Текст книги "Лис"

•

Садясь в машину, Водовзводнов попросил водителя приоткрыть окно. Тот удивился – в салоне было нежарко, – но просьбу выполнил, не переспрашивая. Автомобиль набирал скорость, и холодный воздух через широкую щель залопотал, зашумел на радостях, бросился с объятьями. Водовзводнов, нахмурившись, застегнул пальто на все пуговицы. И холод, и шум помогали хоть немного отвлечься от встречи с президентом, которая только что закончилась. Чем? Не ничем, нет. Для вежливого отказа не зовут в Барвиху. В то же время девяносто шансов из ста, что министерская должность пролетела мимо него, точнее – он мимо нее. По дороге в Барвиху и накануне ночью Игорь Анисимович несчетное число раз раскладывал свои неоспоримые козыри: он юрист, а не военный, а сейчас эпоха юристов; работа ректора, по сути, министерская работа, где нужно наблюдать и координировать жизнь тысяч людей, которые выполняют разноплановые задачи, в том числе в других городах… У него огромный организаторский опыт, и он делом доказал лояльность президенту.

Именно после победы в Конституционном суде, где Водовзводнов с Арбузовым защищали интересы президента, он и стал на Старой площади своим человеком – во второй раз, уже при новой власти.

На встрече президент был хмур, тяжелое усталое лицо казалось неподвижным и злым. Вместо того чтобы задавать вопросы кандидату в министры, которого он сам же предложил, глава государства сиплым голосом рассуждал о конфликте с Грозным, о коррупции в регионах и о том, что все низшие и средние чины в МВД против реформ. Он даже не спросил Игоря Анисимовича, что тот планирует с этим делать.

Водовзводнов был недоволен собой. Почему? Да потому что нельзя победить там, где боишься собственной победы. Тихий голос твердил Водовзводнову, что должность расстрельная, после нее на пенсию, а то и с позором, и что тогда? Как смотреть в глаза дочерям? С другой стороны, с такими настроениями надо не во власть стремиться, а на печи сидеть. Потому что первая расстрельная должность в государстве – президентская, особенно в наше время.

Зачем же было звать его в Барвиху? Может, он с бодуна, потому и говорил невпопад? Может, завтра-послезавтра придет какой-то вразумительный ответ? Хотя чего уж вразумительнее. Но тогда, знаете ли, должна быть какая-то компенсация и этим ложным надеждам, и подножке, которую кто-то поставил его государственной карьере, и этой бессмысленной поездке. Пробросаетесь, господин товарищ!

Мысль о том, что глава государства у него в должниках, немного успокоила Игоря Анисимовича, и тут он почувствовал, какой холод в салоне «Волги».

– Алеша, закройте окно, – попросил он слабым голосом. – А то простудитесь, кто тогда меня возить будет?

•

Второй раз Юрий Савич вынул шпагу из ножен двадцать седьмого ноября. Судьбе было угодно, чтобы второй раз оказался и последним.

Уже смирились с мушкетерским нарядом в институте. Уже пришлось пошить новые панталоны, так как первая пара пришла в негодность. Уже и в службе судебных приставов на Савича косились только новенькие, тогда как остальные, пусть и с неудовольствием, принимали рыцаря как неизбежное, зато фирменное зло. Начальство при каждом удобном случае ставило на вид, но скорее по инерции, без особой настойчивости.

Разумеется, ожидать повышения по службе Юрию Савичу не приходилось, да и куда прикажете повышать мушкетера – в капитаны королевской гвардии? Не появилось у него и последователей, хотя байки про пристава со шпагой давно гуляли по Москве. Савичем гордились как корпоративной диковинкой и символом сумасшедшей эпохи.

Утром двадцать седьмого ноября выпал пышный снег. Видимость в городе упала, и сквозь праздничное мельтешение там и здесь слышались гудки машин и плоский поскреб лопат по припорошенному асфальту. В этот день Савич с помощником Тураевым в присутствии понятых описывал имущество в коттедже Владимира Васильевича Брякова, бывшего владельца сети игровых автоматов.

Поначалу все шло чинно и печально: хозяин с красными пятнами на лице следил, как приставы заносят в список люстры, картины, компьютер, пылесос, антикварную горку и польский тостер. Иногда Владимир Васильевич пересекал комнату, не обращая внимания на понятых, которые так и сидели, не сняв пальто. То кому-то звонил, то кидался в кресло и замирал, уронив в ладони бедовую круглую голову.

Видно было, что визит приставов он считает признаком временного невезения. Покончили с комнатами, кухней, ванной и прихожей. Тут стало заметно, что Бряков нервничает сильнее.

– Все пометили, кровососы? – просипел он. – Можете освободить помещение?

– У нас имеются сведения о двух автомобилях. Вы их, Владимир Васильевич, где держите? – сдержанно спросил Савич.

– Моя машина в автомастерской. А вторая не моя, а матери моей.

– Давайте осмотрим гараж?

Вот именно в гараж пускать посетителей Бряков почему-то не хотел. Возможно, в последующих событиях сыграло роль и то, что напарник Савича, Альберт Тураев, юноша двадцати лет, проявлял к собственности Владимира Васильевича неслужебное любопытство, давая вслух оценки и комментарии. Мол, у его друга такой же музыкальный центр, «вот понимаю, стату́я так стату́я!». Это было непрофессионально и бестактно. Савич негромко сделал Тураеву замечание, тот притих, но ненадолго.

Когда зашла речь о гараже, Бряков принялся увиливать. Говорил, что можно отложить до другого раза, когда отремонтируют его машину. Что в гараже проблемы со светом. Приставы были непреклонны, и в конце концов он подчинился, повторяя без конца, что его машины там нет. В просторном подземном гараже оказалось три авто и мотоцикл «сузуки». Лампы светили исправно. Разумеется, Савич знал процедуру: описать и сфотографировать само транспортное средство, регистрационный номер, номер двигателя. Потом при необходимости просить владельца открыть салон и багажник. Зачем Тураев самовольно полез в салон «ниссана санни»? Впрочем, даже это неразумное поведение не объясняло вопиющего поведения Брякова.

– Куда ты лезешь, щенок! Руки! Руки, я сказал! – крик прозвучал в гараже, как в пустой бочке.

Никто не успел опомниться, как Бряков отбросил помощника пристава от машины, выхватил из-за пояса пистолет и, ухватив Тураева за плечо, потащил его из гаража, тыча дулом между ребер.

Дальнейшее произошло еще стремительнее. В мгновенье ока у горла Брякова очутилось острие приставленной шпаги.

– Господин Бряков. Будьте любезны отпустить господина Тураева и немедленно положите пистолет на пол, – бесцветно проговорил Савич.

Бряков – мужчина бывалый и решительный, преимуществ у мушкетера не было вовсе. Кроме разве что одного: от ряженого клоуна никто не ждал такой прыти.

– Юр, а пистолет в опись включать будем? – раздался в драматической тишине, прерываемой только яростным дыханием Брякова, голос Тураева.

И все присутствующие – мушкетер, хозяин и понятые – поняли, что Тураев из тех людей, которых жизнь ничему не учит.

•

На другой день Юрия пригласили к старшему судебному приставу. Следовало отчитаться о работе стажера, о котором Савич решил высказаться как о человеке пусть неопытном, но инициативном. Это «но» вроде выставляло Тураева в приятном и выгодном свете, притом что сама по себе инициативность в работе судебных приставов не приветствуется. Пристав не конферансье, а экспромты приводят к эксцессам. И все же Савич не хотел подводить младшего товарища: поработает – пообтешется.

– Значит так, – сказал, не поздоровавшись, старший пристав Зибунов, советник юстиции первого класса, усталый мужчина, который был бы похож на генерала, если бы не старшинские усы. – Поступила жалоба от гражданина Брякова. Не ожидал от тебя такой выходки, Юрий. Раньше весь этот твой маскарад был вроде наше внутреннее дело. Сейчас все вылезет наружу, могут назначить прокурорскую проверку, придется рапортовать высшему начальству.

– Анатолий Максимович, я все могу объяснить, – запротестовал Савич.

– Да чего объяснять! Судебным приставам применять холодное или иное оружие не положено.

– Но Бряков же был вооружен. Была реальная угроза применения огнестрельного оружия!

– Не имеет значения.

– А если бы он застрелил Тураева или в понятых пальнул?

– Похоронили бы с почестями, – усы Зибунова сердито встопорщились. – Не имеем права. Значит так. До сих пор твою саблю терпели, считали частью костюма. Больше терпеть не будем. Пристав ты первоклассный… Теперь выбирай – закон или сабля.

Ни секунды не колеблясь, бледный Савич снял портупею и медленно протянул шпагу в ножнах Зибунову. Тот замахал руками:

– Да на черта она мне, что прикажешь с ней делать! Убери ее с глаз долой. Объяснительную мне на стол. С завтрашнего дня идешь в отпуск на две недели. Без тебя тут разберемся.

•

Три черных автомобиля летели по шоссе без остановок, не меняя дистанции, словно эскадрилья истребителей в пасмурном небе. Машины двигались так плавно, что Игорь Анисимович не чувствовал скорости. В городе было то же самое, только перед светофорами первая машина угрожающе стреляла трассирующими звуками спецсигнала. Когда этак едет президент страны, министр обороны или председатель Верховного суда, это имеет смысл: любая остановка означает неоправданный риск, угрожающий главным людям государства, а значит, всей стране в целом. Но для совладельца компании, пусть крупной и богатейшей, это баловство. Впрочем, сейчас эскорт хищных автомобилей транспортирует одного Игоря Анисимовича, что означает высшую степень уважения: его особу приравняли по значимости к самому Караеву, приравнявшему себя, в свою очередь, к министру обороны.

В салоне, отгороженном тонированными пуленепробиваемыми стеклами, вежливо горел мягкий свет, пахло новой кожей, дорогим табаком и немного духами (ох уж эти бизнес-шейхи). Игорь Анисимович удобно расположился на диване, вытянув ноги в новых швейцарских ботинках, снятое пальто было небрежно брошено поверх портфеля, который до этой поездки казался Водовзводнову дорогой вещью, как и его костюм, рубашка, галстук, ботинки. Да, вроде дорогие вещи, но классом пониже, чем обстановка салона. Впрочем, с кем он собрался соревноваться в богатстве? Ректор презрительно улыбнулся, но тотчас подправил улыбку: контроль и доброжелательство.

С Караевым они познакомились на Старой площади через неделю после поездки на дачу к президенту. Унягин, замглавы, подвел к Водовзводнову тучного лысеющего мужчину с неожиданно тонкими чертами персидского лица и сказал:

– Вот тебе, Султан Вагизыч, ответ на все вопросы. Это не то что юрист, а отец всех юристов. Игорь Анисимович, дадите консультацию хорошему человеку?

Караев не скрывал радости от знакомства, причем видно было, что радость его не восточная, а настоящая. Ректор не понимал, чем объясняется это неподдельное счастье. «В первый раз он тут, что ли?» – подумал Водовзводнов. Он вспомнил свое первое появление на Старой площади, этот нервный восторг от близости верховной высоты. Действительно, по неопытности здесь хотелось на радостях угодить всем и принимать каждого присутствующего как своего и как подарок судьбы. Со временем выяснилось, что свои разделены на партии негласно, неявно и непостоянно, и понимание этих партий – одна из сложнейших интеллектуальных игр, в которые Водовзводнову приходилось играть.

– Конечно, поможем, о чем речь. Наша лучшая профессура работает и с Госдумой, и с Верховным судом, и по арбитражу. Сделаем любое заключение. Хотите – новый закон разработаем.

Сложно было поверить, что совладелец компании, ведущей дела по всему миру, имеющей офисы в Лондоне, в Нью-Йорке, в Рио и на Кипре, занимающейся наукой, геологоразведкой, строительством, движением капиталов, обеспечением собственной безопасности и взаимоотношениями с госорганами, нуждается в каких-то дополнительных юристах. Впрочем, почему бы и нет?

•

На другой день после знакомства с утра тянуло под ребром справа, во рту горчило, и Игорь Анисимович, часто беспокоившийся о своем здоровье, приехал на работу в мрачном расположении духа. Зайдя в кабинет, он позвонил заведующей учебной частью.

– Скажите, Лара, у нас учится кто-нибудь по фамилии Караев?

– Ой, я так сразу не скажу, Игорь Анисимович, – в голосе заведующей слышалась кокетливая робость. – Позвольте, выясню у девочек за пару минуточек.

– Звони сразу, как будут данные. И отчество, не забудь, уточни.

Оказалось, на втором курсе дневного учится Назим Караев, причем именно Султанович. Еще была Карагаева на заочном и Кураев на вечерке, эти ректора не заинтересовали. Декан юрфака в командировке, вызван был заместитель, историк Рядчиков.

– Ну и как учится? – спросил Водовзводнов, стараясь не подсказывать тоном и выражением лица, какой ответ предпочитает услышать.

– Да как сказать, Игорь Анисимович… Учится. Перетащили на второй курс. Знаете ведь, кто его родитель. Неудобно бы вышло, вроде. Хотя какой-то один хвост на нем вроде еще висит. Проверю.

Странно. Мальчик учится на дневном, на бюджетном месте, явно не хватает звезд с неба, значит, полтора года назад кто-то должен был появиться в его кабинете. Почему же он до вчерашнего дня не был знаком с Караевым? Вариантов два: либо за абитуриента просил не отец, либо кое-кто пытается тишком решать за ректора. Караев вполне мог прислать доверенного человека или из Госнафты, или из семьи. Так или иначе, Водовзводнов непременно докопается до истины.

– Какие будут распоряжения? – от напряженного ожидания Рядчиков покраснел.

– Пусть учится, как все, Николай Павлович. Никаких распоряжений, спасибо.

В размышлениях над формулой «учится, как все», разумеется, произнесенной неспроста, перепуганного замдекана выплеснуло за дверь.

Зеленые бархатные шторы были наполовину задернуты. Где-то далеко туманился городской шум, из-за двойных обитых дверей еле-еле слышались звуки пишущей машинки – тихо, как звук секундной стрелки наручных часов. Водовзводнов выдвинул нижний ящик огромного письменного стола. Здесь лежали шесть еженедельников за последние годы. Он хранил все блокноты с важными записями. Прежние еженедельники хранились дома в несгораемом шкафу. Если был визит, он случился летом. Самое раннее – в мае. Приходить в августе по поводу приема могли только августейшие особы. Сосредоточенно посапывая, Игорь Анисимович перелистывал страницы и лишний раз убеждался, что политика института выстроена как положено. Уровень родителей, которые отправляют детей в вуз, показывает уровень самого вуза.

Кто поступал в ОЗФЮИ в первый год его ректорства? Родители на прием не приходили вообще, ведь дневного отделения не существовало. Поступали милиционеры, делопроизводители райисполкомов, сотрудники паспортных столов, бывшие военные, пожарные инспекторы. А кто посещает приемную сейчас? Народные артисты, главы думских фракций, министры, столичные префекты, космонавты, сенаторы, банкиры… Где же Караев? Нет в еженедельнике такой фамилии. Судя по всему, кто-то в приемной комиссии решил этот вопрос без него. Настроение Игоря Анисимовича, воспарившее было после перелистывания блокнота, снова испортилось. «Кто-то» – это кто? Так или иначе, мимо Жильцовой проскочить не могло. Жильцова приносила списки ему. Как она объяснила присутствие в списке Караева? Можно вызвать и спросить. Но он этого делать не станет. Во-первых, она может дернуть за ниточки, о существовании которых он пока не знает. Во-вторых, Жильцову нельзя выгнать, вот в чем главная загвоздка. Муж Жильцовой, Яков Денисович, курирует институт в комитете. Наверняка Жильцова как-то все объясняла, но почему он не помнит этих объяснений?

•

Дорого́й Водовзводнов думал про дочерей, особенно про Арину, младшую. В пятнадцать лет девочке нелегко учитывать и вкусы одноклассников, и правила отца. Приходится выбирать, и при любом выборе ожидает чье-то разочарование. Игорь Анисимович вздохнул.

За окном черного «мерседеса» проносились кирпичные стены оград, скрывавших от посторонних глаз усадьбы Жуковки, Барвихи, Раздоров. Водовзводнов бывал здесь не раз, так что ровная кладка высоких оград не могла скрыть от его воображения рублевских хором. Именно за городом только и можно понять, насколько поднялся человек и как он представляет себе достойное существование.

Любого обитателя этих мест Водовзводнов уважал и презирал одновременно. Уважал, потому что успех в России мало кому выпадает по наследству, выигрышем в лотерею, без причины. Презирал, потому что все здешние тузы были выскочки, перевертыши, лихоимцы. Лучше прочих Игорь Анисимович относился к артистам и музыкантам – эти талантом наживают, хотя как можно уважать артиста? Для кого он играет и поет? Для того, кто платит деньги, то есть для все тех же выскочек.

Взять хотя бы Султана. Кем бы он стал в прежние времена? Ну трестом бы руководил. Четыреста рублей зарплаты, в Болгарию бы ездил в отпуск раз в два года, никаких яхт, никакой недвижимости на Лазурном берегу, никаких черных «мерседесов». А сколько ему пришлось хребтов сломать, сколько поклонов отбить, да и до сих пор приходится.

Сегодняшняя поездка – в чем ее цель? Зачем этот почетный эскорт, зачем вообще выезжать в загородную резиденцию? Можно было спокойно договориться о встрече в Москве, в ректорском ли кабинете, в кабинете ли совладельца Госнафты или на ничьей земле, в клубе. Нет, Караев решил принять его у себя в доме, то есть поразить богатством и продемонстрировать степень доверия. В чем же причина? Конечно, в том, что у сынка Султана до сих пор долги по весенней сессии.

Другой на месте Водовзводова отказался бы от этой поездки. Что он, простой преподаватель, которого в ресторан за зачет приглашают? Но Караев тоже не мелкого пошиба богатей, он с правительством работает, должен понимать, с кем имеет дело. Игорь Анисимович хотел ехать на институтской машине, однако Султан настоял: мол, во время визита он отвечает за безопасность высокого гостя.

Что он может предложить? Деньги на ремонт главного здания? Научную программу плюс ежегодную премию? Стипендии лучшим студентам? Вот что значит верный курс института: родительские чувства первых людей в государстве и в бизнесе согревают институт, в котором учатся дети первых людей.

Перед бронированными воротами был выстроен КПП размером с небольшой коттедж, Водовзводнов увидел на улице шестерых охранников в черной форме, вооруженных автоматами. За десять метров до главных ворот был установлен шлагбаум. Скажите на милость, какая охрана. Словно здесь не жилище бизнесмена, а завод по производству секретного космического оружия. «Золотые унитазы, малахитовые стульчаки», – подумалось ректору. Он решил примечать курьезное богатство поместья, чтобы при случае рассказать в подходящей компании.

Створа ворот неспешно поплыла вбок. Передняя машина свернула на обочину, и в поместье въехал один Игорь Анисимович. Он ждал, что взгляду откроется какой-нибудь новый Тадж-Махал. Но мощеная камнем дорога плавно врезалась в рощу пиний, а через минуту итальянские сосны остались позади и взгляду открылся удивительной красоты парк со стрижеными туями, альпийскими горками, каменными японскими фонарями и оплетенными виноградом беседками. Парк был устроен сдержанно, и мастерство садовников не переходило той черты, за которой искусство бросается в глаза и превращается в искусственность. Город донашивал осеннее платье, а здешний парк словно не замечал времени года. Лиственных деревьев здесь не было, подстриженные туи и кипарисы строем тянулись в глубину сада.

Машина обогнула невысокий холм, инкрустированный круглыми розоватыми камнями и обшитый разноцветными мхами, и дорога побежала вверх, к главному дому. К удивлению Игоря Анисимовича, дом, выплывший из парка, вовсе не казался дворцом нувориша. Это был современный, даже, пожалуй, авангардистский дом, составленный из объемов, каждый из которых на полтона, на несколько градусов выбивался из общего строя, придавая архитектуре притягательную изменчивость. Большие окна-грани по-разному встречали свет, и особняк удивлял тонкостями, а не богатым убранством.

«Только бы обошлось без сынка в домашней обстановке», – беспокойно подумал Водовзводнов, глядя на разворачивающийся в окне машины парк. Машина обогнула итальянский фонтан с мраморными тритонами и остановилась на площадке перед домом. Водитель сидел, не повернув головы и не произнося ни слова. Не успел Игорь Анисимович удивиться, как дверь распахнулась, и в салон вбежал сквозняк, пахнущий цветами и дальним костром из сухой травы. Стараясь не кряхтеть, ректор выбрался из машины. Почтенный пожилой господин, напоминающий английского пэра, слегка поклонился поднимающемуся Водовзводнову.

– Будьте любезны проследовать за мной, – произнес пэр на чистейшем русском языке, показывая на дом рукой в кремовой перчатке.

«Это кто? Мажордом? Швейцар? Секретарь?» – Игорь Анисимович не мог понять, о чем свидетельствует такой прием: о сугубом уважении хозяина к гостю или о попытке доказать свое заоблачное величие. Через гулкий холл с высокими стеклянными потолками, сквозь которые виднелись проплывающие облака, служитель проводил Водовзводова в библиотеку. Из окон библиотеки открывалась панорама парка. Мажордом сообщил, что Султан Вагизович выйдет через минуту. Ничто в комнате не указывало на восточную роскошь. Никаких ковров, чучел, сабель, никакого золота. Добротная старинная мебель, светлые льняные панели, улыбчивый огонь светильников в дальнем углу, книги, главным образом английские и немецкие, расставленные в шкафах от пола до потолка не по цвету корешков, не для украшения интерьера, а по делу. В простенке – небольшое полотно то ли Брака, то ли Пикассо кубистского периода: охристо-серые, дубово-зеленые и медно-красноватые тона – загадочно-сосредоточенная гармония.

Тут ректор вспомнил, что супруга Караева – главный редактор журнала то ли об архитектуре, то ли о дизайне, то ли о домашних животных. Выдержанность вкуса в интерьере противоречила образу закавказского магната. Не понимая, что за человек Караев, Игорь Анисимович терялся в догадках, чего от него ждать и как разговаривать.

Дверь беззвучно отворилась, и в библиотеку вошел хозяин в удобном домашнем костюме, не имевшем ничего общего ни с халатами, ни с «адидасом». Как все прочие вещи, одежда Караева выглядела аристократически просто. «Где-то должна быть тайная комната с кальянами, ятаганами и львиными шкурами, Султан, меня не проведешь», – подумал Водовзводнов, придав лицу выражение радушной суровости, каким встречал у себя в кабинете просителей уровня заведующих кафедрами. По улыбке хозяина нельзя было понять, открывает ли она чувства Караева или надежно их прячет. Дымчатые брови его были высоко подняты, словно Султан Вагизович был приятно удивлен всем, что связано с Игорем Анисимовичем.

Караев предложил ректору позавтракать, от чего тот учтиво отказался, давая понять, что хотел бы немедленно узнать о намерениях хозяина. Впрочем, они поговорили о музыке (Султан Вагизович пригласил Игоря Анисимовича на частный концерт квартета Бородина), о театре (Игорь Анисимович сообщил Султану Вагизовичу, какие артисты разыгрывают спектакли в его кабинете по поводу детей-студентов), о перестановках в правительстве и о курсе рубля. Султан Вагизович говорил умно, спокойно, не суетясь и не заискивая, и Водовзводнов опять немного разволновался. Приоткрылась дверь, в библиотеку заглянула какая-то женщина, должно быть прислуга. Караев мотнул головой, мол, пока ничего не нужно, и женщина пропала. Этот мгновенный жест показал человека, привыкшего к мгновенному пониманию и подчинению. Повернувшись к ректору, Караев внезапно спросил:

– Давно хотел поинтересоваться, Игорь Анисимович, нет ли в вас южной крови?

Игорь Анисимович мысленно бросился к зеркалу и устроил себе секундный осмотр. Никаких явных признаков азиатчины у него, разумеется, не было, но почему Султан спрашивает? Хочет показать, что Водовзводнов такой же азербайджанец, татарин или еврей, только скрывающийся за русским именем? Или это свидетельство доверия тайному сородичу? Откашлявшись, ректор важно произнес:

– Я, Султан Вагизович, по старой советской привычке интернационалист.

Он сразу почувствовал, что звучит это уклончиво и не слишком тонко.

– Как же иначе, Игорь Анисимович, без этого было бы невозможно достигнуть вашего положения, – кивнул Караев.

А ведь верно, подумал Водовзводнов, у нас кто только не учится, кто только не преподает. И чеченцы, и туркмены, и корейцы, и буряты, а уж евреев, тайных и явных, – добрая хайфа. Игорь Анисимович гордился умением находить общий язык с самыми разными людьми – богатыми и бедными, капиталистами и коммунистами, антисемитами и сионистами. Договорится и с Караевым, причем на своих условиях. Он и глупости говорит, когда надо, чтобы собеседник ощущал себя в безопасности, сознавал свое превосходство и незаметно подчинялся воле глуповатого визави.

«Сейчас спросит, есть ли у меня дети» – предчувствие было таким ярким, точно Султан Вагизович уже задал этот вопрос. Но Караев вдруг заговорил, какое значение имеет право для бизнеса:

– Хоть по сделкам, хоть по кадрам, хоть по налогам, хоть по льготам, хоть в дверь, хоть в окно, без юриста нефтяник как живая мишень, согласны, Игорь Анисимович?

Водовзводнов поддакивал, пытаясь понять, куда клонит собеседник. А тот все плел и плел свои силлогизмы, и в этом ковре красноречия перед очами ректора ткалась картина, в которой он – главный партнер, друг, спаситель Караева и его империи. Пока Султан Вагизович говорил, гость старался смотреть ему в глаза, но сделать это было не так просто. Дело в том, что каждый новый аргумент Караев как бы лепил из воздуха выразительными, хотя и не вполне понятными жестами. Говоря про налоги, он резал воздух библиотеки на крупные ломти, а когда говорил про таможню, почему-то играл короткими пухлыми пальцами на невидимых клавишах. Когда панораму караевских рассуждений украсили последние арабески, миллиардер произнес:

– Игорь! – можно я буду вас так называть? – Руки Султана Вагизовича начали плавное движение снизу вверх, точно он поднял с пола и намеревался поставить на невидимый шкаф крупный предмет, вроде кастрюли или таза. – Позвольте предложить вам должность директора компании Госнафта и пост члена Совета директоров, чтобы ваш ученый совет всегда был украшением нашего!

Предложение Караева было таким внезапным и значительным, что Игорь Анисимович вынужден был употребить все свои силы на то, чтобы не допустить на лицо выражения замешательства и откровенной радости. Слушая сказочные подробности об акциях, окладе, премиях, служебном автомобиле, персональном кабинете в башне на Красных воротах, ректор пытался вычислить, какие возьмет на себя обязательства, если согласится. Совершенно очевидно, что ради одного студента, пусть это «черное золотце», сын самого Караева, такие полномочия никто не предложит. Консультации? Даже если вся профессура института будет ежедневно консультировать Госнафту, это не уравновесит щедрого подарка. Со всей возможной мягкостью Водовзводнов поблагодарил хозяина и попросил несколько дней на раздумья. В это мгновение откуда-то из глубины ректорского организма раздалось тихое мелодичное урчание. Жалобный звук из живота не имел ничего общего с небоскребом Госнафты, с буровыми вышками, трубами нефтепроводов и фанфарами будущих почестей, с богатством и властью и в какой-то мере служил насмешкой над величьем человеческим. Но для Султана Караева людские слова и звуки стоили примерно одинаково, поэтому ничто не переменилось в персидских чертах широкого лица. Игорь же Анисимович хорошо знал эту ровную невозмутимость, ибо и сам понимал человека точно так же, причем гордился таким пониманием. Удивительно было встретить подобное сходство в человеке из другого теста. Или и тесто было то же самое?

– Завтрак в гостиной, Султан Вагизович, – произнес женский голос, словно горничная ждала под дверью именно такого сигнала.

За огромным, гостей на тридцать, столом они завтракали вдвоем. Никакие родственники так и не появились, и теперь Игорь Анисимович уже не был твердо уверен, что это так уж хорошо. Прислуга возникала и исчезала только для того, чтобы переменить тарелки, подлить апельсинового сока или кофе. В холодном стекле тяжелых стаканов веселилось внезапно выглянувшее солнце. Отсветы подрагивали на желтой кожуре дивана, на крышке бюро и осиной фигуре тигра на картине таможенника Руссо.

Гостиная была обставлена сдержанно-щегольской мебелью в стиле Жюля Лелё[11]11
  Жюль Лелё (Jules Leleu) – прославленный дизайнер мебели и декоратор, законодатель французского ар-деко.


[Закрыть]. Но чаще всего взгляд ректора невольно задерживался на картине Руссо со сценой охоты, где детская окраска зверей напоминала, что в этом мире все пожирают всех, с каким бы невинным видом об этом ни говорилось.

Между прочим Караев спросил Игоря Анисимовича, какую машину он хотел бы получить от Госнафты. В институте у Водовзводнова была служебная черная «Волга», но знал ли об этом Караев? Нужно срочно приобрести иномарку, перед людьми неудобно. Нет, он не позволит Султану своими подарками подчеркивать разницу в их положении.

– Мы как раз покупаем «мерседес», хотя я в этом ничего не понимаю, – сказал он, делая глоток из кофейной чашки.

– Бывают такие дни, когда едешь в машине, смотришь на водителя и слегка завидуешь ему, – задумчиво произнес Караев, глядя за окно куда-то в глубину парка.

Неожиданное признание. Водовзводнову было хорошо знакомо это чувство мгновенной зависти работнику, который занимает одну из низших ступеней в твоем мире, но именно поэтому не должен беспокоиться о большинстве вещей, из-за которых ты вынужден терять покой днем и сон ночью. Однако признаваться в этом не принято – подобное могут счесть за слабость, а слабость на такой высоте непозволительна. Или Караев намекнул на то, что ему, Водовзводнову, придется позавидовать шоферу, если… Нет, на такие грубости восточный человек не пойдет. Зарезать зарежет, но учтиво поддакивая и с почтительной улыбкой. Игорь Анисимович подумал, что откровенность Караева сродни общим номенклатурным походам в баню. Остаться перед чужими людьми голым, со всеми своими складками, родинками, с оплывшим стареющим телом – значит явить себя без забрала, доказать доверие, готовность раскрыться. Перед женщинами на пляже или в бассейне раздеваться неохота, а перед другими голыми мужиками – с легким сердцем. Признание Караева было стыдным, как банная нагота, но именно так и может возникнуть доверие между людьми, давно не способными доверять никому.

Где-то в дальних комнатах несколько раз принимался звонить телефон, и Водовзводнов понял, что пора откланяться. Неизменно любезное лицо Караева показалось ему маской. Ректор устал.

– У меня для вас небольшой сувенир, Игорь Анисимович, – сказал миллиардер, поднимаясь из-за стола.