Текст книги "Взрослые сказки о Гун-Фу. Часть IV: Все настоящее одинаково"

Мастер Мо

Правду говорил Минь: капитан О’Коннор не дурак. Хотя внешне он совсем не похож на «мыслителя». Лично мне он больше напоминает циркового борца начала двадцатого века. Видел я такие фотографии: здоровенные мужчины в трико, с грубыми лицами и закрученными кверху усами. Наш капитан и лицом, и фигурой вполне бы вписался в эту компанию. Ему бы еще такие же лихие усы…

– Вы совершенно правы, капитан, – ответил ему я. – Сегодня я решил развлечься и преподнести нашему дорогому Миню сюрприз под названием «хватит учиться, пора учиться как учить». Сюрприз заключался не в том, что ему пора начинать учить, он и так давно уже учит, причем прекрасно это делает. Дело только в том, что он учит слишком хорошо, то есть так, как учили его самого. А с западными людьми полезно было бы использовать несколько другой подход. Может, он будет не столь эффективен, но зато будет больше им нравиться.

Впрочем, вас, капитан, тоже ждет сюрприз. Надеюсь, что мастер Минь не откажется чуть позже передать его вам. Думаю, он вам понравится.

Капитан удивленно взглянул на меня, но ничего не ответил. До дома мы ехали в полном молчании.

Разумеется, я сказал капитану далеко не все. Зачем ему было знать, что его несравненный и так им ценимый мастер Минь вообще толком не знает как нужно учить. Конечно, он, как он сам выражается, блестящий «мастер руки-ноги», этому его научили лучше некуда, а вот искусство обучения ему не передали, просто не успели, да и молод он был для этого, пожалуй. Дело в том, что обучение других – это, в некотором виде, мудрость, а какая может быть мудрость в том возрасте, когда он отправился воевать. Вот теперь самое время, вот теперь в самый раз. Тем более, что передать ему это я мог в лучшем виде: ведь я не только мастер Тай-Цзи-Цюань, но и профессиональный психолог и преподаватель. Возможно, мастер Ван и дед Миня могли это сделать лучше меня, да и то лишь потому, что за ними стояла тысячелетняя традиция. Впрочем, точна такая же традиция стояла и за мной.

К обучению я приступил прямо на следующее утро. Надо было видеть лицо Миня, когда я сказал, что буду давать ему наставления по поводу того, как нужно обучать рукопашному бою. Он уже давно при мне не притворялся «бесстрастной каменной статуей» и выражал свои эмоции достаточно открыто, почти как нормальный западный человек. Надо отметить, что искусством «каменного лица» он владел отменно, из него вышел бы блестящий игрок в покер. Я-то знаю, работая практикующим психологом, я одно время зарабатывал тем, что обучал искусству блефа достаточно опытных игроков. Кстати, надо сказать, работа была прекрасная. Во-первых, она очень неплохо оплачивалась, а во-вторых, мне было интересно, ибо игроки учились с несравненно большим старанием, чем студенты в университете. Закончилось это тем, что я написал статью о блефе, где изложил свои соображения по поводу его использования. Называлась эта статья «Блефовать может каждый, знать нужно только: где ты играешь, с кем, а главное, на сколько». Подписать ее хотел я псевдонимом «Омар Хайям» (хотя Хайям про блеф ничего не писал и писать не мог), но решил, что научный журнал – это не место для детских шуток. Главный редактор там был мужчина весьма серьезный, он и взрослые-то шутки понимал через раз, а уж детские… Поэтому я ограничился эпиграфом «От Хайяма»:

«Вино запрещено, но есть четыре «но»: смотря кто, с кем, когда и в меру ль пьет вино. При соблюдении сих четырех условий – всем здравомыслящим вино разрешено!»

Статья получилась хорошая, для нее я даже создал собственную классификацию лиц по степени их пригодности к блефу. На нижнюю ступень я поместил «резиновую мордочку», так я назвал лицо, которое, подобно мягкой резине, деформировалось от малейшей эмоции его владельца. На верхней – стояла «железная маска», то есть лицо, остававшееся неизменным вне зависимости от того, какой спектр страстей переживал «носитель» этой маски. Миня я поместил бы еще на ступень выше, на уровень «человек вообще без лица».

Ладно, урок должен быть неожиданным, а то если ученик (да еще такой, как мастер Минь) будет точно знать, чего ему ждать от учителя, то живо сядет на голову этому учителю. Так что для пущей неожиданности я решил запеть.

 
Инь и Ян – основа всему.
Этот секрет вслух – никому!
 

И тут уже Минь удивил меня. Выяснилось, что у него есть чувство юмора. Или оно было и раньше, а я, психолог хренов, не заметил? Или, точнее, не соизволил обратить внимания? А, может, со времени нашей прошлой встречи что-то изменилось в нем. А что, парень очень живой, явно не боящийся изменений и всегда готовый к ним. В общем, этот «изменившийся» Минь, явно передразнивая меня, пропел в ответ тонким противным голосом.

 
Ян – ключик, Инь – замочек,
вот первый секрет, дружочек.
 

Ну, развлекаться так развлекаться. И я продолжил пение (если это можно так назвать), стараясь делать это басом.

 
Ян полон до верху, а Инь совсем пустой,
Вот, дружок, секрет второй.
 

На этом наши «певческо-поэтические» возможности исчерпались и, посмотрев друг на друга, мы дружно начали смеяться.

– А причем тут Инь и Ян? – отсмеявшись, спросил Минь.

– При всем, и я тебе об это уже сотню раз говорил. А до меня Ван, дед, отец… Но раз я взялся перековывать тебя из мастера, чемпиона, драчуна и, честно говоря, убийцы в учителя, то Инь-Ян мы положим в основу этого процесса.

Ты сейчас живешь на западе, и если у тебя будут ученики, то они будут, скорее всего, западными людьми. Впрочем, я в этом не уверен, судьба у тебя странная, да и характерец такой, что я твоим ученикам не позавидую.

– А чего тут такого? – пожал плечами Минь. – У меня и раньше были западные ученики, когда я жил в Союзе. А сейчас я учу здешних полицейских. Я их хорошо учу, им, по-моему, нравится.

– Я бы сформулировал это несколько иначе, – усмехнулся я. – Мастерство твое им нравится, в этом я не сомневаюсь. А вот ты сам… Впрочем, это легко проверяется. Прикинь, сколько у тебя было учеников в Союзе. И сколько из них остались твоими друзьями, когда окончился курс обучения? Или еще проще, точнее, ближе по времени. Скольких полицейских ты сейчас обучаешь? А сколько из них твои друзья? Или хотя бы приятели?

– Ну, с советскими учениками – это давняя история, а из полицейских только один – капитан О’Коннор, – с удивлением (он явно прежде об этом не задумывался) протянул Минь. – Еще, пожалуй, Бетти ко мне неплохо относится.

– Но это неправильно. Одно из важнейших правил торговли заключается в том, чтобы суметь продать человеку то, что хочешь ему продать и при этом остаться с ним друзьями. Так что буду учить тебя как учить. Чтобы этот процесс был успешным, тебе с самого начала придется сделать одну важную вещь, которая может заметно ущемить твое эго. А именно, признать, что обучать других ты не умеешь. В качестве же компенсации за моральный ущерб я научу тебя бороться так, как показал вчера на Толстяке. Если тебе, разумеется, это интересно. Причем я сделаю это таким неожиданным способом, каким, скорее всего, никто этого не делал. Думаю, отцам-основателям бы понравилось. Если у них, разумеется, было чувство юмора. А уж тебе понравится точно. Но это будет чуть позднее, потому что предварительно я должен кое с кем договориться. Чтобы учить тебя таким образом, мне потребуется помощник или даже несколько, вот об этом-то я собираюсь договариваться.

Было видно, что вначале Минь сильно удивился, когда понял, что учить его я буду не сам. Потом через несколько секунд он понимающе кивнул. Не знаю о чем он подумал, но предполагаю, что он решил, что для такого обучения потребуются партнеры, с которыми он сможет отрабатывать новую технику. Что ж, Минь умный мальчик, он был прав. И в то же время он был совсем не прав. Я не стал ему ничего объяснять, скоро сам все увидит.

Мастер Минь

Мо с самого начала всегда весьма серьезно относился к занятиям со мной. По этому поводу он говорил так:

– Я не пророк и понятия не имею, что выйдет их наших занятий, но раз уж я взялся за это дело, то должен постараться сделать все максимально качественно.

Однако в этот приезд он взялся за меня еще серьезнее. Занятий стало больше, и чтобы не переутомлять ни меня, ни себя, он перемежал практические занятия с «мини-лекциями». Сам он это называл «телесной» и «словесной» частями. Телесная часть заключалась в стоянии столбом, выполнении одиночной формы, Туй-Шоу и свободном поединке. Словесная – в питье чая и разглагольствованиях Мо, которые всегда сначала казались пустыми и беспорядочными, а в конце обретали стройность и четкий смысл.

Это мне напоминало (кстати, интересно, откуда у меня уже не в первый раз эти строительные ассоциации, ведь я никак не строитель) возведение высотного дома. Я имел возможность наблюдать это зрелище, когда рядом с общежитием мединститута начали строить большущее здание. Сначала куча материалов, непонятно для чего предназначенных, потом полный грязи котлован, потом поставленные то там, то тут разной высоты колонны… В общем, без чертежей даже профессиональному строителю не разобраться. Но в какой-то момент все колонны становятся одной высоты, между ними появляются перекрытия и связи, на самом верху водружают металлические фермы, на которых будет покоиться крыша. И возникает здание, как бы намеченное пунктирными линиями. Затем все это укрывается крышей и наружными стенами и становится понятно, что это такое. Кстати, процесс обучения Мо строил примерно так же. Он, не торопясь, аккуратно и вдумчиво формировал отдельные «детали», причем часто бывало непонятно, для чего предназначен тот или иной кусочек. Но когда они собирались в систему, всегда оказывалось, что они точно подогнаны друг к другу и к моменту «завершения сборки» ничто, как все время говорил Мо, «не оставалось непонятым».

У даже меня создавалось впечатление, что он хотел, чтобы я не только понял сам, но и сумел впоследствии передавать это дальше. Может, это была иллюзия, но казалось, будто он собирается полностью передать мне школу, причем так, чтобы я мог обучать других.

Все его слова я аккуратнейшим образом записывал роскошной паркеровской ручкой с золотым пером в толстенный блокнот в кожаном переплете. Эти вещи Мо подарил мне в одну из первых наших встреч. При этом (как сейчас помню) он велел «записывать этим золотым пером его золотые слова».

Уговаривать меня записывать не пришлось, я и сам прекрасно понимал, что это не университет: кафедры нет, других преподавателей нет, библиотеки, учебников и методичек тоже нет. Даже других студентов нет, так что списать не у кого. Вот уедет Мо (а он обязательно уедет!), и у кого мне тогда спрашивать?! То, что он оставлял мне, было бесценным знанием, которое умные люди пронесли через века и которое никак не должно было пропасть. Так что я старался изо всех сил.

Вот о чем говорил Мо на этот раз:

– Есть старое важнейшее правило, которое я бы писал большими буквами на каждой стене, чтобы было меньше иллюзий, заблуждений и заблуждающихся. Оно всем известно: «Ничто не таково, каким оно кажется». Могу тебе даже нарисовать его, – с этими словами Мо быстро набросал картинку прямо у меня в блокноте. Рисовал он превосходно, так что этот процесс занял у него меньше минуты. Получилась у него простенькая птичка, такую бы даже я, наверное, смог бы нарисовать.

– Что это? – спросил Мо.

Зная Мо, отвечать я не торопился. Тем более, он сам минуту назад сказал, что ничто не таково… Так что это будет что угодно, только не птичка. Или не только птичка. Или так птичка, а так не птичка. Вот оно. И я повернул картинку на 90 градусов.

Покрутив рисунок еще несколько раз, я ответил:

– В том виде, в котором ее нарисовали вы, эта картинка мне напоминает птичку с большим клювом. А если эту птичку «поставить вертикально» (точно не знаю, но по-моему, настоящие птицы так летать не могут), она становится похожей на зайца. Но если честно, я не знаю что это, ибо тут вместо утки можно увидеть летящий самолет, а вместо зайца – стоящую на старте ракету.

– «Не знаю, что это», – удовлетворенно кивнул Мо, – это, по-моему самый правильный ответ. Я тоже не знаю. Называется эта штука «уткокролик». Для меня она символизирует принцип: человек видит не глазами, он видит умом. Представь себе, что два человека смотрят на этот рисунок. Глаза их видят одну и ту же картинку. Но один из них любит «утку по-пекински», и его ум тут же решит, что это именно утка, а другой разводит кроликов, и его ум, без сомнения, увидит тут изображение кролика. А такой, как ты, скажет, что это то ли заяц, то ли какая-то птичка с длинным клювом, то ли еще какая-то ахинея. В общем, глаза видят одно и то же, но ум, основываясь на привычных для него шаблонах, на том, что он готов и хочет увидеть, делает из этого разные выводы. И чем у тебя меньше таких шаблонов, чем больше ты готов сказать «не знаю», тем больше у тебя свобода выбирать что ты хочешь увидеть в том, что попадается тебе на глаза. И тем больше ты способен увидеть.

Я все время тебе говорил и еще тыщу раз скажу, что для успешного изучения Тай-Цзи-Цюань приходится разрушать многие общепринятые шаблоны. На самом деле это, разумеется, касается всего, а не только Тай-Цзи-Цюань, ибо чем больше у человека шаблонов, тем менее гибким он становится и тем меньше он думает. Зачем ему думать, если у него на каждый случай есть готовая модель поведения, часто даже не одна? Но стоит ему попасть в нестандартную ситуацию, как его ум «зависает» и он не знает, что ему делать. Например, человек, делающий свою привычную работу, кажется таким красивым, таким ловким, таким уверенным в себе в каждом своем жесте, слове, движении. Это потому, что он действует в рамках привычного шаблона. Выведи его за рамки этого шаблона, попроси сделать что-то другое, и он окажется неуклюж и жалок. Например, мастер У-Шу, разбивающий кулаком десяток большущих черепиц, вызывает восхищение у детей. Он могуч, быстр и грозен. А у меня, например, он вызывает смех, потому что я представляю, какими неловкими окажутся его закостеневшие от набивки пальцы, если его маленькая дочь попросит его помочь ей закончить вышивку, которую её попросила сделать бабушка. И когда мастер не справится с этой работой, выяснится, что старенькая бабушка значительно более ловка и проворна, чем этот могучий человек.

Не помню, говорил ли я это тебя. Но это неважно, я всем это говорю, ибо это смена Инь и Ян, а Инь и Ян – это мой конек, я все время это повторяю. Если говорил, то напомню, если не говорил, то запомни. Есть одно и то же лекарство от двух тяжелейших болезней – от гордости и от зависти. Состоит оно в том, чтобы менять людей местами. Например, если, став богатым и властным, человек возгордился, то ему надо дать пожить жизнью бесправного бедняка. Если бедный человек завидует чьему-то богатству, то ему надо дать пожить жизнью богача и посмотреть, понравится ли ему нести такую ответственность и выдержит ли он темп жизни богатого бизнесмена.

Есть даже китайский анекдот, описывающий изменение поведенческих шаблонов в зависимости от наличия или отсутствия денег.

«Бедному человеку нечего есть и он питается простыми дикими травами, которые может сам собрать в горах; став богатым, он уже не хочет есть обычные культурные растения, а заказывает в дорогих ресторанах изысканные дикие травы, собранные высоко в горах.

Бедный человек разъезжает по своим делам на велосипеде; став богатым, он покупает себе велотренажер и крутит педали, не выходя из дома.

Бедный человек хочет жениться; став богатым, он ждет не дождется развода.

Если человек беден, его жена идет подрабатывать секретаршей. Если он богат, его секретарша начинает «подрабатывать женой».

Бедный человек делает вид, что у него есть деньги; став богатым, он делает вид, что их у него нет».

Шаблоны есть во всем, включая мастерство, которое представляет собой шаблон, в рамках которого человек чувствует себя как рыба в воде. Но как по мне, так мастерство – это не умение делать то, что умеешь, а умение делать то, чего не умеешь. Тебе это известно, ты сам мне рассказывал, что до тебя это дошло, когда ты впервые в жизни играл в гольф. Так что об этом я говорю только для порядка, по профессорской привычке все систематизировать.

Вообще менять местами нужно не только людей, менять нужно все, а главное нужно научиться менять свою точку зрения, свое восприятие происходящего, ведь оно все равно не таково, каким кажется.

Все занимающиеся Тай-Цзи-Цюань знают правило: «можно опрокинуть даже самую крепкую стену, но нельзя опрокинуть шар». Но, как правило, им известно лишь его поверхностное, так сказать, «физическое» истолкование: любой неподвижный, пусть даже очень прочный и устойчивый, предмет можно опрокинуть или (если он непоколебимо стоит на земле) разрушить. Лишь бы приложенное усилие было достаточным.

На более глубоком уровне речь идет о работе ума. Дело в том, что внешние обстоятельства могут нарушить устойчивость любого, самого сильного ума. Разумеется, мы говорим об обычных людях, а не о святых, достигших освобождения.

Чтобы понять как это работает, представь, что я взял детский воздушный шарик и нарисовал на нем мордочку. Чтобы мне было веселее, я представил эту мордочку в виде Инь и Ян (ничего не поделать, я люблю все объяснять с помощью Инь-Ян). И вот эта мордочка, весело улыбаясь, глядит на мир, ибо ее глазки направлены вверх и она видит солнце, небо, птичек и все это ей кажется прекрасным.

Теперь я беру и поворачиваю шарик так, чтобы мордочкины глазки оказались внизу. И теперь вместо неба и солнца она видит толстый слой пыли под кроватью. И выражение мордочки сразу же становится грустным.

Иначе говоря, внешние обстоятельства (в данном случае их олицетворяет моя сила) перевернули мордочку. При этом, несмотря на то, что моей силы вполне достаточно, чтобы легко порвать детский воздушный шарик, мордочка сумела уцелеть. Это ей удалось за счет того, что она не сопротивлялась и следовала моей силе. В результате шарик без всякого ущерба для себя просто повернулся. Но несмотря на то, что мордочка сумела уцелеть, она уже не улыбается, потому что ей нравилось смотреть на небо и солнце, а при новых обстоятельствах она видит только пыль.

Вполне понятно, что внутреннее состояние ничуть не менее важно, чем внешнее. И если человек, например, попал в какую-то передрягу, в которой ему удалось сохранить костюм, а настроение было напрочь испорчено, радости от этого костюма ему будет немного.

Поэтому у мастера во внешний шар как бы «встроен» еще один шар – внутренний. Работает это так: когда судьба изменяет внешние обстоятельства и помещает мастера в совершенно другие условия (как нашу мордочку, которую я только что буквально перевернул с ног на голову), он приноравливается к новым условиям не только внешне, но и внутренне.

Например, наша мордочка, увидев пыль, могла бы подумать, что ей предоставляется шанс, наконец, убрать под кроватью. Она с ужасом думает, чем она дышала все предыдущее время, и с радостью! хватается за тряпку. Тут, кстати, может произойти маленькое чудо – во время интенсивной уборки воздушный шарик вдруг возьмет, да и перевернется, приняв прежнее положение.

Так что если человек не может преодолеть меняющиеся внешние обстоятельства, то ему приходится следовать им. При этом он должен изменяться не только внешне, но и внутренне. А иначе его порвет либо снаружи, либо изнутри.

Ты же знаешь, я не могу без некоторого пафоса. Поэтому я процитирую тебе Лао Цзы, которого с некоторых пор ты, по-моему, даже стал любить. Честно говоря, когда я рекомендовал тебе его читать, я не слишком рассчитывал на то, что ты последуешь моему совету. А сейчас у меня даже создалось впечатление, что ты воспринимаешь его наставления не просто как красивые стишки, а как «практическую инструкцию по обретению мудрости». Для данного случая эта инструкция выглядит так:

И потому всякая живая тварь

либо пытается уйти от судьбы, либо следует своему пути,

либо сопит и всхлипывает, либо дышит полной грудью,

либо выбивается из сил, либо смиренно принимает то, что дается,

либо сохраняет себя, либо нет.

Мастер Минь

Занятие Мо начинал неизменным образом: недлинная разминка, после которой следовала одиночная форма. На этот раз сам он ее не делал, а внимательно наблюдал за мной. Мне было все равно. Мне уже достаточно давно нравилось делать форму и никто не мог помешать мне получать свою дозу удовольствия. Тем более Мо. Наоборот, пусть смотрит, наверняка найдет к чему придраться. А чем он будет строже, чем больше будет придираться, тем мне лучше. Старое азиатское правило «у сурового учителя хорошие ученики» никто не отменял и никто не отменит. Потому что «оно суровое, но хорошее». Я давно заметил, что чем суровее правило, тем оно правильнее и тем неукоснительнее ему нужно следовать.

Однако Мо меня удивил. Вопреки моим ожиданиям, он одобрительно кивнул и не стал ничего исправлять.

– Вполне, – сказал он. – Можешь ехать в Китай на соревнования, где исполняют одиночную форму. Допускаю даже, что ты сможешь занять там первое место. Делаешь ты в низкой стойке, смотришь спокойно и строго. Телесная структура выстроена правильно, позиции красивые, в них чувствуется уверенность и мощь. Движешься мягко, как кошка, каждое движение наполнено энергией и скрытой силой.

Я ушам своим не верил и все ждал какого-то подвоха. И, разумеется, дождался.

– За такое красивое исполнение, – не меняя тона, продолжал Мо, – тебе наверняка дадут какой-нибудь дипломчик. Они всем участникам дают красивые дипломчики. Я сам видел: плотная глянцевая бумага, текст не только на китайском, но и на английском, красные буквы, золотые иероглифы, большая выпуклая печать из настоящего сургуча. А уж если иностранец соизволит поучаствовать в соревнованиях по национальному искусству… А если еще такой известный мастер, как ты, скажет на камеру, что решил бросить свой вьетнамский семейный стиль ради китайской народной гимнастики, то даже и по телевизору покажут. И медальку старший судья на шею повесит. Прямо во время телепередачи. Как собачке… Я как-то видел коллекцию таких медалей. Они есть очень разные, тебе, например, я бы дал с надписью «За экстерьер». И это было бы правильно, ведь ты у нас красавец.

Я вздохнул с облегчением. А то если мастер (даже такой мягкий как Мо) начинает слишком хвалить, это ничего хорошего не сулит. Может, он просто решает прекратить обучение и хочет подсластить ученику пилюлю.

А так все в порядке, все в стиле Тай-Цзи-Цюань: Инь и Ян. Похвалил и тут же подначил. Такая раскачка, где-то ученик да и потеряет равновесие. Только успел расправить грудь, только на мгновение попытался загордиться, и тут же мордой в грязь. Усилие Люй называется, или «проваливание в пустоту». Наверняка Мо не пытался таким несложным образом «провалить меня в пустоту», развлекался просто. И меня заодно развлек.

– И неведомо тому судье (пусть он хоть трижды старший), что ты не знаешь даже, для чего нужна та форма, которую ты так красиво, можно сказать, «экстерьерно» делаешь. А кстати, как ты думаешь, для чего нужна одиночная форма?

Ответа на этот вопрос у меня не было. Для чего нужны одиночные формы знает любой ученик. Это конспект стиля, способ отработки принципов. Там много еще всяких деталей и деталечек. Но Мо наверняка хочет услышать от меня не это. Тем более, что он сам не раз говорил, что Тай-Цзи-Цюань бесформен. Действительно, если Тай-Цзи-Цюань не имеет формы, то зачем нужна форма?!

Впрочем, один ответ у меня был. Только не знаю, устроит ли он Мо.

– Удовольствие получаю, – сказал я, внимательно наблюдая за реакцией Мо.

– Хороший ответ! – явно обрадовался Мо. – Лучшего и быть не может, – однако он тут же поспешил добавить «ложку дегтя». – Если бы ты еще мог объяснить, чем этот ответ так хорош, было бы просто замечательно.

– Ум мне успокаивает.

– Прекрасно! Это означает, что исполнение формы уже не требует от тебя никаких умственных усилий, что она делается как бы сама собой и превратилась для тебя в двигательную медитацию, в некую духовную практику, успокаивающую ум.

– Ага, – подумал я, – мой советский ученик Володя называл это «по щучьему велению». Но что форма уже делается сама собой – это точно.

– За это тебе приз. Сегодня я больше не буду тебя доставать вопросами и сам расскажу, для чего еще нужна одиночная форма.

– А потом, – беззлобно подумал я, – еще что-нибудь вспомнишь и еще что-нибудь расскажешь. Впрочем, это нормально. Ни один учитель никогда не рассказывает всего. Я говорю не о тех людях, которые сами многого не знают и не о тех, кто трясется над своими секретами. Володя говорил в таких случаях: «Там царь Кащей над златом чахнет». Я говорю о людях, которые могут учить и готовы это делать. Эти прекрасно понимают, что истинное знание может быть передано только в надлежащее время и в надлежащем количестве. Иначе бесценное знание не пойдет впрок, ученик им просто «подавится».

И вот какое наставление по поводу одиночной формы Тай-Цзи-Цюань перепало мне от Мо в этот раз.

«Форма Тай-Цзи-Цюань сама по себе уже немного бесформенна. Дело в том, что нет жестких правил ее выполнения. Базовое правило одно: если при выполнении ты соблюдаешь принципы, то такое выполнение считается правильным. Например, сейчас мы с тобой делаем большую форму стиля Ян. Как-то мельком я тебе сказал, что на выполнение этой формы требуется примерно минут двадцать. Но за все время наших совместных занятий я ни разу не проверил, сколько времени у тебя уходит на форму.

– Ну и что? – пожал я плечами. – Учитель Ван обучил меня десяткам форм стиля «Счастливый путь» и ни разу не посмотрел на часы. Их, кстати, у него и не было. Ну, может в его знаменитом сундуке, где он хранил свои самые ценные вещи. Однажды он извлек оттуда не больше и не меньше, как нефритовую мастерскую печать его далекого предка, которой, по его словам, было веков пять. Может, где-то у него и часы завалялись. Хотя я их не видел. Они ему были совершенно ни к чему, он и без них прекрасно чувствовал время.

– Знаешь, почему учитель Ван не пользовался часами при твоем обучении? – засмеялся Мо.

– Ни разу не задумывался, – ответил я. – До сих пор я считал, что часы тут совершенно ни при чем. Время стояния в столбе отмеряется с помощью ароматических палочек, горящих примерно по полчаса. А кому нужны часы при обучении рукопашному бою?!

– Вот ты и ответил, – кивнул Мо. – Ван учил тебя рукопашному бою, учил выживать самому и убивать других. Для этого нужно просто уметь все делать как можно быстрее, а часы никому не требуются. А вот если бы он готовил тебя к выступлению на соревнованиях, то часы ему непременно понадобились бы, потому что когда человек делает форму на соревнованиях, он должен укладываться в определенное время.

– Это же не бег и не плавание, – не поверил я своим ушам. – Зачем мне укладываться в заданное время? Я делаю форму за столько времени, за сколько ее делаю. Моя задача в том, чтобы выполнить ее максимально качественно, максимально быстро и получить от этого максимальную пользу. А иначе, за сколько бы времени я ее ни сделал, это время будет потрачено зря.

– Это ты так думаешь, – покачал головой Мо. – А вот если бы ты делал сокращенную форму Тай-Цзи-Цюань на соревнованиях, то должен был бы уложиться в четыре с половиной – пять минут. А иначе тебе бы не повесили на шею медальку. Впрочем, тебе это не страшно, ты же не дрессированная собачка.

– Ага, – легко согласился я, – не знаю кто я, но «на собачку» меня точно не учили. Дома учили «на тигра». Учитель Ван – «на двенадцать разных животных». Даже «на пьяного тигра» учил. А вот собачки в этом «зверинце», да еще, упаси Небо, дрессированной не было.

– Так вот, – продолжил Мо, – начало «бесформенности формы» лежит в ее безвременности. Поэтому при правильном обучении (то есть обучении не для соревнований) время выполнения формы может очень сильно варьироваться.

Есть старая легенда об мастере (имени его я не помню), создавшем свой стиль Тай-Цзи-Цюань. Это был человек настолько известный, что его пригласили продемонстрировать свой новый стиль перед императором. Форма этого стиля была длинная, как я понимаю, практически такая же, как учим мы с тобой. Так вот, первый раз мастер делал ее два часа, а второй – умудрился выполнить всего за две минуты.

– Это какое же терпение было у императора! – не смог скрыть я свое недоверие. – Может, все остальное в этой истории правда, но я не верю, что император мог смотреть на это целых два часа.

– Тут ты не прав. Очень даже мог, если предполагал сам обучаться у этого мастера или, например, отдать тому в обучение своего сына. Но это не важно. История эта к тому, что форму Тай-Цзи-Цюань можно делать с очень разной скоростью.

Еще бесформенность формы заключается в том, что ее можно делать высоко, а можно низко, можно мягко, а можно жестко, можно плавно, а можно с выбросом усилия. В общем, много всяких «можно».

Бесформенность формы еще и в том, что никто не знает, сколько в ней форм.

– Само собой, – подтвердил я, – сколько насчитаем, столько и будет. Хотим, одну сложную форму поделим на несколько простых, а хотим, несколько простых форм объединим в одну сложную.

– Да, так может быть, согласился Мо, – хотя это несколько упрощенный подход. А я имел в виду несколько другое. Вот, например, как ты считаешь, сколько техник для рук в том одиночном комплексе, который мы с тобой изучаем?

– Ну-у-у, – протянул я, – я не считал, но комплекс большой, техник для рук там много.

– Молодец, – подозрительно легко согласился Мо, – ты считаешь как древний человек: один, два, три, много. Я бы сказал иначе. На начальном этапе техник для рук действительно много, даже не важно сколько, но много. На более продвинутом этапе становится понятным, что на самом деле есть всего одна форма, которая содержит все без исключения! техники для рук.

На следующем этапе приходит понимание, что руки вообще не участвуют в технике для рук. Кажется, что это вообще полный нонсенс. Как могут руки не участвовать в технике для рук?! Однако это чистая правда, потому что руки до того расслаблены, что кажется будто их и нет. Они есть, но их как бы нет. И, наконец, когда человек становится мастером, его противнику начинает казаться, что у него множество рук. Вот и получается, что Тай-Цзи-Цюань настолько бесформен, что даже непонятно, сколько в нем форм для рук. Доходит до того, что невозможно даже ответить на вопрос сколько самих рук у мастера.

Это напоминает вращение вентилятора. Предположим, что его крыльчатка состоит из двух лопастей (рук у человека тоже две). Когда крыльчатка не вращается, то явно видно, что лопастей две. Когда она разгоняется, лопасти мелькают перед глазами и начинает казаться, что их становится много. Когда вентилятор полностью разогнался, лопасти как бы исчезают, превращаясь в полупрозрачный мерцающий круг. Иначе говоря, кажется, что их нет. Но всякий ребенок знает, что ни в коем случае нельзя совать руку между этих «несуществующих» лопастей.