещики связаны с землёй (что ощутимо в английском переводе названия повести – «The Old World Landowners»). В начале повести Гоголь даёт развернутую экспозицию типичного «старосветского» хозяйства:

Я отсюда вижу низенький домик с галереею из маленьких почернелых деревянных столбиков, идущею вокруг всего дома, чтобы можно было во время грома и града затворить ставни окон, не замочась дождём. За ним душистая черёмуха, целые ряды низеньких фруктовых дерев, потопленных багрянцем вишень и яхонтовым морем слив, покрытых свинцовым матом; развесистый клён, в тени которого разостлан для отдыха ковёр; перед домом просторный двор с низенькою свежею травкою, с протоптанною дорожкою от амбара до кухни и от кухни до барских покоев; длинношейный гусь, пьющий воду с молодыми и нежными, как пух, гусятами; частокол, обвешанный связками сушёных груш и яблок и проветривающимися коврами, воз с дынями, стоящий возле амбара, отпряжённый вол, лениво лежащий возле него, – всё это для меня имеет неизъяснимую прелесть, может быть, оттого, что я уже не вижу их и что нам мило всё то, с чем мы в разлуке.

«Старосветскость» подчёркивается и теми портретами, которые висят на стене у Товстогубов: Пётр III, герцогиня Лавальер[617]617
  Луиза-Франсуаза де ла Бом Ле Блан (1644–1710) – фаворитка Людовика XIV, монахиня. В юности стала фрейлиной герцогини Орлеанской, познакомилась с королём Людовиком XIV, стала его фавориткой и родила от него четырёх детей. Вскоре у короля появилась ещё одна возлюбленная – маркиза де Монтеспан. В 1675 году герцогиня ушла в монастырь и прожила там до конца жизни. Центральная героиня романа Александра Дюма «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя».


[Закрыть] и «какой-то архиерей». Первые два образа, относящиеся к «великому» и «галантному» векам, отсылают к давно прошедшей молодости героев, третий – скорее к патриархальности и «вечному покою».