Текст книги "Взрослые сказки о Гун-Фу. Часть IV: Все настоящее одинаково"

– Неважно откуда. А хоть «назначат», скажут, что его завезли нелегальные эмигранты, например, твои соотечественники из Вьетнама. Потом по телевизору выступят несколько авторитетных врачей, серьезными, чуть ли не трагическими голосами расскажут, какой этот грипп экзотический и потому опасный, как он тяжело переносится, какие у него симптомы, как лечиться, дадут рекомендации, как предохраняться от этого гриппа и какие лекарства принимать, если уж заразился. Думаешь не сработает?

– Наверняка сработает, – пробормотал я. – Спасибо Вану, я даже знаю как именно сработает. Все очень просто: ум воздействует на Ци.

– Конечно, спасибо мастеру Вану, – согласился Мо. – Кстати, я прочитал тот конспект, который ты мне давал для «рецензирования». И он мне понравился. И если ты пишешь там о принципах «в меру», то понимаешь, о чем я говорю.

Из этих «в меру» всего три относятся к физической деятельности: «в меру дел», «в меру увлечений» и «в меру разговоров». С этим все очевидно. Если человек мало отдыхает, если он весь в делах и хлопотах, то его физическое тело чрезмерно утомляется и быстро изнашивается. Особенно это касается сухожилий и сосудов. Если у человека становится слишком много увлечений, то его энергия приходит в упадок, а мудрость «выплескивается» из организма. В результате такой «увлекшийся» человек становится «умственно пустым» и все делает плохо. Болтовня – очень энергоемкий процесс, и если человек болтает слишком много, то у него тоже возникает нехватка Ци. Можно сказать, что в этом случае он становится «энергетически пустым». Кроме того, если болтать без умолку, то можно повредить Ци легких.

Остальные «в меру» относятся к эмоциям, то есть непосредственно к уму. С этим тоже все достаточно просто, ибо все это есть в системе Пяти Первоэлементов, где ясно сказано, какая негативная эмоция угнетает какой орган. Поэтому сформулирую это очень кратко.

Чрезмерные (особенно бессмысленные) размышления приводят к большим затратам энергии, рассеивают волю и утомляют сердце; чрезмерное количество желаний приводит к тому, что человек перестает понимать, чего он на самом деле хочет; безудержный смех и чрезмерное возбуждение приводят к повреждению внутренних органов; чрезмерное веселье приводит к тому, что человек утрачивает контроль над собой и начинает ошибаться чаще обычного; чрезмерная тоска подавляет волю, приводит к депрессии, слабости и потере мышечной массы; гнев нарушает нормальную циркуляция Ци и крови, а также повреждает печень; чрезмерное раздражение подавляет человека, он перестает радоваться и становится бледным и болезненным.

Можно не разбивать это на несколько «в меру», а подойти к этому более широко. Формулироваться это будет примерно так: Тело подчиняется уму и всячески стремится проявить тем или иным способом то, во что (сознательно или бессознательно) верит ум. И чем сильнее верит во что-то ум, тем сильнее это проявляется.

Капитан О’Коннор

Минь как-то говорил мне, что мастер Мо – человек слова. Я Миню верю, у него железное правило, которого он придерживается неукоснительно: не врать своим. Кроме того, сам мастер Мо, хоть и говорит много, никак не производит впечатление пустослова. В какой-то момент всегда оказывается, что всякое его слово имеет совершенно очевидное назначение и цену. Правда, этого момента нужно еще дождаться, причем ждать иногда приходится долго. Но мне, старому копу, не привыкать. Мне иногда кажется, что именно ожидание – это и есть настоящая профессия полицейского. Ну, может, еще таксиста, который иногда дольше ждет клиента, чем его возит. Как вспомню, сколько в молодости я проторчал в машине, поджидая своего «клиента». Больше чем любой таксист. Да и клиенты мои были «потяжелее», чем у таксиста.

Так что подождать я могу, мне не к спеху. Хотя, конечно, интересно, о каком сюрпризе для меня говорил Мо, когда я вез их с Минем домой после той тренировки, на которой Мо давал мастер-класс.

Я вспомнил слова про сюрприз сегодня утром, когда мне позвонил Минь и сказал, что мастер Мо приглашает нас вечером на какое-то, как он выразился, неожиданное мероприятие. И сегодня в конце рабочего дня они за мной заедут. А что, я с удовольствием. Правда, для меня «конец рабочего дня» понятие весьма расплывчатое, обычно я ухожу с работы поздним вечером, но это, скорее, привычка старого служаки, а не необходимость. Раздам указания дежурной смене и уйду. В конце концов я капитан здешней полиции и никто мне в этом городе не начальник. Разве что мэр. Но пока все хорошо, пока в городе порядок, мэр меня не трогает. А у меня всегда все хорошо!

Однако даже у меня в моем городе иногда случаются мелкие беспорядки. Подобные случаи я рассматриваю как развлечение. Так случилось и в этот вечер. Мо и Минем заехали за мной минута в минуту. Были они на огромном лимузине Мо. Более естественного водителя, чем Мо, я не видел ни разу. Я сам за рулем с детства. Все мои копы отлично водят машину – я выезжал с каждым патрульным экипажем и видел, как они это делают. Минь тоже прекрасный водитель, хотя и начал водить машину достаточно поздно. Он сам мне говорил, что в детстве и юности у него из транспорта был только буйвол. Да и то особенно кататься ему не давали, потому что буйвол – это работник, а не игрушка для всякого соплячья, которое должно бегать ножками, а не беспокоить для своего удовольствия могучее, солидное и тяжко трудящееся животное. Сел за руль Минь только в Сайгоне, где во время войны, по его собственному выражению, «работал шпионом». Но сейчас водил он блестяще – быстро, резко и напористо. Он так плотно прижимался к соседним автомобилям, что создавалось впечатление, будто он вот-вот врежется. Мне это очень напоминало его технику ближнего боя, когда казалось, что противник через мгновение его достанет, но этот паршивец в последний момент всегда ухитрялся ускользнуть. У Мо манера была совсем другая: казалось он вообще не управляет автомобилем, что машина катится без всякого его участия. И там, где Минь тормозил так, что на асфальте оставались следы резины, у Мо машина останавливалась как бы сама по себе. Причем всегда вовремя и всегда именно там, где нужно. Так было и в этот раз. Я ждал на тротуаре. Лимузин медленно подкатился и стал так, что ручка правой передней дверцы оказалась напротив моей правой руки. Мне оставалось только протянуть руку, открыть дверцу и усесться рядом с Мо.

Когда машина тронулась (тоже сама собой, казалось, Мо не принимал в этом никакого участия), мимо нас, вихляя из стороны в сторону, промчался здоровенный грязный «Форд». Я опешил: вытворять такое напротив полицейского участка – это надо уметь! Номера, правда, были не наши, но так ездить – это не только не по правилам, это вообще неправильно – пугать людей и угрожать их безопасности. Я не знаю, какие там дела у нас намечены на этот вечер, но такого терпеть я был не намерен.

Но сказать я ничего не успел. Минь был прав, когда говорил, что мастер Мо понимает все с первого слова. А иногда и вообще без слов. Мо покосился на меня и нажал на газ так, что двухтонная машина буквально подпрыгнула. Я не ожидал, что он умеет так лихо водить и что его огромный «Линкольн» умеет так ездить.

– Если я правильно понял, капитан, мы сейчас догоним этого бедолагу и вы доходчиво прочтете ему лекцию о правилах дорожного движения.

– Да! – заорал с заднего сиденья Минь, которому явно хотелось развлечься и который, кстати, тоже терпеть не мог беспорядка, разумеется, кроме того, который создавал по собственной воле. Поэтому он не выносил чужого хулиганства, тем более на дороге, по которой он сам ездил. – Смотри, капитан, как его носит из стороны в сторону! Он же наверняка пьяный! Сам побьется и кого-нибудь покалечит.

В отличие от Миня, Мо был совершенно спокоен. Зато лимузин в его руках словно сошел с ума. Когда Мо с заносом и визгом покрышек вошел в поворот, я едва удержался от того, чтобы не закрыть глаза. Оказалось, что Мо ездит еще «плотнее», чем Минь – в боковое зеркало я видел, как наше заднее правое крыло чуть не задело припаркованную у тротуара машину.

– Не беспокойтесь, капитан, – сладким голосом сказал Мо, – никакой аварии не будет. Я слишком уважаю своих пассажиров, чтобы причинять им неудобство. Кроме того, мне лень отгонять машину в ремонт. Так что мы ни во что не врежемся, даже не поцарапаемся. Я хорошо вожу машину, у меня большой, как говорят американцы, «experience». Они этот самый «experience» очень ценят. Заменить его ничем нельзя. Была у меня в те «таксистские» времена машина. Тоже «Линкольн», причем весьма подержанный. Я его уже брал с рук, да и сам потом изрядно на нем покатался. Хотя точнее будет сказать, покатал пассажиров. Так вот, в задних фонарях «Линкольна» есть по две вертикально расположенных лампочки. И одна из них перегорела. Я поехал в магазин и попросил продать мне одну лампочку. Оказалось, что по одной они не продаются, минимальная упаковка – две штуки. Ну, две так две. Вернулся я домой и стал снимать крышку фонаря. Делал я это впервые и провозился час. Один раз мне вообще показалось, что я ее вот-вот разломаю. Но как-то снял. Заменил лампочку и донельзя довольный собой отправился на работу. Через три дня у меня перегорела вторая лампочка в этом же фонаре. На этот раз я снял крышку быстрее и заменил лампочку, радуясь, что купил сразу две и что мне не нужно ехать снова в магазин. Ровно через неделю перегорела лампочка во втором фонаре. Тогда я поехал в магазин, снова купил пару лампочек и заменил сразу обе. Когда я рассказал об этом «коллеге-лимузинщику», тот сказал мне: «Каждый знает, что лампочки в задних фонарях «Линкольна» перегорают всего один раз за всю службу машины. Так что когда перегорела одна, меняй сразу все». Вот это и есть бесценный «experience». Вряд ли тебе кто-то об этом заранее расскажет, так что узнать это невозможно пока сам не нарвешься.

Я просто восторгался Мо. Это ж надо уметь: вести машину на такой скорости и при этом разговаривать так, будто сидишь на диване у себя дома и смотришь телевизор. Хотя моя собственная жена, когда смотрит фильм, переживает (точнее, сопереживает героям) гораздо больше, чем Мо сейчас. Никогда не видел, чтобы человек мог так гнать, преспокойно рассказывая при этом байки. Может, он заметил, что я напрягся и специально несет всякую чепуху, чтобы я успокоился и успел привыкнуть к новому для меня его способу езды.

Иногороднего пижона Мо нагнал быстро, по-моему, он даже подгадал этот момент так, чтобы успеть закончить свой рассказ. Он аккуратненько, я бы сказал «нежно», притиснул большой «Форд» к тротуару.

Как Минь вылетел из машины я так и не понял. По-моему, он даже не стал подниматься с сиденья, а просто открыл дверцу и выкатился из машины прямо на асфальт. Похоже, он так засиделся, что ему не терпелось во что-то ввязаться, неважно даже во что. И не просто так, а на стороне закона. Я не уверен, но мне показалось, что его забавляла сама такая возможность. В общем, когда я, не торопясь (а чего торопиться, за мастером Минем все равно не поспеешь), вышел из машины, Минь уже вытащил иногороднего лихача из машины и обшаривал его на предмет наличия оружия. Надо было видеть, как сноровисто он это делал, куда там моим копам. В роли мастера рукопашного боя я его уже видел, а в роли диверсанта, привычного к задержанию вооруженного человека – еще нет. Оружия никакого при водиле не оказалось, что, по-моему, даже разочаровало Миня. Он подтолкнул ко мне совершенно ошеломленного его напором нарушителя, видимо дальнейшая процедура его уже не интересовала. Через несколько минут приехал вызванный мной наряд, я сдал нашего лихача (он оказался еще и хорошо пьян) и мы отправились по своим делам. Кстати, куда мы ехали и зачем, Мо так нам и не сказал. А на прямой вопрос Миня ответил так: «Скоро увидишь, думаю, тебе это понравится».

Мы остановились прямо напротив небольшой изящной вывески «Школа танцев». Разумеется, я знал, что такая школа есть у нас в городе. Трудно чего-то не знать в таком маленьком городке. Тем более, работая капитаном полиции. Но единственное, что я знал об этой школе, это то, что это было тихое приличное место, не доставлявшее полиции никаких хлопот.

Мо широко распахнул дверь и пропустил нас с Минем вперед. Надо было видеть любопытную морду Миня, который совершенно не скрывал своего удивления. Вообще на вид «Миней» было, как минимум, два. Один – суровый, явно жестокий человек, у которого выражение лица не менялось ни при каких обстоятельствах. Второй – мальчишка с таким спектром эмоций, которому позавидовал бы любой калейдоскоп. Чужие видели только первого Миня. Своим удавалось встретиться и со вторым. Однако сейчас второй Минь, видимо, спохватился и его мгновенно сменил первый. И именно первый Минь переступил порог. Надо было видеть как он держался, можно было подумать, что он, как минимум, хозяин этой школы.

Танцевальный класс начинался прямо от входной двери. На вид это был просто длинный спортивный зал. И даже скамьи, стоявшие вдоль стен, были как в спортзале. Хотя в уголке стоял столик с четырьмя стульями, видимо, чтобы было не так похоже на спортзал. И было еще отличие: пахло хорошими духами, причем разными. Зная, что у Миня прекрасное обоняние, я покосился на него. Ноздри его едва заметно раздувались. Похоже было, что ему тут нравится. Но кто тут был на своем месте – так это Мо, явно чувствующий себя как рыба в воде.

В зале не было ни одного мужчины, то ли это было специальное занятие для женщин (тогда при чем тут мы?), то ли ирландские парни больше любят отрабатывать «технику выпивания» в пабе, чем тратить время на какие-то танцы. Я, например, склонялся ко второй версии.

Похоже было, что занятие началось уже давно и танцы шли вовсю. Народу было немного: десять – двенадцать дам в возрасте от восемнадцати до пятидесяти и самой разной комплекции разбились на пары и танцевали какой-то латинский танец. Какой не знаю, потому что я твердо «опознаю» только два: вальс и танго. Я никак не специалист по этой части, но я бы сказал, что зрелище было «очень разным». Две – три девушки плясали очень легко и с удовольствием. Для остальных все это было явной работой. Возможно, если бы им не приходилось самим «изображать кавалеров», то дело бы пошло веселее.

Руководила всем этим «хороводом» интересная дама лет сорока – сорока пяти. Увидев нас, она заулыбалась и, не прерывая занятия, показала рукой на угол, где стоял столик. Мы уселись и стали смотреть. У меня есть полезная «копская» привычка – я всегда смотрю по сторонам. Так что я видел не только танцующих, но и Мо с Минем. Мо сидел, расслабленно, как кот, и только улыбался. Смотрел он явно только на руководительницу. Остальные женщины его интересовали мало. Миню же было интересно все. Неужели он никогда не видел танцев? Не может такого быть. Он же был шпионом в Сайгоне и таскался по всем тамошним кабакам. А, может, там были только вьетнамские танцы, так что здешние ему в новинку?

Музыка закончилась, и девушки стали собираться, я не угадал – оказалось, что мы пришли не в разгар занятия, а к его концу.

Дама-руководительница направилась к нам. Надо было видеть Мо, этот старый лис не переставал меня удивлять своими метаморфозами. Он встал, на лету подхватил дамину ручку и так же на лету поцеловал ее. При этом все сделал согласно «политесу» – не поднял дамскую ручку к губам, а сам наклонился к ней. Откуда старый китаец может знать эти западные премудрости, о которых здешние люди уже давно позабыли? Я, например, знаю обо этом совершенно случайно – в детстве читал книгу о средневековом французском дворе. И как только не забыл с тех пор, сам удивляюсь.

Нэнси, как представил нам ее Мо, показалась мне несколько суровой. Но когда она улыбалась, на нее можно было смотреть бесконечно. Красивая баба! Чем очаровал Мо такую красотку, я не знаю, но она от него не отводила глаз. Минь говорил мне, что как-то он «в лоб» спросил Мо, как ему, не слишком молодому и не слишком красивому китайцу, удается пользоваться таким успехом у классных молодых и красивых белых женщин. Говорит, что Мо тогда ответил ему коротко: «Большое сердце, много энергии, Гун-Фу». Обещал потом рассказать побольше.

Когда ученицы Нэнси разошлись, Мо приобнял её за талию и пригласил потанцевать. Миню же он велел внимательно наблюдать за их танцем. Нэнси поставила кассету, включила магнитофон, и они начали.

Мастер Минь

Если бы я еще знал, за чем я должен наблюдать и что я должен увидеть. Но если бы Мо хотел сказать, он бы уже сказал. Поэтому я решил расслабиться и просто смотреть. Что увижу, то увижу. По этому поводу я не беспокоился, после стольких лет изучения больших форм и сложных техник у меня в голове появилось что-то вроде видеомагнитофона. Я запоминал все очень быстро, точнее будет сказать, сразу. Спасибо за это мастеру Вану. Он говорил так: «Тупиц я не учу, ибо это бесполезная трата времени. А я старый, времени у меня осталось мало. Поэтому если ты хочешь что-то получить от меня, ты должен запоминать это сразу. Повторять не стану». Ван говорил только один раз и показывал только один раз. И если ученик хотел научиться, то ему приходилось схватывать быстро. Мне повезло, дед с отцом меня тоже не баловали, поэтому строгость Вана не была для меня неожиданной.

Так что я «включил режим записи» и приготовился смотреть. Разумеется, у себя на родине я видел вьетнамские танцы. Но они были совсем другими. Там изображались совершенно конкретные вещи: поток воды, дерево, колеблемое ветром, полет птиц, пчел или бабочек. Можно было увидеть и всякие «хозяйственные процессы»: сбор урожая, плавание в лодке. В общем, все «по делу» и никаких пустопорожних движений. Было даже деление на крестьянские и королевские танцы. Всякому человеку – свой танец.

Вьетнамские танцы очень красивые, мне, например, очень нравится танец, когда девушки с розовыми веерами изображают дрожание крыльев бабочки. Получается намного красивее, чем у настоящей бабочки. А какие замечательные у них костюмы! Я видел достаточно таких танцев, когда Вана приглашали на свадьбу в деревню. А Ван брал меня с собой, чтобы я не озверел от постоянной воинской практики. Даже позволял мне немало (только чтобы не напивался) выпить и подраться с местными хулиганами. Правда, чем старше я становился, тем меньше находилось желающих драться со мной, в конце концов, это развлечение совсем закончилось. Но на танцы я смотрел всегда. У деревенских даже была примета: пока он не наестся и пока идут танцы, этот злобный Минь не трогает местных хулиганов. А уж потом… Впрочем, старшему поколению это нравилось. Все знали: если на свадьбу приглашен мастер Ван, то никому из гостей можно ни о чем не беспокоиться. А беспокоиться нужно молодым людям с дурной репутацией. А лучше всего им тоже не беспокоиться, а просто тихо сидеть дома с мамой и папой.

В общем, вьетнамские танцы мне по душе. Или «по уму», потому что они наполнены простой чистотой, они успокаивают мой ум. А сколько в них пластики, очарования и сдержанной грации! Западных же танцев я, честно говоря, вообще не видел. Не знаю как так вышло, я ведь здесь уже несколько лет. Видимо, я «не теми дорогами хожу». Так что танго (капитан сказал мне, что так называется танец, который сейчас танцевал Мо со своей дамой) меня немало удивило. Это был очень взрослый танец, сдержанностью в нем и не пахло. Сдержанным был только Мо, дама же его вытворяла такое… Она прекрасно двигалась, и если это не «шаг подобный кошачьему», то я уж и знаю, каким должен быть «кошачий шаг Тай-Цзи-Цюань». Мягко вперед, мягко назад и вдруг без всякого усилия, без рывка ее нога оказывалась на талии у Мо. Мне это напоминало пламя, не имеющее ни начала, ни конца и переливающееся из одного языка в другое. Весь этот ураган вращался вокруг Мо, который был почти незаметен, но служил центром и опорой этого движения, безошибочно успевая вести и контролировать. В общем, это было настоящее Гун-Фу. С такими передвижениями и такой техникой ног Нэнси вполне могла бы многому научить многих из здешних мастеров. Но Мо, Мо-то каков! Я и понятия не имел, что он умеет так танцевать. Интересно, откуда это у него.

Танец длился не более пяти минут, после чего Нэнси побежала переодеваться, а Мо подошел к нам. Мои восторги его не интересовали, их он прервал сразу.

– Ну, пока ты не забыл. Что ты увидел?

Когда я в ответ начал расписывать как меня впечатлило мастерство Нэнси, Мо снова прервал меня.

– Это очевидно. Лучше скажи, как тебе нравится мое мастерство.

Это меня удивило. Мо любил поболтать, но совершенно не был склонен к хвастовству. Скорее, ему нравилось шутить над собой. Он вообще считал чувство юмора ценнейшим качеством, сильно облегчающим человеку жизнь. А умение смеяться над собой, по его мнению, сильно помогало идущему духовным путем. Поэтому я даже не знал, что ему ответить. Шутки вроде «вы тоже были ничего» были сейчас не к месту. Мо явно был настроен серьезно и ждал серьезного ответа.

– Вы позволите вопрос, мастер Мо? – неожиданно раздался низкий голос О’Коннора, который до этого момента сидел так тихо, что я чуть не забыл про него. – Я тоже смотрел очень внимательно, но так и не понял, кто вел в этом танце: вы или Нэнси.

– Вот! – всплеснул руками Мо. – Именно этот вопрос я и хотел услышать! Скажите мне, дорогой мастер Минь, кто вел в этом танце? И еще один вопрос: «А умеет ли мастер Мо вообще танцевать? Тем более такой сложный танец, как танго. И тем более с такой динамичной партнершей, способной двигаться с такой скоростью и постоянно меняющей направление.

Ладно, отложим, – с этими словами он вытащил из кармана ключи от лимузина и бросил мне. – Доедете сами. А я поеду с Нэнси на ее машине. Домой меня не жди.

Мо укатил с Нэнси, я отвез капитана в участок (этот трудоголик решил, что он то ли недоработал, то ли «недораздал» на ночь ценные указания дежурному), а сам отправился домой, завалился на кровать и стал думать.

В самом начале наших занятий Мо дал мне наставление, которое потом сам постоянно повторял. Мне он рекомендовал никогда не забывать его и пользоваться им как можно чаще. Наставление, как он говорил, было древнее и считалось основой успешной практики Тай-Цзи-Цюань. Дословно оно звучало так: «При занятиях Тай-Цзи-Цюань ничто не должно остаться непонятым». Мо его несколько перефразировал: «При любых серьезных делах (в том числе и при занятиях Тай-Цзи-Цюань) ничто не должно остаться непонятым».

К этому наставлению Мо добавил еще две части.

Вторая формулировалась так: «Без понимания нет обучения, нет знания – нет результата, в общем ничего нет и не будет, так что можно вообще не начинать».

В качестве третьей части Мо рассматривал старинную китайскую пословицу «Время – это драгоценность» и правило, прекрасно известное всем практикующим У-Шу: «Изучать кулачное искусство легко, переучиваться трудно».

Все вместе Мо трактовал следующим образом: чтобы не пришлось тратить силы и драгоценное время на переобучение, все должно быть как можно более понятно с самого начала.

Еще он сказал, что на занятиях мне придется много думать, потому что человек не должен получать все ответы в готовом виде, это делает его ум ленивым. Поэтому обычно хороший учитель никогда ничего не раскрывает до конца, часто он дает лишь намеки, заставляя ученика самостоятельно искать решения.

И, действительно, Мо строил процесс обучения так, что мне приходилось думать не только на занятиях, но и в перерывах между ними. Он часто «выкатывал» только сам принцип, а уж как им пользоваться я должен был понять сам. По этому поводу он говорил так:

– Ты взрослый, ты умный, у тебя были прекрасные учителя, ты мастер, у тебя огромный опыт. Что еще тебе нужно, чтобы понять такую простую вещь? Думай, если через неделю не поймешь, спросишь. Может, я и отвечу. А, может, дам какую-то подсказку и ты снова будешь думать.

Самое смешное, Мо всегда оказывался прав. Еще ни разу ему не приходилось что-то мне объяснять дополнительно, на следующее утро ответ уже был у меня в голове. Откуда он там брался, я не знаю. Посмотрим, догадаюсь ли я на этот раз.

Под боком у меня устроился кот Миша и принялся урчать. Иногда мне казалось, что эта тварь умнее меня. Он точно знал пределы «можно-нельзя». Например, ему ни в коем случае нельзя было валяться на моей кровати. Это непорядок, когда зверь спит на человечьем месте. Но иногда было можно и он точно знал, когда именно. Например, сегодня. Это было смешно, но его урчание успокаивало мой ум и помогало мне размышлять. Так что он пришел не просто валяться на моей мягкой кровати, у него была высокая миссия – помогать мне думать. Как после этого его можно было прогнать?!

Как всегда, все получилось наоборот. Вместо того, чтобы думать, я уснул под его урчание.

Проснулся я от голодного мяуканья. Вставать не хотелось. И тут до меня дошло: похоже было, что кот Миша честнейшим образом заслужил свой завтрак – я знал, что Мо хотел мне показать. Разумеется, я не верил, что кот помог мне думать и был причастен к моему пониманию (волшебных котов не бывает), но на всякий случай я решил, что его завтрак должен быть праздничным. Судя по тому, сколько он умудрился сожрать, кот Миша остался доволен.

Мо явился часов в одиннадцать и, плотно позавтракав (кот Миша обзавидовался, глядя как он ест), коротко спросил меня.

– Ну?

– Понял, – так же коротко ответил я.

– Сам расскажешь или мне придется тебя упрашивать?

– Вы обещали показать мне свою технику борьбы или, точнее, способ ухода практически от любого броска. Причем, сделать это необычным способом. Совершенно очевидно, что для того, чтобы делать такие фокусы, нужно уметь чувствовать противника всей поверхностью тела. А тот танец, который я видел, – это прекрасный способ сделать это, – при последних словах я многозначительно посмотрел на Мо.

– Неплохо – одобрительно кивнул Мо. – Но еще я спрашивал, кто вел в танце, я или Нэнси?

– Тут как в Туй-Шоу, – подумав, ответил я, – там все происходит одновременно и в некоторых случаях со стороны практически невозможно понять, кто из противников атакует, а кто защищается. Точно это известно только им, да и то, мне кажется, не всегда. Однако в вашем случае мне показалось (возможно, эта была лишь иллюзия), что в танце вела Нэнси, хотя казалось, что вели вы, потому что все крутилось вокруг вас.

– Было неплохо, а теперь стало совсем хорошо. Так что ты вполне заслужил полное объяснение. Такую, так сказать, мини-лекцию, которую даже можно конспектировать, потому что в ней едет речь о принципиальных вещах. Итак.

Любая сложная вещь (а Туй-Шоу – это очень сложная практика) снаружи кажется совершенно непонятной. Чтобы понять ее, нужно оказаться внутри нее. Например, ты садишься в машину, заводишь мотор и она едет. Древнему человеку это показалось бы совершенным волшебством. Однако если ты откроешь капот и разберешь мотор (а потом еще и почитаешь в школьном учебнике как устроен двигатель внутреннего сгорания), то многое прояснится. Поэтому ты совершенно прав, говоря, что точно сказать не можешь. И важнейшее замечание: если ты поймешь, что ты вообще ни о чем ничего точно сказать не можешь, что ничего ни в чем не понимаешь, что вообще ничего толком не знаешь, то это для тебя будет весьма полезно. По очень многим причинам. Кстати, может, ты заметил, что наверняка что-то знают только дураки. Умный человек всегда сомневается, ибо ему известно, что все, что он знает, – это всего лишь его личное мнение, которое может быть совершенно неправильным. Добавлю, что мудрый человек идет еще дальше: он понимает, что вообще ничего не знает, а мнение его не имеет совсем никакого значения. Какое может иметь значение мнение человека, который ничего не знает?!

В свое время у меня была привычка, которая очень развлекала одних студентов и раздражала других: читая лекцию, я часто прерывал ее (причем делал это совершенно неожиданно, буквально на полуслове) и задавал слушателям вопросы. Само собой, вопросы тоже были неожиданные и, как иногда казалось, не относящимися к теме лекции. Поступим и сейчас так же. Как ты думаешь, умею ли я вообще танцевать?

Манеру Мо резко менять тему разговора и прерывать свою речь вопросами, которые поначалу казались дурацкими, а потом оказывались вполне замотивированными, я заметил давно. Мне это весьма импонировало, потому что я не любил длинных лекций, писания конспектов и длительного пребывания в неподвижности. Однако я понимал и тех студентов, которых раздражала «прерывистая» манера Мо. Сидит человек на лекции, которую он, конечно, не слушает. Но он никому не мешает, никого не трогает, думает о чем-то своем… И тут его дергают и начинают задавать какие-то вопросы, а он, бедолага, и тему-то лекции толком не расслышал. И вообще какие вопросы могут быть на лекции?! Небось, не практическое занятие, скажите спасибо, что вообще пришел.

– Думаю, что не очень, – подумав, ответил я. – И уж наверняка хуже, чем владеете искусством Тай-Цзи-Цюань.

– Какой смешной ответ, – восхитился Мо. Он одновременно и правильный, и не правильный. Мое умение танцевать одновременно и «не очень», и ничуть не хуже моего искусства Тай-Цзи-Цюань. Дело в том, что танцевать я не умею вовсе, а танцую так, как танцую, потому что, по сути, я не танцую, а делаю Тай-Цзи-Цюань. Танцует, на самом деле, Нэнси, а я лишь следую за ней.

Есть старая «ушуйская» история о мастере Тай-Цзи-Цюань, которого прозвали «Мастер прилипания». Стоило ему прикоснуться к человеку, и тот уже не мог от него «отклеиться». И вот ему бросил вызов другой мастер, известный своим искусством чрезвычайно быстрых передвижений и высоких прыжков. Просто драться им было не интересно и они договорились, что Мастер прилипания положит руку на плечо Мастеру передвижений и прыжков. Если Мастер передвижений и прыжков любым способом сумеет оторваться от Мастера прилипания, то он победил. Однако как быстро ни двигался Мастер передвижений и прыжков, как он ни скакал в разные стороны, он все время ощущал на плече легкое прикосновение ладони Мастера прилипания. Наконец, он разбежался изо всех сил и запрыгнул на крышу двухэтажного дома.

– Ну, наконец, я избавился от тебя, липкий мастер, – воскликнул он.

– Я бы не был так в этом уверен, – раздался спокойный голос у него за спиной.

Так вот, Нэнси – это мастер хитрых танцевальных перемещений, которые мне совершенно незнакомы. Но я – мастер прилипания. Поэтому я просто очень плотно «приклеился» к Нэнси и следовал за ней. Вот тебе и «менять людей местами». Принято, чтобы в танце вел мужчина. Кем принято, когда, почему? И неужели тот, кто это придумал, был такой умный, что я должен следовать его предписаниям? А как быть, если женщина прекрасно умеет танцевать, а мужчина не умеет вовсе?